Черная карта судьбы

Александр Александрович, помассировав ей в своем кабинете лоб и затылок, сразу снял боль. Потом долго пытался выспросить у дочери, что она делала, что чувствовала, однако ее горло жгло желчью, говорить было трудно… Да она почти ничего не помнила и описать случившееся смогла очень приблизительно. Осталось только смутное воспоминание об изумленных глазах парней, устремленных на нее.

Кстати, драки в рощице после того случая прекратились. И вражда между молодыми рабочими «Амуркабеля» и Судостроительного завода словно бы забылась.

– Наследство берет свое, – задумчиво сказал тогда отец.

– Ты имеешь в виду, что я так же могу успокаивать людей, как ты? – обрадовалась Лиза. – Твое наследство берет свое?

– Может быть, и мое, – уклончиво ответил отец. – В любом случае теперь еще больше жалею, что ты не пошла в мединститут.

– Если бы я пошла в мединститут, я бы сегодня не оказалась в этой рощице, – справедливо возразила Лиза. – И они бы перебили друг друга.

Отец насмешливо кивнул:

– Как всегда, с твоей логикой не поспоришь!

С тех пор Лиза знала, что, стоило ей посмотреть на любых скандалистов, будь это расшумевшиеся школьники или подвыпившие мужики около какой-нибудь «стекляшки», как все замирали и таращились на нее, словно забыв, из-за чего разгорелся спор или поднялся крик.

То же произошло и сейчас.

Дождавшись, когда вокруг воцарилась тишина, Лиза подошла к «дереву» и сказала:

– Молодой человек, вы мешаете машинам проехать. Можете встать где-нибудь в другом месте? А вообще-то сегодня такой мороз, что не лучше ли вам пойти домой? Ведь можно и до смерти простудиться!

Странный человек посмотрел на нее. У него было очень скуластое худое, изможденное лицо и бесконечно усталые серые глаза.

– Я тополь, – внезапно проговорил он тихим, усталым, почти безжизненным голосом. – Я тополь из Хонко Амбани. Я вырос на могиле отца. Он рассказывает мне о темных, злобных замыслах буйкин, которые готовы обратиться против живых людей. Я не раз своими ветвями царапал твое окно, чтобы ты выглянула, чтобы я смог рассказать о том злодействе, которое готовится против тебя, но ты не обращала на меня внимания. И вот я пророс здесь, на твоем пути, чтобы ты наконец заметила меня и выслушала. Так слушай же! Валиаха поселилась в твоем доме, валиаха грозит тебе. Байгоан дотянулся до вас из ада, где мучается его душа. Он злобен и мстителен, он хочет, чтобы вы страдали… чтобы вы страшно настрадались перед тем, как погибнуть! Три жертвы он уже получил, теперь ему нужны и четвертая, и пятая!

Пожалуй, если бы тополь, который и в самом деле рос под окном Лизы, вдруг заговорил, она не была бы изумлена сильней! Молча смотрела в зеленые глаза, пытаясь собраться с мыслями, как вдруг раздался вой сирены и визг тормозов.

Лицо незнакомца исказилось ужасом, он мучительно всхлипнул и, выкрикнув:

– Берегись! Беги! – метнулся было на обочину, однако зеваки как замерли в оцепенении, так и стояли стеной, пробиться сквозь которую «тополю» не удалось.

Лиза оглянулась – оказывается, рядом затормозила «Скорая».

– Как быстро вы добрались, – радостно сказала она, обращаясь к выскочившему из машины светловолосому врачу в меховой куртке, накинутой поверх белого халата. – Вроде бы только что какой-то мужчина звонить пошел в школу…

– Да у нас как раз был вызов здесь неподалеку, – пояснил врач, – только собрались возвращаться, как передали из диспетчерской, что рядом происшествие. Ой, извините, здравствуйте, Елизавета Александровна!

– А мы с вами разве знакомы? – удивилась Лиза. – Или тоже по телевизору меня видели?!

