Читать книгу: «Тьма впереди», страница 2

Глава 4. Гиблое место

Вере снова снился этот сон.

Трасса. С одной стороны – поле, тающее в вечернем тумане, с другой – светлый берёзовый лесок. На тёмном асфальте отблески мигалок: синие с красным. Вокруг люди, много незнакомых людей. Они толпятся, не дают ей пройти, скрывают что-то за своими спинами.

– Где девочки? Где Олег? – спрашивает она, но её никто не слышит.

Кажется, что сейчас совсем стемнеет, и она не успеет их найти. Пытается протиснуться, раздвигает людей руками, но тёмные силуэты сливаются в одну плотную непробиваемую массу. Она кричит, царапается, пинается, но всё зря. Удары отскакивают, как резиновый мячик от стены.

Она знает, что так и не сможет пробиться. Сон вот-вот оборвётся. Но в этот раз, отступив на шаг от толпы, она поворачивает голову и замечает на обочине старуху с телёнком. Та машет ей рукой, зовёт к себе. Оказавшись рядом, Вера слышит:

– Отсюда-то лучше видать. Гляди.

Она оборачивается. Трасса пустая. И только покорёженный, сложенный почти пополам серебристый «Одиссей» светлым пятном выделяется на фоне чёрного асфальта.

Вера застонала и проснулась от звука собственного голоса. Замерла в темноте. Сон начался как обычно, но никогда до этого там не появлялась старуха. Что это значит? Неужели что-то изменилось? Точнее, начало меняться. Картина, Сартакпай, Каракарган, теперь вот сон. Или, что более вероятно, она просто сходит с ума.

В какой-то момент, устав ворочаться в постели, Вера насторожилась. В квартире стояла непроницаемая тишина, как в крепости или подземелье с толстыми каменными стенами. Если днём она всегда включала музыку, то по ночам прислушивалась к невнятному шуму из соседних квартир, звукам дождя или ветра за окном, гулу автомобилей, сопению Немо. Почему сейчас ей кажется, что уши залиты воском?

Вера медленно поднялась и направилась в коридор. На своей лежанке, в дальнем углу спал пёс.

– Немо, – прошептала она, подходя ближе. – Немо?

Встала на четвереньки, подползла.

– Немо?

Голос с трудом выходил из пересохшего горла.

Вера погладила его по морде и провела рукой по мягкой шерсти.

– Нет, пожалуйста…

Он не дышал.

Смерть снова пришла в этот дом без спроса и забрала у неё последнее живое существо, которое было ей дорого.

Уткнувшись лицом в неподвижный бок собаки, Вера заплакала.

***

– Ты правда веришь, что она убивает людей? – шёпотом спросил десятилетний Илья Кольку. Колька был его лучшим другом. Старшим другом. Ему уже двенадцать. Он всё знал и не болтал ерунды. Но спросить всё равно хотелось, потому что если произнести вслух то, чего боишься, станет не так страшно.

– Конечно, – так же тихо ответил Колька. – Я от бати слышал. А он не врёт.

Илья подумал, что спьяну дядя Боря может и не такое придумать, но не стал возражать.

Когда за зарослями ещё не успевшей отцвести черёмухи наметился просвет, мальчишки замедлили шаг и пригнулись. Подошли поближе, присели на корточки. Колька для острастки цыкнул на мелкого подельника и аккуратно раздвинул гибкие ветки. Илья задержал дыхание. Вот он, дом бабы Таши.

Тёмная изба из лиственницы в ярком майском свете и обрамлении свежей берёзовой листвы выглядела совершенно обычно. Давно некрашеный заборчик. Бело-синие резные наличники. Открытые окна. Тюлевые занавески. И тишина. Ни лая собаки, ни бормотания радио.

Оглядев место вторжения и не обнаружив врага, мальчишки, так же на полусогнутых, сиганули к дому, перемахнули через ограду и затаились за крыльцом. Снова прислушались. Ничего. Колька приложил палец к губам, подкрался к окну и заглянул внутрь. Илья последовал за ним.

