Читать книгу: «В клешнях черного краба», страница 2

– Тогаси у тебя в отделе работает?

– Такуми?

– А шут его знает! Поди разбери ваши закорючки. Может, и Такуми.

Это он прикидывается. Японские иероглифы, «кандзи» по-нашему, он знает неплохо. Просто имя Такуми пишется каким-то редким кандзи, который и я только читаю, писать не умею.

– Ну и что Тогаси?

– Вот в академию мне запрос прислал. Требует, пока каникулы летние, провести интенсивный курс русского языка для немуровских полицейских.

Ах, вон оно что! Такуми действительно что-то говорил по этому поводу, но мне в последние недели было совсем не до этого. Я готовил к отсылке в Ниигату бумаги по убийству торговца подержанными машинами, которого его русская жена прирезала и выбросила за борт парома неподалеку от нашего Отару. Да, и Нисио созванивался с Осимой из Немуро, что-то они про русский язык действительно говорили, это я как-то прозевал.

– А-а-а, понятно. Значит, поедем вместе. Ты как сам-то?

– Да ничего. Гришка что-то простыл – мороженого, наверное, объелся. А так все нормально.

– Саша как?

– Лучше всех.

– А Машка?

– Да ничего, учится… Ты сам-то как?

– Да вроде жив-здоров.

– Дзюнко как? Дети?

– Дзюнко нормально. Морио на каникулы к теще с тестем в Йокогаму отправляем, Норико в августе к нам на каникулы приедет. Все как всегда… А что это ты делаешь?

Мой друг Ганин – компьютерный фанатик. Саша постоянно жалуется, что он ползарплаты тратит на какие-то программки, драйвы и прочую дребедень, которой по самую крышу забит наш привокзальный компьютерный монстр «Ёдобаси Камера». Ганин говорит, что жизнь ему без этого не мила и что он будет покупать то, что ему хочется. Вот этот вот темно-серый ноутбук, который сейчас на столике перед ним, он выписал через Интернет из Токио в апреле – радовался, помню, до поросячьего визга.

– Браузю.

– Как это? В поезде?

– Вот видишь? Обычный Интернет.

– Подожди-подожди. Ну питание – это я понимаю, ты мне все уши прожужжал, что у твоего «Гейтвея» самая долгоиграющая батарея. Но как ты с телефонной линией-то без провода связался?

– Темнота ты некультурная! Ты знаешь, меня все-таки японцы поражают: сами же все это вот делаете и ни в чем ни черта не разбираетесь… Через сотовый, естественно!

Тут только я заметил, что у Ганинского ноутбука к крышке на клипе прикреплен телефончик с выдвинутой антенной.

– Ну и что пишут?

– Да вот, фигня какая-то приплыла к Хоккайдо.

По профессиональной привычке надо было прикидываться… чем там? Трубой или проводом? Надо у Ганина спросить, он мне это как-то объяснял.

– Какая фигня?

– А ты что, не слышал?

– Нет.

– Да???

В интонации Ганина проскользнула ирония. Обмануть его не так-то легко. Это он с виду такой простой и доступный, а попытаешься его наколоть – ничего не выйдет. Но попробовать все-таки надо. Хотя зачем – непонятно, новость-то не секретная.

– Ничего не слышал.

– Ага…

– Не веришь?

– Вот если бы ты на ферме работал, я бы тебе поверил.

– А так – нет?

– А так – нет.

Вот такой вот он, мой друг Ганин. За это я его уважаю.

Вообще, с ним легко. Он относится к тому разряду людей, с которыми после длительной разлуки не надо заново налаживать контакт. Сколько бы мы ни виделись, всякий раз при встрече он ведет себя так, как будто мы расстались только вчера. С такими людьми приятно. Кстати, среди моих знакомых японцев таких совсем немного, а из русских – один только Ганин.

– Ну ладно. Только я в Немуро не по этому поводу еду.

– А чего тогда? Русским у меня заниматься?

– Заниматься, но не у тебя. Там один твой соотечественник на берег без разрешения сошел.

– А-а-а… Бывает… У тебя поесть нет ничего? А то я поужинал рано…

– Нет. Сейчас тронемся, и будут еду развозить – купишь себе бэнто.