– Ну уж нет, телевизор с моей работой некогда смотреть, – усмехнулся врач, сияя голубыми глазами. – Я у вашего отца учился, даже кандидатскую собирался у него защищать, да так и не собрался, – он дернул углом рта. – Не судьба, знать, пролезть в науку! Видел вас как-то вместе с Сан Санычем. Вас не заметить и не запомнить трудно – да сами, наверное, знаете!

Лиза неловко пожала плечами, слабо улыбнулась. Комплименты всегда приятны, даже если перед этим наслушаешься всякой пугающей ерунды.

– А с этим человеком теперь что будет? – спросила она, кивком показывая на «тополь», которого немолодая фельдшерица вяло уговаривала сесть в «Скорую».

Лицо «тополя» оставалось безучастным, казалось, он не слышит ни слова. Зеленые волосы реяли по ветру.

– Отвезем в психиатрическую, что с ним еще делать? – пожал плечами врач. – Оттуда как раз поступило сообщение, что сбежал двухлетний «шурочка» по фамилии Тополев. Волосы зеленые, глаза зеленые, коричневый спортивный костюм, на ногах шлепки… По всем приметам – вот он, голубчик, и есть.

– Тополев! – ахнула Лиза. – Понятно, почему он говорил про тополь!

– Да, в сообщении из психушки как раз и сказано, что у него навязчивая идея, будто он тополь, выросший на какой-то там могиле.

– Именно об этом он и рассказывал, – кивнула Лиза. – Причем такой странный набор слов… то совершенно непонятное что-то твердит, то выражается нормальным русским языком.

– Я не знаю, что делать, Сергей Сергеевич, – угрюмо буркнула фельдшерица. – Нипочем больной не желает в машину идти. Стоит столбом, как глухой!

– Принесите свой чемоданчик, Алевтина Федоровна, – сказал врач и подмигнул Лизе: – В фельдшерском чемоданчике, среди всего прочего, лежит ампула с аминазином – самым действенным средством против всех и всяких галюнов. Прощаюсь с вами, Елизавета Александровна, передайте отцу огромный привет от Сергея Сергеева! Замечательный преподаватель, я его всегда уважал, даже собирался по его стопам идти в психиатрию, но потом, поработав немного дурачком, перешел на нормальную «Скорую». Зато с цветомузыкой езжу!

Лиза не могла не улыбнуться: «дурачки» на жаргоне психиатров, который ей был хорошо известен от отца, – это сотрудники психиатрических спецбригад «Скорой помощи». «Шурочками» циники-врачи (не сыскать на свете бо́льших циников, чем врачи!) называют шизофреников. Двухлетний «шурочка» – человек, который лечится уже два года, то выписываясь, то возвращаясь в больницу. Ну а галюны – это галлюцинации. Ладно хоть не гальюны!

– Передам привет, конечно, – с улыбкой кивнула Лиза – да так и вздрогнула от вопля, который вдруг испустил Тополев.

Его глаза, только что пустые, безжизненные, были с выражением неописуемого страха устремлены в группу людей, стоявших около школы, а по телу пробегали такие судороги, словно его било током. Он беспорядочно двигал руками, не то пытаясь загородиться от чего-то, не то оттолкнуть кого-то, широко открывал рот, однако не мог исторгнуть ни звука.

– Амба! – наконец-то прохрипел он. – Бегите! Тигр!

И бросился к «Скорой», поминутно оглядываясь все с тем же выражением ужаса на лице.

Отвратительный запах резко ударил в ноздри. Пахнуло кровью – гнилым мясом и тухлой кровью. Лизу чуть не вырвало.

Доктор Сергеев схватил ее за руку, рванул к себе и прижал к боку «рафика», прикрывая собой. Лиза так растерялась, что даже не сопротивлялась, – думала только о том, как бы отдышаться.

Но отвратительный запах исчез так же внезапно, как и появился.

Люди невольно шарахнулись в стороны, начали испуганно озираться, однако тут же с гневом снова оборачивались к Тополеву.

– Идиот! Перепугал всех! Тигр, главное дело! Да мы и сами идиоты, если в это поверили! – слышались негодующие и насмешливые реплики.

– Спасибо, но, по-моему, гроза прошла стороной, – буркнула Лиза, пытаясь высвободиться из слишком крепких объятий Сергеева.