Сжав тонкими пальцами с грязными ногтями облупленный деревянный подоконник, встал на цыпочки и одними глазами дотянулся до линии обзора. Из полутёмной комнаты пахнуло прохладой и чем-то кислым, похожим на тесто, из которого бабушка жарила лепёшки.

Кровать в углу. Металлическая, с сеткой. Накрыта лоскутным покрывалом. Какие-то фотографии в рамках на стене. Лакированный шкаф. Дверной проём, ведущий, по всей видимости, в кухню. Ничего особенного.

– Смотри, вон там! – выдохнул Колька. Он был выше и, наверное, мог бы даже залезть в окно, если бы подтянулся.

Илья напрягся из последних сил, пытаясь увидеть то, на что показывал друг.

– Эх, мелкотня! Пошли, посмотрим, пока никого нет.

– Куда пошли? На что посмотрим?

– Внутрь, конечно. Там подпол. Тот самый, где она трупы хранит.

Колька нырнул на крыльцо. Ни одна ступенька не скрипнула. Илья замешкался. Одно дело подсматривать в окно, и совсем другое – проникнуть в дом. Хотя если дверь закрыта – пусть только она будет закрыта! – у них ничего не получится. Каким бы смелым ни был Колька, он не станет…

– Открыто, быстрей!

Услышав призыв, Илья застыл. Ещё не поздно развернуться и побежать со всех ног обратно, в село. Никто не узнает, что они были не на речке, а попёрлись за несколько километров к бабе Таше. В гиблое место. Куда никто из взрослых-то не ходит. Но когда дверь открылась, и Колька, мелькнув выгоревшей на солнце светлой шевелюрой, прошмыгнул внутрь, Илья понял, что ему ничего другого не остаётся, как пойти за другом. Не бросит же он его одного.

Крыльцо. Дверь. Сени. Кухня.

Свет. Тень. Свет. Тень.

Колька остановился по центру просторной комнаты. Печь. Стол. Какие-то шкафчики. Илья не смотрел по сторонам. Только прямо, цепляясь взглядом за худую спину друга в застиранной майке. Дощатый пол, покрашенный в коричнево-рыжий. В полу люк. И металлическое кольцо вместо ручки.

«Только не открывай!» – Илье хотелось кричать, но он едва дышал. Перед глазами стояли иссохшие мумии с остатками седых волос на голых черепах. Он уже чувствовал затхлый запах смерти. Ужас накатывал волнами, от пальцев ног до макушки. И снова, и снова.

Когда Колька наклонился и потянулся к кольцу, Илья зажмурился.

– Аль потеряли чего?

Резко открыв глаза, он увидел старуху в фиолетовом бархатном халате, стоящую слева в проёме между кухней и спальней. Как она там оказалась? Ведь в комнате никого не было!

Колька рванул назад, успев больно схватить его за запястье и дёрнуть так сильно, что Илья чуть не упал. Не успев понять, что происходит, они оказались снаружи и побежали так быстро, как только могли. Очухались только, миновав черёмуховые заросли.

– Ведьма! Точно! Ты видел, как она появилась из ниоткуда? Не было её в доме, мамой клянусь, не было! – тараторил Колька, пытаясь отдышаться. – Никому, слышишь, ни одной живой душе об этом не трепать. Клянись!

– Клянусь, – решительно ответил Илья, и они ударили по рукам.

***

Карту на экране ноутбука пришлось долго увеличивать, крутя колёсиком мышки, пока наконец на тёмно-зелёном кучерявом фоне, обозначающем сплошной лес, не появилась мелкая надпись.

Каракарган.

Какое-то село на Алтае. Очень маленькое, очень далёкое и, вероятно, заброшенное. Лишь несколько тёмных прямоугольников, хаотично разбросанных в разных местах, напоминали дома или какие-то строения.

