Читать книгу: «Давши слово…», страница 3

Глава 4

В крохотном павильоне под разноцветной вывеской «Средства связи» скучали две женщины. Одна из них – чуть старше сорока, в узкой юбке и строгой белоснежной блузке – протирала витрины, где красовались новенькие мобильные телефоны.

Здесь был товар на любой вкус и кошелёк: «Нокии», «Самсунги», «ЭлДжи», СониЭриксон» и даже «Эппл Айфон-3GS», – то есть, последние модели самых популярных в сезоне брендов

Женщина закончила полировать стекло и неодобрительно посмотрела на худенькую молодую напарницу. Девушка сидела за прилавком и читала книгу. Длинные волосы занавеской скрывали её лицо.

Никто не требует, подумала женщина, чтобы молодёжь походила на людей старшего поколения. Сейчас свобода, и каждый человек волен подчёркивать индивидуальность любым способом. Но почему это должно выражаться в татуировке на лице и чёрных шариках, торчащих из носа? Что за мода? Не в пещере живём – зачем разрисовывать лица, как первобытные люди?

Понятно, в Индии или в Пакистане, где подобные украшения – часть культуры, женщины себе за нос цепочки цепляют, которые через всё лицо куда-то за ухо тянутся. Но даже там они это делают не каждый день, а только когда замуж выходят или по другим праздникам. Выглядит это у индианок естественно, богато и действительно красиво. А тут торчат из носа две чёрные фитюльки, будто засохшие козявки. Фу!

Глаза обведены чёрным контуром, веки густо замазаны чёрными тенями. Чёрные же накладные, остро отточенные ногти, больше похожие на когти хищной птицы, настолько длинные, что брать предметы их владелице приходится согнутыми пальцами. Выпрямленные утюжком волосы свисают, как ленты, по сторонам лица и тоже нарочно выкрашены в такую черноту – любой ворон обзавидуется.

На улице, конечно, ещё не слишком жарко, но, всё же, чёрное глухое платье и тяжёлые ботинки – перебор. Светленькое платьице и изящные туфельки были бы уместнее. Девчонке не больше двадцати пяти. Наверно, хорошенькая – под таким количеством черноты не понять. А выглядит, как сорокалетняя старуха!

Себя дама к старухам не относила. Она вообще о возрасте старалась не вспоминать, потому что черта, за которой «баба ягодка опять» приближалась неумолимо.

Женщина сложила салфетку, подошла к маленькой конторке, которая играла роль прилавка, убрала салфетку в ящик, и обратилась к девушке:

– Рита, через пятнадцать минут закрываемся. Ты бы уже отложила книжку, да кассу сняла.

– Зачем, Валентина Петровна? – не поднимая головы, спросила Рита. – Мы сегодня только один телефон продали и две сим-карты. Чего там считать? Зачем кассу каждый день снимать? В конце недели наши три с половиной чека сверим с наличкой, перед тем, как хозяину деньги отдавать. У нас сарай такой маленький и в таком глухом углу стоит, что его никто не замечает. Сидим в этом аквариуме как две рыбки гуппи, никому не интересные. И кто додумался поставить его за продуктовым магазином? Надо было перед ним или рядом, чтобы все видели, а так…

– Не аквариум, а павильон, – обиделась Валентина Петровна.

Может быть, она сказала бы ещё что-то, но краем глаза уловила, что к стеклянным дверям их магазинчика, подходят трое мужчин.

– Покупатели идут! Убирай чтиво!

Рита недовольно захлопнула книжку в бумажной потрёпанной обложке, где на чёрном фоне красовались чьи-то окровавленные клыки, и равнодушно уставилась на входящих.

Один из мужчин рывком открыл дверь павильона, за ним стремительно вошли ещё двое. Они сразу оказались перед женщинами. Маленькая тумба конторки-прилавка, открытая со всех сторон, защитой служить не могла. Павильончик действительно был миниатюрным.

– Руки на стол, чтоб я видел! – рявкнул кто-то из них.

Валентина Петровна охнула и схватилась за сердце. Рита прижала книжку к груди, распахнув обведённые чёрным карандашом глаза.

Мужчины были в одинаковых серых строительных спецовках. На лбы до самых бровей натянуты бейсболки. Тёмные очки под ними скрывают пол-лица.