Я вытащил из кармана на спинке сиденья впереди меню и протянул его Ганину. Пускай поищет что-нибудь для себя, проглот несчастный. Когда он только сыт бывает…

Поезд тронулся – мягко, без звука, так, что начало движения почувствовалось не ушами, а утробой, которая вдруг слегка вдавилась в кресло, напомнив о простых истинах, которые вдалбливают тебе на уроках физики во втором классе средней школы и которые сразу же после этих уроков вылетают из головы. Через несколько секунд освещенная платформа осталась позади, и за окном воцарилась фиолетовая темнота. При взгляде направо теперь я видел только свою желтеющую физиономию и освещенный мерцающим дисплеем голубоватый профиль Ганина. Прозрачное еще минуту назад стекло превратилось в непроницаемое зеркало, и обратная метаморфоза произойдет только с рассветом.

Ганин закончил изучение меню и толкнул меня в бок.

– Попроси у нее для меня вот этот вот бэнто с икрой.

Он ткнул пальцем в фотографию коробочки с рисом, покрытым внушительным слоем красной икры и присыпанным желтой омлетной стружкой вперемешку с тонко наструганным розовым маринованным имбирем.

– Еще пивка пару банок и пакетик миндаля. Только несоленого, а то обопьюсь.

Пребывая в мыслях о так и не освоенной до конца теории относительности, я как-то не обратил внимания на то, что в проходе появилась миловидная девушка в железнодорожной форме стального оттенка. Девушка катила перед собой огромную тележку, набитую снедью. Поужинал я плотно, так что тележка меня не интересовала, но хитрый Ганин сделал заказ, и я должен был его донести до девушки.

– Один «Икура-дон», пакет несоленого миндаля и две… – впрочем, мне тоже 350 граммов холодного пивка не помешают, – нет, три банки «Кирина».

– Вам «Лагер» или «Ити-бан Сибори»? – ласково, но без традиционной для ее профессии приторности поинтересовалась девушка.

В самом деле, «Лагер» или «Ити-бан Сибори»? Я ничего в этом не понимаю и никакой принципиальной разницы между этими двумя «кириновскими» сортами не вижу. Вкус практически одинаковый, те же пять процентов алкоголя, только рисунок на банках разный.

Моему другу оказалось проще:

– Банку «Лагера» и банку «Ити-бана».

Хитрый Ганин! А мне что выбрать? Сколько раз попадал я в такую ситуацию! Проклятая проблема выбора! Был бы один только «Лагер» или один только «Ити-бан»…

– Давайте мне тоже одну банку «Лагера» и одну – «Ити-бана».

– Тогда всего четыре банки? – улыбнулась девушка.

Милая девушка, улыбка у нее не приклеенная, как у той мымры в вокзальной кассе, а натуральная. Это и понятно – от Саппоро только-только отъехали, она еще свеженькая. Посмотрим, что у нее на лице будет к утру, когда она будет потчевать нас перед Кусиро.

– Четыре, да.

– Спасибо за заказ! Две пятьсот пятьдесят с вас.

Кормить и поить Ганина я вот так вот сразу не собирался и повернулся было к нему, чтобы взять с него за рис, орехи и две банки, но тут же наткнулся на три синие тысячные купюры, которые Ганин через меня передавал милой девушке. Она отсчитала сдачу, вручила нам коробку с рисом, присыпанным икрой отнюдь не так обильно, как на фото в меню, запотевшие пивные банки и пакетик с орехами для ненасытного Ганина. Затем она снова мило улыбнулась, обнажив остренькие, выдающиеся вперед клычки.

Красивые зубки. Я люблю, когда клыки у женщин выдаются вперед не только сверху, но и снизу. Гармония должна быть во всем, даже в зубах: два остреньких зубчика сверху и обязательно два таких же снизу. И еще важно, чтобы эти клыки не только выдавались вперед, но еще и были миллиметров на пять длиннее других зубов. Тогда гармония полная и можно говорить об идеале. У разносчицы были именно такие зубки – мне на радость и в отдохновение.

И ушки у нее правильные: широкие, полукруглые сверху и сужающиеся в изюмины мочек книзу, не прижатые к голове, как у ганинской Саши, а кокетливо отведенные в стороны, открывающие истомленному мужскому взору все прелести изящной ушной раковинки.

Она прошла вперед, и я проводил ее взглядом. И ножки у нее в порядке – изогнутые от середины бедер, а не от колена, как обычно у корявых хоккайдских красоток, похожих на питекантропов, ковыляющих на вечно полусогнутых. Этот изгиб я обожаю, в нем есть что-то от тугого самурайского лука и от гибкого – с виду податливого, но на деле весьма упругого – ствола молодой сливы.