Вера впилась взглядом в точку на карте. Вокруг не было ничего, кроме нитевидной, едва заметной речки под названием Талсу и горы Алтынташ. Что там может находиться? Очередное место силы? Какой-нибудь мегалит? А может, там живёт шаман?

Не всё ли равно?

Она захлопнула ноутбук, вышла в коридор и уставилась в пустой угол, где последние десять лет лежала меховая подстилка Немо. Его нелюбимое место, куда он уходил только по команде и ночью, когда все расползались по спальням. В любое другое время он предпочитал быть в центре семьи, знать, что с ними всё в порядке. Оберегал и заботился как настоящая нянька.

Потом Вера перевела взгляд на дверь в комнату девочек. Тоже пустую. И на кабинет мужа.

Что она вообще тут делает?

В груди заклокотало нетерпение. Бросившись к шкафу, она начала беспорядочно бросать на кровать вещи, которые могут пригодиться в поездке: тёплые кофты, брюки, носки, совершенно новые трекинговые ботинки. Залезла в кладовку и достала оттуда всё, что они с мужем когда-либо покупали для туристических вылазок: газовую плитку, фонарик, нож. Был период, когда они приучали дочерей к походным условиям и ездили на выходные на природу. Жгли костры, варили в котелке супы из пакетов, рыбачили и кормили комаров. Вера нашла даже вместительный рюкзак, куда с остервенением стала запихивать одежду, обувь и снаряжение.

В том же порыве схватила телефон, набрала номер Альфии и зачастила:

– Привет. Я хочу уехать и попросить тебя остаться вместо меня. С выставкой Полунина никаких вопросов не возникнет. Аренду продлишь. Всё остальное в штатном режиме. Справишься же?

– Вер, погоди. – Голос Альфии звучал как-то странно. Глухо и подавленно. – У меня есть новости, и, боюсь, плохие.

– Что ещё случилось?

– Я только что вернулась от Сартакпая. Заезжала после работы, чтобы забрать картину и статуэтку. В общем, сегодня ночью он умер.

– Как? Мы же вот только… Мы были у него два дня назад, и он выглядел бодро. Ну, для своих лет.

– Умер во сне.

– Тебе не отдали картину?

– Дочери, конечно, было не до меня, но она быстро отдала всё, что нужно, и вытолкала за порог. Дело не в этом.

– Ну говори же!

– Она передала мне письмо, которое её отец написал для тебя.

– Что? Серьёзно?

– Оно лежало на полу возле его кровати. Сверху было написано: «Вере Молчановой».

Вера прикрыла глаза, чувствуя, как по позвоночнику снизу вверх прополз паучок страха.

– Я сейчас приеду. Ты дома?

– Да, давай.

Глава 5. Письмо Сартакпая

«Здравствуй, Вера!

Хочу извиниться перед тобой за то, что напугал. В последнее время в связи с этим переездом мои нервы совсем расшатались, я всё чаще плачу и кричу, всё чаще вспоминаю прошлое – хотя, казалось бы, разве возможно делать это чаще? Никакого переезда, конечно, не состоится, и старый пень останется на своём месте. Теперь уже поздно что-то менять. У меня был лишь один шанс, и я его упустил.

Если ты недоумеваешь, почему я рассказываю тебе это или всё ещё считаешь меня сумасшедшим, то я объясню. Дело не в том, что мою горячо любимую жену, которую я потерял слишком рано, тоже звали Верой. И не в том, что ты каким-то неведомым образом отыскала мою картину среди кучи хлама и зацепилась за неё сердцем. И не в том, что я прочитал в твоих глазах, когда ты наклонилась ко мне поближе.

Я скоро умру и хочу покаяться. Дочери ни к чему это знать – я верю, что она не станет читать письмо, написанное другому человеку. А вот ты, незнакомка, выслушаешь и поймёшь.

Вера погибла нелепо, почти случайно. У неё заболел живот, и я уговорил её съездить в больницу. Врач поставил диагноз «острый аппендицит» и назначил операцию. Она не очнулась после наркоза. И никакого аппендицита у неё не было. Я погряз в судебных разбирательствах, чтобы доказать врачебную ошибку и не сойти окончательно с ума, но всё, чего добился, – отстранения того хирурга от работы, и то временного.

