Заменяющая солнце

Глава 5. Мария

Западная Вирджиния, 1986 год

Дополнительные занятия

По ночам я слышала шорохи, старый дом скрипел, каждая половица, каждая щелочка в окне завывала. Я слышала песню прошлого. Сколько тайн хранил этот старинный особняк, сколько боли в моём сердце он помнил. То, что было в его стенах навсегда, словно на страницах книги, останется здесь. Комнаты и залы напоминали мне темницу, серыми красками был окружен каждый лоскуток, каждая деталь, которая наполняла его. Делая содержание слишком избыточным, меня всегда бросало в дрожь от этих старинных картин, с которых как завороженные на меня глядели прадеды и прабабушки. Они смотрели на меня осуждающе, зная о чём думает моё сердце. Они знали о моей страсти к рисованию и осуждали меня сильнее, чем я сама.

Бродить по дому для меня было единственным развлечением, в качестве наказания за мой побег я сидела дома взаперти уже полных три дня. У меня отобрали тетради и ручки, опасаясь, что я примусь рисовать. Они отобрали оружие у хладнокровной убийцы. Вот так это выглядело со стороны. Прислуга общалась со мной шепотом, миссис Хипкинс внимательно следила за каждым моим шагом, чтобы я ненароком, покинув свою комнату вновь не надумала сбежать. В собственном доме я чувствовала себя пленницей.

А что касается Флорэнс, то я не видела её с того самого вечера. По ночам я слышала шаги, и замирая не в силах пошевельнуться я всё гадала, была ли это мама? Или же Аннет украдкой пришла чтобы навестить меня? Эти мысли не давали мне покоя. Комната по соседству была заперта. Уже долгое время туда никто не входил, оттуда не доносился заливистый смех сестры. Вот только эти шаги всегда останавливались у её двери. И кажется я чувствовала, что это была мама. Я не могла ненавидеть её, но и понять тоже. За что она так поступает со мной? Почему притворяется черствой и делает вид будто Аннет никогда не существовало, а сама ночью украдкой приходит, словно преступник, к её двери. И стоит там подолгу. Я лежу не шевелясь, боясь спугнуть её.

Всё вокруг было чёрным, серым, тёмно-фиолетовым, когда я смотрела по сторонам, стены пугали меня, а мрачные бесконечные двери сводили с ума. Когда же они отворятся? Неужели для меня в этом доме навсегда все двери будут заперты?

Но больше всего меня страшила дверь у восточной стены на первом этаже, грозная, старинная, слишком тяжелая дубовая дверь скрывала от моего взора что-то очень важное. Эта дверь никогда не была открыта. Она словно сердце Флорэнс – то самое место, в котором, мне казалось, она хранила что-то важное, и где для нас просто не было места. Что-то, что могло бы стать её погибелью, её ахиллесова пята.

Каждый раз проходя мимо меня пробирал озноб, направляясь в кабинет отца мне приходилось миновать эту гору, а в детстве мне даже казалось, что я слышу шорохи из-за двери.

Тем утром я стояла напротив, держа поднос со свежим выжатым соком и булочкой с корицей, любимым лакомством отца, я знала, что он вернулся рано утром из командировки и теперь в этом доме появится немного света и тепла, которым всегда был окружен мой отец. Мне хотелось как можно быстрее поприветствовать его, что-то внутри оживало, и даже стены вокруг меня меняли цвет. Вот золотой и нежно-розовый смотрели на меня из-за угла, где начиналась гостиная, а вот оранжевый, мой любимый абрикосовый оттенок обрамляли ту самую дверь, которая к слову, теперь не выглядела такой уж мрачной. Дуб местами потерся, а кое-где блестящие его части переливались, хватая моё отражение. Неожиданно для себя я осознала, что сегодня будет хороший день.

Услышав голос отца из-за двери я как в детстве привычно пискнула во весь голос.

– Папочка! – Постучав в дверь его кабинета и не дожидаясь, когда же он отворит я аккуратно вошла, крадясь, словно воришка, отец стоял спиною ко мне и разговаривал по телефону.

Моя любимая спина. Поставив поднос на стол, я подошла и обняла его, крепко прижавшись к родному человеку я вновь почувствовала себя живой. Как же давно я не ощущала тепла другого человека.