– Вампирша кривоногая, – пробурчал ей вслед Ганин.

Вот он всегда так – вечно все опошлит, ничего святого для него нет.

– Чего ворчишь?

– Чего-чего… Орехи-то соленые дала!

– Ладно, грызи какие есть. Я за ней не побегу, я уже не в том возрасте.

– Да?

Иронии Ганину не занимать.

Содержимого двух банок «Кирина» – одного «Лагера» и одного «Ити-бан Сибори» – хватило на десять минут. Ганин тоже быстро расправился с бэнто, который он держал на весу над своим драгоценным «Гэйтвеем», боясь обсыпать его рисом или икрой. Разговор особо не шел, оба мы понимали, что в Немуро наговоримся, так как и без слов было понятно, что по крайней мере воскресенье, а то и полсубботы мы проведем вместе.

Теперь надо было попытаться уснуть. Я пощупал телефон, покоившийся в кармане джинсов, помедитировал с минуту и решил не включать его на ночь – может, удастся хоть пару часов покемарить. Я откинул спинку кресла.

– Спать будешь? – поинтересовался Ганин.

– А ты нет?

– Я в поезде спать не могу. Браузить буду.

– Батарея полетит.

– А у меня две запасные есть.

– Предусмотрительный! А как же ты завтра преподавать-то будешь с недосыпу?

– У меня курсы с понедельника.

– А чего так рано поехал?

– Хочу рыбку половить. Мне твои коллеги из немуровского отделения обещали спиннинг дать.

– А, ну-ну…

Я закрыл глаза и сквозь ткань почувствовал, как пытается достучаться до моего сердца проклятый мобильник (символического пепельного оттенка, кстати!). Зуммер я отключил, но и без звука было понятно, что кто-то настойчиво вновь и вновь набирает мой номер – я к этой гадине привык и все ее повадки изучил досконально. Вот и сейчас едва ощутимая пульсация, которую я прекрасно чувствую своей деликатной кожей, сигнализировала о том, что я кому-то понадобился. Дзюнко звонить не должна – время не то, да и настроение я ей испортил. Шурин перебьется, отец спит давно где-нибудь в баре на плече у какого-нибудь специалиста по Бунину. Если это по работе, то она, как говорит Ганин, не волк и может подождать до утра. Так что включать сотовый я до Немуро не буду – пускай старый лис Нисио думает и говорит обо мне все что угодно. Лучшего зама и через пару-тройку лет преемника он себе все равно не найдет, а хорошим замам надо ночью давать спать, хотя бы два часа.

Последним, что я смог разобрать сквозь накатившую от сегодняшнего обилия пива дрему, было радостное пришептывание Ганина по поводу того, что его любимый «Спартак» размазал какой-то «Реал». Я успел только удивиться, откуда у русской команды такое странное романское название – «Реал». На поиски объяснений этого лингвистическо-спортивного феномена сил у меня уже не было, и я отключился.

Глава 2

Очнулся я от легкого щелчка справа – это Ганин захлопнул свой «Гэйтвей». За окном, как принято выражаться, брезжил рассвет, и по начавшейся среди обитателей нашего вагона легкой суете я сообразил, что мы подъезжаем к Кусиро. Из-за контражура, в котором предстал передо мной Ганин, лицо его казалось еще более серым, чем положено после бессонной ночи. Голос его, однако, натренированный за годы сэнсэйской службы, звучал бодро.

– Ну что? Соснул чуток?

Любит вот он свои затейливые вопросики!

– А?

– Поспал хоть немного, говорю?

– Ага…

Я посмотрел на часы. Было десять минут пятого.

– Подъезжаем, что ли?

– Да… Кофе будешь? Я на твою долю купил.

– Где купил? – удивился я.

Чтобы пойти в тамбур к автоматам, Ганину нужно было перелезть через мои колени, что сделать в условиях наших, мягко выражаясь, сверхкомпактных вагонов невозможно.

– Да Дракула твоя ушастая опять приходила.

– Почему моя?

И как это я ее проглядел – вернее, проспал? Больше теперь ее не увижу.

– А чья же еще? Я же видел, как ты на нее пялился.

– Наблюдательный ты мой… Чего там еще набраузил?