Я искал утешения везде, где мог: в искусстве, в выпивке, в самоотречении, в религии, в дальних краях. Не нашёл. Только однажды мне удалось обрести надежду. Во время путешествия по Алтаю, откуда я родом, я познакомился с молодым мужчиной по имени Николай, и он рассказал страшилку из своего детства. Якобы в одном хорошо известном ему месте существует переход в другую реальность, и ты можешь попасть в прошлое или в некий параллельный мир, чтобы прожить жизнь заново.

Терять мне было нечего, я отыскал это место. Но в последний момент струсил. Не смог совершить переход. О чём жалею до сих пор.

А вот ты сможешь. Я понял это по твоему лицу.

Не знаю, что с тобой случилось. Но ты похожа на сломанную куклу. От тебя будто оторвали кусок. Или вынули душу.

Прощай, Вера! Не знаю, помог ли я тебе, но эта мысль согреет моё сердце перед смертью.

Сартакпай».

Первым её порывом было скомкать письмо и откинуть подальше от себя, чтобы не заразиться безумием старика. Но Вера сдержалась. Свернула дрожащими руками лист и подняла глаза на Альфию. Они так и стояли на пороге её квартиры.

– Похоже, его жену звали Верой. И он пытался мне что-то сказать. Но, конечно, это бред сумасшедшего или предсмертная агония. Не имеет значения. – Вера засунула письмо в сумку.

– Пойдём, хоть чаю попьём, – предложила подруга.

На кухне – светлой, просторной, обставленной в стиле прованса с его уютом и изяществом, Вера села на стул с мягкой спинкой, вдохнула запах свежезаваренного чёрного чая с бергамотом и прикрыла глаза. Хотелось насладиться тишиной, покоем и заботой, но это было невозможно – ей казалось, что под землёй пришли в движение тектонические плиты. Никто не замечает этого, но вот-вот их тряхнёт, и всё рухнет, провалится, превратится в руины.

Альфия наливала чай в кружки из тонкого костяного фарфора с золочением. Английский винтаж, двадцатые-тридцатые годы прошлого века. Пить из таких – особое удовольствие.

Вера наблюдала за её неторопливыми движениями, за тем, как смуглые руки с тонкими запястьями порхают над столом, как колышутся широкие рукава шёлкового халата, как появляется и исчезает тонкая вертикальная морщинка между её бровей. Альфия беспокоится за подругу, думает о чём-то нехорошем. Но она умница. Она справится. Только сейчас Вера поняла, как сильно любит эту женщину. Они всегда были больше партнёрами, чем подругами, всегда держались на расстоянии, но Альфия стала единственным человеком, кроме психотерапевта, которому она всё рассказала. Единственным человеком, кто подставил своё плечо, прикрыл, поддержал. Если бы не она, от галереи ничего не осталось бы. Когда Вера блуждала в потёмках своей трагедии, пытаясь найти выход, Альфия общалась с художниками, находила новые таланты, организовывала выставки, заключала контракты, платила по счетам, а ещё заказывала доставку продуктов и собачьего корма на Верин адрес.

Ей повезло однажды встретить эту молоденькую девчушку в архитектурном университете, где Вера читала лекции. Бойкую, упрямую, с тонким вкусом и природным чутьём к красоте.

– Альфия, послушай, – сказала Вера, сделав глоток божественно вкусного чая. – Я решила уехать. Далеко и навсегда. Ничего продавать или сдавать не буду. Оставлять имущество в наследство мне некому. Так что завтра я напишу и оформлю дарственную на квартиру на твоё имя и перепишу на тебя галерею. Не перебивай! Я не могу объяснить тебе всего, но если коротко: меня здесь ничего не держит. Уже давно. А ты достойна. Я очень хочу, чтобы ты управляла галереей вместо меня – со всей своей страстью и порывистостью. Потому что в тебе есть не только это, но ещё и преданность делу, разумность, любовь.