– На прилавок руки, я сказал! Порежу, – гаркнул мужчина и покрутил перед лицами испуганных женщин широким лезвием ножа.

– Да вы что? Да вы что? – запричитала Валентина Петровна и получила лёгкий, но вполне ощутимый укол ножа под рёбра.

– Заткнись, дура! Будете слушаться – останетесь живы. Начнёте кобениться – зарежем.

Рита ойкнула.

– И тихо мне! Ни звука!

Кнопка вызова охраны была под столешницей около Риты, но, растерявшись, девушка о ней даже не вспомнила. Она уронила книжку и безропотно положила кисти рук на прилавок. Мужчина с ножом подтолкнул Валентину Петровну под локоть. Она тоже вытянула дрожащие руки вперёд.

– Ключи от витрин, – потребовал он.

– В ящике, – пролепетала Валентина Петровна.

– Достань, – приказал тот, что с ножом.

Женщина повиновалась и достала из ящика конторки связку ключей.

– Покажи, какой из них от павильона, а какой от задней двери.

– Они на другой связке, – Валентина Петровна указала глазами на открытый ящик.

Тот, что был с ножом, пошарил в ящике, достал связку ключей, бросил её одному из своих спутников и распорядился:

– Один запирает входную дверь, второй пакует этих куриц в подсобку. Быстро!

Что происходило дальше, женщины не видели – выполняя распоряжение, двое других заклеили им глаза и рты, крепко скрутили запястья за спиной и лодыжки ног армированным скотчем и без всякого почтения пихнули на пол.

Некоторое время продавщицы лежали, боясь шелохнуться и чутко прислушиваясь к происходящему в торговом зале. Они слышали звяканье ключей, щёлканье замков, шорох открываемых дверц витринных шкафов, шуршание выдвигаемых ящиков, шелест бумаги и шарканье подошв о линолеум. Только разговоров не было слышно – грабители не произнесли больше ни слова.

Спустя какое-то время налётчики вытащили продавщиц, как мешки с картошкой, из торгового зала и затолкали в маленькую кладовку. Хлопнула дверь, щёлкнул замок, пискнула включившаяся сигнализация. Всё смолкло.

Валентина Петровна лежала на боку, скрючившись. Болела голова, ушибленная о деревянный стеллаж. Ныл оцарапанный бандитским ножом бок. Рита, которую пихнули сверху, больно давила на ноги. Сколько они так пролежали, женщина не знала, но ей казалось, что целую вечность. Пока в их павильоне шуровали грабители, вроде и страшно не было. Разве что, в самом начале нападения. Но теперь в маленьком душном помещении вдруг пришло осознание случившегося, и Валентину Петровну обуяла паника. Сами собой хлынули слёзы. Нос тут же заложило. Показалось, что не хватает воздуха, и она начала судорожно и шумно хватать воздух ртом. Женщина с ужасом думала о том, что дома её никто не ждёт – муж накануне уехал в командировку, и некому вытащить её из беды. А тут ещё Рита начала ворочаться и больно давить то на связанные ноги, то на живот, задевая и без того саднящий бок. Валентина Петровна подтянула, насколько это было возможным, колени к груди и постаралась свернуться так, чтобы Рита задевала её, как можно меньше. Девушка всё возилась и возилась, ударяя Валентину Петровну чем-то твёрдым, наверно, ботинками. Потом вдруг послышался шелест сдираемого скотча, болезненное оханье Риты, а следом чьи-то руки стали ощупывать Валентину Петровну. Она в отчаянии замычала.

– Сейчас, – проговорил Ритин голос над самым ухом Валентины Петровны. – Сейчас я освобожу вас. Потерпите. Тут так темно, что я всё на ощупь делаю, поэтому немножко неделикатно получается.

Валентина Петровна замерла, чувствуя, как девушка ощупывает её, немного царапает, а потом рывок! Саднящая боль от сдираемого скотча на запястьях – и заломленные за спину руки, наконец-то, свободны.

– Вы с лица теперь сами плёнку снимите, а я вам ноги освобожу, – сказала Рита.

Спустя минуту Валентина Петровна почувствовала, что может двигать ногами.

