Любомор

Тьяну замутило. Не поверив глазам, она медленно поднялась со стула, дошла до шкафа с энциклопедиями и достала «Магические яды, том 2». Открыла на «Л».

«Любомор – приспособленный перевод для облегчения понимания смысла – магический яд, останавливающий сердце на 2-3 день после приема, изредка на 14-16. Противоядие: смерть того, кто вас любит. Предположительно использовался для жестокой мести за измены, из ревности и пр., т.к. ставил неверного партнера перед тяжелым выбором: умереть самому или убить любовника(-цу)».

Тьяна не помнила, как вернула книгу на место и вышла из зала. Все терялось в ядовитом, щиплющем глаза тумане: и библиотека, и жизнь. В голове, с нарастающей безнадежностью, крутилась одинокая мысль. Зажмурившись, Тьяна прошептала: «Не со мной. Это происходит не со мной. Пожалуйста, только не со мной». Она уже знала, что отравлена. Чувствовала ток «Любомора» в крови. Проверка, тайно проведенная тем же вечером, не открыла ничего нового.

Из зарослей ухнула ночная птица, и Тьяна смахнула слезы, вызванные воспоминанием. Во рту пересохло до горечи, и недоброе предчувствие подтолкнуло к признанию: она не верила, что все закончилось. Не верила, что «Любомор» отпустил ее. Жизнь почти не умела ставить точки, ее рука вечно соскальзывала, и выходила очередная запятая. Вдруг и сейчас?

Вэл умер, точно умер, и если яд продолжал действовать, это могло значить только одно.

Тьяне вспомнилась вечеринка в честь помолвки – вернее, ее финал.

Гости, наполненные хмельными коктейлями и свежими сплетнями, разъехались лишь на второй день, после позднего обеда. Пока матушка и пара служанок освобождали столы от грязной посуды, Тьяна и Велимир вышли на веранду.

Машины караваном следовали по дороге, с двух сторон засаженной кипарисами. Прямоугольники «Дюз-и-Берговичей» вальяжно покачивались на рессорах, а низкие рокочущие «Еллинеки» рвались вперед, норовя растолкать медлительных соседей своими удлиненными капотами. Семейные автомобили загораживали путь холостяцким, точно в назидание: «Охолони, молодежь, куда спешишь? Не иначе на обочину или в дерево!». Желтая пыль стояла стеной.

– Я люблю тебя, Тьян, – обыденным тоном произнес Вэл, будто говорил о курятине по старо-осски, поданной на обед.

Тьяна повернулась к нему. Блекло-серые, всегда утомленные глаза жениха казались ярче и живее в потоке алого света. Вэл смотрел мимо Тьяны, на вереницу машин, и ей подумалось, что это вполне возможно – полюбить его. Сердце ускорило ход, но тотчас споткнулось.

Вэл, не сводя глаз с дороги, положил руку ей на поясницу. Опустил ниже. Сгреб пальцами подол. Тьяна хотела отстраниться, но почему-то замерла. Пока Велимир подбирался к ее белью и всему, скрытому под ним, она пыталась нащупать в себе хоть какое-то чувство, помимо раздражения. Не любовь – так симпатию. Не симпатию – так смирение. Они все равно поженятся, так какая разница?

Наклонившись к ней, Вэл жарко зашептал в ухо: «Люблю, люблю». Колючий, жесткий подбородок уперся в шею. В ноздри забился плотный запах алкоголя и мужского крема. У Тьяны закипела кровь, но не от страсти. Перехватив руку Велимира, она с силой отвела ее в сторону. Он застыл и, помедлив, отстранился. Закатный свет схлынул с его лица, и теперь глаза казались темными пустотами в голове каменного истукана.

– Какая недотрога, кто бы мог подумать, – сунув руки в карманы брюк, Вэл отошел и привалился к перилам. – Ничего, я не обижаюсь. Понимаю, тебе нужно время. – Вроде он говорил правильные вещи, но таким тоном, словно сам с собой не согласен.