Вера снова пригубила чай, глядя на ошалевшее лицо Альфии. Потом встала, подошла к ней, обняла со спины, поцеловала в макушку и прошептала:

– Ты всегда была умницей. Оставайся ею. И можешь скупить весь стоящий винтаж, который найдёшь.

– Вера, ты сошла с ума?

– Возможно. Кто знает. Спасибо за чай. Я пойду.

– Если ты продолжишь в том же духе, я позвоню твоему врачу, слышишь?

Обуваясь, Вера улыбалась. Она убедилась, что сделала правильный выбор, и сколько бы подруга не артачилась, сколько бы ни пыталась её отговорить, всё закончится тем, чем должно закончиться. Вера исчезнет, а её дело продолжит жить.

***

Устав ворочаться на горячей простыне по вдруг ставшему слишком жёстким дивану, Илья встал. Часы показывали три ночи. Уже не уснуть. Летом он всегда просыпался с рассветом, но до него ещё пара часов.

В дыхании дома слышалось сопение Чёрта, тиканье старых, оставшихся ещё от бабушки часов, песня ночной горихвостки, залетающая в открытое окно. Илья прошёл на кухню, не включая свет, налил воды из крана. Тёплая. Выпил. Через сени вышел на крыльцо, сел на деревянную ступеньку и прикрыл воспалённые бессонницей глаза.

Прохлада ласкала кожу. Пахло сиренью. Одинокая птичка продолжала ласково насвистывать свою мелодию. Всё как тогда, двадцать два года назад.

– Илюша, сердце моё, ты будешь помнить эту ночь? Первую ночь, когда мы сбежали из дома и гуляли до самого утра. Держались за руки и даже, о боже, целовались. Много-много раз.

Она дразнила его, околдовывала, смеялась, лишала разума. Его Виктория. Его победа. Самая сладкая и самая незаслуженная. Ну кто он перед ней – щуплый, растерянный, совершенно пьяный от её ласк и слов подросток. Да, окончивший школу с золотой медалью и уже зачисленный в университет, но всё же недостойный этой волшебной красавицы с васильковыми глазами и такими нежными губами, что от них невозможно оторваться даже взглядом.

Конечно, он будет помнить эту ночь всегда. Ночь, когда они признались друг другу в любви, когда решили, что будущее их ждёт одно на двоих.

Они стояли на набережной Оби, облокотившись о каменный парапет. Уставшие, сопротивляющиеся взаимному притяжению. И не видели ни мощного течения широкой реки, ни метромоста над головами, ни робкого рассвета. Ничего вокруг.

– Какая девочка, о-о-о… – Пьяный голос проник в ошалевший мозг Ильи не сразу, и когда он среагировал, незнакомый парень уже схватил Вику за предплечье.

Она дёрнулась.

– Пусти!

– Пошли с нами, красотка. – Поодаль нарисовались ещё двое. В спортивных костюмах, с пивными бутылками в руках. – Зачем тебе этот задрот? Покатаемся, шампанского бахнем. Хочешь?

– Нет! Пусти! А то закричу! Илья!

Не обращая внимания на Викины вопли, парень сгрёб её в объятия. Его дружки подошли вплотную и, судя по сальным ухмылкам, не собирались вмешиваться.

– Да ладно тебе, поехали!

– Ты слышал, что сказала девушка? Отпусти её. – Илья не узнал собственный голос. Он прозвучал тихо, но спокойно.

– Пошёл отсюда, задрот. Парни, помогите.

Один из них – ниже Ильи на голову, но шире в полтора раза – вмиг оказался рядом и резко толкнул его в грудь двумя руками. Едва удержав равновесие, Илья пошатнулся.

– Нет! Не трогайте его! – Круглые глаза, открытый рот, бледная кожа. Он никогда не видел, чтобы ей было так страшно.