Отец положил трубку телефона и радостно заключил меня в объятиях.

– Бусинка! Как я рад тебя видеть! – Бусинка. Моё ласковое прозвище из детства. Я словно перенеслась на десять лет назад, когда мы все были вместе. – Как вы тут? С мамой не ругаетесь? – Я улыбнулась и замахала головой.

– Нет, нет – я не искала тут поддержки, обвинения в адрес матери казались мне недостойными, и говорить отцу о том, что произошло я не собиралась. – С днём Рождения, папочка! – Обняв его ещё сильнее я не смогла больше сдерживать слёз радости. С днём Рождения. Искренне. Будь счастлив, здоров, просто будь всегда со мной.

В доме стало громче обычного, я услышала голоса и смех.

– Фрэдерик! Марго! – Улыбнувшись отцу, я что было сил побежала на встречу своим брату и сестре.

В холле уже радостно щебетала прислуга вокруг только что прибывших, я не могла сдержать своих чувств и что было сил набросилась на брата, споткнувшись о его чемодан и упав прям в объятия изумлённого Фрэда.

– Мари! Ну здравствуй! – Фрэд ответил мне той же искренней улыбкой, словно само солнце впорхнуло в наш дом сделав его ещё светлее, как же сильно он был похож на отца, слишком добрые и красивые глаза, такой же силуэт – свет и тепло.

– Кхм! – Как всегда, саркастичный кашель старшей сестры. Марго с детства была слишком неприступной, чем напоминала мне мать, хотя внешне была женской версией отца и Фрэдерика. Я отпустила брата и повернулась к ней.

– Я так рада! – Пытаясь выглядеть как можно более непринуждённо выпалила я сестре. Я любила Марго и уважала её, как только мог любить ребёнок старшего по отношению к нему члена семьи. В свои двадцать четыре года она многого добилась, родители гордились ею, а тот образ, который она себе создала, ведь я была уверена, что на самом деле она такая же тёплая, как и Фрэд, придавал её облику незримых лет.

Забывшись от радости, я не заметила, как в холл вошла Флорэнс. Сегодня она была не в своём привычном шелковом халате с ручной вышивкой, а, пожалуй, в лучшем платье из своего гардероба, тёмно-синий бархат притягивал взор оттеняя тонкую светлую шею моей матери, тонкие бретели уверенно поддерживали упругий бюст, а пара высоких перчаток того же оттенка дополняла её, как небо и луна. Уверена, она так старалась ради отца.

Её лицо озарила дежурная королевская улыбка, меня всегда поражало это её умение улыбаться лишь уголками губ, в то время как глаза оставались неподвижными.

Она не смотрела на меня. Я вдруг почувствовала себя слишком крохотной и неважной. Флорэнс обняла Фрэда и Марго сухими объятиями, словно для галочки. В руках отца я всегда чувствовала любовь, а вот мамины объятия – это совсем другое. Нечто, что нужно заслужить, она сама решает сколько тепла может отдать, и сколько любви ты можешь получить.

Наш дом наполнялся смехом, теплом, уютом, с приездом брата и сестры, пусть ненадолго, мне вдруг стало легче. Я не думала обо всём произошедшем, счастливая находиться в кругу семьи, долгожданный семейный обед.

– Как дела в больнице, дорогой? – Хоть Флорэнс и не выдавала своих эмоций в голосе, я чувствовала через весь стол её влечение к отцу, всё выдавало её, то как сильно она тосковала по нему, то как необычайно блестела сегодня её кожа, то как нежно она двигала запястьями разрезая сочный стейк.

– Всё прекрасно, я сумел добиться инвестирования, и теперь мы начинаем строительство нового корпуса. Целое травматологическое отделение, вы можете себе такое представить? Первое в городе! – Отец был горд, я радовалась его успехам, но одновременно чувствовала в душе укор. Они все, кроме Флорэнс, были успешными врачами, а я нет. Я никогда не хотела стать доктором, и осознание того, что этого требовало положение семьи меня сильно тяготило. У меня не было таких способностей к учебе как у брата или сестры. Я все делала из-под указки, и сейчас вполне закономерно ожидала того самого вопроса в свою сторону.

