За зашторенными окнами

4

– Давай, Мельникова, жду!

Каждый раз, заходя в кабинет руководителя, Катерина чувствовала себя маленькой букашкой. Огромный зал, стол для совещаний на сорок персон, вдалеке – стол самого Главного, заваленный дорогими письменными приборами. Понятное дело – люди дарят, а Геннадий Иванович все выставляет, чтобы никому обидно не было. Передаривал бы хоть, что ли. Стены увешаны пейзажами со светлыми березками и грустными парижанами, гуляющими под зонтиками вокруг Эйфелевой башни. Картины чередовались. Пейзаж, башня, пейзаж, башня.

Катерина, лавируя между большими напольными вазами, с заявкой в вытянутой руке смело шагала вперед. Да, не хватало только красных ковровых дорожек, а так, ни дать ни взять, кабинет министра сельского хозяйства. Только почему «сельского»? Придет же в голову!

Главный вышел из-за стола. С чего бы? Что случилось? Обычно он не отрывался от своих вечных бумаг, только глаза поднимал поверх очков. Может, Катерине вынесли благодарность? Правда, никого из огня она в последнее время не вытаскивала и грабителей не обезвреживала, но можно предположить, что кто-то из бывших пациентов написал благодарственное письмо. Почему бы, собственно, и нет? Катерина – хороший доктор, дотошный, внимательный. Осложнений у нее в практике немного. Может, не такой виртуоз, как Леша Зайцев – тот банальную холецистоктомию делает за двадцать минут. Катерина всегда была противницей подобных цирковых номеров: в конце концов, они лечат людей. Пусть будет подольше, но зато надежно. Спешка нужна где? Все и так знают. И уж точно не при проведении операции, даже – лапароскопической.

– Давай-давай свой листок. Понаписала! Смотри-ка, аж пять позиций.

Главный взял у Катерины заявку и пошел обратно к своему столу за очками, по дороге ткнув пальцем в стул, приглашая таким образом подчиненную присесть.

– Ну, Мельникова, ты совсем совесть потеряла, – с чувством произнес Геннадий Иванович, ознакомившись со списком.

Катерина в который раз удивилась реакции руководителя: можно подумать, она лично для себя просит путевку на Мальдивские острова.

– Ты только смотри! Ну что ты пишешь?! – Возмущению Главного не было предела.

– Что я пишу – компьютерный томограф, что ли?! Я пишу: «Ножницы – две штуки»!

Катерине все это надоело. Зачем представление-то устраивать?! Каждый раз во время операции она боится: вдруг лопнет треснувшая бранша! Должна сосредоточиться на пациентке, а вместо этого еще смотрит, не сломался ли окончательно инструмент! И потом, ведь реальная опасность! Кончик ножниц может обломиться в тканях больного. Тогда что?

– Нет, постой! Если бы ты писала только про ножницы, ты же еще про резектоскоп пишешь! А ты знаешь, Мельникова, сколько стоит резектоскоп?!

Катерина приготовилась отключиться, потому что сейчас начнется короткая лекция на тему, какие врачи пошли наглые, особенно молодые, а Главный в их возрасте был совсем другим. Он был скромным, работал с тем, что давали, и вытягивал любого больного.

Женщине от этих лекций становилось грустно, приходила в голову история, услышанная в Париже – про первую операцию на почке. Ее провели на осужденном на смертную казнь заключенном безо всякого наркоза. Осужденный остался жив, к тому же здоров. Чего и кого мы сегодня вспоминаем?

– Геннадий Иванович, я все поняла. Вы меня зачем позвали? А то у меня резектоскопия через полчаса.

Главный моментально вышел из образа. Вообще-то он мужик неплохой. Бывший травматолог, поэтому, в силу профессии, излишне жестковат – но справедлив. Клинику держит в ежовых рукавицах. И врачи работают в нормальных условиях, и на зарплаты не жалуются.

– Тут, Мельникова, такая неприятность вышла, даже передать тебе не могу.

У Катерины упало сердце: что могло произойти? Геннадий Иванович сразу почувствовал перебор.

– Да ты не волнуйся, по работе все у тебя в порядке. Ты же знаешь, ругаю тебя иногда за то, что больных задерживаешь. Так и ты меня пойми! Если бы наши больные койко-дни оплачивали, так нет же – операция плюс послеоперационный уход. Но я с тобой соглашаюсь. Зато из твоих больных никто с осложнениями не возвращался. Это так. – Главный задумался.