Рука сама сжалась в кулак, и он, не отрывая взгляда от Вики, не глядя, куда бьёт, и не понимая, что делает, ударил. Парень отшатнулся, взвыл и схватился за челюсть. В его глазах промелькнула растерянность. Злость. Он бросился вперёд.

Удалось увернуться. Из горла вырвался рык. Толчок.

– Твою мать! Серый! Серый!

Когда пелена перед глазами рассеялась, Илья увидел лежащее перед ним тело в спортивном костюме. И кровь, растекающуюся вокруг головы. А рядом, вплотную – бетонную клумбу, засаженную бархатцами.

– Что ты сделал? Господи, что ты сделал? – Голос Вики, вдруг оказавшейся рядом, сорвался на визг.

Это даже не было дракой. Так, пара резких неловких движений.

Илья тряхнул головой. За окном занимался рассвет. Молочно-мутный, едва различимый. Глаза горели сухим огнём. Слёз давно не было. Как и боли. Но воспоминания – словами, запахами, образами – по-прежнему терзали мозг. Сможет ли он хоть когда-нибудь от них избавится? Сможет ли забыть, что когда у него был шанс, единственный за всю жизнь, вернуться обратно, схватить Вику за руку, увести подальше от проклятой набережной и пьяных мудаков, он им не воспользовался, потому что струсил?

За дверью заскрёбся Чёрт. Илья встал и, по-стариковски сгорбившись, вернулся в дом.

Глава 6. Тот самый дом

Вера приехала в галерею на рассвете, ещё до шести. Город уже не спал. Обманчивую тишину прорезали звуки автомобилей, голоса загулявшей до утра молодёжи. Закрыв за собой тяжёлую входную дверь и миновав холл, она прошла в главный зал. В призрачном полусвете длинное помещение казалось вместилищем духов. Дубовый паркет, белые стены, картины, скульптуры, инсталляции. Отовсюду на Веру смотрели лица, глаза, образы.

Это было её место. Место, созданное с любовью. Храм красоты.

«Как тебе?» – в голове прозвучал голос Олега, и она вспомнила, как много лет назад он привёл её, молодую девчонку, только что закончившую институт, в этот зал. Тут царило запустение. Полукруглые окна в пол, выходящие на главный проспект города, почти не пропускали свет – настолько грязными они были. Когда-то тут располагался ювелирный магазин, потом модный бутик, и вот теперь её муж – как странно звучит это слово – арендовал его, чтобы она открыла тут собственную картинную галерею, создала, как мечтала, пространство, объединяющее талантливых художников и людей, влюблённых в искусство.

Тогда Вера, растерянная, смущённая, ещё не привыкшая к тому, что всё возможно, лишь восхищённо посмотрела на серьёзного и взрослого Олега, обняла его и прошептала: «Здесь великолепно!»

Потом она руководила службой клининга и ремонтной бригадой, заказывала оборудование и освещение, заключала договоры, придумывала первую выставку, занималась рекламой. Через несколько лет, когда стало понятно, что галерея – не просто дорогая игрушка, а вполне самостоятельный бизнес, Вера нашла Альфию и пригласила на работу.

Забеременев, поняла, что наконец счастлива. У неё был муж, работа, скоро появится ребёнок. Чего ещё можно желать? И до сих пор она не могла понять, когда всё пошло не так.

Вера прогуливалась по залу, слушая, как стучат каблуки по недавно вновь отшлифованному и покрытому лаком паркету. Смотрела по сторонам, ласкала взглядом каждый, до мельчайших мазков закомый холст. Этот скоро уедет к покупателю. И вот тот. Этим интересовались несколько раз, и он наверняка тоже покинет галерею. Альфия сумеет найти им достойную замену. Обновит экспозицию. Завяжет новые знакомства. Их дело будет жить.

Дойдя до своего кабинет, Вера не спеша вошла внутрь.

Окинув взглядом любимый стол из массива ясеня, спящий на нём ноутбук, белые кресла, она села на широкий низкий подоконник, на котором часто сидела и смотрела на вечерний город, не торопясь идти домой.