Одернув юбку, Тьяна исподлобья посмотрела на жениха. Она не понимала, на что тут обижаться. Все то, к чему он так упорно подбирался, когда-нибудь неизбежно ему достанется. Почему это должно случиться прямо сейчас?

– Вэл, а ты… – говорить было трудно, но ей действительно хотелось разобраться: и в своих чувствах, и в его. – Ты всерьез сказал это?

– Что?

– Про любовь.

– Раз сказал, значит, всерьез. Ты же ценишь слова, м-м? Иначе не метила бы в переводчицы. – Губы скривились, и Тьяна прочла в насмешливом изгибе: «Придурь, да и только».

– Я ценю не слова, а их смысл, – пробормотала она себе под нос.

Воспоминание пролетело за долю секунды, и сердце, как и тогда, на веранде, споткнулось. Да посильнее – так, что заныли вены. Мог ли Вэл соврать? Сказать, что любит, а сам… Был действенный способ проверить это.

Повернув налево от моста, Тьяна вышла к разлапистым кустам орешника. За ними просматривался задний фасад Погреба. В нескольких окнах горел свет, но темные силуэты не маячили за стеклами. Не сводя глаз с желтых окошек, Тьяна выбралась из кустов и побежала вдоль торца. Дверь пансиона, лестница, номер «13». Заперев засов, Тьяна привалилась к косяку. Легкие, словно кузнечные мехи, быстро-быстро втягивали и выпускали воздух. Спина и ноги горели от напряжения, а пальцы, напротив, будто сковало льдом. Оторвавшись от двери, Тьяна с опаской взглянула на руки: кровь Велимира превратилась в коричневую заскорузлую грязь. Оттереть ее, затем вылить зелье, после спрятать сумку… Нет, вначале узнать: действует ли яд. Чтобы не питать ни ложной надежды, ни обманчивой безнадеги.

Обрушив на пол гору постельного белья, Тьяна вытащила из шкафа коробку с поганкой. Ногти подцепили шляпку, отщипнули кусочек и осторожно опустили на край стола. Выдвинув ящик, Тьяна достала маленький нож для заточки карандашей. Вдохнула, стиснула зубы и – р-раз – чиркнула по предплечью. Лезвие вспороло кожу, и Тьяна быстро подцепила каплю крови. Сбросив ее на кусок гриба, задержала дыхание. Секунда, другая. Серая сухая плоть вдруг шевельнулась и зашипела, как от воздействия кислоты. Тьяна знала, что происходит: более сильный яд, словно хищник, поглощал слабого собрата.

Велимир обманул ее.

Она отшвырнула нож и завыла сквозь сомкнутые губы. Ужас, захлестнув холодной волной, потянул на дно. Ноги подкосились, и Тьяна уперлась ладонями в стол, чтобы не упасть. Из глаз текли слезы, из пореза – кровь. Сейчас Тьяна чувствовала себя так, будто ее травят два яда одновременно: «Любомор» и умирающая надежда. Лучше бы она не допускала и мысли о спасении.

Казалось, хуже и быть не может, но тут за спиной металлически скрежетнула задвижка. Содрогнувшись, Тьяна повернулась на звук.

На пороге стояло чудовище. Ветвистые рога доставали до дверного наличника, тело походило на кучу палой листвы, из нее выглядывало лицо, обросшее корой и побегами.

Хитвик пришел, чтобы покарать Тьяну.

Глава 4. Ночь с чудовищем, утро с мертвецом

Рука, дрожа каждым суставом, побежала по столу – вылитый паук, прихлопнутый, но недобитый ботинком. Ослабевшие пальцы нащупали нож – повезло, что он не скатился на пол. Сжав рукоятку, Тьяна повернулась к чудовищу и выставила вперед короткое лезвие. Оно ходило ходуном, и было очевидно: нож для карандашей ничем не поможет Тьяне. Он, скорее, подсобил бы Хитвику: если подточить деревянный рог, будет легче вспороть живот.