– Ну да, ну да… – пробормотал он, с явной неохотой опуская руки и отводя глаза.

А у Тополева припадок страха уже миновал, сменившись полной безучастностью. Глухо пробормотал:

– Эктэни! Нгало аманги… – и уронил руки, повесил голову, так что зеленые пряди закрыли его лицо, и, едва передвигая ноги, дотащился до открытой задней дверцы «Скорой». Принялся неуклюже забираться в салон. Фельдшерица подтолкнула его сзади и закрыла дверцы. Мелькнули цифры номера, при виде которого Лиза стиснула зубы.

Нет. Об этом думать не надо! Довлеет дневи злоба его, а эти цифры – из прошлого!

– Ничего себе, – пробормотал доктор Сергеев, не без смущения косясь на Лизу. – Вот это сила воображения! Тигр, надо же! Я и сам перепугался было, вроде бы даже рык звериный послышался, хотя от этих, на голову травмированных, всякого можно ожидать. А еще вроде бы собаки лаяли. Вот уж правда, что с шурочками поведешься – шиза наберешься.

Лиза слабо кивнула, все еще нервно вздрагивая.

– Ладно хоть обошлось без загрузки, и это радует, не может не радовать, – продолжать балагурить Сергеев, явно пытаясь скрыть смущение. – Аминазин мы сэкономили, ибо экономика должна быть экономной. Всего доброго, Елизавета Александровна, мы поехали, а вы расходитесь, товарищи, нечего проезжую часть загораживать.

Лиза рассеянно кивнула Сергееву, невольно продолжая оглядываться. Само собой, она отлично понимала, что Тополев стал жертвой галлюцинации, такой же нелепой, с точки зрения нормального человека, как то, что он представлял себя тополем, выросшим на могиле, а все же… все же, как ни странно, не только доктору Сергееву, но и ей тоже послышалось звериное рычание. И лай.

Ну, лай мог быть и настоящим: скажем, поблизости гулялась какая-нибудь «собачья свадьба». Но яростный тигриный рык она точно слышала!

С другой стороны, крылатого выражения о том, что у страха глаза велики, еще никто не отменял.

А как насчет гнилостной вонищи?..

Машины постепенно разъезжались, люди расходились. «Икарус», на котором приехала Лиза, тоже умчался, конечно. Да и ладно, до отделения десять минут ходу. Она уже свернула было в проходной двор, через который можно было быстрее попасть на улицу Фрунзе, как вдруг наткнулась взглядом на мрачные черные глаза.

Это был тот парень в «аляске», которого Лиза отправила в школу – вызывать «Скорую». Чего это он такой злой? Бригада приехала мгновенно, несчастного человека увезли, улица очистилась. Вроде бы не на что злиться, а он…

Почему-то ее огорчило, что эти глаза смотрят так неприязненно.

– Спасибо, что позвонили, – крикнула Лиза, улыбаясь.

– Служу Советскому Союзу! – буркнул он неприветливо.

Лиза пожала плечами и пошла своей дорогой, однако чувствовала, что этот человек по-прежнему смотрит ей вслед, да так пристально, что между лопатками ныло.

Ужасно хотелось обернуться, но она все-таки выдержала характер, свернула во дворы.

Ну на кого же он так сильно похож, этот парень, кого напоминает?.. И почему все-таки смотрел на нее с такой злостью? Не потому ли, что увидел, как доктор Сергеев, выражаясь языком романов, стиснул ее в объятиях?..

Лизе было бы приятно, окажись это так.

Почему? Неизвестно…

А вот если бы она стояла рядом с ним, с этим темноглазым, он обнял бы ее, пытаясь заслонить от тигра, пусть и воображаемого? Или, может быть, иронически ухмыльнулся бы, не поддавшись панике?..

Короче, отвязаться от него мыслями никак не удавалось.

«Ну ладно, – наконец-то смирилась Лиза, – лучше вспоминать привлекательного мужчину, чем ту ерунду, которую мне наговорил Тополев!»

Однако стоило об этом подумать, как образ «привлекательного мужчины» немедленно забылся, а вот слова несчастного сумасшедшего вспомнились – от первого до последнего.