За окном грохотал шумный проспект. Геннадий Иванович все собирался с духом и никак не мог произнести главного. Может, трамвай ему мешал, и он боялся, что Катерина его плохо расслышит, а оттого неправильно поймет, или расхотелось ему вообще говорить на заданную тему.

– Что случилось? – срывающимся голосом повторила вопрос женщина.

– А-а, – как будто опомнился Главный. – Да ты не волнуйся так. С одной стороны, вроде бы даже смешно. Но с другой – неприятность.

Геннадий Иванович откашлялся.

– Понимаешь, приходила вчера жена Зайцева. Представляешь, кто-то ей на Алексея накапал.

– Странно, что только сейчас накапали. Сколько Федьке? Уже года четыре?

– Да нет, про Федьку она как раз-таки еще не прослышала. Просто рассказали, что любовница у него есть.

Катерина покачала головой.

– Хороша любовница, Зайцев уже лет шесть как две семьи содержит.

– Ну, Мельникова, это не наше с тобой дело. – Геннадий Иванович строго посмотрел на нее. – Если у человека средств хватает, пусть хоть гарем содержит.

– Он вроде не мусульманин, – с легкой улыбкой заметила женщина.

– Так вот, – оживился Главный, – про Гальку она вроде как и не знает, а в любовницы ей кто-то в рассказе записал тебя. Вот.

Главный виновато посмотрел на подчиненную. Женщина громко, в голос расхохоталась. Ну и ну: она же этого Зайцева всегда осуждала, да и с Галькой не раз беседы вела.

Так как был и у самой Катерины неприятный опыт общения с женатым мужчиной, она знала, что выпутаться из этой ситуации непросто – ей бог помог. Но жить вот так, как Галка, всю жизнь, смириться с этим? И считать такую жизнь естественной?..

Хотелось ей психологию Галину понять. Ужасно интересно было, как это женщина может себе позволить жить с мужиком, у которого и жена, и дети, и теща, и собака – и никак не пытаться эту ситуацию изменить. Казалось, Галку это даже устраивало – вот такая роль второй жены. Она Катерине доступно объясняла, что к жене даже не ревнует, потому что нет никакого смысла – Зайцев же не жену любит. Гальку. С женой живет исключительно от безысходности.

– Ну да, – подначивала Катерина. – А также с детьми, тещей и собаками.

И про себя еще думала: «И ездит с ними отдыхать, и проводит выходные и праздники. А с Галькой – только командировки и час после работы. Хорошо, Федька пока маленький. А потом они ему как эту ситуацию разъяснять станут?»

Галка только хмыкала в ответ: мол, все лучше, чем никого. Это уже был камень в ее огород, Катерины. Да, Федька все же лучше, чем Эсмеральда.

– Вырастет – объясню как-нибудь.

– Я надеюсь, Геннадий Иванович, вы ей рассказали, что это не так? – Катерина в упор взглянула на шефа.

Главный как-то замялся и стал старательно рисовать чертиков на маленьком листочке для заметок.

– А что, я ей про Федьку, по-твоему, должен был рассказать?

– Про Федьку – это ваше дело. И потом, она же про Федьку не спрашивала, спрашивала про меня?

– Про тебя. – Главный виновато смотрел на подчиненную.

– Но вы же знаете, что никакая я не любовница Зайцева! – возмущенно воскликнула Катерина.

– Откуда же я точно могу знать? – наигранно гневно воскликнул ей в ответ главный врач.

– Ну, знаете! – Катерина вскочила со своего места.

Геннадий Иванович легко, по-молодецки, несмотря на большой рост, поднялся со стула и подошел к женщине.

– Подожди, Мельникова, ты не кипятись. Сама посуди, ну что бы я ей сказал? Про тебя я тоже ничего не утверждал. Только руками разводил. Вот так.

Главный встал посреди кабинета и изобразил, как он разводит руками. Получалось у него это достаточно забавно. Если бы не отчаянная карикатурность момента, Катерина бы отметила, что танцором ему в этой жизни не стать. Но как-то не до этого было.

– Баба, я тебе доложу, скандальная. Вляпался наш Лешка. Прям визжала здесь. А я только руками махал. И молчал. – Главный вздохнул. – Я тебя-то что позвал, собственно. Чтоб ты в курсе была. А там уж сама решай, соглашаться тебе на эту роль или нет.

