Признанию взамен

– Аня, Аня, – подтвердила Косолапова, смакуя смущение мужчины.

– Откуда здесь Родина? – всё ещё не верил он.

– Белецкая, – поправила Лариса, но тут же согласилась. – Впрочем, ты прав, трудно сказать, что она замужняя и рожавшая. Выглядит, как когда-то, да, Саша?

Что-то буркнув, Александр вышел из машины и издалека не только почувствовал любимые духи Анны, но даже вспомнил, как они называются – «Пани Валевска». Может потому вспомнил, что со школьных лет никому духов не дарил. Жена с любыми покупками обходилась сама. Новиков стоял и смотрел на Белецкую зачарованно. Она, удивлённая его присутствием не меньше, смешалась глазами и улыбкой в пенящийся коктейль. Снежинки на ресницах были похожи на блёстки, а на щеках, растаяв, на капельки росы, которую хотелось снять рукой. Голос, любимый и так давно не слышанный, разлился в ушах лирическим сопрано, мягким, задушевным. Анна подошла прежде к Ларисе. Наблюдая, как две женщины обнимаются и пищат от восторга, Александр пробовал понять, насколько его присутствие здесь случайно. «Почему только сегодня мне удалось уехать с работы сразу после шести, тогда как обычно я заканчиваю в семь и позже? – быстро спросил он не то у себя, не то ещё у кого. И про встречу с Ларисой на заправке тоже подумал, как про наваждение. Мысли его пылали, плавя и затягивая в ресторан. Бывшие друзья много разговаривали о чём-то то весело, то с налётом грусти, в зависимости от воспоминаний, но мужчина из тех речей вообще ничего не запомнил. Когда в танце он прикоснулся к знакомому телу, понял, что его уносит пучина чувств, противиться которым не способен. А вместе с тем, состояние мужчины было схожим с предынфарктным, когда ощущаешь сбои в дыхании, боль в груди и лихорадит до помутнения в глазах. Едва сдерживая себя, чтобы прилюдно не броситься целовать женщину, которую, он это сразу понял, ждал столько лет, Александр шёпотом предложил уехать. «Да-х», – получилось с придыханием и приговорённам. Согласие обожгло обоих. Прощаясь с одноклассницами, Новиков, откупаясь за то, что увозит Анну с собой, щедро заплатил за весь стол, удивив многих. Всем было сказано, что он подвезёт соседку по дороге домой, но уже тогда одна половина одноклассниц заключила пари с другой по поводу настоящих намерений «их гиганта мысли». Выиграли те, что утверждали, что «попал Саня крепко». Впрочем, крепко и на две недели попали тогда оба возлюбленных.

8

Бурный роман Новиков и Белецкая даже не скрывали. Родным Александр сразу заявил, что переезжает на московскую квартиру в Измайлово. Жену с девочками, конечно же, не бросит, да и мать с дядькой по-прежнему могут рассчитывать на поддержку – денег обеспечить каждого ему хватит. Людмила ни просить, ни умолять мужа ни о чём не стала, слёзы ему свои не показывала, но от переживаний заострилась лицом, стала спешно убавлять в весе, пока вовсе не слегла. Врач, приехавший однажды по срочному вызову, констатировал сильное моральное и физическое истощение и настоял на госпитализации. Нужно было выбирать – растить девчонок или миловаться. Дети перевесили.

– Однажды они подрастут и тогда… А сейчас, Аня, прости. Если с Новиковой что-то случится, дочери и мать меня проклянут. Да и сам я себе этого не прощу, – попросил Новиков, как пощады.

Анна выслушала молча и через день уехала в Приднестровье. Позже, когда Новиков попытался узнать у Тамары Ивановны, где она, нарвался на неприятный ответ. «Не твоё дело. И вообще, иди-ка ты, Сашенька, куда шёл. Мало того, что с Валей нас рассорил, так и детей не пожалел: ведь учатся в одной школе. Димке нашему и без тебя за отца пришлось хлебнуть. Так теперь его сверстники ещё и за беспутную мать клюют. Вы побаловались-полюбовались и разошлись. Только, тебе дома обрадовались, едва порог переступил, а ей с Сергеем просто так не объясниться».