– Да скачал программку одну «гифовские» файлы анимировать. Отличная программка! И главное – халявная.

«Халявная» – значит, бесплатная, это я давно усвоил, но остальной текст был моему проницательному уму недоступен.

– Что делать?

– Тебе правда интересно или ты из вежливости спрашиваешь?

– М-м-м… Ладно, я изменю формулировку: как ты обычно спрашиваешь, для евреев это хорошо?

– Нет, для тебя эта вещь совершенно бесполезна.

– Тогда не объясняй. Давай лучше собираться.

За окнами пошел традиционный для этих забытых всеми синтоистскими, буддистскими и прочими нашими и чужими богами краев пейзаж. С левой стороны до самого горизонта простирались мраморные зеленые луга, залитые сильно разбавленным молоком тумана, за которым с большим трудом можно было различить разбросанные повсюду клубочки безропотных белых овечек, поджидающих своих охотников. С правой мерцал золотисто-розовый океан с редкими шалашиками рыбацких судов.

Кусиро – последний оплот цивилизации по дороге к Немуро. Путешественник, которому втемяшилась в голову идея о том, что, если он не посетит Немуро, его жизнь будет прожита зря, здесь еще может передумать. Здесь есть и аэропорт, и морской вокзал, с которого отправляются паромы в Токио, так что можно плюнуть на этот Немуро и на самолете вернуться в Саппоро или же загрузиться на белый пароход и отправиться покорять столицу. Тот, кто этой возможностью воспользоваться не решается, отрезает себе последние пути к отступлению, ибо в Немуро аэропорта нет (ближайший аэропортик Накасибецу в часе езды на машине), а из порта, благо он рыбный, уплыть можно только на Курилы, если, конечно, есть такое желание у вас или у курильских «братишек» – за ящик пива, а иногда и просто за русское «спасибо». Поэтому в Кусиро я всегда испытываю двойственные чувства камикадзе. С одной стороны, чувствуешь себя героем, бесстрашно переступающим границу между пространством открытых возможностей и клаустрофобным миром, этих возможностей лишенным. С другой – именно здесь становится бесконечно жалко себя. Нет, вся прожитая жизнь перед глазами не пробегает. Это у Ганина в России сорокапятилетние мужики считаются безнадежными стариками, а у нас в Японии мы с ним еще очень даже ничего.

Во рту после пива и казенного ужина было мерзко, но лезть за несессером в баул и идти в туалет чистить зубы не хотелось, так что ганинский кофе был как нельзя кстати. Я открыл теплую банку, сделал несколько глотков, но привычного прилива сил не ощутил. Той дозы кофеина, которая содержится в этом консервированном напитке, мне явно недостаточно. Но привередничать в поезде, сбавившем ход перед Кусиро, было глупо. Надо только не забыть отдать Ганину двести йен или, поскольку заранее известно, что он от них откажется, купить ему на станции «ответную» баночку. Только бы не забыть, а то вот забыл же я проснуться пораньше…

Проходя по вагону и затем через тамбур на платформу, я пытался отыскать давешнюю разносчицу, но ее, разумеется, нигде не было. Ступив затекшими от многочасового сидения ногами на холодный бетон платформы, я вдруг удивился тому, что успел в вагоне испытать чувство зависти к Ганину, который видел девушку последним и даже смог с ней пообщаться. Не скажу, что Ганину в этой жизни везет больше, чем мне, но как-то так получается, что ему везет тогда, когда этого везения мне больше всего хочется для себя. Мне же везет тогда, когда и без внезапно подвалившего счастья можно спокойно прожить, так что зачастую это и везением-то назвать нельзя.

Вокзал в Кусиро – небольшой, зал ожидания – неуютный. Ощущение дискомфорта усилилось еще и оттого, что в пятом часу утра все ларьки и рестораны закрыты, и Ганину, решительно отвергнувшему две мои стойеновые монеты, пришлось довольствоваться дурным кофе из автомата. Мы с ним высказали дежурную критику в адрес железнодорожной компании, берущей в вагоне за банку кофе целых двести йен, хотя в любом городском автомате, как, например, здесь, на вокзале, она стоит только сто двадцать. Ганин кофе выпил залпом – его, как он и предсказывал, после соленого миндаля начала мучить жажда, – и я купил ему еще банку холодной пепси-колы, памятуя о том, что он часто называет себя представителем «нового поколения».