Ерунда. Конечно, все это ерунда! Смешно воспринимать всерьез навязчивую идею «шурочки», как выразился Сергеев. Наверное, Тополев всем подряд говорит одно и то же.

Лиза прекрасно это понимала, но почему-то снова и снова возвращалась мыслями к его словам:

«Валиаха поселилась в твоем доме, валиаха грозит тебе. Байгоан дотянулся до вас из ада, где мучается его душа. Он злобен и мстителен, он хочет, чтобы вы страдали… чтобы вы страшно настрадались перед тем, как погибнуть! Три жертвы он уже получил, теперь ему нужны и четвертая, и пятая!»

Валиаха – слово совершенно непонятное. Байгоан – это что, фамилия человека какого-то? Нет, это не человек, ведь он дотянулся из ада. Призрак? Злобный и мстительный призрак тянется из ада, чтобы вся ее семья страшно настрадалась перед тем, как погибнуть? Призрак врага? Но кто этот враг и какое зло ему причинили? Ну ладно, Лиза – милицейский следователь, ее стараниями многие преступники арестованы и осуждены, однако никто не был приговорен к высшей мере, чтобы, так сказать, и в могиле жаждать мести! А чем мог провиниться перед кем бы то ни было Лизин замечательный отец, Александр Александрович Морозов, который слышал от людей только слова благодарности за свое удивительное искусство врачевать их тела и души? Или перед ним был чем-то виноват умерший два года назад Вадим Петрович Скобликов, муж тети Жени? Правда, Вадим Петрович раньше был следователем в том же УВД Кировского района, где теперь работает Лиза. Давно – еще до ее рождения. Потом он ушел со службы, устроился в военизированную охрану на заводе «Энергомаш», ну а затем его перевели на инвалидность. Лизе никто не рассказывал, почему Вадим Петрович оставил милицию, а сама она не спрашивала, уверенная, что из-за болезни: у него был сахарный диабет в тяжелой форме. Но, может быть, в прошлом с ним что-то случилось, из-за чего он был уволен из органов? Да нет, не может быть, никто в их семье ни о чем таком и словом не обмолвился.

А ей в голову никогда не приходило спросить. Очень странно…

Вадим Петрович умер. Страшно умер. Но убийца его известен. Никакой давний враг в этом не был виноват!

А тетя Женя, Женька, дорогая, любимая больше всех, чуть ли не больше родителей? Ее гибель совершенно точно оказалась случайной.

И сразу навалились воспоминания о смерти мамы, которая…

Нет! Об этом не думать! Об этом думать нельзя! В глазах сразу закипели слезы. Однако не думать не удавалось.

«Три жертвы он уже получил, теперь ему нужны и четвертая, и пятая!» – говорил Тополев. В их семье погибли трое. Остались только Лиза с отцом.

«Идиотка, ты просто идиотка, – сказала она себе со злой насмешкой. – С чего ты привязалась к этому бреду сумасшедшего? Даже угрозы тех, кого отправляла за решетку, ты никогда не воспринимала всерьез, а сейчас вдруг зациклилась на какой-то чепуховине!»

Нет, скорей на работу! Это лучшее средство против ненужных мыслей! А вот и красное кирпичное здание Кировского райотдела… но что за толпа собралась у входа? Что там случилось?

Что еще случилось?!

Хабаровск, 1983 год

До чего же ослепительно сияло хабаровское солнце! Кто-то в самолете шутил, что здесь триста солнечных дней в году. А может, и не шутил…

Здешний аэропорт оказался типовой бетонно-стеклянной коробкой, неуютной и невыразительной, как и все такие коробки, раскиданные по стране от Москвы до самых до окраин. Слева от здания, впрочем, виднелся среди аккуратных елочек хорошенький домик – память о временах, когда сюда летала только малая авиация.

К стоянке такси выстроилась очередь, хотя большинство пассажиров, получив багаж, поволокло его к остановке троллейбуса, который, как сообщила стюардесса еще в самолете, шел от аэропорта до Комсомольской площади по главной улице имени Карла Маркса, где находились три гостиницы: «Центральная», «Дальний Восток» и почти на набережной Амура совсем новый многоэтажный «Интурист».