Уже в машине, Александр, как плёнку перекручивал этот ответ. То, что мать соседки назвала его так, как звала её дочь, полосонуло по сердцу, заставив задохнуться от нежности и одновременного горя: ни мать, ни жена, ни вообще кто другой не могли позвать так ласково, как это выходило у Анны. Тут же Александр поймал себя на мысли, что про своих женщин он вообще мало что знает. Ладно мать и жена, их характеры более-менее понятны, а вот какими растут девочки? Старшая уже по возрасту должна бы интересоваться ребятами, а так ли это? Одевалась Инга, не требуя модных вещей, как другие девочки. Разговаривала таким едва слышным голосом, что часто её просили повторить сказанное. Целыми днями рисовала в своей комнате мозаичные картинки – вроде и не искусство, скорее игра, когда нужным цветом раскрашиваешь ту часть выбранного рисунка, что помечена соответствующей цифрой, а в результате получается красивое полотно: морды зверей, натюрморты, цветы, пейзажи…

Вероника всегда высмеивала эту тихость. Она росла дерзкой и шумной. Везде, где была, норовила остаться замеченной. Ей, в четырнадцать, уже требовались и макияж, и стильные вещи, и дорогие сумочки, зонтики, школьные принадлежности. Из Триполи она попросила Александра привезти что-то необыкновенное, чего не было ни у кого. Ощутив себя заботливым отцом из сказки, Новиков купил, конечно, не цветочек аленький, а портфель. Но зато был он переливающийся всеми цветами, и к нему в комплект продали пенал, линейку и несколько тетрадок. Вероника подарок оценила, много хвастала им, показывая в школе и дразнясь, пока, наконец, не раздарила «всю эту цыганскую муру». Вулканизующая энергия позволяла Веронике заниматься одновременно несколькими видами спорта, гонять на велосипеде, обучаться бальным танцам, плести макраме. Каждое новое занятие быстро наскучивало ей, при этом Вероника, едва встав на коньки, обязательно намеревалась стать знаменитой фигуристкой, проплыв сто метров без отдыха – пловчихой рекордсменкой, и так далее: то известным кулинаром, то фокусником-иллюзионистом. Измена отца и болезнь матери остепенили вторую дочь и совершенно прибили первую. А когда отношения между родителями восстановились, и девочки узнали, что мать их беременна третьим ребёнком, восприняли это тоже по-разному. Вероника громко рассмеялась и даже захлопала:

– Мама, я бы так не смогла! Быстро же ты всё забыла.

Инга ничего матери не сказала, отца же, как показалось всем, стала избегать.

Последняя беременность оказалась для Людмилы сложной – с тяжёлым токсикозом, сильной отёчностью и постоянной угрозой выкидыша. Да и то сказать, надумала баба родить после тридцати пяти, когда уже и к внукам пора готовиться. Все в посёлке понимали, что это от желания удержать мужа. Маша родилась в конце октября двухтысячного года. Разница с Ингой была у них в шестнадцать лет. Рождение отмечали скромно. Показывая красивую малышку, Людмила уверяла, что «дети родятся от любви». Вот только в любовь мужа она никогда не верила. «Нельзя так любить, чтобы ни разу в жизни в этом не признаться», – мирилась женщина с действительностью. «Да-да», – рассеянно ответил Александр и остался таким надолго. Когда кто-то из соседей сказал ему, что в семействе Белецких тоже родился ребёнок, Новиков совсем ушёл в работу. Только здесь он отдыхал и от пытливых разглядываний жены при встрече, и осудительных вздохов матери при прощании, не вздрагивал, задумавшись, от откровенной ухмылки Вероники, не ощущал вины при опущенных веках Инги. Старшая из дочерей отчётливо ощущала ту недосказанность, что появилась с января двухтысячного между отцом и матерью, матерью и бабушкой, бабушкой и ею. А когда, едва закончив школу, Инга сообщила, что беременна и выходит замуж, родители поняли – вот она расплата за то, что их жизнь – сплошная пародия на хорошую и дружную семью. Взрослые крутились вокруг Машеньки, оставив старших девочек один на один со своими интересами и проблемами.

Когда Инга выходила замуж, средней сестре исполнилось уже шестнадцать; пора первых открытий в отношениях. Искромётная в словах, взглядах, поступках, Вероника дома не задерживалась, постоянно была в движении, как ртутный шарик. Решение Инги выйти замуж осудила. Избранника Илью, парня красивого, даже слишком броского, обозвала обидным именем Кен.

– Он ведь любуется собою в каждой витрине. Не замечала? – спросила Вероника после первого знакомства с Ильёй.

