«Развивается патология. Нарушения в психике. Лечению не подвергается. Изоляция усугубляет ситуацию. Метод лечения – домашний надзор, профилактические витамины. Врач – Вольф Рихтер.»

После переезда Киры в Марию записи прекращаются.

Говорят, есть люди беспристрастные. Говорят, есть без эмоциональные. Холодные, замкнутые, сдержанные. Есть лицедеи. Есть те, кто не умеет скрывать эмоций. Человека наполняет спектр некоторых эмоций, небольшая радуга чувств. Печаль, радость, стыд, страх. Все это составляет поведение. Мировоззрение.

Людям профессий Вольфа нужно не только уметь подавлять эмоции, но и уметь искусственно вызвать их. Но речь не о нем.

Человек может скрыть печаль. Может сдержать смех. Убрать с лица краску стыда (есть и такие умельцы). Но никто не сможет скрыть гнев. Никто не сможет погасить ненависть. Ярость – та же боль. На раздражение тела мы реагируем болью, на раздражение психики – гневом. Это основы. Самым первым чувством в истории человечества был гнев. С него начались все остальные чувства и эмоции. Радость – желтый гнев. Печаль – холодно-синяя ненависть. Испытывать ярость, злиться – значит быть живым.

Однажды, в один из немногих раз нашего общения, отец рассказывал мне, как пишется Музыка. Он говорил:

«Что мы знаем о звуке? Только то, что он двигается со скоростью 343 метра в секунду. Почему ты слышишь свое сердцебиение? Кевин, в каждом из нас играет Музыка. Маленькая, еле заметная мелодия. Тоненький голосок судьбы. В этой мелодии сокрыта тайна человека. Из-за белого шума мы не слышим ее, из-за грязного воздуха городов наши уши глохнут, из-за голосов в голове мы не замечаем самой сути, Кевин. А маленькая, едва различимая от тишины мелодия продолжает звучать. Как думаешь, какую мелодию знают абсолютно все?

Это она и есть. Музыка Жизни и Смерти. Все слышат ее с самого рождения и до самой смерти. Все ее знают. Все знают этот до банальности простой мотив. Но человек, Кевин, не понимает, что с ним говорит сам Бог, сама Вселенная неустанно шепчет в его оглохшие уши.

Но мало услышать такую Музыку. Важно понять ее. Если знаешь, как устроена Музыка, можно управлять людьми. Можно заставить целый город сброситься с крыш. Можно заставить человека поедать собственную плоть. Это сильнее желаний, сильнее воли, логики, да, черт возьми, это самое лучшее, что существовало на свете. Ты понимаешь?»

Конечно, раньше я не понимал. Отец всегда был недосягаем, как свет давно умерших звезд. Наши мировоззрения и рядом не стояли. Он был не от мира сего.

«Всю свою жизнь человек строит так, чтобы, использовав свое тело, разум и время, хоть на секунду приблизится к идеалу. Несбыточные мечтания. Человек тратит жизнь на то, чтобы найти эту мелодию. Музыку, которую знают все. Он вслушивается в каждый звук, ищет беспрестанно. В лихорадке, не здоровый, уставший, ослабший.

Человек всю жизнь пытается написать мелодию жизни и смерти. И каждый раз промахивается. Каждый раз терпит неудачу, а в конце умирает, полный сожалений. Это и есть жизнь. Поиск мелодии, которую запомнишь на всю жизнь.»

Я убежал. Ушел из Люцио. Подальше от Марии. Подальше от Киры. Я просто бежал по дороге на восток. Потом дорога оборвалась, и начались поля. Заросшие бурьяны, опушки. Я бежал под палящим солнцем, весь потный, грязный от прилипшей пыли. Потом был лес, в котором я ободрал все тело ветками. Еще был ручей. Я убежал очень далеко.

В то место, где не было никого. Место, о котором никто не знал. Самое укромное место. Это было огромное поле сахарного тростника (я знал, что это он). Я упал посреди поля, на влажную и сильно пахнущую траву. И уснул. И видел самый длинный сон в своей жизни.

Я был все в том же поле. Но тростник был реже, стал выше, и вообще перестал быть тростником. Это был бамбук. Я ощущал его запах, как каплю концентрата на кончике языка. Не было ни жарко, ни холодно. Не было никак.

Я сидел в маленьком лесу бамбука, на берегу маленькой речки, почти ручья. А на противоположном берегу появлялись образы, миражи. И голоса переполняли мою голову.

– Этот Кевин ни на что не годен. Целыми днями сидит в своей комнате. Хоть бы на улицу вышел, девушку нашел. В семье не без урода.

– Лентяй до мозга костей. Учиться не хочет, работать не хочет. Только просаживает деньги родителей. Бесполезный нахлебник. Поскорей бы избавиться от него.

Да, я убежал из Люцио. Но я не смогу убежать от мыслей. От комплексов. От страха. Мой выход – только смерть.