– Как дела в школе, Бусинка? – Отец смотрел мне прямо в глаза, тогда как я чувствовала тяжёлый взгляд матери на себе. Открыв рот, чтобы ответить, меня грубо перебили.

– Мария болела три дня, поэтому пропустила несколько занятий. – Пища застряла у меня в горле. Фрэд и Марго молча смотрели на меня. Отец всё ещё ожидал ответа от меня, а Флорэнс продолжила мягко работать кистями.

– Да что вы набросились на малышку? – Брат как в старые добрые времена бросил мне спасательный круг, отчего я смогла проглотить застрявший в горле кусок мяса. – Сегодня ведь твой день Рождения, так давайте веселиться! – Фрэд поднял свой стакан сока и подмигнул отцу.

– Никакого алкоголя до вечера, – отрезала мать.

– Знаю, знаю, это сок! – Словно маленький ребёнок брат закатил глаза, чем сумел растопить лёд за столом.

– Однажды ты станешь главой больницы, Фрэдерик. – Совершенно серьёзно сказал отец. Брат на мгновение застыл, а затем перевёл взгляд на Марго.

Сама серьёзность и непроницаемость её ауры вдруг как-то наклонилась, словно там показалось что-то ещё, детское наитие или даже ревность.

– Отец, а как же я? Ведь я старшая! – Вдруг, неожиданно для всех нас спросила она. Пытаясь казаться такой взрослой, Маргарита не сумела никого убедить этой фразой, ведь звучала она совсем по-детски.

Глядя на них сейчас, я понимала, как же сильно мне не хватало моей семьи.

Миссис Хипкинс подошла к моей матери и что-то прошептала ей на ухо.

– Что ж, пригласите его. – Я слышала голоса и шаги в холе. Звук приближался, миссис Хипкинс отворила дверь в зал и на пороге оказался мистер Гаррисон. Он поприветствовал всех и извинился за беспокойство.

Отчего—то я почувствовала смущение и на секунду мне захотелось спрятаться под стол. Но вовремя опомнившись я всё же заставила себя посмотреть Доминику в глаза. Встретившись с ним взглядом, я поспешила отвести взгляд, ведь моё сердце так непривычно заходилось в бешенном темпе.

– Вашей дочери не было в школе, а связаться с вами у меня не получилось. Мне сказали вы заняты. – Совершенно вежливо начал учитель, глядя на мою мать. Видимо изумлённый, что в обеденное время можно увидеть в нашем захолустном пригороде даму в столь шикарном вечернем наряде. – Я новый классный руководитель Марии, и принёс кое-какие материалы для неё.

– Очень странно, что учитель сам заносит домашнее задание. – Мать даже не смотрела в его сторону, я почувствовала всю грубость и колкость её замечания, но заступиться не смела. К слову я даже пошевелиться не могла, стараясь стать невидимой, раствориться, сгорая от стыда, представляя, что он мог подумать о нашей семейке.

– Я живу здесь неподалёку, мне это не составило труда. – Ответив всё той же вежливостью на колкость, Доминику удалось растопить сердце моего отца.

– Может быть отобедаете с нами, мистер? – Отец любезно встал и указал на свободное место около меня, место где раньше сидела Аннет.

– Гаррисон, сэр, Доминик Гаррисон. – Поспешив дополнить фразу он слегка волнуясь поправил галстук, – не смею вас отвлекать.

Небо сегодня висело над полями спелыми синими гроздьями винограда, оно стремилось к земле и вот-вот, обрушившись, польёт. За окном раздался раскат грома и полило как из ведра, я посмотрела в окно, всё вокруг было размыто, лёгкая полупрозрачная зелень на деревьях утопала в раскатах весеннего дождя.

– Пожалуй, я приму ваше приглашение. – Улыбнулся Доминик и отдав своё пальто миссис Хипкинс направился прямо ко мне.

Моё сердце стало выдавать бешенные ритмы, а дыхание стало затруднительным.

– Эй, тебе же не понадобится искусственное дыхание? – Засмеялся Фрэд, увидев мою реакцию. Но кажется пошутив, он не совсем остался доволен, увидев, как я ещё больше залилась краской.