Поезд на Немуро подали через пятнадцать минут, и заполнился он только наполовину. Я сказал Ганину, что хочу досмотреть свои июльские сновидения, и занял свободную пару мест. Ганин сел за мной, тоже развалившись в одиночку на двух креслах. Я откинул разделяющий сиденья подлокотник и расположился полулежа, опершись правым плечом в оконную раму и левой ногой в основание сиденья напротив.

Растянувшись по диагонали, ехать было удобнее, и я опять отдался во власть Морфея, успев, впрочем, почувствовать бьющийся пульс мобильника. Уже сквозь дрему я осознал, что что-то где-то случилось, и, прежде чем отключиться, автоматически проанализировал ситуацию. Если звонят из дома, то там что-то случиться могло только с шурином, известным своим неравнодушием ко всем пахучим жидкостям, способным гореть. Даже если этот поганец перепил, я ему, находясь за полтысячи километров от дома, помочь ничем не могу. Если же это по работе, то здесь тоже без вариантов. Если это Нисио, требующий от меня срочно вернуться в Саппоро, то он умоется, так как за стоп-кран я дергать не буду, а остановок до Немуро не предвидится – я ведь еду на так называемом экспрессе. Если же это звонят из Немуро, то бежать в кабину машиниста и требовать от него гнать без остановок я тоже не собираюсь, тем более что, судя по мультипликационному мельтешению двухэтажных домиков за окном, машинист это делает и без моих приказов.

Приснилась мне – вернее, привиделась, так как сном это жалкое дремотное подобие полноценного ночного отдыха назвать нельзя – все та же девушка-разносчица с ее выдающимися в прямом и переносном смыслах клычками, кокетливо оттопыренными ушками и изящно изогнутыми ножками. Она плавно и призывно несла свои полупрозрачные формы по проходу между кресел по направлению ко мне. И на самом подходе ее эфемерные дымчатые очертания стали вдруг наполняться окрашенной в синий цвет плотью. Эта плоть склонилась надо мной и тревожным баском поинтересовалась:

– Извините, это вы майор Минамото?

Полицейский паренек приходит на вокзал, вскакивает на подножку тормозящего поезда, распихивает пытающихся выйти настырных пассажиров и безошибочно вычисляет высокого чина из Саппоро – значит, последний вариант, значит, в Немуро что-то стряслось. Но торопиться с вопросами – не в моих правилах.

– Да, Минамото – это я. Доброе утро!

– Сержант Сато. Извините, господин майор, доброе утро. У нас ЧП!

Я продрал глаза, выглянул на замершую за окном платформу, оглянулся назад на безмятежно посапывающего Ганина, подумал о том, что его не стоит оставлять вот таким вот беззащитным в вагоне, и потом только удостоил вниманием этого молоденького Сато, который не знает свое саппоровское начальство в лицо.

– Я сейчас, подождите на платформе.

Этот наивный Сато, наверное, думал, что я тут же накинусь на него с расспросами, и его будет распирать от осознания собственной значимости как юного гонца, доставившего седовласому фельдмаршалу важнейшую государственную новость. Наивных надо лечить.

– Помогите-ка мне с баулом, вон с тем, на полке. А я пока вашего сэнсэя разбужу.

Краем глаза приятно наблюдать за тем, как в два счета можно сбить спесь с честолюбивого молодца, начинающего карьеру. По потухшему энтузиазму в глазах Сато было понятно, что все его наполеоновские планы прямо в вагоне проникнуть в сердце саппоровской «шишке» рухнули. Он пропустил меня в проход и со вздохом потянулся за баулом.

Я же подошел к Ганину и тряхнул его за левое плечо.

– Эй, каменщик, вставай! На урок пора!

Ганин вздрогнул, распахнул свои огромные серые глаза – объект воздыханий курсанточек из полицейской академии, – хрустнул кистями и резко подался вперед.

– Что, Немуро уже?

– Нет, Сан-Франциско!

– Если бы… – вздохнул Ганин и стал запихивать кожаный футляр с ноутбуком в свою дорожную сумку.

Мы вышли на платформу, по которой негромко скребли притомившимися от ночных полусидячих бдений ногами невеселые гости славного города Немуро. Сато по-прежнему распирало от значимости той информации, с которой он был послан меня встречать, но его гонор был сбит моей контратакой, и он покорно ожидал первого вопроса. Я же право первого вопроса предоставил Ганину.

