Читать книгу: «Проклятие дома на отшибе. Мистика», страница 3

Глава пятая

Внезапная яркая вспышка и оглушительный грохот одновременно ослепили и оглушили его. С трудом открыв глаза, он увидел, что на месте церкви зияет огромный провал, а над ним нависает облако пыли. Куски штукатурки и обломки кирпича были разбросаны по земле. Постепенно облако рассеивалось, открывая его взору уцелевшие части кирпичной надстройки. Над ней кружили и кричали чёрные птицы.

Одна из них направилась в его сторону. С удивлением он заметил, что по мере приближения птица становится всё больше. Менялся не только её размер, но и форма. Гордей никогда не был трусом, но эта несоразмерность испугала его.

Подлетев, птица стала описывать вокруг него не круги, а треугольники, или ему так казалось из-за остроконечной головы птицы и столь же остроконечных крыльев. Отлетев в очередной раз на метр, птица резко развернулась и направилась в его сторону, но не прямо, а под углом. Он не успел сообразить, как увернуться, острый клюв вонзился ему под ребро. От резкой боли он вскрикнул и проснулся.

Он увидел перед собой склонённое лицо Гликерии.

– Что случилось? – Она провела ладонью по его лбу. – Ты горишь!

В тусклом, льющемся из окна лунном свете её лицо казалось серым и уродливым. Растянутая по щекам тень удлинила и заострила нос, вместо глаз – бездонные дыры, всклокоченные волосы свисают сбитой паклей.

– Здесь, – Гордей ткнул пальцем в бок и потерял сознание.

Очнулся он в больнице. Рядом с его кроватью сидели две дамы в белых халатах. Одна из них была молодой и красивой, другая – пожилой и некрасивой. Красивая перебирала в руках бумажки, некрасивая протирала окуляры очков.

– Лейкоциты зашкаливают, – покачала головой молодая.

– Вот именно, – кивнула пожилая и, нацепив на нос очки, внимательно посмотрела на Гордея. – Очнулся? Вот и ладненько. Ты уж извини, милок, пришлось тебе снотворное вколоть, уж больно ты кричал. А так хоть выспался.

Про «вколоть» Гордей не помнил. Он попробовал сесть, но подреберье сразу отреагировало острой режущей болью.

– Ааа… – застонал Гордей и упал головой в подушку.

– Лучше лежи, милок. Пока мы не поймём, что с тобой.

Молодая и красивая быстро сунула листок с результатами в прозрачную синюю папку и развернула лебединую шею в сторону больного.

– Да уж, загадали вы нам загадку. Даже Матвей Еремеевич, а он не просто врач, он, ни много ни мало, эскулап, бог врачевания, посмотрев ваш анализ крови, сделал вывод, что такого не может быть.

– Я что, уже умер? – процедил сквозь ноющую боль Гордей.

– Пока нет, – бросила молодая и красивая и осеклась под осуждающим взглядом пожилой и некрасивой. – Но это какой-то уникальный случай. С такой температурой…

– Лидия Сергеевна, – снова обрубила разглагольствования коллеги пожилая и обратилась к Гордею. – У тебя, милок, была высокая… очень высокая температура, нам с трудом удалось её сбить. Надо признать, у тебя редкий фенотип.

– Может, вы инопланетянин? – пошутила молодая и заискивающе улыбнулась.

– Ммм… – простонал Гордей.

– Болит? – посочувствовала пожилая. – Потерпи малёк, сейчас ещё снотворное вколем, тогда поспишь. Надо тебе хорошо выспаться перед завтрашним.

– А что завтра? – Гордей испуганно посмотрел на некрасивую врачиху.

– Завтра, милок, на операцию.

– Операцию? – вымученно процедил Гордей. – А что у меня?

– Пока до конца не ясно. Есть только предположения, – уклончиво ответила пожилая и снова сняла очки.

– Но… – попытался возразить Гордей, и боль тут же напомнила о себе.

– Вы жить хотите? – строго спросила молодая. – Тогда прекратите возражать. Матвей Еремеевич спас не одну жизнь. Раз сказал «резать», значит, «резать».