Доминик сел рядом, ему тут же подали приборы и предложили напитки на выбор. Я чувствовала его тепло рядом, как когда-то здесь сидела моя любимая сестра, и мы перешёптывались, смеялись за обедом, теперь это место занял он, и сама, не осознавая того, я была по-настоящему счастлива этому внезапному проявлению матушки природы. Пожалуйста, дождь, не заканчивайся.

– Мистер Гаррисон, какой предмет вы преподаёте? – Поинтересовался мой отец.

– Биологию, сэр. – От звука его голоса совсем рядом мои уши горели, и я не в силах была слушать о чём они говорили. Пока моё смущенное забвение не прервала Марго.

– Ты слушаешь? Мари! – Не сдержалась сестра. Я вздрогнула и удивленно посмотрела на молчаливого отца, а затем перевела взгляд на мистера Гаррисона.

– Твой учитель любезно согласился на дополнительные занятия с тобой, ведь ты пропустила несколько дней. – От слов отца у меня расшились глаза.

– Боюсь, что мне не совсем удобно, – начал Доминик, я заволновалась, происходящее никак не прояснялось, – у меня дома довольно много дополнительных материалов, а также все наглядные пособия, думаю если Мария согласится прийти ко мне, от этого было бы больше пользы.

– К вам домой, простите? – Бровь Флорэнс как-то само собой поползла вверх.

– Что вы, это дом миссис О`Браян, мы будем заниматься в общей комнате. – Доминик не смотрел на меня, сейчас он держал зрительный контакт с моей матерью.

За окном вновь прогремело, я поёжилась. Что-то странное происходило в этот момент на лице Флорэнс.

С одной стороны, она сама сказала отцу, что я пропустила занятия в школе и теперь было бы странно запретить мне позаниматься дополнительно, вот только мы с ней знали, чем это могло обернуться, а признаться вслух не могли. И сейчас ей нужно было сохранить лицо.

– Что ж, думаю, идея не так плоха. – Ответила наконец она под очередной раскат грома.

Я улыбнулась. Кажется, наконец разгадав, что задумал Доминик.

Но какой бы ни была причина, моё сердце вдруг наполнилось жизнью, при мысли о том, что мне удастся вырваться из этого дома краски вокруг меня, стали ярче.

Глава 6. Мария

Западная Вирджиния, 1986 год

Флорэнс

Я никогда не видела Флорэнс без пары перчаток, как незримый оберег они следовали за ней повсюду.

Незамысловатый аксессуар всегда подходил одежде, мама имела столько пар, что мне, ещё маленькой девочке, их было не счесть. Флорэнс выглядела элегантно, одевалась по моде, некоторые её наряды были из коллекций мировых кутюрье, а перчатки дополняли элегантный образ.

Говорить об этом – табу. Задавать вопросы – строжайший запрет.

«Просто мама любит носить перчатки» – рассуждали мы с Аннет. Она не помогала нам с купанием и никогда не снимала перчаток, даже если шёл дождь. Старшие об этом молчали, делая вид, что так и должно быть, при этом никто из нас перчаток не носил.

Происходить из семьи медиков – значит с детства слышать странные названия различных болезней, создавать случайные образы из причудливых латинских названий в своих детских фантазиях, пытаясь догадаться, что же это такое. Нам с сестрой много раз приходила в голову мысль, что перчатками мама скрывала какую-то страшную болезнь, но стоило нам заикнуться об этом, как Марго или Фрэд тут же одёргивали нас, добавляя «не повторяйте наших ошибок».

Отсюда мы сделали вывод, что мать была слишком впечатлительной и одновременно замкнутой личностью. Никогда не стоило задавать вопросов, которые выходили бы за пределы её образа, того, который она сама создала. Придумала себя, оттачивая годами мастерство держаться на людях, быть совершенной во всём, включая этот маленький аксессуар. Перчатки стали частью её самой.

Однажды, будучи в возрасте лет семи, я увидела, как миссис Хипкинс, доставая из духовки лазанью, случайно коснулась запястьем о край раскалённой керамической формы. Она завыла от боли, но всё же поставила блюдо на стол, дабы не лишать нас обеда, а после сразу же опустила руку под кран с холодной водой. Я была очень взволнованна. Подойдя ближе, я увидела, что кожа в том месте, где она обожглась, покраснела.