Нет, толкаться в троллейбусе не хотелось. Люсьена решила поехать на такси. Очередь продвигалась быстро, и не более чем через десять минут вальяжный мужик с наглыми глазами (так и хотелось сказать – типичными таксистскими!) остановил рядом с ней «Волгу» с шашечками, опустил стекло и через зевок спросил:

– Куда поедем?

Вид у него был такой, будто никуда ехать ему не хочется, а хочется лечь где-нибудь в холодке и лежать, потягивая пивко. То есть наверняка так оно и было! Почему все поголовно ненавидят свою работу? Ну не нравится тебе быть таксистом – не будь им. Иди в дворники, продавцы, доктора, милиционеры, учителя… Или, к примеру, пой на эстраде, чего проще?

Впрочем, Люсьена отлично понимала таксиста. Он по долгу службы вынужден исполнять чужие желания, услуживать, то есть действовать не по своей воле. То же приходится делать представителю любой другой профессии: и учителю, и продавцу, и врачу. И они свои профессии тоже ненавидят. Ведь люди не выносят подчинения. В каждом человеке живет яростное желание сохранить свою личность – плохую, хорошую, дурную, умную, великодушную, подлую – какую угодно, но свою! – в неприкосновенности, избавить ее от посягательств чудовища по имени Социум – то есть государство и его административные органы. Неведомо, конечно, ловит ли Социум кайф от беспрестанного издевательства над личностями, однако, если нет, он, конечно, полный идиот, потому что именно в этом и заключается для понимающего существа смысл и восторг жизни.

Впрочем, к этой теме Люсьена готова была возвращаться до бесконечности не только теоретически, но и практически. Что и проделала незамедлительно.

Она сняла темные очки, которые, несмотря на то что на дворе стоял октябрь, при хабаровском ослепительном солнце были весьма уместны.

Таксист, который багажник открыть-то открыл, но отнюдь не собирался укладывать туда громоздкий чемодан пассажирки, вдруг схватился за этот чемодан, как за подарок Деда Мороза, бережно уложил его в багажник и повторил уже совсем с другой интонацией:

– Куда поедем, мадам?

– Которая из гостиниц была построена до шестидесятого года? – задала «мадам» вопрос, который мог бы показаться странным в любое другое время, но сейчас таксист был готов для нее на все, а потому с радостной готовностью выпалил:

– «Дальний Восток». Только там почти во всех номерах, извините, удобств нет, они на этаже.

– Разберемся, – слегка улыбнулась Люсьена, и таксист от этой скупой улыбки почувствовал себя вдруг таким счастливым, что ему даже неловко стало привычно соврать в ответ на вопрос о цене. Но все же соврал:

– Пять рублей.

Люсьена пожала плечами:

– Да мы вроде бы и не в Москве, и не в Ленинграде… Ничего себе, заломили! А по счетчику сколько выйдет?

– Три, – застенчиво признался таксист и удивился, с чего это его вдруг потянуло на правду.

– За три поеду, – кивнула Люсьена и устроилась на заднем сиденье.

Раньше она всегда садилась впереди, но месяц назад, повинуясь одному из тех предчувствий, которые ее иногда озаряли, села сзади – и благодаря этому единственная уцелела в ужасной аварии, которую, как уверяла Джина, подстроили ее конкуренты. Правда, уверенность эту несколько ослабляло то, что машину с самой Джиной злодеи пропустили спокойно, а ту, в которой находились ее ассистенты, превратили чуть ли не в лепешку. Шофер и двое ассистентов погибли, третью – Люсьену – извлекли с помощью резаков – со сломанной рукой и легким сотрясением мозга. Погиб и водитель врезавшегося в них «пазика».

Джина самодовольно трындела, что ее сберегло только ее мощное защитное поле и все ее оккультные силы. Милиция склонялась к мнению, что авария произошла случайно. А Люсьена соглашалась с Джиной: да, это было запланированное убийство, однако с самого начала планировалось уничтожить именно машину с ассистентами, которые и были «защитным полем» и «оккультными силами» знаменитой шарлатанки!