«Нет», – хотел крикнуть Гордей, дёрнулся, и… свет внезапно погас.

В обступившей темноте он отчётливо почувствовал запах древесины. Ему ли, плотнику, не знать этот запах? Только откуда он взялся? Может, он уже умер и его похоронили? Он всё понял: он лежит в гробу, который сам себе сколотил из липовых досок. Он слышал про такое. Слышал и боялся, что и его могут так же… похоронить заживо. Холодный пот прошиб от головы до пят. Чёртов эскулап, зарезал не до конца!

Он почувствовал внезапное давление, словно что-то тяжёлое опустилось ему на грудь.

«Можешь ли ты?» – прошипело то, что давило на рёбра.

Его парализовало, он не мог шевелить не то что рукой, но даже губами. Однако, собрав последние силы, выдавил: «Ммм».

Промычал, и сразу стало легко. Будто то, что давило, в одночасье улетучилось.

Он открыл глаза. Над ним стоял высокий, грузный, неряшливый и очень раздражающий непонятно чем врач. Эскулап и бог врачевания – Матвей Еремеевич.

– Хм, непонятно, – поджав тонкие полоски губ, вынес свой эскулапский вердикт врач и вышел из палаты.

Сначала приходила та, которая красивая, потом та, что некрасивая, и ещё кто-то, кого он не знал, заглядывали пациенты из его и других отделений, к обеду собрался консилиум. Ему мерили температуру, щупали, просвечивали на рентгене, брали анализы, пожимали плечами и ахали, но вынесенный утром Матвеем Еремеевичем вердикт оставался неизменным – «непонятно».

– Так меня будут резать или нет? – вцепился в рукав халата маленькой круглой санитарки Гордей, оставленный врачами в покое.

– А чего тебя резать здорового-то? – Санитарка похлопала Гордея по плечу.

– Как здорового?

– Да так. Всё у тебя в норме, сама слышала.

– Так я домой пойду, раз такое дело? – Гордей пощупал рёбра. Боли не было.

– А это уж как врач скажет.

Глава шестая

«Ах, боже мой, боже мой! Как я опаздываю!» – пытается программировать её сознание белый кролик, глядя на квадратный циферблат. Он стремится впихнуть её мозг в колбочку, заставить бежать за ним. Не получится. Ей некуда спешить.

Иля закрыла книгу. На обложке девочка в розовом платье сидела так же, как она на траве, только в руке у неё был жёлтый цветок, а рядом в синем сюртуке скакал кролик. В правой лапке кролик держал карманные часы, прикованные цепочкой к сюртуку. «Алиса в стране чудес» было написано на обложке большими буквами. Алиса! Какое прекрасное имя, не то что у неё – Ильгида. Как только матери пришла в голову мысль назвать её таким корявым именем? Мать валила всё на бабушку, которая назвала внучку в честь своей матери. Бабка давно сгинула, а ей теперь носить дурацкое пробабкино имя до конца своих дней.

– Возьми лучше «Алые паруса». Тоже сказка, но хотя бы по возрасту, – настояла мать.

Конечно, ей давно уже пора читать более серьёзные книги, но она любит сказки. Особенно эту. Чтоб не перечить матери, Иля взяла и ту, и другую. Закончив с «Алисой» принялась за «паруса» и потерялась во времени и пространстве.

Она никогда не видела море и до этого момента даже не задумывалась, насколько оно может быть прекрасным. Теперь же ей хотелось стоять на берегу и смотреть в бескрайнюю даль, где небо целует водную гладь. Хотелось мечтать, как Ассоль! И ждать, как Ассоль, своего Грея. Ассоль! Какое прекрасное имя, не то, что у неё.

Иля сорвала травинку, очистила стебелёк от листочка и зажала его белоснежными зубками.

Полдень уходящего лета жужжит, звенит и стрекочет. Шуршит листвой в верхушках берёз и осин, переливается зелёными искрами в сосновых ветках. До сегодняшнего дня она была уверена, что самый лучший в мире запах – запах нагретых солнцем сосен. Теперь она не была в этом так уверена. Возможно, что море пахнет лучше. Щемящее томление наполнило душу. Хотелось любви, такой, как в книжке. С прекрасным принцем, который однажды придёт за ней.