– Ты где остановишься?

– Я не знаю пока. Вы куда меня определите? – спросил я Сато.

– Мы вам забронировали номер в отеле «Минато», но нам сначала нужно в управление. У нас ЧП, у нас…

– Ты ведь тоже, наверное, в «Минато» будешь жить? – перебил я вновь оживившегося Сато, обращаясь к Ганину.

В Немуро только три гостиницы, причем две из них – рёканы, то есть, как пишут в глянцевых туристических буклетах, «гостиницы в японском стиле», где приходится спать в общей комнате на полу вповалку с десятком дальнобойщиков или, что не легче, морячками, пережидающими очередной тайфун. «Минато» здесь единственное более или менее приличное место с отдельными номерами «в европейском стиле», если верить тем же буклетам.

– Вы сэнсэя куда определили? – поинтересовался я у растерянного Сато.

– Какого сэнсэя? Я ничего не знаю. Меня капитан Осима за вами послал, чтобы вас встретить и сопроводить в управление. А про сэнсэя я не в курсе.

– Ладно, – сказал я Ганину, – поедешь со мной, в управлении разберемся.

Мы прошли через здание вокзала. У самого выхода, под синим кругом, перечеркнутым красным крестом, нас ждала черно-белая «Тойота» с зажженной «мигалкой» на крыше. За рулем с каменным лицом, обращенным из глубины салона к стеклянным автоматическим дверям вокзала, застыл водитель. По такой чересчур торжественной обстановке стало понятно, что тянуть с докладом Сато больше нельзя, и, усаживаясь на заднее сиденье, я бросил в его направлении:

– Так что у вас тут стряслось?

Мой вопрос застал парня врасплох, поскольку он в этот момент открывал багажник, чтобы запихнуть туда мой баул, который он любезно дотащил от вагона до машины. Одновременно он головой указывал Ганину на место рядом со мной. Ганин его указанию последовал и плюхнулся справа от меня, а вот баул мой до багажника так и не добрался – Сато дернулся в мою сторону и наклонился к еще не закрытой мною левой задней дверце.

– Сегодня ночью убили капитана Грабова.

Кто такой Грабов, я не знал, понятно было только, что он русский, и, судя по дрожащему голосу Сато, не простой русский. Но убийство – это уже не сход на берег без разрешения, это, как шутит мой друг Ганин, «воздушная тревога».

– Вы баульчик-то мой в багажник положите все-таки и садитесь. По дороге расскажете.

Сато наконец-то спрятал мою сумку в багажник, прыгнул на переднее левое сиденье, бросил шоферу «трогай!» и повернулся ко мне. Говорить ему было неудобно, так как я оказался позади него, и получилось так, что весь его доклад был обращен больше к Ганину, нежели ко мне.

Перед тем как начать, Сато, изогнувшись всем телом и вывернув шею практически на сто восемьдесят градусов, вопросительно посмотрел на меня. Взгляд его содержал просьбу о моей санкции на рассказ при не известном Сато иностранце. От Ганина у меня особых секретов по уголовной части нет давно, тем более так получилось, что уже много раз он помогал мне в кое-каких делах. А раз я здесь один, то, может, Ганин будет полезен, как это неоднократно бывало у нас с ним в Саппоро.

– Говорите-говорите, сержант.

Я краем глаза зацепил блеснувшее в серых глазах напрягшегося на мгновение «короля преподавания русской мовы» самодовольство и в очередной раз подивился, сколь тщеславным и себялюбивым может быть современный гуманитарий. В этом Ганин удивительно похож на моего отца. Мало того что оба они занимаются загадочной и невразумительной славянской филологией, так еще и обожают комплименты и реверансы в свой адрес, даже вот такие непрямые и скупые. Я, например, этого напрочь лишен, не свойственно мне все это.

– Вчера, вернее сегодня ночью, в пятнадцать минут первого в ресторане «Кани Уарудо» скончался капитан Грабов, – выпалил Сато. – Произошло это во время дружеского ужина, на котором присутствовала вся команда капитана. Грабов скончался прямо за столом. Налицо все признаки отравления, тем более одним из блюд на ужине была фугу. Смерть наступила фактически мгновенно, поэтому наши эксперты считают, что фугу здесь ни при чем. Ее ели практически все, но умер только капитан. Нам сообщили из Саппоро, что вы должны сегодня приехать разбираться с Елизаровым. Мы пытались сразу ночью сообщить вам об этом по сотовому телефону, но почему-то не могли дозвониться.