Катерина аж рот раскрыла от изумления.

– Это с какой это стати?!

– Да ты не кипятись, Катя, не кипятись. И вообще, тебе уже бежать на операцию пора. А листочек-то с заявкой оставь. Я посмотрю, посмотрю.

Геннадий Иванович быстро открыл дверь и подтолкнул женщину к выходу.

5

А Главный и впрямь не осуждал Лешу Зайцева. А что его осуждать? Тем более после того, как он еще и с этой его Риммой Игоревной познакомился. Ну и имечко! Главному никак не удавалось произнести это «заморское» имя без ошибок. То он говорил «Инна Игоревна», то «Римма Игнатьевна». На «Римме Игнатьевне» они и остановились. Зайцевская жена решила Главного больше не поправлять – вроде как не за этим пришла. Уж как называет, так и называет. Мужлан! Никакого понимания! «Присядьте» да «присядьте». Ты посмотри сначала на меня внимательно, потом я и присяду!

Со своей стороны Геннадий Иванович тоже никак не мог понять, что это тощая дамочка с огромной грудью все время ходит по его кабинету? И потом, нелегко ей, бедной, на таких копытах. Уж он ей и так, и этак, и даже стул отодвигал, а она руками всплеснет и дальше побежала. На другой конец кабинета. Он тогда за ней ходить начал, мало ли – во-первых, упасть может, во-вторых, уронить что-нибудь. Она ж еще руки заламывает, то вверх поднимет, вроде как волосы пригладить, то пальцем на что-нибудь укажет.

– Это вам зачем?

– Что зачем?

– Вот эта урна?

Геннадий Иванович проследил взглядом за пальцем эпатажной гостьи. Красивую черную с золотом вазу подарили ему в прошлом году работники банка. Высокая, выполненная в виде конуса, она немного напоминала египетскую пирамиду и своими размерами для небольшой квартиры нового хозяина явно не подходила. И потом, если бы главврач все подарки тащил в дом, его семье просто негде было бы жить. «Прекрати превращать дом в музей!» – ругалась жена Марья. Так музей переехал к Геннадию Ивановичу в кабинет, и ваза заняла в нем одно из самых почетных мест. Во всяком случае, внимание она на себя обращала. Но чтобы вызывать вот такие сравнения?!

– Это не урна! Это ваза напольная. Сотрудники на юбилей подарили.

– Выкиньте ее немедленно. Это же урна для праха, самая настоящая. Это же плохая примета. И вообще, я чувствую у вас здесь дурную энергетику.

– Как это?

– Потоки идут. Причем сплошные. – Гостья как можно шире раскрыла глаза.

– Да? – Главный неуверенно помотал головой. – Я проверю. А вы, собственно, по какому вопросу? Со здоровьем что? Может, помочь чем?

Пришла очередь Римме Игоревне удивляться.

– У меня все в порядке. Я за собой очень слежу. А вот на вверенном вам предприятии творится что-то невообразимое. – Женщина наконец села на выделенный ей стул, манерно закинув ногу на ногу. Геннадий Иванович еще раз посмотрел на мерно покачивающийся огромный каблук. Нет, женщины совершенно себя не жалеют! А эта еще утверждает, что думает о здоровье…

– Да и я вроде, как вы правильно выразились, за вверенным мне предприятием слежу. Никаких особых нареканий. Ни от пациентов, ни от местных властей.

– А вы глубже смотрите, глубже! – Эта, как ее, Игнатьевна опять вскочила и побежала прямо к столу Геннадия Ивановича. – Я вам на ваших сотрудников намекаю!

«Вот оно! – догадался Главный. – Допрыгался Алексей! Ведь все ему говорили, нельзя же думать, что все сойдет с рук. И как он ни шифровался – тайное все равно стало явным. Бедный Федька, чем малец провинился? Эх!»

Игнатьевна обеими руками оперлась о стол главврача.

– Я все знаю! Вы покрываете любовницу моего мужа. И это вы называете больницей?! Это бордель! Но вы поплатитесь! Да, да, вы лично! Нечего мне тут головой мотать! Я вас предупреждала, урна тут не зря у вас стоит. Скоро туда положат прах.

– Да типун тебе на язык! – не выдержал Главный. – Разошлась тут, понимаешь. И нечего меня в свои семейные дела впутывать. Я за больницу отвечаю, за медикаменты, за стерильность, за безошибочную работу врачей. Все остальное должно семью волновать. Вот и не доводи! Мужа должно домой тянуть.