– Пусть любуется. Красота с годами проходит, а любовь остаётся. Я знаю, что Илюша любит меня. А судить человека за то, что он родился красивым, не стоит.

– А за то, что он нигде не хочет учиться, как – стоит? – вступала и бабушка, ей тоже будущий родственник казался жестяной банкой из-под кока-колы: красной, но пустой.

– Нам всего только по восемнадцать, бабушка, – напомнила Инга.

– Вот именно, – вздыхала мать. В скором решении дочери выйти замуж и родить она тоже чувствовала свою вину: за решением личных проблем одну дочь упустила.

– Теперь за Вероникой нужно смотреть в оба, – сказала Людмила как-то мужу.

– Смотри, – ответил Александр, давая понять, что ничем помочь семье не может. Впрочем, бросать Ингу на произвол он не позволил бы себе никогда. Как бы ни складывались отношения с женой, дети – это часть его, а всё своё Новиков тщательно хранил. Эту бережность к тому, что досталось или заработалось, Александр унаследовал от матери. Она и сыну внушила быть прежде всего ответственным отцом. Да и Борис Михайлович, несмотря на многие разногласия с женой, не раз повторял: «Ты уясни сынок, что дети твои никому, кроме тебя, нужными не будут». Пример отца не казался показательным, с семьёй он не жил с момента рождения сына. Но когда он умер, неожиданно и неоправданно рано, Валентина Ивановна многое переоценила. Именно поэтому в январе двухтысячного попросила сноху быть разумной.

– Ты, Людмила, гордость спрячь, не то мучиться будешь потом всю жизнь. Боря мой каждый раз прощение просил за единственный грех, да я не прощала. А как не стало его, вот когда навылась я белугой. Да толку-то? Так что, не гони мужа. Пересиль себя. Ради девочек своих пересиль. Они тебе потом спасибо скажут. Да и ты себе скажешь спасибо».

Людмила, конечно, сделала вид, что уступила. На деле же она знала и до этого разговора, что простит мужа. А когда он пришёл и покаялся, попросила:

– Я, Новиков, – дело второе, но девочек наших обижать больше никогда не смей. Поклянись мне, что ни при каких обстоятельствах не откажешься от отцовского долга перед ними.

Клясться не пришлось.

– Ты, Новикова, видимо, всё же зря поступала на мехмат, – ответил Александр злобно, – потому как элементарного анализа событий произвести не можешь: Инга и Вероника мне такие же родные, как и тебе. А посему не нужно меня агитировать за Советскую власть. Наше при нас и останется. Не разбазарю, не бойся.

Слово своё отец сдержал. Когда пришёл черёд, в подарок на свадьбу старшей дочери подарил двухкомнатную квартиру возле метро Сокол. А чтобы молодожёнам было на что жить, предложил её сдавать, а самим переселиться в их с матерью трёхкомнатную в Измайлово. Временная мера в надежде, что Илья и Инга когда-то встанут на ноги, не оправдалась и по сей день, хотя внуку Антону было теперь уже почти 15 лет. В одном Инга оказалась права: красота мужа за годы прошла. А то, что она считала чувством к ней, оказалось обычным хорошим расчётом. Муж жил, не стесняясь зависимости и не ограничивая свои потребности: к этому времени тесть купил на одной площадке с их квартирой в Измайлово двухкомнатную для Антона. И только несколько дней назад, узнав, что муж не просто изменяет ей, а содержит на их деньги любовницу, Инга собралась и уехала в посёлок. Почти тут же следом за матерью на дачу переехал сын: его отношения с отцом всегда были странными, тогда как мать и остальных родных юноша любил.

9

Администрация Старой Купавны находилась в длинном двухэтажном здании, похожем на школу. Никакой помпезностью или наворотами в виде вензелей на дверях, латунных набалдашников на дверях, красных дорожек на лестнице и массивных кадок с зелёными растениями здесь и не пахло. Вместо мощёного паркинга перед домом была заасфальтирована площадка, крыльцо в три ступеньки местные властители укатали плиткой и поставили над ним козырёк. Улица, на которой расположилась мэрия носила имя Фрунзе и за квартал до нужного места пересекалась она с улицей Кирова.