В кустах зашуршало, Иля вынула изо рта травинку и настороженно всмотрелась в ажурную вуаль листвы. Кто-то пробирался сквозь заросли шиповника. В этой части лесополосы зверей не водилось, разве что ёжики, но то, что двигалось, было гораздо крупнее. Иля прижала к себе книжку и замерла. Шуршание надвигалось медленно, можно было успеть убежать, но страха не было, она ещё находилась в плену счастливой безмятежности, навеянной романтической историей о возвышенной всепобеждающей мечте. В конце концов, если нет моря, то почему бы прекрасному «принцу» не появиться из зарослей шиповника?

И он появился. Голый по пояс, с глубокими ссадинами на коже, с голодными, затравленными глазами и стекающей по подбородку слюной. Грязные штаны висели на одной пуговице. «Принц» придерживал их рукой, изрезанной длинной кровоточащей царапиной. Судя по оголённым бокам, трусов на нём не было.

– Ты… ты кто? – спросила Иля.

– Мум, – промычал странный юноша и заплакал.

– Немой, что ли?

«Принц» покачал опущенной головой.

– Откуда ты?

Парень повернул голову и кивнул на север.

– Всё понятно, – Иля встала, отряхнула платье, подобрала книжки. – Пойдём.

– Мум… – невнятно прогундосил парень, вжимая голову в плечи.

– Домой, куда… Голодный небось? – Иля поморщилась, глядя на грязные дорожки от слёз на щеках «принца», порылась в кармане, вынула носовой платок, протянула.

– На, оботрись, а то мать напугаешь.

Когда они вошли в кухню, Зинаида сидела, ссутулившись, на продавленном диване и перекладывала фотографии в картонном альбоме. На столе лежала синяя мороженая курица. Зинаида подняла голову и уставилась на дочь выпуклыми базедовыми глазами.

– Мам, надо его накормить. – Иля подтолкнула «принца» вперёд.

Базедовые глаза задёргались под длинными выцветшими ресницами.

– Зачем это? – растерянно произнесла Зинаида.

– Не видишь, он голодный.

– Голодный? – Мать распрямила плечи. – Вижу, язык проглотил. Ты откуда его такого выкопала?

– Из кустов!

– Чего? – Зинаида нахмурилась.

– Чего-чего, вылез из кустов… Оттуда, – кивнула в окно.

– Сбежал, что ли?

– Наверное, – Иля пожала плечами.

– А ты что в кустах делала?

– Книжку читала, мам.

Иля прошла к холодильнику, открыла и нырнула в него головой.

– А что, обед не готов?

– Нет ещё. Через час. Видишь, курицу размораживаю.

– А котлеты?.. Ещё вчера гора была.

– Вчера была, а сегодня уже нет. Витька с Сашкой все перетаскали.

– Вот же проглоты. Зачем ты им дала?

– Так мы же не знали, что к нам гости нагрянут… из кустов. – Зинаида отложила альбом и тяжело поднялась. Подойдя к дочери, чуть слышно буркнула: – Ты зачем это в дом привела?

– Он голодный, мам.

Зинаида снова посмотрела на полуголого парня.

– Надо его назад вернуть, пока он чего-нибудь не натворил.

– Тихий вроде… и жалкий. Покормить его надо.

– Дай ему печенья и чай сделай, а я пойду братьёв твоих кликну, пусть отведут его туда, откуда пришёл.

Зинаида пошаркала разношенными тапочками из кухни на задний двор, где, привалившись к деревянному плетню, курили, перемежая затяжки с отборным матом, сыновья. Рядом на земле валялся разобранный мопед.

– Ну и чё мы теперь Лёвке скажем? – Сашка пнул лежащее у ног колесо.

– Ну чё-чё… Несчастный случай, чё… Кабы не кошка…

– Кабы ты перед девками не выпендривался…

– Да ладно тебе, – Витька загасил бычок об забор и плюнул в сторону мопеда. – Чего-нибудь придумаю…

– Эй, вы чего там расселись, совсем плетень доломаете. – Зинаида сошла с крыльца и направилась к сыновьям.