Тьяна знала, что ей не выиграть в схватке, но продолжала грозить чудовищу. Глаза, казалось, утратили способность моргать. Губы криво расползлись в стороны, как у ощерившейся собаки. В голове крутилось: наброситься первой, закричать во все горло, прыгнуть в окно… Прыгнуть в окно! Несмотря на высоту, вариант был не так плох – если бы не виноград, льнущий к стеклу. Пока продерешься сквозь заросли, чудовище поднимет на рога.

Хитвик тяжело шагнул через порог. Ветви, растущие из головы, шкрябнули по наличнику. Пахнуло подсохшей осенней листвой, почему-то шерстью и, что совсем уж странно, шоколадом. Запах нес обманчивое умиротворение.

Может, вдруг подумала Тьяна, Хитвик сделает это небольно. Без муки, без злобы, быстро и тихо – так, как приходит осень. И еще подумала: до чего же глупо быть убитой фольклорным персонажем, в которого никогда не верила.

Чудовище глубоко вдохнуло, зашуршав лиственным телом, и прогудело:

– Готов ли твой дар, дева?

Дрожь в руке пошла на убыль, и нож перестал рваться из пальцев. Раз Хитвик заговорил – значит, не собирается нападать. По крайней мере, не сразу. Когда хищник заводит разговор, он лишается своего преимущества. Хитвик ждет ответа, ему нужен какой-то дар, его вопрос – ключ к спасению. Лишь бы понять, о чем речь. Что чудовищу от нее надо? Тьяна надеялась, что не кишки для украшения рогов.

По краю сознания пробежала искра удивления: почему местный божок говорил не на мистерианском, а на осском? Да и голос, пусть глубокий и мощный, не вселял первозданного ужаса.

– Твой дар, дева, – повторил Хитвик, шагнув вперед.

Тьяна решила рискнуть:

– Бери все, что хочешь. Кроме моей жизни. – Сглотнула. – И частей тела. – С таким условием она, пожалуй, погорячилась – можно было предложить ухо, но южное воспитание подсказывало: торговаться лучше с заниженной цены.

– Мне не нужны части твоего тела. – Хитвик фыркнул. Или показалось? – Лишь часть твоего мира.

«Моего мира, моего мира», – мысленно повторила Тьяна, пытаясь разгадать слова чудовища. Из чего, в самом деле, состоял ее мир? Из заклинаний и ядов, из мертвого жениха и оставленной семьи, из невразумительного прошлого и короткого будущего. Похоже, ей нечего было предложить.

Или Хитвик имел в виду не Тьяну, а все человечество? Мир людей, отделенный от мира чудовищ?

В голове волчком завертелось воспоминание. В детстве, как многим, матушка почитывала Тьяне перед сном мистерианские сказки. Они были написаны для других детей, принадлежали иному народу, но каждое новое поколение оссов-переселенцев вырастало на них – и чужие легенды ощущались все более родными.

Легкое покрывало липло к коже. Мотыльки, воскресшие после дневного зноя, хаотично бились в окно. Шуршали книжные страницы, и мамин голос, как теплый ночной ветер, подхватывал с них истории и нес Тьяне в уши. Слушать про Хитвика и других мелких божков было скучно, куда интереснее – про зелья. И неважно, что Тьяна помнила эти главы наизусть, она снова и снова просила читать их. Мама закатывала глаза: «Что, опять про бесуны?» – и сборник с легкостью открывался на нужной части. Книга помнила, что нравилось Тьяне.

Кажется, в легенде о лесном чудовище упоминалось, как его обмануть, отпугнуть или откупиться. В Тьяниной голове крутился волчок, мелькал ответ, но было не разобрать. Она помнила ощущение летней ночи, и мамин голос, и каждое слово про магические отравы, но ни одного – про Хитвика.

– Бери, что тебе нужно. – Тьяна предприняла вторую попытку.

– А что мне нужно? – не поддался Хитвик.