Она без всякой жалости к себе рывком дёрнула скотч со рта и с глаз. Ей показалось, что на клейкой ленте остались ресницы с бровями – так было больно. Но это была сущая ерунда, по сравнению с полученной свободой, возможностью открыть глаза и разговаривать.

А деятельная Рита уже билась в запертую дверь кладовки худосочным телом. Дверь подрагивала, но не поддавалась.

– Погоди, так ничего не получится, – Валентина Петровна, постанывая, поднялась на ноги и пошарила в кармане юбки. – Вот, у меня есть для ногтей… Сейчас…Тут ведь замок простенький, надо только… Ну вот, мы свободны.

Нащупав пальцами место на двери, где вместо замочной скважины была заглушка с небольшой выемкой, Валентина Петровна маленькой металлической пилкой отперла замок.

Они вышли из кладовки. Рита провела рукой по стене, нашла выключатель. В свете загоревшихся ламп они увидели распахнутые двери пустых витринных шкафов. Стеллажи в кладовке, где они лежали, тоже совершенно пусты. Ни одной бумажки не оставили.

– Даже книжку мою унесли, уроды! – сказала Рита.

Валентина Петровна аккуратно потрогала губы и щёки, которые нещадно болели.

– Не только книжку, но и наши сумки, – проговорила она. – Да плевать на вещи! Главное, что мы с тобой живы и здоровы.

– Ой, у вас кровь, – испуганно сказала Рита, указывая пальцем на бок Валентины Петровны.

Та только усмехнулась и сразу болезненно сморщилась:

– Царапина. Ты лучше скажи, как тебе освободиться удалось?

Рита растопырила пальцы.

– Ногти помогли. Когда ни ушли, я ногтями продырявила скотч на ногах. Потом сняла с губ наклейку, и зубами руки освободила.

– Как же это у тебя получилось? Или тебе руки спереди связали?

– Нет, тоже за спиной, как и вам. Только мне это всё равно, я гуттаперчевая – в детстве акробатикой занималась, сейчас – йогой, так что изогнуться могу как угодно.

Валентина Петровна покачала головой:

– Больше никогда не буду насмехаться над твоими ногтями. Если б не они…

– Я бы и так справилась, честно говоря. Только тогда не ноги сначала бы освободила, а рот, – Рита полюбовалась на растопыренные пальцы. Кисти рук были ещё слегка отёкшими, на запястьях – ссадины. – Мне просто нравится. Красиво же! Надо милицию вызывать, – без паузы и всякого перехода сказала она.

– Надо, – согласилась Валентина Петровна, – вопрос: как? Связи у нас нет, двери заперты, ключи унесли вместе с товаром. Придётся утра дожидаться. Если повезёт, внимание какого-нибудь прохожего привлечём.

– Здесь прохожего можно до морковкиного заговенья ждать. Вот что мы сделаем! – Рита схватила стул и с размаху ударила им по входной двери.

Звон разлетевшегося стекла заглушил возглас Валентины Петровны:

– Сумасшедшая! Нам же за него платить придётся!

– Не придётся. На грабителей свалим. Зато сейчас охрана приедет, они ментов и вызовут, – девушка поставила стул, уселась на него и победно посмотрела на старшую подругу.

– Ты права. Так и скажем.

Валентина Петровна села на второй стул, и они стали ждать приезда охраны.

***

Алик высадил Катю около дверей общежития, и отъехал на небольшую парковочную площадку у торца здания. Он вышел из машины и занялся её помывкой: протёр ветровое стекло и боковые зеркала, поливая водой из пластиковой бутылки со слегка прикрученной крышкой. Он уже вытирал руки салфеткой, когда к машине вразвалочку подошёл высокий спортивный парень в слегка помятых трениках, майке-алкоголичке и резиновых шлёпках на босых ступнях.

– Зря марафет наводишь. Твоему ведру это не поможет. Лажовая тачка, – пренебрежительно сказал он.

Алик не удостоил вниманием говорившего.