– Чего ты, мать, бурчишь? Сами доломаем, сами и починим, – откликнулся Сашка, отлепившись от плетня.

– Да уж, вы почините… – буркнула мать, глядя на разбитый мопед. – Вы только ломать мастера.

– Мать, не начинай, а… – поморщился Витька. – И так тошно.

– Тошно тебе? – Зинаида упёрла руки в бока. – Чей мопед раскурочили?

– Лёвкин. – Сашка присел, приподнял выгнутое дугой колесо. – Покататься взяли… И покатались.

– Ох-ма! – Зинаида схватилась за голову. – Сами хоть целы?

– Угу, – кивнул Витька, прикрывая рукой рваную штанину. – Если бы не кошка-паразитка. Прямо под колёса кинулась. Пришлось вильнуть, чтоб животинку не убить, – врал Витька, зная любовь матери к кошкам.

– Кошку убить, беду навлечь, – вздохнула Зинаида. – Только как же теперь с Лёвушкой рассчитываться будем?

– Да ладно тебе, мать… – Витька достал из пачки следующую сигарету, дунул в кончик.

– Всё тебе «да ладно». Дорого мне ваши проказы обходятся. Я деньги не печатаю, посмотри на руки мои, – Зинаида протянула красные морщинистые руки. – Вот чего мне это стоит. А я уже немолода, сил уже нет коров за цицки дёргать. Вчерась последнюю чашку из сервиза разбила. Не держат руки… не держат, – заплакала Зинаида.

– Ну ма, ну не плачь, – Витька смял сигарету и обнял мать за плечи. – Я с Лёвкой перетру, как-нибудь вопрос решим и без денег. Во! Женим его на Ильке…

– Чего?! – Зинаида откинула руку сына.

– А чё?! Он давно на неё глаз положил. Думаешь, чего это он нам мопед дал… просто так? Нет. Подлизывается, задружиться хочет, чтоб поближе к Ильке подобраться. Уж я-то эти дела знаю. В женихи набивается.

– Точно! – Зинаида утёрла глаза передником. – Иля!

Витька оторопело посмотрел на мать. Он-то говорил в шутку, не рассчитывая, что мать сразу подхватит. Про «жениться» так просто ляпнул…

– Там, Иля, чокнутого привела. Сбежал, похоже. Надо его назад в дурдом отвести. Так что берите его под ручки и ведите в психушку, пока у него обострение не началось.

– Ну, мать…

– Не нукайте. Ноги в руки и шагом марш, иначе без обеда останетесь. Илька ему там все печенья скормила, как бы он к курице не подобрался, им ведь, больным, всё равно, что сырая, что варёная.

Короткий путь в психиатрическую клинику проходил как раз мимо Лёвкиного дома. Выпросив утром мопед «покататься», братья обещали к полудню его вернуть, но вышло по-другому. На полдороге им повстречались Нинка с Томкой. Такой случай – побравировать перед девками, Витька упустить не мог.

– Эх, прокачу! – дёрнув на себя ручки руля, он со всей дури нажал на газ. Мопед взвыл и встал передней частью на дыбы так, что сидящий сзади на раме Сашка едва не слетел на землю. Обдав девчат облаком пыли, Витька хотел развернуться и повторить трюк, но неправильно рассчитал скорость и угол разворота. Именно так он потом объяснял Сашке, почему они вылетели в одну сторону, а мопед полетел в другую. Ударившись задней частью о бетонный столб, мопед откинул колесо и рухнул в заросли амброзии.

После такого идти мимо Лёвкиного дома без мопеда нельзя.

– Дворами пойдём, – предложил Витька. – Чтоб на Лёвку не нарваться.

– Собаки прохода не дадут, сам знаешь. Давай уж по прямой. Всё равно ответ держать придётся. Чё уж.

Пошли по прямой. Лёвка словно поджидал их. Как увидел в окно, сразу из дома и выскочил, даже борщ не доел.

– Эй, Витька! Мопед где?

– Дома.