Самые сообразительные ассистенты Джины после этого случая и начали разбегаться, а Люсьена если и не поняла первый намек правильно, то поняла второй, когда ее попытались убить в больнице. К счастью, сотрясение мозга в самом деле оказалось легким и не помешало ей остановить убийцу. Однако третье покушение могло оказаться роковым, именно поэтому она и сбежала сначала из больницы, а потом и из Москвы.

Итак, Люсьена села на заднее сиденье и, поймав в зеркальце любопытный взгляд таксиста, мысленно приказала ему больше внимания уделять дороге. Теперь он ехал так, будто на крыше его «Волги» стояла хрустальная ваза, наполненная шампанским, и каждая выплеснутая капля каралась мощным штрафом.

Улицы были зелены, просторны, довольно многолюдны, хотя, конечно, до оживленной московской толчеи, где буквально на каждом шагу можно мимолетно глотнуть живительной энергии, им было далеко. Там тебя так и толкают энергией, бери не хочу, после долгой пешей прогулки пьянеешь от переизбытка сил, а здесь придется шататься по улицам туда-сюда, чтобы насытиться. Впрочем, можно подзарядиться в очередях. Здесь, судя по обрывкам разговоров в самолете, в кошмарном дефиците все, от сосисок до масла (пачку в одни руки), от шоколада до детского питания. Так что очередей, с их превосходной отрицательной энергетикой, окажется в избытке! Ладно, что называется, будет день – будет и пища, как материальная, так и энергетическая. Хотя психическая энергия тоже материальна, уж кому это знать, как не Люсьене!

А вот и гостиница «Дальний Восток» – длинное, на целый квартал здание. С одной стороны – ресторан с таким же названием, с другой – вход в гостиницу. Здание сооружено, пожалуй, в начале века, а потом перестроено в соответствии с позднейшими временами. Конечно, в просторных номерах высокие потолки, конечно, лепнина на стенах и потолках, конечно, бронзовые люстры… Гостиницы такого рода уже давно вышли из моды и не пользуются спросом у командированных, которым подавай современные варианты хрущевок типа гостиницы «Центральная», которую Люсьена разглядела из окошка такси. Однако она не сомневалась, что должна поселиться именно в старинной гостинице, которая помнила бы то время, когда был жив ее отец и когда он оказался в Хабаровске. Отсюда легче будет выйти на нужный ей след.

Водила вытащил ее чемодан из багажника и восторженно поблагодарил за чаевые, глядя в пустую ладонь. Потом он будет клясть себя самого, что положил червонец мимо кармана. Точно так же пришлось поступить с дежурной в гостинице, которая выписала квитанцию на имя Людмилы Павловны Абрамовой, с уважением глядя на пустую стойку, но видя там предварительную оплату за три дня проживания и пряча в карман пустую руку с «подарочком». Денег у Люсьены было мало, и хоть она могла доставать их буквально из воздуха, не всегда целесообразно тратить силы на действия такого рода. Другое дело – простое внушение. Эти двое заслужили свои потери: таксист – первоначальным хамством, дежурная – оттого, что сначала бросила через губу: «Мест нет», – хотя после того, как Люсьена сняла очки, немедленно нашелся уютный одноместный номер не столь уж далеко от коридорных удобств, которыми беглянка немедленно воспользовалась, чтобы привести себя в порядок после дороги.

Потом она открыла сумку и перелистала четыре своих паспорта. Один был подлинный, три – на другие имена. Из Москвы она летела как Лаврова Ольга Петровна. Конечно, чтобы сбить со следа гипотетическую погоню, в гостинице разумно было предъявить документ на другое имя. Она так и поступила. Но вот интересно, почему она подала дежурной паспорт не Марины Ильиничны Шестаковой, а Людмилы Павловны Абрамовой? А между тем это имя и фамилия очень похожи на те, которые она носила в действительности: Люсьена Павловна Абрамец. Отчество же вообще было подлинным. Это отчество она сохраняла во всех документах! Имя отца оберегало ее, помогало ей, а она верно служила этому имени.