«Часть твоего мира». Нет, Тьяна не могла понять, чего хочет чудовище. Придумать бы какую-то хитрость, но фантазия словно оцепенела. Все, что случилось с за последние пару часов, казалось сном – выдумкой подсознания. Вначале смерть Велимира, потом неисчезнувший «Любомор», а теперь еще и это. Тьяна почувствовала, как резко иссяк адреналин и навалилась усталость. Мышцы превратились в кисель. Чтобы не опустить нож, она подперла правую руку левой.

– Не знаю, – сорвалось с губ. – Могу дать поганку.

– У тебя нет того, что мне нужно. – Хитвик удовлетворенно качнул рогами. – Ну, пеняй на себя, дева. – Совершенно по-человечески, с неожиданной озорной нотой, добавил он – и бросился на Тьяну.

Шорох листвы наполнил комнату. Сдавленно вскрикнув, Тьяна слепо, отчаянно махнула ножом. Потом еще раз, и еще. Лезвие скользнуло по лапе чудовища, и оно ойкнуло. Этот звук отрезвил Тьяну. Опустив руку, она пригляделась, и из груди вырвался тихий злой рык.

Ну какой Хитвик, ко всем ликам! На теле – шерстяная туника с пришитыми сухими листьями, на лице – деревянная маска, а рога – просто ветки, прикрепленные к капюшону. Фантазия Тьяны вовсе не оцепенела, как ей казалось. Напротив, воображению стоило поумерить пыл.

– Ну ты дикарка! – Из-под маски вырвался хохоток. – Думал, ножик тебе так, для острастки. Даже предположить не мог, что пустишь его в ход.

– Кто ты такой? – пробормотала Тьяна.

– Обычно девчонки визжат, пихаются и пытаются убежать, – продолжил Лже-Хитвик. – А чтоб пыряли – такое у меня первый раз. Наконечник, надеюсь, ничем не смазан? Ты что-то говорила про поганку.

– Кто ты? – повторила Тьяна, чувствуя, как от болтовни начинает трещать в висках.

– Твой несостоявшийся убийца. – Рога качнулись в воздухе, отвешивая поклон. – В том смысле, что сегодня я чуть не прибил тебя мячом.

– Е-что-то-там, – Тьяна наморщила лоб.

– Еникай. – Крупная ладонь, затянутая в перчатку, накрыла маску. Сдвинув в сторону, обнажила черные глаза, орлиный нос и белозубую улыбку. Запах шоколада усилился. – Так лучше? – спросил Еникай.

Тут-то, когда было поздно, волчок в Тьяниной голове докрутился и она вспомнила легенду о Хитвике.

Чудовище искало зеркало, целое или фрагмент. Вот почему Мару, трехкратный первокружник в академии Старика, предложил ей осколок. Он-то знал, как тут подшучивают над новичками, и подготовился заранее.

– Часть твоего мира. Часть цивилизации. – Отложив нож, Тьяна кивнула самой себе. – Дурацкий розыгрыш.

– Может, и дурацкий, но ты-то купилась. – Смуглое лицо Еникая светилось от удовольствия. – Не подумай, что я испугался, но когда ты стала размахивать ножичком, у меня перед глазами прямо пронеслась новость из «Вельградских времен»: «В старинной академии убили студента». – Он провел рукой по воздуху, изобразив заголовок.

А ведь и вправду – убили. Только не Еникая. Озноб коснулся Тьяниных плеч, но она сдержалась – не дернулась. А может, тело слишком устало, чтобы делать резкие движения.

– Хотя не, лучше в стилистике газеты «Желтая птица»: «Красавица и чудовище: студентка заколола шутника ножом для заточки карандашей».

– Тебе пора. – Тьяна шагнула вперед в надежде, что Еникай попятится, но он не сдвинулся с места. – Другие новички ждут не дождутся, чтобы ты разыграл их.

– Нет, дикарка. – Чернющие глаза уставились сверху вниз. – Ты последняя из первокружников, кто удостоился чести узреть Хитвика в моем исполнении. – Он снова раскланялся. – Я уж думал, ты не придешь. Заглядывал пару раз, но никого не было.