–Дежавю, – произнёс Белецкий, остановившись в тени ветвистых берёз. Ощущение было такое, будто не прожил он почти тридцать лет в другом государстве, а по-прежнему находится в СССР. Впрочем, ностальгия по бывшей стране улетучилась при виде дежурной на входе. Узнав, по какому вопросу явился прибывший из «горячей точки», женщина, совсем не бабушка божий-одуванчик, а вполне бодрая и строгая, попросила подождать.

Встреча с заведующей по первичному военному учёту, куда его направили сначала, завершилась быстрой переориентировкой в сектор по связям с общественностью. Оттуда мужчина попал по очереди к Заместителю главы администрации по развитию, его коллеге, занимающемуся национальными вопросами, и в отдел социальной защиты. Все работники мэрии были приветливы, услужливы и одинаково бессильны хоть чем-то помочь. И не случилось бы чуда, не повстречай Белецкий на своём пути кого? Опять же бывшего одноклассника. Неприметный троечник Миша Шилов, с которым они признали друг друга в туалетной комнате, служил главным специалистом в Секторе по градостроительству и архитектуре. Несмотря на важный чин и необходимость делить единственный писсуар, Михаил откровенно обрадовался встрече, а когда узнал причину появления Белецкого в Администрации, вовсе засиял. Оказывается, он ещё со школьных времён хранил дудочку, которую Сергей вырезал и подарил ему для упражнений по сольфеджио. Белецкий, безусловно, про этот факт своей школьной биографии забыл, а вот Шилов помнил. «Золотые руки», – отрекомендовал он товарища женщинам из Сектора благоустройства. Им заведовала жена Шилова.

– Золотые? Значит привлечём, – пообещала Светлана. – Через месяц – День России. В Купавне тоже запланирован праздник с демонстрацией трудящихся, выставкой-ярмаркой и даже салютом. Вот вы, Сергей, и приготовьте к двенадцатому июня стенд со своими изделиями. Покажите, так сказать, ваше золото во всём сиянии. Если кому-то понравится ваша работа, найти заказчика будет проще. В Купавне не хватает заборов, лавочек, беседок. Да много чего…

Светлана была женщиной не только приятной, но и толковой. И время попусту не тратила ни своё, ни чужое. Вот только в профессии краснодеревщика разбиралась неважно. Сделать лавочку или забор мог любой столяр и даже подмастерье, Сергей же мечтал попасть хотя бы на реставрационные работы. Впрочем, в его положении особо выбирать не приходилось. Пообещав, что организует Белецкому бесплатный стенд, женщина распрощалась, пожав руку уверенно и совсем по-мужски.

– Извини, старик, помог, чем мог, – беспомощно улыбнулся Шилов на выходе из мэрии.

– Миха, ты знаешь, если бы все женщины были столь конкретны и находчивы, как твоя супруга, планета крутилась бы быстрее, – отвесил Белецкий комплимент, уверенный в том, что не льстит. За короткие пять минут он успел понять, кто в семье Шиловых голова, и как друг относится к супруге. «Бывает же такое! – удивился Сергей на обратном пути до дома, но тут же поймал себя на мысли, что и он свою жену любит, как когда-то. – Наверное, я тоже, когда гляжу на Аню, выгляжу таким вот сентиментальным осликом Иа», – усмехнулся он. Настроение было прекрасное. Утренний разлад с младшим братом уже забылся, а перспектива выставить на празднике стенд подстёгивала до зуда в руках. Вернувшись домой, мастер тут же принялся разбирать хлам в сарае и примыкающем к нему гараже. Обе постройки давно уже никому не служили. Консервированные овощи мать Анны хранила в доме в специальной кладовке, машина Тимофея всегда стояла во дворе. Очистив территорию, Белецкий оглянулся, приглядывая, из чего делать рабочий стол. На первое время пошли бы те доски, из которых когда-то им же были сделаны стеллажи. Испросив разрешение у тёщи, мужчина стал аккуратно разбивать их. Дима к этому часу окончательно проснулся. Потягивая на крыльце чай из большой пузатой чашки, он смотрел на копошение отца с плохо скрываемой скукой. Дворняга Жучка, не для службы, а, чтобы было кому жить в будке, ластилась к ногам хозяина. Им собака признавала только Диму.

– Сынок, помочь не хочешь? – спросил Сергей.

– Не-а. Не моё это, – ответил сын, швырнув теннисный мячик, – да и некогда мне.

Отец, спрятав недовольство, усмехнулся:

– Ну да, то-то, вижу, занят ты непомерно.