Сегодня она побудет здесь в последний раз. Простится.

Картина Сартакпая, висящая на стене как раз напротив рабочего стола, как она и хотела, будто освещала пространство и в то же время наполняла его тревогой. Вера не знала, что её ждёт. Но это неважно. Главное, что она отправится навстречу с мужем и дочками. И всё наконец закончится.

***

Время перед отъездом текло нелинейно и неравномерно, нарушая законы физики. Совершало скачки в прошлое и будущее, ускорялось и замедлялось, будто по собственной прихоти. Вера составила список задач: раз-два-три, отмечала выполненные плюсиками, и только этот процесс не позволял ей окончательно выпасть из реальности. Но чем меньше оставалось сделать, тем сильнее вибрировал страх внутри грудной клетки.

Оформить дарственную на квартиру с отсрочкой на полгода.

Переписать галерею на Альфию.

Съездить на кладбище к маме.

Собрать самые нужные вещи.

Датой отъезда она выбрала тридцатое мая.

Прощание с подругой вышло бурным и неловким. Она пыталась заговорить, помочь, спасти, вылечить, надавить на больное – всё сразу, но ничего не работало.

Что за дичь ты творишь, спрашивала она. Не лучше ли просто взять отпуск и съездить на море? В конце концов, если уж хочется экстрима, можно купить тур в Антарктиду или поехать волонтёром в Аргентину, спасать детей от лихорадки денге. И почему, почему, чёрт побери, ты не говоришь, куда едешь? Я думала, ты справилась, пережила, по крайней мере, ты в стабильном состоянии. А может, ты попала в секту? Тебя связать, что ли, или в полицию сообщить? Вера, на кого ты меня оставляешь? Зачем мне твоя квартира, у меня своя хорошая, большая. Ни мужа, ни детей. Зачем? Но я знаю, ты вернёшься, покуролесишь, и назад. Лишь бы на пользу. Господи, Вера, мне страшно, так страшно, может, передумаешь?

Послушай, всё будет хорошо, это я тебе говорю, отвечала Вера. Четыре года я медленно умирала. Ты же знаешь, Аля, не жила – умирала. Даже не умирала, а плыла в каком-то безвоздушном пространстве, совершенно одна, как Сандра Буллок в космосе, ну в «Гравитации», помнишь? Я и сейчас не надеюсь выжить, просто хочу попробовать кое-что. Провести эксперимент. Хоть раз послушать собственную интуицию, а не чей-то авторитетный голос.

Вера, Сандра Буллок в итоге выжила благодаря своей силе воле. И вернулась на Землю. А что будет с тобой? Ты же прёшься к чёрту на рога, я боюсь даже представить куда, если это не Антарктида. Одумайся. Давай найдём другого психотерапевта? Самого лучшего? Вер, а может, тебе просто мужик нужен? Настоящий, чтобы ты прям саму себя забыла. Прости, ну прости, я так…

Ты не слышишь меня, Аля, говорила Вера. Ты тоже пытаешься встать на позицию авторитета и уберечь меня от самой себя. Сделать лучше. Я понимаю. Но больше никому не позволю причинять мне благо. Давай обнимемся, и всё. Я пошла. Если что-то пойдёт не так, я вернусь. Стану твоей помощницей, возьмешь?

Ты бессердечная стерва, Вера, ты знаешь об этом, рыдала Альфия.

Обнимая дрожащую подругу и чувствуя, как её слёзы пропитывают блузку на плече, Вера смотрела сухими глазами на стену, покрашенную в благородный серый цвет, и ей казалось, что это серость вот-вот прорвётся яркими красками. Стоит только уехать из постылого города.

***

Накануне решающего дня Вера не чувствовала ничего, кроме нетерпения. Сложив вещи в багажник «Хонды», она легла спать и впервые за четыре года спала крепко и без сновидений.

«Я бессердечная стерва, это точно. Моё сердце давно остановилось. Пусть так и будет. Лучше ничего не чувствовать, чем каждый день испытывать агонию. Аминь».