Тьяну словно кипятком ошпарило. Она почувствовала, что изменилась в лице, и это, очевидно, не ускользнуло от внимания Еникая. Пришлось сделать вид, что вторжение в комнату оскорбило ее, хотя в мыслях крутилось другое: «Что скажет Еникай, когда в академию заявятся сыщики?». С возмущением фыркнув, Тьяна спросила:

– По-твоему это нормально – вот так врываться к девушке? Как ты вообще попал сюда?

Взгляд Еникая вдруг изменился: веселье ушло на дно, и из тьмы блеснула обеспокоенность.

– У тебя кровь, – он охнул. – Ты что, напоролась на свой ножик?

– Да, случайно, – быстро ответила Тьяна. – Поэтому… знаешь, тебе лучше уйти. Мне надо обработать порез. – Она попыталась-таки оттеснить Лже-Хитвика к двери, но лишь понапрасну ткнулась плечом в широкую грудину.

– Да ты неслабо поранилась, все руки в крови. – Еникай присвистнул, разглядывая ее пальцы. – Давай помогу. А заодно глянем, не нужно ли и меня прижечь «адским камнем»¹.

Тьяне сегодня решительно не везло на чутких людей, зато нагловатых и странных в окружении становилось все больше. Сил, чтобы выдворить Еникая, не было – ни физических, ни моральных. К тому же, не лучше ли успокоиться и вести себя так, будто ничего страшного не случилось? Проскользнув мимо Еникая, Тьяна выкрутила вентили и принялась тереть руки мылом. Над раковиной поплыл хвойный пар.

– У меня всегда так, – небрежно бросила Тьяна. – Чуть-чуть порежусь, а крови – целое море. Как ты там, Хитвик? – она нарочито громко фыркнула.

Закатав рукав туники, Еникай осмотрел розовую царапину и отмахнулся.

– Ерунда. Достану аптечку? – он кивнул на нижний ящик шкафа.

– Она тут есть? – Тьяна, как бы невзначай, подцепила с пола сумочку и повесила на дальний столбик кровати. Не хватало еще, чтобы Еникай сунул в нее нос.

– Не такая богатая, как у плющей, но все же.

– Бери все, что нужно, – она усмехнулась уголками губ, поняв, что говорила лесному чудовищу те же слова.

Наклонившись, Еникай вначале подобрал, отряхнул и уложил на место постельное белье, и только потом вытащил из ящика небольшую круглую жестянку. Достав пузырек с прозрачной жидкостью, он смочил кусок марли и шагнул к Тьяне. «Будь милой», – приказала она себе и вытянула руку. Влажная марля коснулась пореза, и кожу защипало. Еникай, по-доброму улыбнувшись, наклонился и подул на рану. Рог чуть не ткнул Тьяну в глаз – она едва успела увернуться.

– Ох, прости. – Еникай стянул капюшон: показались две смоляные косы, концы которых скрывались за воротом.

– Не думала, что мой первый день в академии закончится вот так, – сказала Тьяна. – Лесное чудовище будет обрабатывать мне рану.

– Я не лесное чудовище, а всего лишь третьекружник, чтущий обычаи. Скажу по секрету, – он понизил голос, – когда ко мне, в первую ночь в Погребе, заявился Хитвик, я визжал громче поросенка. Обычно новички знают, что их ждет: у кого-то тут учились родители, у других – старшие братья и сестры. У меня вся семья выпустилась из Старика, но ни один из этих подлых людей не удосужился рассказать мне про местную традицию. Когда мы встретились на праздниках, они хохотали, как сумасшедшие. Негодяи. – В голосе Еникая, когда он ругал семью, слышалась неподдельная нежность. – Тебя, значит, тоже не предупредили?

– Никто из моих не учился в Старике.

– Ого, так ты из этих.

Приподняв брови, Тьяна с прохладцей уточнила:

– Из низкосословных? Да.