– Не тебе судить, батя, – отрезал молодой человек, принимая от Жучки быстро возвращённый мяч, и тут же крикнул в дом. – Рит, ты готова? На рынок хотим смотаться, – удосужился он объяснить, – нужно посмотреть толстую плёнку для теплиц. Потом поедем в банк оформить кредит. Буду строить бизнес. Поможешь?

– Не моё это, – отплатил Сергей той же монетой.

– Прямой вышел разговор, – жестко подвёл Дмитрий итог и ушёл в дом.

Белецкий-старший всплеснул руками:

– Да что за день-то такой! Со своими, и на ножах. – С Аней они часто спорили, что скрывать, но не до ругани же, не до такой вот неприкрытой неприязни. Впрочем, жаловаться мужчине было некогда: хотелось установить до конца дня и рабочий стол, и столярный станок. «Ещё нужно будет с Аней посоветоваться насчёт изделий для выставки. Она всегда всё знает», – решил Сергей.

К мнению супруги Белецкий прислушивался. Характер у него, Овна, был упрямый, побуждающий всё делать по-своему. Но часто, погорячившись, доказывая свою правоту, в итоге мужчина уступал. Глянув на часы и сожалея, что в час дня Анна до сих пор не вернулась из школы, Сергей опять принялся за работу. Дима с женой ушли, как собирались, на рынок, тёща копошилась на кухне. Про поход в мэрию Белецкий рассказал ей коротко. Мать жены – не она сама, чтобы баловать подробностями. К тёще Сергей относился учтиво и был практически уверен, что она его недолюбливает за то, что столько лет не видела Анну. Да за Диму наверняка осуждала – парень при живых родителях вырос сиротой. Но ещё вероятнее за то, что когда-то позволил себе Сергей на выпускном вечере. «А ведь получилось всё тогда совсем неожиданно, – вспомнил он, взяв в руки рубанок и принявшись тесать доски. Их требовалось сколотить и поставить на козлы. – Не самое, конечно, удобное место для проведения тонких выпилок, но пока пойдёт», – мысли текли попутно. Равномерная работа способствовала их упорядоченному течению.

Выпускной вечер в районных школах всегда проходил не с таким размахом, как в столичных. Ученики накрывали столы едой, принесённой из дома, малыши начальных классов делали гирлянды, фонарики и бумажные цветы, отчего спортивный зал становился похожим на новогодний и первомайский одновременно. Наряды выбирали, не пытаясь превращать последний школьный день в репетицию свадьбы с многочисленными женихами и невестами. У Белецкого до сих пор стояло перед глазами кружевное платье Анны – изумрудное, с ярко-алой лентой под грудью и едва спущенными с плеч фонариками рукавов, как у барышень в фильмах про восемнадцатый век, и такой же яркой лентой в волосах, затянутых в высокий шиньон. Спираль одинокой пряди и гипнотизирующий поворот головы делали Анну похожей на Наташу Ростову. От тонкой шеи и того, что было в вырезе платья юноша опешил. За строгой школьной формой все эти красоты не так просматривались. В бальном платье профиль был приковывающим внимание.

– Ань! – только и смог выдохнуть он, подойдя.

– Привет, Серёжа, – девушка смотрела с отдачей счастья, что переполняло. – Тебе, оказывается, очень идёт костюм и галстук. Почему ты никогда не носил пиджак? – Отметив одноклассника, Анна совсем не думала, что он примет её поведение за заигрывание. – Сергей, я даже не думала тебя собою очаровывать, – попробовала она оправдаться во время танца. Но парень усомнился:

– Да? А почему ты тогда так на меня смотрела?

– Как?

– Как женщина.

– Ты хотел бы, чтобы я смотрела, как мужчина? – засмеялась Аня. Смех у неё был глубокий, вовсе не девичий.

– А вот сейчас ты напоминаешь мне Настасью Филипповну, – заметил Белецкий, и Парфён Рогожин, потерявший разум из-за чувства к роковой женщине, стал вдруг понятен: «Вот она, бесовская сила женщины, – догадался юноша, разглядывая Родину вовсе не как школьный приятель. И не важно, что девушка весь вечер улыбалась не только ему или вовсе другому что-то шептала на ухо. Едва представив, как она прикасается щекой не к Сане Новикову, а к нему, Сергей отворачивался. Профиль, выросший из прямой линии в треугольник, выдавал желание.