– Вот и правильно, должно! Домой, а не на вашу выскочку Мельникову.

Геннадий Иванович аж поперхнулся: при чем тут Мельникова? Но вслух ничего не сказал, удержался. Стало быть, Федька вне опасности. И слава богу. А Алексея он предупредит, чтоб тот поаккуратней был. Это ж надо, нервная какая у него баба!

Главный слышал, что после того, как Леха Зайцев начал зарабатывать как следует да пару раз его на ток-шоу в телевизор позвали, у супруги снесло крышу. Работу бросила: я-де теперь фигура публичная, негоже мне за кассой в универмаге стоять, мужа-звезду позорить. Вот и пошла она на модные курсы не то астрологов, не то дизайнеров, чтобы соответствовать. Макияж, маникюр, что там еще? Пожалуйста, и грудь, и фигура – а муженек-то тю-тю. От маникюра да звездных разговоров к Гальке бегает. Как тут разобраться, кто виноват? Да, собственно, не его это, Геннадия Ивановича, забота. Ему важно, чтобы доктор на работе не нервничал, чтобы руки у него не тряслись, а голова светлой оставалась. С этим у Зайцева вроде ничего, справляется. На жену рукой махнул – видит, та своей жизнью живет, хотя и утверждает, что исключительно для имиджа мужа старается. А ему тепло нужно, ласка. Маникюр, стало быть, не главное.

Про Катерину Мельникову Главный сразу и не сообразил. Это уже потом, дома, в разговоре за ужином Марья ему напомнила:

– Гена, а Катя как же? С ней-то ты поговорил?

– Нет. Думаешь, надо?

– А как же?! Тем более раз эта Римма боевая такая.

– Неохота мне, Маша, в это дело впутываться, честно тебе скажу.

– Уже впутался. Давай-давай, завтра прямо после конференции с ней переговори, подготовь хоть ее к этим выпадам. Надеюсь, эта Римма еще не учинила с ней разборок.

Марья, как всегда, была права. Марья – она мудрая. Что греха таить, и у Геннадия Ивановича аккурат в пятьдесят лет случился стра-ашный роман. Сколько уже лет прошло с тех пор – больше десяти, а до сих пор с содроганием вспоминает он ту жутковастенькую историю. Все готов был бросить, все. Ради кого? Ради операционной сестры. Ну, ноги, ну, волосы до плеч, ну, русалочьи глаза. А ему казалось, что все – если сейчас к ней не кинется, то настоящего счастья в жизни не испытает, и вот с этим чувством неудовлетворенности жить ему все оставшиеся годы. И наплевать ему было и на верную жену, и на двоих детей. Ничего вокруг не видел.

Марья распознала эту страсть практически сразу. Нехорошо тогда получилось: приперла его к стенке, заставила здоровьем детей поклясться, что все в порядке. Рассказал все как на духу. Попросил дать время ему разобраться. Время ему Марья дала – два дня. И сказала так:

– Останешься – не пожалеешь никогда. Я тебе помогу, вместе бороться станем, болезнь эту победим, еще смеяться над собой будешь. Выберешь ее – так и знай, через пару лет приползешь. Я ее видела, жить с ней не сможешь. Но я тебя обратно не пущу никогда. Не прощу.

Ох, как тяжело ему было! Ох, как ломало. Но долг перед семьей возобладал. Он выбрал Марью. И Марья действительно помогла. То записочку напишет, то по телефону с теплыми словами позвонит. Сама на себя не походила, каждый день устраивала романтические ужины, организовала поездки по местам, где когда-то были счастливы. Короче, вылечился Геннадий Иванович от напасти за месяц. И действительно, с удивлением смотрел назад, вроде как это и не он тогда был. Сестричка та сразу же закрутила роман с новым завотделением. Некрасиво так, показательно, у всех на глазах. Да с пьянками, да с визгливыми разборками с бывшей женой. Бог Геннадия уберег. Бог и жена.

Марья, правда, потом захандрила. Его вылечила, а сама все поверить не могла, когда очнулась, что муж вот так легко думал ее на молодую променять. Тут уж сам Геннадий испугался. Понял, какое счастье мог потерять. Все делал для своей Машеньки, лишь бы она духом воспряла. И вот трудности позади, он не нарадуется и на детей, и на жену.