– Не-ет. – Смущение удивительно шло Еникаю, разбавляя и смягчая его выраженную мужественность. – Я имел в виду, из тех, за кого платит Вельград. А он, вне всякого сомнения, не бросает деньги на ветер. Только вкладывает, чтобы приумножить. – Воздев палец, он хохотнул. – Так говорит мой отец. Он, кстати, тоже когда-то бегал тут, весь в листьях. На роль Хитвика выбирают парней покрупнее. Уф. – Еникай провел ладонью по лбу и бросил на Тьяну короткий взгляд. – Что-то я упарился в этом костюме. Не возражаешь, если сниму? Не беспокойся, – он приложил ладонь к груди, – я под ним не голый.

Еще утром, ожидая паром, Тьяна думала, что у нее на сегодня всего три задачи: не выглядеть подозрительно, не столкнуться с Велимиром и хорошенько выспаться перед первым учебным днем. План прогорел, и ей оставалось лишь растоптать угли.

Возможно, решила Тьяна, если Еникай задержится подольше, и если время смерти Велимира не будет установлено до минуты, и если Мару ничего не расскажет сыщикам, у нее появится неплохое прикрытие. Редкая девушка, отравив жениха «Кровобегом», проведет ночь за непринужденными разговорами. Тьяна, хоть и не убивала Велимира, наверняка попадет под подозрение: ее будут проверять, к ней станут присматриваться. Если она расположит к себе Еникая, возможно, он встанет на ее сторону, выступит защитником и забудет, как долго пустовала комната.

А еще Тьяна подумала, что ей стоит не только втереться в доверие к Еникаю, но и пойти дальше. Гораздо дальше. Совсем далеко. Туда, где над выжженным полем морали встает черное солнце спасения. Она ведь, кажется, приглянулась Еникаю…

Тьяна сразу отогнала мерзкую мысль, но ее грязные, вязкие следы остались.

– Можешь снять, – она чинно кивнула. – Только должна предупредить: у меня есть жених, так что… – Тьяна вовремя прервалась, не позволив голосу дрогнуть, и выразительно посмотрела на Еникая.

– А я должен предупредить, что мое сердце отдано… – он сделал паузу, чтобы стянуть тунику: мелькнул поджарый темно-золотистый живот, – госпоже литературе. – Листья и рога повисли на спинке стула. – И я не про переводы. Хочу стать писателем. Нести людям утешение, давать возможность отдохнуть и посмеяться, ну и рассказывать о важном.

– А что для тебя – важное? – спросила Тьяна.

Еникай посмотрел на костюм лесного чудовища.

– Вот это. – Он улыбнулся, с теплотой и печалью. – Сказания, предания. Корни. Они забываются. Некоторые, как оказалось, даже не знают, как отвадить Хитвика. – Еникай скривил бровь, и улыбка стала озорной, совсем мальчишеской. – Вот ты помнишь, почему он собирает зеркала?

– Да. То есть нет. Там что-то про цивилизацию. Хитвик не любит ее плоды.

– Направление мысли – верное, как говорит мастер Крабух, до того, как влепить низший балл, – усмехнулся Еникай. – Хитвик собирает зеркала, потому что они – верх человеческого самолюбования. Нам недостаточно рек и озер, мы не хотим расставаться со своим отражением. Зависим от него. Водная гладь не принадлежит нам, не подчиняется, а вот зеркало – да. Мы научились полировать олово, бронзу и сталь, но металлические отражатели быстро мутнели и покрывались ржавчиной. Тогда мы начали выдумывать огромные стеклянные шары, вливать в них амальгаму и, разбив на куски, обтесывать, но в таких зеркалах невозможно было поместиться полностью. И мы пошли дальше: создали технологию литья, при которой тридцать часов зеркало шлифовалось, а потом еще семьдесят – полировалось. Сто часов жизни, а все для чего? Чтобы давить прыщи. – Он всплеснул руками. – Ты знаешь, что первые зеркала в Мистерию завезли оссы? Местным они были не нужны.

– Ты мистерианец? – прямо спросила Тьяна, сбитая с толку и, в то же время, завороженная пламенной речью Еникая.

– Вот на столечко, – он показал четверть фаланги. – А еще эраклей, марев и осс. В моей крови намешано много всякого.

«А в моей только «Любомор», – мрачно подумала Тьяна.