Давным-давно, когда Борис появился у них в доме и начал принимать участие в «воспитании» сына подруги, Алик долго не мог к нему приспособиться. У нового «папы» был особый подход к наказаниям – лишение чего-то значимого для ребёнка. Сначала это были сладости, потом запрет в выходные покидать детскую комнату. Мать никогда не вмешивалась, ни разу не выслушала доводов сына и не приняла его сторону. Она предоставила мужу полную свободу в выборе воспитательных методов, поскольку была твёрдо убеждена, что мальчиков должны воспитывать мужчины. Попытки Алика соответствовать требованиям Бориса не приводили к поощрениям. Отчим был равнодушен к его успехам, едко насмехался над неудачами, приговаривая: «Сам виноват», – и всегда был недоволен. Понадобились долгие годы, чтобы Алик понял, что реагировать на унижение – значит обороняться, а это только на руку оппоненту. Он перестал показывать, что его задевают слова отчима. В конце концов, Борису надоело безразличие пасынка, и он прекратил изводить его «воспитательными моментами». Но этот урок и сделанные выводы помогли Алику в дальнейшем справляться с теми, кто желал нанести ему оскорбление. Поступление в военное училище, по сути, было бегством от тотального родительского равнодушия.

– Молчишь? – набычился парень. – Ты вообще, что за хрен с горы?

Алик поднял взгляд. Местный житель сначала смешался, но сразу бросился в нападение.

– Чего пялишься?

Алик закончил вытирать руки и, скомкав салфетку, спросил:

– Чего надо?

– Ты мне не нравишься. Чтоб я тебя рядом с моей Катюхой не видел, понял? – абориген сплюнул.

– Нет, – Алик обошёл парня и направился к урне около подъездной лавочки.

– Ща объясню, – парень попытался схватить Алика за грудки и тут же болезненно вскрикнул. – Пусти! Отпусти!

Он задёргался в нелепой позе с вывернутой за спину рукой, попавшей в безжалостные тиски.

– Слушай внимательно, ушлёпок, – Алик потянул вниз руку собеседника, заставляя его изогнуться ещё больше, и со скукой сказал, – Катя не твоя и не моя, она сама своя. И только ей решать с кем быть. Обидишь её словом, делом или взглядом – сдохнешь.

Алик выпустил собеседника из захвата, слегка толкнул плечом, подставив ногу, и пошёл к урне. Парень неловко плюхнулся на землю, больно приложившись пятой точкой.

– Ну, ты попал! Я тебя ещё встречу… – сидя на земле и потирая пострадавшую руку, зло бросил он в спину Алику. Тот вернулся, наклонился и, глядя в глаза, сказал:

– Не торопись, поживи пока.

Парень только зло зыркнул в ответ, потирая руку.

***

Дверь приоткрылась, и Костя Лукьянов поднялся из-за стола, увидев появившегося в дверях начальника службы.

– Зайди ко мне, – коротко бросил тот, и Костя, отложив бумаги, пошёл следом.

– Сколько у тебя дел в производстве? – спросил Матюхин уже у себя в кабинете.

– Пять с лицами и столько же «глухих», – ответил Костя.

– Сроки в этом месяце истекают? – Игорь Николаевич сел за широкий стол, где лежала стопка уголовных дел, подшитых в аккуратные картонные корочки.

Костя покосился на эту стопку. На обложке верхнего тома значился номер, отличающийся от тех, какими нумеровали дела в их отделе.

– Четыре с лицами планирую через десять дней направить прокурору, а пятое, по Полякову, который браконьер, вместе с глухими приостановлю за розыском, – ответил он.

Матюхин кивнул:

– Да-да, я помню. На окончание дел даю тебе один день .

– Игорь Николаевич, я не успею, – возмутился Костя. – Мне хотя бы дня три надо.

– А у тебя, по факту, и будет три дня: завтра пятница. Выходные тебе в помощь. Так что, не вздыхай, а быстрее всё завершай. По браконьеру дело отдай прокурору с ходатайством о передаче по подследственности в органы дознания. Прокурор не возражает.

Костя, скрывая улыбку, ответил: «Понял». Он вспомнил, что именно такое развитие событий на днях пророчил ему Андрей Ильич Павлов – адвокат Валецкого, в квартиру которого он пытался ворваться с обыском.