Молодежь не осуждает, нет, советов не дает: у каждого своя жизнь. А вот про Мельникову действительно не подумал. Зато про вазу подумал! И даже испугался! И впрямь урна, один к одному. Только этого еще не хватало. Потихоньку завернул ее в старый медицинский халат и вывез на помойку, подальше от работы.

6

Да, ну и денек. Это ж надо – в чем ее обвинить?! Ну Леха, ну Заяц! А Главный-то, Главный?! Даже оправдывать ее не стал перед этой горе-женой. И перед самой Катериной не додумался извиниться!

Не зря ей Эсмеральда два раза дорогу перебежала, когда она к входной двери подходила. Эсмеральда – она чувствует и никогда Катерину еще не подводила. Чувствует и предупреждает. Если вот так она перебежит дорогу – точно жди неприятностей. А сегодня аж целых два раза. Кошки – существа особые, они знают. И вот, пожалуйста!

Пару лет назад кто-то из пациентов оставил в палате книжку Бернара Вербера «Империя ангелов», и Катерина зацепилась глазом. Не очень-то она во всю эту фантастическую муть верила – жизнь после смерти, знаки, на которые нужно обращать внимание. Но про кошек ей понравилось. Существа они иные, и дано им какое-то неземное знание. Эсмеральда – тому пример. После прочтения книги Катерина не на шутку начала приглядываться, чем очень удивляла свою питомицу. Вот почему на колени прыгнула или, наоборот, не прыгнула? Почему отвернулась? Неспроста!

Хотя Катерине нельзя опираться на приметы: она – врач. И на сегодня намечена серьезная операция. От Катерины Мельниковой зависят и жизнь, и здоровье. При чем здесь кошка?! Нужно верить в свои возможности, в свои силы и никогда не сомневаться.

Негласные законы, безусловно, есть. Например, никогда не оперировать в пятницу, 13-го. Это святое. Уже давно договорились между собой, и от этого правила не отступают. Но сегодня четверг, 21-е, так что операция пройдет хорошо. Катерина спешила в отделение и занималась аутотренингом.

По пути заглянула в палату к Журавлевой. Главный, надо отдать должное, очень старался создать в каждой палате уют. И стены не больнично-белые, а разных светлых приятных оттенков, и картинки на стенах висят. А все равно больница остается больницей. И страх в глазах женщины нешуточный.

Катерина привычно подняла глаза на табличку. Это тоже идея Главного. Имя, отчество, фамилия, тут же – давление, пульс. Утром сестричка все записи сделала, врач сразу увидел полную картину. Да и не забудешь, как пациентку зовут.

– Ты как? Готова?

– Да, Екатерина Павловна, все хорошо. Что, уже?

– А чего тянуть? – Катерина присела на кровать к пациентке и взяла ее за руку. А вот это ее личная примета: она всегда перед операцией заходит к своей больной, смотрит ей в глаза, улыбается, обязательно берет за руку. Пытается наладить невидимую связь, успокоить женщину, успокоиться сама.

– Анестезиолог заходил?

– Да, все спросил, и про вставные зубы тоже. – Журавлева вздохнула и добавила: – Наркоза немного побаиваюсь, Екатерина Павловна.

«Да ты всего побаиваешься, – про себя подумала врач. – Но это ничего». Пульс учащенный, но многие женщины совсем в транс перед операцией впадают, а Журавлева держится молодцом.

– А ты не бойся.

Не оглядываясь, быстро вышла из палаты. Все. Она настроилась на работу. Сейчас уже никто ее не сможет ни отвлечь, ни с мысли сбить. Операция пройдет хорошо.

Журавлева в клинике появилась неделю назад. Огромные испуганные глаза, полные слез, дрожащие пальцы, сжимающие стопку направлений, анализов, заключений врачей.

– Мне к вам Оля Панкратова посоветовала обратиться.

– Значит, обращайтесь, Панкратова просто так советовать не станет. – Катерина пыталась пошутить, чтобы как-то отвлечь женщину.

– Я завтра должна ложиться в «Спектр» на операцию. По поводу удаления матки. Позвонила сегодня Ольге, как-то неспокойно мне. А она прямо кричать на меня стала: «С ума сошла! Почему раньше не сказала?! Беги к Мельниковой, пусть диагноз подтвердит».

Катерина листала подборку анализов и снимков. Узлы, да, вот один, который мешает женщине жить. Понятно. Но сразу удалять орган?