– Значит, – она заставила себя улыбнуться, следуя собственному приказу: «Будь милой!», – ты собираешься написать книгу о Хитвике?

– О нем и о других. Думаю, писательская работенка – в самый раз для таких, как я. Бездельников из богатых семей. – Еникай закатил глаза: мол, повезло, что поделать. – Говорят, пером не заработаешь ни золотника. Ну что, как насчет маревского чая?

Тьяна кивнула. Действительно, не мешало бы попить теплого и что-нибудь съесть. Она достала кулек с орехами и сухофруктами, а Еникай принес чайник, заварку, горелку и бумажный пакет, наполовину наполненный конфетами: так и раскрылось, почему от Лже-Хитвика пахло шоколадом. По вензелю на упаковке Тьяна поняла, что конфеты куплены в знаменитой вельградской лавке, очередь в которую всегда растягивалась на версту. Власта рассказывала, что однажды простояла час, но так и не перешагнула порог. Для знатных гостей, разумеется, существовал отдельный вход.

Осторожно положив в рот шоколадку в форме ракушки, Тьяна поняла, почему люди так стремились в ту кондитерскую. У конфеты был вкус идеального детства.

Еникай достал из комода две фарфоровые чашки – Тьяна и не догадывалась о их существовании – и разлил чай. По цвету он напоминал форму переводчиков, только немного уходил в синеву. Особый окрас, как и кисловато-сладкий вкус, маревскому чаю придавал горох-бабочка.

– Обязательно купи себе горелку, дикарка. Это незаменимая вещь в Погребе. Ты еще вспомнишь мои слова, когда придет настоящая осень, с туманами и затяжными дождями. – Нерешительно потоптавшись у кровати, Еникай устроился на полу, и Тьяна присоединилась к нему. – Хотя нет, не покупай. Оставлю тебе свою, а заодно и заварку. Серьезно, неделя-другая, и без чая тут будет никак. – Он закинул в рот две конфеты, а сверху засыпал арахис.

Беседа потекла быстро и свободно. Еникай много болтал, но спрашивал и слушал тоже охотно. Они говорили о мистерианских идиомах и старых легендах, о подтекающих кранах и трещинах на фасадах, о чае и шоколаде, обо всем и ни о чем.

Разморенная теплым питьем и разговором, Тьяна мысленно пожалела, что не может быть откровенна с Еникаем. Конечно, она не рассказала бы ему о «Любоморе», но как же хотелось повернуть к ядам. Спросить, заговаривал ли он зелья? Бывал ли в ядотеке? И правда ли, что основатель академии испытывал на себе некоторые бесуны? Тьяна сдерживалась, как могла: ей не стоило демонстрировать интерес к отравам. Поэтому она спрашивала о банальном: строги ли мастера и вкусно ли кормят в столовой, а сама рассказывала об учебе в Деве и жизни на юге. Когда речь зашла о семье, Еникай спросил:

– А кто твой жених? Он учится, работает или так, прожигает молодость?

– Все понемногу. – Тьяна напустила на себя смущенный вид, прикидывая, куда направить разговор.

Рассказать про Вэла, солгать или увильнуть от ответа? Гневлиде она сказала, что никого тут не знает, но теперь такой ход казался ошибочным. Не пора ли подлить правды, чтобы ложь лучше усвоилась?

– На самом деле, – Тьяна вздохнула и отставила пустую чашку, – мой жених – студент в Старике. Ядовщик. Мы еще не виделись, он даже не знает, что я перевелась. Хотела устроить сюрприз.

– Ничего себе! – Еникай, оживившись, откинул на спину косы. – Так-так. Кто у нас с юга? Милох!

– Не он.

– Э-э… Гдан!

– Снова мимо.

Еникай скривился, словно хлебнул горькой заварки.

– Только не говори, что Велимир.

Тьяна нахмурилась. Похоже, у мертвого жениха в академии была не самая хорошая репутация. Вот и Мару он не нравился. «Жутко раздражал», – кажется, так о Вэле отозвался Медович.