– Что о себе возомнил этот мальчишка? Умом не вышел, на лицо не красавец, а строит из себя не понятно что. Такой гордый. Неужели все слабаки и трусы такие высокомерные? Выскочка. Сам себе копает яму одиночества.

Самое тяжелое – то, что тебе никто не поможет. Никто не сможет тебя понять, что ты чувствуешь и что думаешь. Тебе могут посочувствовать, могут пожалеть. Но никто не станет решать твои проблемы. Все мы одиноки. Никто никого не понимает. Так зачем мы живем?

– Я бы дружил с ним, если бы он не был таким лжецом. У него нет лица, – сказал Марк-Мирон.

– Я бы хотела с ним общаться. Но он сморит на меня, как на последнюю шлюху. Он буквально дышит ненавистью к девушкам, – сказала Мария.

– Я рад, что ты ушел из дома. Не хотелось выгонять такого бедного мальчика. Мне надоело смотреть каждый день на твое грустное лицо. Думаешь, у тебя одного бывают неудачи? Мужик ты или нет? – сказал Карл и растворился на противоположном берегу.

Я старался думать о другом. Гнал мысли прочь. Но она пришла. Она всегда приходит. На противоположном берегу появилась Кира. Спокойная, строгая. Она смотрела мне в глаза. Я желал, чтобы наше молчание продолжалось. Пока я не проснусь. Я знал, что она скажет, но не хотел, чтобы она это сказала. Кира, походу, видела это. Видела мои мысли. Она рассмеялась. Это был победный смех.

Я знаю, что проиграл. Я влюбился по уши, а она нет. Я проиграл.

Я ждал, сидя на своем берегу. Ждал приговора, ждал кары, ненависти, грязи в лицо. Я ждал, с упавшим сердцем, во власти страха, всем существом трясясь. Как перед лицом Господа Бога и его Судного дня.

– Кевин.

Это оглушило меня. Я смотрел, не отрываясь, в ее глаза.

– Милый Кевин.

Из-за этого я простил ей все на свете. Все обиды прошли. Одно слово выгнало весь яд с моего тела и моего мозга. Я вспомнил, с новой мощной силой, что безумно люблю ее. Мою жестокую Киру.

– Я бы была твоей девушкой. Я бы любила тебя, Кевин. Гуляла бы с тобой под луной. Я бы защищала тебя. Приносила бы радость и уносила бы печаль. Заживляла раны и подставляла руку, если ты устанешь. Я была бы только твоей.

Если бы ты любил меня, а не хотел моего тела.

Если бы хотел защитить, а не сделать больно.

Если бы не боялся потерять, вечно ревнуя и подозревая.

Если бы думал обо мне, как я думаю о тебе.

В ее голосе не было укора. Во взгляде не было злости. Была печаль. Тихая грусть. Она ждала меня, а я не пришел.

Она растворилась в воздухе. Теперь навсегда. Я знал, что больше никогда не увижу ее.

Появилась сестренка. В красном платье. Она не изменилась, столько лет прошло, а я храню ее образ. Я помню ее голос, почему-то взрослый. Она была очень умной девочкой. В груди защемило.

Она умерла. Или погибла. Или исчезла. Она перестала быть, перестала звать меня по имени. Я больше не гуляю с ней, не держу ее маленькую ручку. Я не вижу ее серых глаз. Мы больше не болтаем о всякой ерунде.

Вика, только во сне приходящая ко мне.

Вика, к которой я обращаюсь с молитвой в трудную минуту.

– Я скучаю по тебе, Кевин.

Я тоже очень сильно скучаю по тебе, сестренка.

Появился отец.

– Кевин, сынок.

Я бы хотел расплакаться или закричать, чтобы снять напряжение. Отец жесток, бескомпромиссен. Смотрит в самую суть и говорит только по делу. Наверное, он не любит меня. Наверное, я не его сын.

Подобными мыслями я пытался вызвать в душе чувство ненависти или обиды. Но вся злость разрушалась об спокойствие. Отец спокойно смотрел на меня, и первый раз в жизни его взгляд не был туманным. Он был трезв, абсолютно собран. Темная густая челка, прямой нос, аккуратные очки, впалые щеки. Отец был худой, как и я. Отец страдал, как я, а может и хуже. Он многое повидал в жизни.

– Каждый переживает тяготы в своей жизни. Все люди страдают, Кевин. Все чувствуют тоже, что и ты. Говорить о своих проблемах – это не слабость. Ты можешь плакать, или говорить, есть люди, которые выслушают тебя и поймут.

– Но не ты, отец, – сказал я, – почему тебя постоянно нет, когда ты мне так нужен? Почему твоя помощь – лишь голос в телефонной трубке? Папа, куда ты пропал? Почему, почему ты вечно пропадаешь?

Отец рассмеялся. И улыбнулся. Никогда я не видел этой улыбки. Доброй. Чистосердечной. Он смотрел на меня, как на любимое дитя и улыбался.

– Кевин, я никогда не брошу тебя. Никогда не уйду…

Пред.1 ...3 456 След.

Сахарный тростник

С этой книгой читают

Другие книги автора