А начальник, не обращая внимания на радость, мелькнувшую у следователя, указал рукой на стопку дел:

– Вот это собрано из райотделов города и области. Шесть эпизодов, как под копирку: разбойные нападения на небольшие, отдельно стоящие магазины оргтехники и сотовой связи. В конце рабочего дня, когда покупатели уже покинут торговое помещение, входят трое. Угрожают продавщицам ножом, связывают скотчем, заклеивают глаза и рты, выносят подчистую весь товар и сумки продавщиц. Женщин запирают в подсобках и уезжают. Продавщицы никого внятно описать не могут – грабители всегда с закрытыми лицами. Все дела возбуждены по факту. Лица, как ты догадываешься, не установлены. Временной диапазон – два месяца. Последнее нападение – седьмое, произошло позавчера в нашем районе. Его тут ещё нет. Созвонишься со следователем, съездишь, заберёшь. Там в стопке указание прокурора есть. Принимай дела к производству, соединяй, изучай, составляй план расследования. В понедельник после совещания доложишь.

– Но, Игорь Николаевич! Вы же сами сказали, что выходные у меня на завершение старых дел! Я же не успею за такое короткое время и старые дела закончить и в новое вникнуть!

Матюхин поразмышлял немного и сказал:

– Хорошо, убедил. Дела заканчивай в соответствии со сроками, не торопись. Но по новому делу, чтоб без волокиты – оно на контроле у прокурора. В понедельник, как я и сказал, после утреннего совещания жду твоих соображений и план расследования. Иди работай.

Костя вышел из кабинета начальника с шестью томами уголовных дел под мышкой. Начал мысленно переставлять все запланированные на сегодня дела, потому что на первом месте оказалась срочная поездка в райотдел за материалами по последнему «свеженькому» эпизоду. Ему требовалось «полное собрание» всех известных на этот час деяний преступной группы, чтобы планировать работу по делу.

Вернувшись к себе, Костя убрал со стола всё лишнее, положил перед собой принесённые от начальника дела и улыбнулся. Подумал, что в ближайшие дни ему предстоит трудиться, не разгибая спины, как рабу на плантации. Но Игорь Николаевич Матюхин ловко преподнёс всё так, будто предоставил подчинённому вагон и маленькую тележку времени. А на самом деле – пропали выходные.

Но, честно говоря, Костю это обстоятельство вовсе не печалило. Он бы воодушевлён и полон предвкушения – появилось сложное интересное дело, задача со многими неизвестными. Азарт нового расследования захватил его.

Глава 5

Алик плохо знал, где именно располагаются ресторанчики, в которых можно поужинать с девушкой. Память сохранила воспоминание об одном уютном кафе в центре города. Туда он и повёз Катю.

Но он так давно не бывал в подобных местах, что совсем не был готов к тому, что миловидная девушка-администратор спросит о предварительном заказе, а услышав отрицательный ответ, покачает головой: «Извините, всё занято».

Алик переспросил:

– Неужели ни одного свободного столика?

– Мне жаль, – развела руками администратор. – У нас сегодня выступление известной джазовой группы. Места за месяц разобрали.

– Пойдём куда-нибудь ещё, – предложила Катя.– Здесь в центре много кафешек. Где-нибудь местечко обязательно найдётся.

Алик почувствовал, как застучало в висках. Боясь не справиться с приступом гнева, за которым обязательно последует головная боль, он взял Катину ладонь, слегка сжал. Прикосновение к её руке подействовало успокаивающе.

– Хорошо, – согласился он, и они вышли на улицу. – Тогда показывай дорогу.

Катя уверенно повела его прочь, говоря, что ничего страшного не случилось, тем более, что и джаз ей не так уж и нравится.

– Дикий! Ты?!

Алик оглянулся. От кафе, раскинув руки, к ним спешил невысокий чернявый упитанный мужчина. Добежав до Алика, он обнял его, отстранился и снова обнял, приговаривая с кавказским акцентом:

– Ай, сколько лет, сколько зим! Смотрю: ты не ты? Жив, чертяка! Ай, как рад тебя видеть, Алик-джан! Какими судьбами?

– Балу́? Вот так так. Далеко ты от своих гор забрался, – удивлённо, но без той радости, какую должен испытывать человек, встретивший строго друга, сказал Алик.