– Пойдемте, сделаем еще раз УЗИ, и там будем решать. – Мельникова взяла женщину под руку и повела по коридору. – А кто вас должен был в «Спектре» оперировать?

– Силин.

– Ясно. – Катя пыталась сохранять спокойствие, не показывать своих эмоций, но, видимо, ей это не очень хорошо удавалось.

– Вы его знаете?

На лице пациентки читалась целая радуга эмоций – недоумение, испуг, полное непонимание ситуации. Женщина была раздавлена случившимся. Кому верить? Что делать? И кто сказал, что права на самом деле вот эта вот Мельникова? А вдруг все-таки Силин? Не зря ли она сюда прибежала?

– Мы все друг друга знаем. – Катерина дала понять, что разговор окончен.

Она должна все увидеть собственными глазами. А про Силина она действительно все и давно знала. Из одной частной клиники его уже попросили – за то, что брал деньги с больных. И это при немаленьких суммах, которые пациентки платили в кассу. Скандал был громкий, слух пополз и по другим клиникам. Мир гинекологов ведь узкий: пациенты одни, все врачи друг друга знают, работали частенько вместе. И доброжелателей много, и завистников, и злопыхателей. Так вот, значит, как сейчас Юрий Петрович свои денежки зарабатывает – направляя женщин на большие операции.

Сделать резектоскопию, удалить узел – стоит порядка пятидесяти тысяч рублей. И на следующий день женщина выписывается домой. Удаление матки – это большая операция. Тянет тысяч на сто. И опять же, в больнице нужно находиться неделю. Со всеми вытекающими.

– Ничего не боимся, немного холодно, и все, – Катерина водила датчиком по низу живота женщины и внимательно смотрела на монитор.

– Что там, Екатерина Павловна?

Катерина убрала датчик, принесла несколько бумажных салфеток.

– Вытирайтесь и потихонечку поднимайтесь. Голова не кружится? Ну, давайте я вам помогу.

Она дождалась, пока женщина приведет себя в порядок.

– Я не вижу оснований для такой большой операции. Я бы просто убрала узел, который мешает вам жить. Он расположен очень неудобно, поэтому и дает такие обильные кровотечения. Операцию делать нужно, без нее вам не обойтись. Но я бы орган сохранила.

Пациентка молчала, видимо, переваривала информацию, потом тихо произнесла:

– То есть операция необходима?

– Безусловно. Иначе вас просто в любой момент могут забрать по «Скорой». А такие ситуации обычно случаются в самый неподходящий момент.

– А когда нужно оперироваться?

– Да когда соберетесь. – Катерина старалась сохранять улыбку. – Нечего бояться.

– То есть и завтра можно? Я же завтра должна была в «Спектр» ложиться.

– Я на два дня ухожу на учебу. Давайте в четверг на следующей неделе?

– Екатерина Павловна, а зачем тогда Силин говорил, что нужно все удалять? Он просто утверждал, что по-другому нельзя.

Зачем, зачем. Чтобы денег с тебя слупить. А зачем еще?

Катерина никогда не ругала коллег – во всяком случае, в глаза пациентам. Все-таки должны быть и врачебная этика, и солидарность. С другой стороны, порой очень жалко глядеть на беспомощных людей, которые верили, хватались за любую соломинку, а их откровенно надували. При этом каждый доктор может мотивированно объяснить то или иное свое решение – вот что страшно! И пациенты абсолютно беззащитны!

– У каждого доктора свой взгляд и свои методы, – попыталась как можно мягче донести свое мнение Катерина. – Я в данном случае с Юрием Петровичем не согласна. Да, вам 45 лет, и, скорее всего, вы рожать уже не собираетесь.

– Да, да, – закивала Журавлева.

– Но ничего лишнего у нас в организме нет. Многими женщинами такая операция переносится психологически тяжело. Никто не знает, как отреагируете вы. Да и потом, мужья иногда начинают нервничать, и обычно мы рекомендуем про такие операции не рассказывать. Опять дискомфорт. В общем, так: не волнуйся и приходи.

Незаметно для себя Катерина перешла на «ты». Она говорила «ты» всем своим пациенткам, неважно, моложе те были или намного старше. Почему? Так проще. И о диагнозе, если он плохой, легче сказать, и накричать на расклеившуюся пациентку, и подбодрить. Возникают отношения родственные, близкие, а это важно. Каждую боль пропускаешь через себя. Каждого человека. И невозможно иначе.