«Будет ожог» – вздохнула она, вытирая краем своего белоснежного передника слёзы. Той ночью мне не спаслось. Я подумала, а что если и у мамы на руках были ожоги? Кто или что оставило их там? От этой мысли долго не могла уснуть.

Возбужденная новой идеей, я едва ли могла дождаться утра, чтобы спросить у кого-нибудь, верны ли мои догадки. С первыми петухами я накинула свой домашний халат и бросилась что было сил вниз по ступеням, в холл, где уже прибиралась миссис Хипкинс, она вытирала пыль с подоконников, и я заметила, что рука, которую она вчера поранила, была замотана белым шарфом. Всё сходится, промелькнуло в моей голове.

– Юная леди, вы так рано встали? Будете завтракать? – Удивилась дама.

– Вам больно? Скажите, вам очень больно? – Я подошла к ней и взяла за руку, вглядываясь в её глаза, отчаянно пытаясь увидеть ответ на свой дальнейший вопрос.

– У моей мамы тоже так было? И сейчас ей больно?

Глаза миссис Хипкинс удивлённо расширились.

– Небольшой отек мисс, не беспокойтесь. – Быстро ответила она.

– Доброе утро, мадам. – Домработница перевела взгляд, и я поспешно обернулась.

– Мама, доброе утро. – Постаралась улыбнуться я как можно более непринуждённо, но сердце уже билось от страха.

Она молча остановилась рядом с нами, я уловила нежный аромат её духов, рано утром от неё пахло розами, кожа блестела в слабом свете утренней дымки. Я затаила дыхание, а миссис Хипкинс продолжила вытирать пылинки с подоконника, переставляя горшки с цветами.

– Сегодня тебе, дружок, нужно больше солнечного света – говорила она шепотом – а ты, отдыхай в тени.

Мама жестом позвала меня за собой. На дворе стояло летнее утро. Матушка природа ещё не успела разомкнуть свои глаза, каждая травинка спала, видя сладкие утренние сны. Изящно, словно по волшебству, мама отворила двери, я засмотрелась на неё, тонкая материя скрывала кожу рук, храня их тайну. Когда мы вышли на террасу, в воздухе пахло мокрой землёй, а искусственный фонтан негромко плескался рядом, упавшие ночью в его владения насекомые, бездушно вращались по кругу в вечном водовороте их загробной жизни. Я боялась, что-либо сказать. Держась позади Флорэнс, я внимательно всматривалась в её спину, тонкий шёлковый халат струился вдоль её тела, а каштановые волосы спадали почти до поясницы. Без сомнения, она была самой прекрасной женщиной, которую я, когда-либо видела. И мне до безумия хотелось вырасти такой же, как она. Мама остановилась, я тоже.

– Мария, я хочу, чтобы ты перестала гадать, словно маленький Шерлок, что скрывает твоя мама. Это невежливо и совсем тебе не идёт. – Флорэнс говорила неспешно, смотря куда-то перед собой, на её волосах уже заиграли первые лучи утреннего солнца, изменяя их оттенок почти, что до золотого, заставляя цвет искриться. – Ты ведь хочешь вырасти красивой девочкой и удачно выйти замуж? – Неожиданно для меня она задала вопрос и обернулась, я застыла под взглядом её густо наполненных зеленью глаз.

– Да, мама. Прости. – Ответила я. Но вопрос всё ещё висел в воздухе. В конце фразы я вновь открыла рот, а Флорэнс сузила глаза.

– Говори, – сказала она сухо. – Иначе ты не успокоишься.

– Тебе больно, мама? – Её глаза расширились, я редко видела что-то подобное на её лице, и уж тем более я не понимала, что застала маму своим вопросом врасплох. Она часто заморгала, а затем прижала ладони к груди. Глаза её наполнились слезами, а всё её естество вдруг так неожиданно задрожало. С минуту она смотрела на меня и молчала. Я паниковала, пытаясь разобраться в её чувствах. – Мама? – Позвала я. Флорэнс опустила глаза и быстро прошествовала мимо меня, я почувствовала, как тонкий шёлк касается моей щеки, а затем услышала звук запирающейся двери. Она ушла, оставив шлейф из роз, оставив меня без ответа, но этим жестом навсегда дала понять, что дело не в перчатках, которые она носит, сам вопрос причиняет ей страдания.