– Точно. Он. – Еникай присвистнул, взяв какую-то грустно-сочувствующую ноту. – Жаль, конечно. Ну, может, появление невесты приведет его в чувство.

Ничто на свете не могло привести Велимира в чувство, но Еникаю пока не стоило знать об этом. Тьяна потупила взгляд и повела плечами, показывая, что разговор утратил легкость и теплоту.

– Не понимаю, о чем ты, – сухо сказала она.

Широкая грудь Еникая раздулась от вздоха.

– Знаешь, – он качнул головой, – я не имею права лезть в ваши отношения, но дам дружеский совет: поговори с Младой Требух, ядовщицей со второго круга. А потом – с самим Велимиром.

– Хочешь сказать, он мне изменяет? – Тьяна старалась, чтобы вопрос прозвучал без наигранного надрыва, но и не равнодушно. Получилось что-то среднее между скрипом калитки и мяуканьем голодной кошки. – С этой Младой?

– Нет, не совсем, – Еникай смешался. – Просто поговори с ней, ладно?

Тьяна кивнула. Может, Велимир променял ее на ядовщицу-второкружницу – и поэтому действие яда продолжилось? Хотя, вероятно, Вэл никогда не испытывал к Тьяне нежных чувств: просто притворялся, чтобы залезть под юбку. Вспомнилось, как он вел себя всякий раз, когда они оставались наедине, и внутри прокатилось протяжное «бр-р-р». Кто знает, не проделывал ли жених то же самое с Младой – и не угостила ли она его за это «Кровобегом»?

В комнате повисла тишина. Тьма за виноградной завесой, достигнув пика, начала таять, подобно шоколаду во рту. Еникай поднялся и взял со стула свой костюм. Отвалившись от туники, один из багряных листьев спорхнул на пол.

– Я пойду. Надо хоть часок поспать перед занятиями, и тебе тоже. Извини, если, – Еникай замешкался у двери, – сболтнул лишнего и испортил настроение.

– Ничего, все в порядке. Спасибо за чай. И за разговор. И за… дружеский совет. – Тьяна положила ладонь на засов. – А как ты все-таки попал в мою комнату?

– Крючок из проволоки. Просовываешь в щель, подцепляешь задвижку. Старый трюк. – Он улыбнулся напоследок, но уже не так открыто и лучезарно. – Не беспокойся, это не повторится.

Заперев дверь, Тьяна какое-то время разглядывала опустевшую комнату. Капли, срываясь с крана, бились о раковину. В воздухе стоял запах шоколада, горошка-бабочки и Лже-Хитвика. Усмешка коснулась губ: как она могла поверить, что лесное чудовище явилось наказать ее? Это все нервы, нервы. Бесконечный день, сплетенный из тревог и провалов. Покачав головой, Тьяна достала бинокль и подошла к окну. Направив окуляры на ступени часовни, застыла в ожидании. Небо залиловело, засеребрилось, подернулось золотым налетом, и тогда на пороге часовни появился священнослужитель в белой ритуальной накидке. Он неспешно отворил дверь, сонно вгляделся – и шарахнулся. Лицо исказила гримаса ужаса. Каблук соскользнул со ступени, и священник снежным комом покатился вниз. Тьяна искренне понадеялась, что он ничего себе не сломал.

Время словно ускорилось, стремясь к неминуемой развязке. Поднявшись, священник убежал – и вернулся с двумя врачевателями в серых робах. У них были с собой носилки, и вскоре из часовни вынесли мертвеца. Тело, прикрытое простыней, показалось Тьяне удивительно миниатюрным. Неужели Велимир так иссох из-за потери крови? Совесть, все еще живая, заставила сердце сбиться с ритма.

Врачеватели запнулись на ступенях, но удержали труп – лишь рука свесилась с носилок. Мелькнула зеленая манжета и тонкие бледные пальцы. Тьяна скользнула по ним взглядом, и бинокль задрожал. Пришлось стиснуть зубы, чтобы не выпустить вскрик.

Из часовни вынесли не Велимира. Под покрывалом лежала девушка.