Честно признаться, Люсьена предъявила именно этот паспорт из чистой бравады. Да, она любила играть с огнем и провоцировать опасность! Сейчас она уже не думала о прошлом – она думала только о будущем. Теперь она не сомневалась, что в этом городе найдет врагов своего отца, которых ей предстоит уничтожить, но для начала хотела поиграть с ними, дать им некую фору, шанс оглянуться на прошлое и попытаться понять, откуда нагрянула на них вдруг беда, которая и сведет их рано или поздно в могилу – всех. До седьмого колена!

Из-за разницы во времени хотелось спать – в Хабаровске день наступал на семь часов раньше, чем в Москве, здесь сейчас два пополудни, в Москве только семь утра, после бессонной ночи в самолете морила усталость, однако Люсьена приказала себе взбодриться. Ей многое еще нужно увидеть, многое решить, причем именно сегодня.

Она вышла из гостиницы и свернула сначала к площади, на которой возвышался чугунный памятник какому-то дюжему мужику в черной кожанке – видимо, комиссару, – а также бородатому партизану, ну и, конечно, красногвардейцу со знаменем в руках. Оказалось, площадь называется Комсомольская, а памятник установлен в честь героев Гражданской войны.

«И останутся, как сказка, как манящие огни, штурмовые ночи Спасска, Волочаевские дни», – прочла Люсьена надпись на гранитном постаменте и усмехнулась. Она знала кое-что об этих сказках – о том промывании мозга, которое было устроено большевиками населению бывшей Российской империи! С новыми властителями страны работали виднейшие медиумы и гипнотизеры того времени, такие как Барченко, Кажинский, Дуров, Бехтерев^[1], и талант этих гениев в совокупности с беспрецедентной жестокостью, с которой победители уничтожали народ своей собственной страны, и закрепил успех Октябрьской революции. Вот обогатились эти деятели! Нам, как говорится, и не снилось! Правда, потом многие из них пострадали от властей, ну что ж, они знали, на что шли! Многое Люсьена узнала в смутных воспоминаниях отца, в которые ей иногда удавалось проникать. Там мелькали образы каких-то людей, ненавидевших отца и ненавидимых им, однако эти образы были туманны, безлики и безымянны, как если бы некто высший или запрещал отцу назвать их по имени, или сама Люсьена не обладала достаточной магической силой, чтобы распознать их имена.

Значит, надо будет узнать их каким-то иным способом. И она это сделает. Начнет прямо сейчас.

Люсьена огляделась. Три величавые арки в стиле сталинского ампира вели в зеленые парки, дорожки спускались к набережной, однако Люсьена только издалека покосилась на свинцовые волны Амура, бившиеся у подножия длинной лестницы, и пошла прочь, зябко кутаясь в пальто.

Октябрьский ветер был силен! Река, взвихренная им, напоминала живое и яростное существо, которому было известно многое, многое… Может быть, даже об отце, может быть, даже о ней самой… И неведомо, против кого это существо вдруг вздумает обратить свою ярость, а ведь с ним не совладать силой взгляда. От таких могущественных явлений природы лучше держаться подальше!

Люсьена пошла по улице Карла Маркса в обратном направлении, мимо гостиницы, и с каждым шагом у нее все отчетливей возникало ощущение, что она приближается к цели. Миновала перекресток за перекрестком и наконец около кинотеатра «Гигант» (афиша гласила, что в большом зале идет знаменитая «Москва слезам не верит») повернула налево, спустилась по улице Запарина к Амурскому бульвару (судя по табличкам) и прошла мимо двухэтажной бани, настолько отчетливо ощутив присутствие отца, что мороз прошел по коже.

…От этой бани, над огромной трубой которой стоял столб дыма, необычайно плотного на вид, буквально осязаемого, по этой улице Запарина шел Павел Мец, но тогда стоял по-зимнему холодный март, и отец шел в гору по тропке, извивавшейся между сугробами, за которыми там и сям громоздились кучки золы. Он шел по нечетной стороне улицы. По бокам ее выстроились в ряд небольшие домики, окруженные палисадниками, заваленными снегом. Зима 1960 года затянулась! На сугробах лишь кое-где появились слюдяные корочки весеннего таяния. Наверное, благодаря этим сугробам домики казались необычайно уютными – залитые ярким предвесенним солнцем, под сияющим голубым небом, в обрамлении черных яблоневых стволов. Слегка шуршали плети сухого хмеля, обвивавшие заборы, и чуть громче – рыжие листья дуба, которые оставались на ветках до самой весны.