Витька бровью не ведёт, шагает уверенно впереди, за ним чокнутый, замыкает шеренгу Сашка.

– Как это дома? Ты же сказал на полчасика? – Лицо Лёвки покрылось бордовыми пятнами, то ли от гнева, то ли от борща.

– Некогда нам. Не видишь, что ли, мы на задании? – Витька кивнул назад. – Дурика конвоируем.

– А мопед что же?

– Вечером отдам. Вот чудика отведём сначала.

– Так я с вами пойду, – Лёвка утёр губы и направился к шеренге.

– Это ещё зачем?

– А чтоб ты не сбежал.

– Эх, Лёвка, и что ты за человек такой? Друзьям не доверяешь, значит? – попробовал надавить на совесть Витька.

– Тебе нет, потому как знаю тебя хорошо, и у Сашки вон, смотрю, глаза бегают.

– Это у него от страха. Боится, что чудик на него кинется.

– Ничего я не боюсь, – не выдержал Сашка. – Давай уж, Витька, признаемся. Всё равно ведь рассказать придётся.

– Так. – Бордовые пятна побледнели. – Разбили?

– Да ладно тебе, Лёвка, – Витька подошёл к другу и обнял его за плечи. – Ну что делать, так получилось. День такой неудачный.

– У тебя, Витька, что ни день, то неудачный. – Лёвка скинул руку друга. – Сам виноват, ведь знал, что нельзя тебе такую вещь доверять.

– Вот видишь, – обрадовался Витька. – Сам же и виноват. Раз чувствовал, что что-то случится, надо было предупредить. А ты промолчал, а ведь могли и мы в этот столб впечататься. Запросто! И тогда всё. А ещё друг!

– Ну и гад же ты, Витька! Ты знаешь, сколько он стоит? Мне батя за него голову оторвёт.

– Ну ладно, ладно, не психуй. Я же с себя вину не снимаю. Но всё можно исправить, отремонтируем твой мопед, лучше нового будет, ты только батьке пока не говори.

– Так он же вечером гараж закрывать будет, увидит, что мопеда нет, – закипал Лёвка.

– Так! План меняется. – Витька поглядел на ковыряющего в носу пациента местной психбольницы. – Эй ты, дурик, а ну пошёл отсюда.

– Бум… – буркнул пациент.

– Иди, говорю, – Витька подошёл сзади и толкнул больного в плечо. – Вон туда. – Толкнул сильнее.

Больной сделал шаг и остановился. Тогда Витька вскинул ногу и толкнул его ботинком в зад.

– Вали, говорю, в свою дурку. Туда-туда, – замахал рукой в сторону психбольницы.

– Бум, – всхлипнул больной и поплёлся в ту сторону, куда махнул Витька.

– А если заблудится? – спросил Сашка.

– Да и чёрт с ним. Давайте лучше на кладбище махнём, мировую разопьём. – Витька сунул руку в карман, вынул три бумажных рубля. – Сань, сгоняй в ларёк, возьми поллитровку.

***

«Тише ветры, не шумите… Нашу маму не будите… Пусть она спокойно спит…»

Они остановились рядом с ухоженной могилкой. Тут же столик и скамеечка.

– Красиво… Правда? – Лёвка потёр надпись на памятнике. – Прабабка моя.

Совсем рядом, метрах в 7—8 от неё другая могила, заброшенная, без креста или надгробной плиты, только приколоченная к штырю доска с надписью кривыми буквами – «Григорий Пущин».

Рядом с могилой Лёвкиной прабабки ровный конус ели, аккуратный холмик цветёт незабудками. Вокруг той, что поодаль, заросли бурьяна.

Сели за столик, распили поллитровку. Хорошо на кладбище, тихо, медленно опадают редкие листья с клёна, берёзы, ольхи, как бы успокаивая или намекая на обязательную ритуальную тишину этого места. Ан нет, любимому потомку неинтересна встреча с предками и вечностью.

– А это могила дядьки нашего. – Витька кивнул на врытый в осевший холмик штырь.

Лёвка удивлённо посмотрел на заброшенную могилу.

– Дядька? – вытянул шею, всматриваясь в надпись. – А чего не ухаживаете?