Мама чувствовала боль. Я не должна заставлять её страдать, и больше я не буду спрашивать её об этом. Никогда.

Ещё одна удивительная деталь о моей матери, подробности которой она так же не стремилась озвучивать, состояла в её переписке с дедом.

Меня удивлял тот факт, что они не разговаривали по телефону, не виделись уже много лет, но переписка продолжалась. Словно только бумаге они могли доверить свои чувства.

В нашей семье принято умалчивать о многих неугодных для Флорэнс вещах, такова уж её природа. Она – это образ, заточенный под идеал, и наша задача всячески ей подыгрывать.

Я мало что знала о её отношениях с матерью, Фрэд и Марго конечно больше помнили о бабушке. Старшие рассказывали, мамина семья переехала в Америку из Парижа по окончанию Второй Мировой Войны. Точнее сказать бабушка с мамой переехали вдвоём, а её отец, дедушка, приезжал раз в год на мамин день Рождения, привозя ей всегда какие-то необыкновенные подарки, произведения искусства или редкие книги, но никогда он не оставался дольше, чем на два дня. Фрэд предположил, что отношения между бабушкой и дедушкой не клеились, возможно из-за того, что он был привязан к своей политической карьере во Франции, а Марго добавляла, что это была неразделанная любовь, которую бабушка, к сожалению, так и не смогла пережить. После того, как Флорэнс вышла замуж и поселилась в этом доме вместе с моим отцом, бабушка начала злоупотреблять алкоголем, через некоторое время она заперлась в своей комнате и практически не выходила. Её не волновала ни Флорэнс, ни её внуки, а маму же поначалу беспокоило её состояние, но вскоре она оставила её в покое. Ей хватало забот о её собственных детях, Аннет тогда сильно болела, к сожалению здоровье у сестры было слабым, и Флорэнс приходилось много времени проводить у её постели. В то самое нелёгкое время, когда мне было лет пять, я видела дедушку в последний раз. Он прилетел как всегда на два дня в день маминого рождения, привез ей в подарок странный сверток, который мама нам не показала, помню, что, лишь взглянув на него украдкой она крепко прижала тот к груди и унеслась с ним в спальню.

Дедушка был очень добр ко всем нам. Чего скрывать – мы все с нетерпением ожидали его приезда каждый год, для старшей Марго он часто привозил одежду, что-то по последней моде Парижа, для Фрэда – книги по медицине с переводом, а для нас – милые безделушки.

В тот день дедушка отправился в спальню к затворнице, бабушка громко кричала и разбивала какие-то предметы швыряя те о стены, дед тогда вышел раненный, его бровь сочилась кровью. Всю ночь он проговорил с Флорэнс, а на утро улетел и больше мы никогда его не видели. Вот тогда и началась эта переписка. Письма приходили не часто, но с некоторой регулярностью. Флорэнс никому не рассказывала о предмете их разговоров.

Именно в то время появилась тайная комната моей матери. Мы догадывались, что в ней хранилось нечто из маминого прошлого, возможно, что-то что могло бы пролить свет на нелёгкие отношения её родителей в прошлом. Но мама упорно не давала нам проникнуть в её загадочное полное тайны место.

Вследствие той переписки мать совсем охладела к бабушке, та же совсем не выходила из комнаты, а если такое случалось, Фрэд говорил, что однажды наткнулся на бабушку, она его не узнала, и с тех пор к ней была представлена сиделка. А пять лет назад бабушки не стало. Никто не говорил о ней, так просила Флорэнс.

Отец повиновался всем её прихотям, но всё же попытался нам детям объяснить случившееся.

– Есть кое-что, что ваша мама не смогла простить её собственной матери. Поверьте, ей очень больно от этого, эта печаль съедает её изнутри.

– Что мы можем сделать? – Фрэд почти плакал тогда.

– Быть терпеливыми. И любить.