Уловив момент пока Новиков куда-то ушёл, Белецкий пригласил Родину на медленный танец. Зал к этому моменту освещался уже лишь зеркальным шаром под потолком. Усилители орали на всю мощь. Толпа молодых людей шумно прощалась со школой, а заодно и с детством. Тест хита, где солист «Весёлых ребят» не хотел подходить к возлюбленной, многие пары пели в аккомпанемент магнитофонной записи. В этой атмосфере гула Сергей признался в любви. Совсем не робко, даже одержимо. Анна не опешила и не оттолкнула. Она давно догадывалась о чувствах одноклассника, вот только…

– Пошли выйдем, – Белецкий потянул девушку из зала. Она поддалась: объясниться действительно было лучше в тишине. Поэтому не противилась их уединению в классной комнате. И тому, что Белецкий обнял и стал снова шептать на ухо про то, как не может и не хочет жить без неё, не противилась. И поцелую его, непохожему на подростковый, глубокому, возбуждающему, сразу воспротивиться не смогла: замерла, подставив чувственные губы и задыхаясь. Саша Новиков, с которым целоваться приходилось не раз, никогда так не «заводил». Уже отстраняясь, Анна простонала. Стон получился совершенно зовущим. Молодой человек, а, по сути, уже мужчина, с силой вернул ускользающий стан…

Неожиданно открылась входная дверь, и свет из коридора прожектором выхватил их, слитых воедино. Ребята вернулись в класс забрать водку, запрятанную в вещах. Увидев целующихся одноклассников, мальчишки стали задорно поздравляли Белецкого с «трофеем» и безжалостно кричать про то, что «здесь уже вовсю сосутся».

– Идиоты, чего вы разорались? – попробовал запретить этот гам Белецкий, но подвыпившим подросткам чужая тайна была безразлична. Когда Анна спустилась в спортивный зал и наткнулась на Новикова, она мгновенно всё поняла: любимый мальчик смотрел на неё, как на мышь с отгрызенной головой, что они когда-то нашли в лесу.

– Ну ты… зараза! – тихо обозвал её Александр тем ругательным словом, какое мог себе позволить, и тут же быстро ушёл.

Больше с той поры Сергей одноклассника не видел, а, встретив сегодня утром, поразился его внешности – ушли в небытие очки в роговой оправе, уступив место титановым с тонкими стёклами, сухопарость и узость в плечах выровнялись, волосы, зачёсанные в длинный чуб, теперь были стильно подстрижены, а лицо, некогда бледное и невыразительное, даже утром удивляло здоровым тоном. На фоне матового румянца особо выражались глаза, провалившиеся ещё глубже, но отчего-то особо яркие. Да и одежда Новикова, халат, и даже тапочки, – сплошная фирма, не бросались в глаза, а только подчёркивали состоятельность. Отличить качественную махру пеньюара «Paul Smith» от умыкнутого халата, пусть даже из пяти звёзд, Белецкий вполне мог. Болью разлилась мысль о том, что Анна увидит соседа таким вот красивым. «Годы его не берут, чёрта полосатого! И живёт всё также здесь. Мог бы уже в Москву сто раз переехать. Наверняка деньги позволяют купить квартиру в каком-нибудь крутом пентхаусе. Нет! На природе мы жить привыкли, дышать свежим воздухом! Небось и не пьёт совсем, и не курит!.. Хотя, нет, курит; я ведь сам ему давал прикуривать, – вспомнил он раннее утро, отплёвываясь досадой. – Жаль, что так, но, чую, придётся нам со временем отсюда переезжать. Жить рядом с атомной станцией небезопасно. Вот только знать бы ещё, сколько нам этого времени уготовлено?» Незаметно мужчина перешёл на ругательства и, охваченный злобой, снял с доски больше стружки, чем следовало. Очнувшись, Сергей застонал: деревянных досок в сарае больше не было, а эту он точно испортил. Можно будет пустить на что другое, но для поверхности стола она точно уже не подойдёт.

– Эх, бл., не везёт, так с детства, – вытащил он поговорку школьных времён. – Теперь точно придётся идти на рынок. – Памятуя, что там торгуют всем, мастер очень рассчитывал приобрести новые доски, а, заодно, наладить контакты с местными торговцами лесом. Для его изделий требовалась вовсе не сосновая фактура, а доски крепких пород – бука, дуба или ясеня.