– Да ну его. Мать говорит, душегуб он. Жизнь никчёмную прожил и сгинул так же.

– Как?

– В озере утонул, где-то в дороге, тело к косе прибило. По машине только и узнали, кто это. Хотя лучше бы не узнавали, – Витька сплюнул в сторону дядькиной могилы.

– Чего это ты так? – удивился Лёвка. – Родственник всё же.

– А так. Он в городе жил, с нами не знался, матери простить не мог, что бабка ей дом оставила. А после гибели его обнаружилось, что долгов у него несметное количество. Стали к нам ездить те, кому он должен, да возмещения долгов требовать, мать машину его продала и еле расплатилась, да ещё своих добавила. Так вот.

– Тогда понятно.

– Ну раз понятно… – Витька встал, поднял со стола пустую бутылку и запустил в могилку дяди. Бутылка ударилась о доску, но не разбилась, штырь медленно наклонился и шлёпнулся на земляной холм надписью вниз, подняв небольшое облако пыли. – Вот ему на посошок.

Послышался далёкий равномерный гул поезда. Короткий, а за ним длинный гудок.

***

«Ах, боже мой, боже мой!» – Жужжали колёса надвигающегося поезда.

По рельсам шёл голый по пояс юноша, его кожа была изрезана царапинами. Одной рукой он придерживал грязные, порванные в нескольких местах штаны. В другой держал жёлтый цветок.

Машинист дал короткий гудок, но юноша продолжал идти по шпалам, словно и не слышал подаваемого сигнала.

«Ты опаздываешь!» – Белый кролик запустил лапу в карман сюртука и, вынув часы, показал ему квадратный циферблат.

– Чёрт, он что глухой? – Машинист выжал тифон, длинный гудок разнёсся по округе.

«Беги за мной!» – скомандовал кролик и поскакал по шпалам вперёд. Сжимая в руках цветок, юноша припустил за ним.

Глава седьмая

Утро началось с тишины. Это странно, обычно за окном щебечут все кому не лень, а тут словно вымерли. Гордей поднялся, расправил плечи, почесал шею. Зарос за выходные, побриться треба. Вынул из штанов ремень, взял с полки бритву.

«Вжик, вжик», – присвистывает лезвие, проезжая по коже ремня.

Гордей попробовал пальцем остриё, довольно хмыкнул, охватил пятернёй подбородок. С правой стороны пальцы нащупали выпуклость. Снова хмыкнул, теперь озабоченно и подошёл к зеркалу. Под чёрной щетиной выпуклость просматривалась плохо.

– Глуша! – Крикнул во всё горло.

Послышался металлический грохот, и через секунду в комнату вбежала Гликерия.

– Что случилось? – Глаза большие, испуганные.

– Неси мыло, бриться буду.

– Фу ты, напужал-то как. Чего орёшь, будто скаженный?

– Неси, говорю. Да побыстрей.

Через минуту Гликерия принесла наведённый в стаканчике мыльный раствор и помазок, протянула мужу.

Гордей щупал бороду и хмурился.

– Случилось что? – Снова с тревогой посмотрела на мужа. – Что это у тебя?

– Где?

– На бороде. Вроде как перекосило лицо.

– Сам не пойму. Шишка какая-то.

– Болит?

– Не болит вроде. – Гордей поболтал помазком в стакане. – А ну постой пока. Не уходи.

Намылив подбородок, он аккуратно провёл лезвием по выпуклости, странная шишка выпирала из-под щеки бесформенным бугорком.

– Господи, это ещё что такое? – Гликерия прижала руки к груди и запричитала: – Что с тобой творится, Гордей? Что за напасть на тебя навалилась? То пальцы скрючило, смотреть страшно, теперь лицо уродует. Что за хворь такая? Говорила, надо было сразу к дохтуру идти. Не просто так шишаки эти на пальцах повылазили, вот теперича и до лица добрались. Прошу тебя, пойдём к дохтуру, вдруг ещё не поздно остановить заразу эту. Может, ещё можно вылечить.

***

В светлой приёмной Матвей Еремеевич нервно постукивал карандашом по столу.