Выехав до рассвета, Вера гнала машину вперёд, пока навигатор не сообщил о завершении маршрута. Позади остались шестьсот километров трассы и несколько деревень, нанизанных на грунтовую дорогу как редкие бусины на нитку. Наконец она остановилась, вышла из машины и огляделась.

Плавные линии гор, пышные кедры, острые пики елей – всё вокруг утопало в зелени, сливалось в роскошный изумрудно-малахитовый ковёр, а небо было таким пронзительно синим, что у Веры закружилась голова. Горько пахло полынью и влажной землёй. А тишина стояла такая, словно вокруг на сотни и тысячи километров не было ни одного человека, только птицы лениво перекрикивались в ветвях, да отдалённый шум реки таял в воздухе.

– Кажется, мне туда, – произнесла Вера вслух, когда вспомнила о цели своего путешествия.

Влево вела хорошо протоптанная тропинка, а чуть дальше на фоне невысокой горы, поросшей смешанным лесом, виднелись какие-то строения. Вернувшись в машину, Вера крутанула руль и уже через несколько минут добралась до места.

Каракарган оказался заброшенным селом на несколько домов. Среди зарослей крапивы высотой в человеческий рост виднелись потемневшие от времени бревенчатые стены, пустые проёмы окон, обвалившиеся крыши. Здесь давно, несколько десятилетий, никто не жил. И только в самом конце дороги, у подножия горы, Веру встретила изба, спрятанная за черёмуховыми зарослями. Рядом росла старая, покорёженная временем берёза.

Вера передёрнула плечами от внезапно прокатившегося по телу озноба.

Это был тот самый дом с картины Сартакпая.

Она припарковалась у покосившейся ограды и вышла из машины. Тропинка еле виднелась под ногами, но крапива и сухой репейник отступали на полшага, как будто по ней недавно кто-то ходил.

Здесь, на окраине, тишина звучала по-другому. Птицы не пели, реки не было слышно. Воздух душно и вязко застыл в неподвижности. И даже шаги Веры таяли в этом безмолвии, словно она ступала по ковру с высоким ворсом.

Окна, хоть и мутные от грязи, были целыми. Краска на бело-синих резных наличниках местами облупилась, но выглядела слишком свежо для полувековой заброшки. Крыльцо деликатно поскрипывало деревянными ступенями. Дверь легко, с гостеприимным скрипом подалась и распахнула нутро дома навстречу Вере.

Она сразу отметила крепкий дощатый пол, потолок без дыр и плесени, сухие побелённые стены. Пространство разделялось на два помещения: прямо перед Верой – просторная комната, служившая и гостиной, и кухней, а слева располагалась небольшая спальня. В углу притулилась кирпичная печь с трубой, умывальник на стене, цинковое ведро и таз, шкаф с посудой, у окна – круглый стол на трёх ножках, а в спальне обнаружилась металлическая кровать и древний, едва стоящий на ножках платяной шкаф с зеркалом, покрытым разводами.

Вера остановилась посередине комнаты и закрыла глаза, пытаясь понять, что чувствует. Пустота, которая жила в ней последние четыре года, никуда не делась. Но вдруг внутри новым крошечным зёрнышком зародилось что-то похожее на удовлетворение. Как будто этот сумасшедший поступок – послушаться мёртвого старика и уехать неведомо куда – был самым правильным в её жизни.

Она открыла глаза и улыбнулась. Отличное место, чтобы исчезнуть навсегда.

Достав из багажника газовую плиту, продукты и воду, Вера приготовила ужин, поела, выпила чаю и поняла, что не в состоянии даже убрать за собой. Глаза слипались, руки и ноги отказывались двигаться. Она посмотрела на кровать, прикрытую таким древним покрывалом, что, казалось, стоит его коснуться, и оно рассыплется на волокна, и бросила спальник прямо на пол.

Едва прикрыв веки, провалилась в темноту. В этот же миг за окном, сев за гору, погасло солнце.