– Далеко, не далеко – какая разница! Жена у меня отсюда, не в аул же её вести! Решили тут жить. Видишь, как хорошо решили! Тебя встретил! Почему уходишь? Не понравилось?

– Понравилось, да вот беда – мест нет, – слегка пожал плечами Алик.

– Какая же это беда! – вскричал мужчина. – Пойдём, пойдём скорее! Для тебя всегда место найдём!

И он, вклинившись между Катей и Аликом, подхватил обоих под руки и повлёк обратно в кафе.

– Погоди, – приостановил его движение Алик. – Нам сказали, что все места расписаны заранее.

– Ай, какой ты упрямый, одно слово – дикий! Моё кафе! Я тут хозяин! Сейчас всё организуем! Зачем столик – кабинет отдельный найдём. Пошли!

Но Алик всё ещё не двигался с места.

– Извини, не в обиду, но мы хотели только вдвоём этот вечер провести.

Мужчина остановился.

– Думаешь, я не понял? Всё понял, Алик-джан, я вам мешать не буду. Но раз тебя встретил, не отпущу – потерять снова не хочу. Пять минут посижу рядом, телефон спрошу, свой номер оставлю, о новой встрече договоримся. Чтоб всё как положено – шашлык-машлык, зелень-мелень, коньяк, что ещё надо! Ай, не обижай отказом, слушай! Девушку свою спроси! – он повернулся к Кате, – Уговори его! У нас сегодня музыка хорошая! Кухня – пальчики оближешь! Кавказскую кухню любишь? Зачем спрашиваю – все любят! А хочешь – итальянскую, хочешь – русскую! Всё вкусно! Я угощаю!

Алик нахмурился, но Катя улыбнулась:

– Как под таким напором устоять? Вернёмся?

Алик кивнул.

– Раз ты хочешь…

– Ай, совсем ты дикий! И я с тобой одичаю, почему с девушкой не знакомишь? Меня, между прочим, Аршак зовут. По-русски значит «медвежонок». Поэтому Миша можно, как больше нравится, – Катя назвала своё имя, и он снова целеустремлённо повлёк их к дверям кафе. – Проходите, дорогие, наверх, а там сразу направо, за большой пальмой столик. Лялечка, – обратился он к администратору зала, – проводи гостей за мой столик, а я распоряжусь об угощении. Через пять минут вернусь, Алик-джан.

– Не суетись, – остановил его Алик. – За приглашение – спасибо, но больше ничего не надо.

– Желание гостя – закон. За мной прошу, – Миша-Аршак жестом остановил администратора и направился к витой лестнице на второй этаж, где подвёл их к столику за большой кадкой с раскидистой пальмой. Растение надёжно скрывало столик рядом с балюстрадой, откуда открывался вид на нижний зал и эстраду. Сидящие внизу гости не видели тех, кто находился наверху.

– Вот тут у нас VIP-зал, кабинет – не кабинет, а каждый столик сам по себе, чтобы гости и в приватной обстановке были, и эстраду могли видеть. Садитесь, прошу. Пока меню принесут, скажи, Дикий-джан, в двух словах, как живёшь? У тебя отпуск или как?

Алик пододвинул Кате стул, сел напротив. Его раздражало внимание неожиданно встреченного знакомого, поэтому ответ прозвучал неприязненно:

– Или как. Вопросы в другой раз.

– Шёл бы ты, Аршак, отсюда, надоел уже, – смеясь, «перевёл» его слова хозяин кафе. – Всё понял, сейчас вас оставлю. Вот, – он достал из кармана визитку, положил на стол перед Аликом, – очень прошу, прямо сейчас набери, чтобы у меня сразу твой номер в телефоне появился, а у тебя – мой.

Причин для отказа у Алика не нашлось.

– Ай, как славно! – воскликнул Аршак, как только телефон завибрировал в его руке. – А теперь я вас оставлю, но всё равно настаиваю, чтобы угощение было за счет заведения, – он прижал руки к груди.

Алик покачал головой.

– Спасибо, нет. Катя выберет, я заплачу.