– М-да… Непонятно.

От этого постукивания Гордея затошнило.

– Я ещё в первый раз предположила, что он инопланетянин. – Сверкнула голубыми глазами Лидочка.

– М-да? – Матвей Еремеевич не отрывал глаз от шишковидного нароста. Рука с карандашом замерла в подвешенном состоянии.

– Что за чушь! – вступила в разговор пожилая дама, сдвинув очки на нос. – Скорей всего это какое-то редкое заболевание лимфатической системы.

– М-да? – Рука опустилась, и карандаш застучал быстрее.

Гордей снова пощупал шишку, он щупал её через каждые полминуты, всё больше убеждаясь в том, что шишка растёт. Причём разрасталась она не только наружу, но и внутрь.

– А что скажете вы, Матвей Еремеевич? – Глаза Лидочки заиграли голубой лазурью.

Карандаш на секунду замер.

– Резать. – Карандашная дробь ознаменовала окончательный приговор.

***

– Ох, Гордей, Гордей! – Гликерия утёрла платком глаза. – Что же теперь будет?

– Как будет, так будет.

– Зачем ты сбежал, зачем дохтура не послушал? Вона как тебя разнесло, а только полдня прошло. Страшно мне смотреть на тебя.

– Так и не смотри вовсе, раз страшно.

– Я-то ладно, а как на улице покажешься, ведь шарахаться начнут. Может, и правда, лучше было отрезать её, чтобы дальше не пошло.

– Да отстань ты!

Гордей вышел из комнаты, но задержался в коридоре. Нервное состояние отняло силы. Тошнило, ноги подкашивались. Немного подумав, он отодвинул занавеску и прошёл в нишу. Диван скрипнул под грузным телом. Гордей вытянулся во весь рост и через минуту заснул. Проходя мимо, Гликерия печально посмотрела на широкую спину мужа и, вздохнув, задёрнула занавеску.

В хлопотах пара часов что минута. Приготовив обед, Гликерия на цыпочках вернулась в коридор и заглянула за занавеску. Гордей не спал, он смотрел в потолок и тяжело дышал. Она хотела незаметно уйти, но он позвал:

– Иди сюда.

Она присела на диван рядом с ним.

– Что, Гордей?

– Сон мне снился странный, вроде в яме я, а сверху ворон кричит.

– О божечки!

– Я из ямы вылезти пытаюсь, а земля под ногами чавкает, небо гудит и колокол церковный бьёт.

– Это всё из-за переживаний…

– Подожди, не перебивай. Солнце заходит, а ворон в чёрный силуэт превращается, смотрит на меня, страшно так смотрит, и голос, тихий такой, вкрадчивый, пугающий, говорит мне, что должен я силу принять, иначе… – Гордей замолчал.

– Что же иначе, Гордей?

– Не расслышал я. Церковный звон вдруг оглушил. И я проснулся.

– Так откуда звон? Мы же на отшибе, а церковь вона где, отродясь звон сюда не доходил.

– Не знаю. – Гордей приподнялся, сел. – Но видимо придётся мне силу принять, Глуша. Деваться некуда.

– Какую силу, Гордей?

– Тёмную силу земли этой. Я её пробудил, когда дом начал строить, значит не отвертеться теперь. Я не говорил тебе, уж много раз мне велено было принять её, не хотел я, упорствовал, а она тенью за мной ходила, предупреждения посылала, голосом звала. Обмануть я её пытался, вроде как согласие давал, а сам потом открещивался, вот она мне и мстит. То пальцы вывернет, то под ребро шпынёт, теперь, видишь, совсем изуродовать решила. – Гордей вздохнул.

Гликерия с ужасом смотрела на мужа, не веря и не понимая, о чём он говорит. Решила, что бредит и приложила руку ко лбу. Лоб холодный. Нежно провела рукой по щеке.

– Ой! – Схватила руками его лицо, повернула к себе. – Нету!

– Чего?

– Нету шишака-то! Сам потрогай.

Гордей схватился за подбородок, стал щупать, гладить, пару раз пошлёпал ладонью.

– Вот и ответ.