Павел Мец шел, всматриваясь в номера домов на противоположной стороне…

Люсьена очнулась от чужих воспоминаний. Слева она и сейчас видела старые деревянные домики, одно- и двухэтажные, но справа возвышались панельные уродцы, которых, конечно, не было в то время, когда здесь проходил отец. Однако он поднимался по нечетной стороне, глядя на четную, он искал дом номер 112… Его нет, но вот школа, рядом с которой он стоял: двухэтажная, типовой постройки, помпезная, с белыми колоннами. В воспоминаниях отца мелькнуло огромное дерево с черной чешуйчатой корой. Почему-то отец называл его черной березой, но разве бывают березы черными?..

Но это неважно. Важно другое. Почему она пришла сюда, вернее, почему именно сюда привела ее воля отца? И почему воспоминания отца о каком-то зимнем дне вдруг вспыхнули именно на этом месте? Что значило это место для отца?

А что, если… А что, если именно здесь он был убит?!

Люсьена насторожилась. Теперь надо быть внимательней. Надо попытаться разглядеть в дуновении ветра, в шелесте листьев, в уличном шуме, в выражениях лиц людей нечто такое, что поможет ей восстановить если не картину прошлого, то хотя бы понять, где и как искать пути к восстановлению этой картины.

Люсьена огляделась.

Того огромного дерева, которое отец почему-то называл черной березой, уже не было: его, очевидно, срубили или оно рухнуло само. Где-то здесь закатаны под асфальт его корни. Если разломать асфальт на этом месте, можно обнаружить эти корни. Вот так же и ей предстоит взломать наслоения времени, чтобы проникнуть туда, куда она хочет попасть: в день смерти отца!

И в следующий миг она уже знала, что не ошиблась в выборе пути. Ей повезло, ей несказанно повезло!

На крыльцо школы вышла очень полная светловолосая женщина в дорогом, отороченном норкой пальто, с мохеровым шарфиком на голове. Спустилась по ступенькам и повернула вниз по улице, на ходу сворачивая и укладывая в сумку белый халат.

Понятно – школьная медсестра. На докторшу не тянет, слабовата, да и в школьных медпунктах нет врачей, только сестры. Но эта женщина была каким-то образом связана с воспоминаниями Павла Меца! Правда, когда Мец увидел ее впервые, она еще не была медсестрой и выглядела иначе: лет восемнадцати-двадцати, тоненькая, с длинной светлой косой, явно русская, но одетая в темные брючки и рубаху, будто китаянка.

«Госпожа ждет вас», – сказала девушка, опасливо поглядывая на отца. Она испугалась его, потому что чувствовала необычное волнение хозяйки, к которой пришел этот странный человек с разными глазами.

Да, Павел Мец перенес какое-то заболевание, и один его глаз приобрел вместо ярко-синего пугающий болотный оттенок. Люсьена явственно видела, как внимательно он смотрит на девушку, сразу поняв: она не обладает никакими особыми способностями. Отец называл это «курас», пустая.

Люсьена почувствовала, что девушка понравилась отцу, он даже пожалел, что ее придется убивать. И убил бы, он намеревался сделать это, однако она осталась жива.

Почему?

Пока неизвестно. Но как же изменилась та девушка! От прежней юной красавицы ничего не осталось, хотя глаза прежние – ласковые голубые глаза.

В ее присутствии окружающее словно бы расцветилось яркими красками, воспоминания отца тоже стали ярче, живее, и Люсьена поняла, что место вокруг школы номер 57 с давних пор многое значит для этой женщины. Как ее зовут? Татьяна? Анна? Нет, Антонина, пожалуй, именно так! Люсьена была уверена, что не ошибается, ей не впервой было угадывать имена.