–Э-ээ, – хитро прищурился Аршак, – понял тебя: кто девушку ужинает, тот её и… – он смешался, наткнувшись на взгляд Алика. – Ай, дурацкий шутка вышел. Прости! Вино, как извинение, от меня будет! Почему нет? За рулём? Ай, Катя не за рулём, для неё вино будет, – но девушка тоже отказалась, и говорливый кавказец, наконец, сдался. – Хорошо, в другой раз вина выпьем. Всё-всё, ухожу. Созвонимся, Алик-джан!

Аршак ушёл. Официантка, которая стояла за его спиной, положила на стол две папки с меню и карту вин, дежурно улыбнулась и удалилась.

Катя раскрыла меню:

– Как-то ты не очень обрадовался встрече со старым другом. А почему он тебя диким называет?

– Мы не были друзьями, просто служили когда-то вместе. Это у него такая привычка, а может национальная особенность. Все вокруг, а особенно начальники от самого мелкого, до самого большого – друзья дорогие. На Кавказе поначалу всегда улыбаются, сразу и не понять искренне или с камнем за пазухой.

– А почему ты «дикий»? – спросила девушка.

Алик пожал плечами.

– Не приручил никто, – отшутился он, но, заметив Катин озадаченный взгляд, пояснил, – позывной у меня такой был.

– Вон что. Ох, и цены у них тут, – вздохнула девушка.

– Ты не цены рассматривай, а блюда.

Через несколько минут к ним опять подошла официантка, записала заказ и пообещала, что всё приготовят максимально быстро.

Катя выбрала для них какую-то особенную телятину, салаты, чай и фрукты. И всё это действительно скоро принесли. Алик толком не запомнил, что именно ел, отметил только для себя, что еда была прекрасна, как и всё в этот вечер.

Он словно попал в параллельный мир с иной культурой, где всё иначе, непривычно, где нет глухой безысходности. Где весёлые люди говорят на совершенно другом языке, в котором все слова понятны, но несут в себе беспечные и спокойные смыслы.

Всё это объединилось для него в Кате и позволило освободиться от застарелых комплексов, от своего будничного «я» и вернуть того себя, каким он был давным-давно, или, может, и не был никогда, а лишь хотел быть.

Это упрощало общение, но не делало происходящее менее реальным. Его язык избавился от пут, и он, обычно неразговорчивый, вдруг обрёл красноречие. Они говорили и говорили, и говорили.

Сначала о том, что видели и делали в этот день и в прошедшую неделю, затем о самих себе, о детстве, о фильмах и прочитанных книгах. Потом разговор пошёл кругами – о религии, о надеждах, о сегодняшнем мире, о людях вообще. Только одной темы Алик не касался – прежней службы. Катя опять чутко уловила его настроение и плавно переключила разговор на музыку, звучавшую в зале.

Музыка делилась для Алика на понятную и непонятную. Понятная – та, которую хотелось переслушать или напеть, непонятная – вся остальная. Когда Катя сказала, что совсем не разбирается в музыке и делит её по принципу: нравится или нет, он опять удивился совпадению их восприятий. Катя понимала его с полуслова, как и он её. Они не раз озвучивали мысли или заканчивали друг за друга фразы.

После кафе немного прошлись по ночному центру, ярко освещённому фонарями и разноцветными гирляндами на деревьях. Кругом гуляли парочки и компании, словно был не поздний вечер, а разгар дня, что, вероятно, объяснялось близостью выходных. Но всё рано или поздно заканчивается, и Алик почувствовал острое сожаление, когда Катя попросила отвезти её домой.

На половине пути под капотом машины вдруг что-то загрохотало, мотор несколько раз чихнут и заглох. «Копейка» встала замертво. Алик раздосадовано хлопнул ладонями по рулю, не прошло и десяти дней, как он забрал автомобиль из мастерской.

– Приехали,– сказал он. – Прогуляемся до твоего дома или такси вызовем?

– Такси в такое время неохотно приезжают, – ответила Катя. – А как же машина? Бросишь её здесь?

– Не брошу, а оставлю ненадолго. Угонять её смысла нет – эта старушка никому, кроме меня, не нужна. Разорять посреди дороги никто не станет. Пошли? Я так понимаю, что идти недалеко?

– Днём напрямик через территорию завода мы бы минут за пятнадцать дошли, а в обход, конечно, дольше.

– Разве это плохо? – он взглянул на неё.

– Наоборот. Но я, всё равно, одна идти побоялась бы.

–Ты не одна.

– Поэтому и не боюсь.

Они шли, держась, как дети, за руки. Почему молчала Катя, Алик не знал, а у него желание разговаривать пропало из-за появившегося вдруг ощущения опасности. Пока было непонятно, чем это вызвано, но интуиции, что не раз спасала ему жизнь, он доверял всецело и насторожился. Однако до самого общежития ничего не случилось.

Около подъезда остановились.

– Я бы сейчас чаю выпила,– неожиданно сказала Катя. – У меня есть замечательный чай с травами и ягодами. Хочешь?

– Очень, но, боюсь, уже поздно. Твоя мама, должно быть, уже спит.

– Мама вчера уехала в санаторий на целых три недели. Пойдём?

Свет уличных фонарей отразился в её глазах, гладкая прядь упала на щёку. Он отвёл эту прядку с лица. Губы девушки тронула улыбка. Не надо было ничего говорить, всё было ясно и так.

Они прошли по гулкому просторному фойе, потом по узкой лестнице, прятавшейся за углом, поднялись на третий этаж. Дверь, которую отперла Катя, располагалась посредине длинного широкого коридора, заставленного старой мебелью, детскими ванночками, велосипедами и какими-то тюками.

В тесной прихожей возникла неловкая пауза. Оба замешкались, не зная, как себя вести дальше. Алик осторожно обнял девушку, но она вдруг качнулась ему навстречу так, словно её сильно толкнули в спину. И в нём внезапно забушевали такие неодолимые первобытные силы, что сопротивляться им было невозможно.

Позже, будто сквозь пелену тумана вспоминалось, как они переместились в комнату, как торопливо скидывали с себя одежду. Водоворот пережитых ощущений был настолько ярким, что всё – мир, вселенная, сама жизнь – сосредоточились в Кате, и то, что она подхватывала и продолжала каждое его движение, пьянило и затмевало окружающую действительность.

Наконец буря утихла. Успокоилось дыхание, вернулась ясность мыслей, и он вновь начал трезво воспринимать окружающее. Оказалось, что они лежат на узкой кровати в крохотной комнатке, где, кроме письменного стола и маленького комода, стоящих впритык, не могло поместиться больше ничего. Темноту рассеивал свет уличного фонаря.

– Не понимаю, что вдруг на меня нашло, – прошептала Катя. – Безумие какое-то.

Её голова лежала на его плече, и волосы щекотали щёку.

– Судьба, Господь или химия, что тебе больше нравится, – также тихо ответил он.

– Мне всё нравится, – она провела ладонью по его груди, по животу. – Что это? Шрамы?

– Угу, – он задержал её руку, – в детстве с горки любил кататься, падал часто.

– Ты не станешь теперь плохо думать обо мне? – спросила она вдруг, почувствовала, как всколыхнулась его грудь, и подняла голову, чтобы заглянуть в лицо. – Почему ты смеешься?

– Да вот, лежу, переживаю: хорош гость – не успел порог переступить, сразу хозяйку в койку завалил. Ты не станешь теперь плохо думать обо мне?

Она улыбнулась, довольная услышанным, снова положила голову ему на плечо. Алик подумал о том, как не похожа она на тех нимф, с которыми он встречался прежде, и насколько его чувства сейчас мало напоминают те, что он испытывал раньше, обнимая девушек. Никогда больше он не притронется к другим женщинам. Ни за что и никогда.

– Чай будем пить? – спросила Катя.

– В другой раз, – он осторожно повернулся, высвободился из её объятий, сел на кровати, зашарил вокруг в поисках одежды. – Мне пора.

– Уже? Не хочешь остаться до утра? Почему?– огорчилась Катя.

– Надо машину забрать.

– Ты точно не стал хуже думать обо мне? – в её голосе слышалось сомнение.

– Ты лучшее, что у меня было и есть, – он повернулся к ней, провёл рукой по волосам. – Спи, но сначала подумай, не хочешь ли ты, пока мама в санатории, пожить у меня. Я вернусь к полудню, а сейчас пойду.

– Я провожу, – Катя тоже поднялась и накинула неизвестно откуда взявшийся халатик.