Отчитываться перед Сато о том, почему они не смогли дозвониться до меня на мой мобильник, я не собирался, поэтому последнюю часть его выступления оставил без внимания.

– Откуда этот Грабов?

– Из Корсакова. А вы никогда о нем не слышали?

– Да нет, не припомню. Всеми рыбными делами у нас занимается капитан Аояма, я ими не интересуюсь. А что, я должен знать этого Грабова?

– Что вы! Этого Грабова все знают! Это же такая личность… была!

Безмолвный водитель, напоминавший о своем присутствии только тем, что городской пейзаж за окном постоянно менялся, вывел машину на Кусирское шоссе. Мы выехали из квартала Хокуто, въехали в квартал Кова, и впереди слева зазеленел парк Токивадай. Отсюда до управления было две минуты езды, поэтому услышать от Сато подробный рассказ об этом Грабове мне было не суждено.

– Ладно, хорошо. Можете не продолжать, спасибо. Сейчас в управлении ваш капитан Осима мне все расскажет.

Отравления фугу в Японии сейчас явление редкое, но все-таки встречающееся. В год максимум пятнадцать-двадцать кулинарных эстетов-националистов травятся насмерть этой рыбой плюс еще пара-тройка сотен оказываются на больничных койках, где им промывают кишки, а не мешало бы и мозги заодно. Это, конечно, не то, что пятьдесят-шестьдесят лет назад, когда фугу народ косила сотнями, а то и тысячами, но тем не менее. Что люди находят в этой самой фугу, я толком не понимаю, но, когда отец меня угощает, я ее ем и, согласно этикету, имитирую приступы гастрономического счастья. Сам же отваливать такие деньги за эту безвкусную разновидность «русской рулетки» я ни за что не буду, да и Дзюнко меня убьет, если узнает, что я в ресторане заказал себе такое сашими.

Мы доехали до управления, водитель резко крутанул руль влево, въехал во двор и остановился у центрального входа. Из дверей тут же вылетел, видимо, изведшийся в ожидании Осима. Опускаться до открывания моей дверцы он не стал, но к машине все-таки подошел. Я выполз из «Тойоты», Осима отдал мне честь и протянул руку.

Вот оно, русское влияние! Попробуйте протяните для приветствия руку где-нибудь на Кюсю! Да там никто и не знает, что с этой вашей рукой делать – жать, целовать, лизать или еще что. А здесь, на самом востоке Хоккайдо, этой панибратской заразе подвержены все мало-мальски способные на детопроизводство мужики. Но я в эти русские рукопожатия не играю. Ганин, вон, и то давно уже никому руки не подает. Так что руку Осиме я жать не стал. Он смутился, но ненадолго – тертого калача подобные этикетные нюансы из седла не выбивают.

– Доброе утро, господин майор. Как доехали?

– Здравствуйте, капитан! Доехал нормально. Далеко только вот до вас.

– Зато погода постаралась. Сегодня и завтра обещают солнце и плюс двадцать два. Я слышал, в Саппоро за тридцать, да?

– Да, вчера было тридцать три. Кошмар какой-то.

Мы зашли в здание управления. Ганин волочился за нами, и мне надо было что-то с этим делать.

– Извините, капитан, а что нам делать с Ганиным-сэнсэем?

– Ах да, Ганин-сэнсэй… Минамото-сан, вы в курсе наших последних событий?

– Да, Сато-сан в общих чертах обрисовал мне ситуацию.

– Так вот, я боюсь, что курсы придется отменить. Все кадры будут задействованы в расследовании… Давайте сделаем так. Вы, Ганин-сэнсэй, езжайте сейчас в гостиницу – водитель вас отвезет. Отдохните несколько часов, а мы тут с господином майором решим, как нам быть дальше. В зависимости от этого будет ясно, что с вами делать. Хорошо?

– Хорошо, конечно, – буркнул сонный Ганин, который был явно не готов к такому повороту событий.

Он повернулся обратно к дверям, а мы с Осимой поднялись на второй этаж в его кабинет.

Полиция на Хоккайдо, да и во всей Японии, финансируется правительством не очень-то щедро. С техническим оснащением, правда, проблем нет, зарплаты тоже повыше, чем у медсестер и учителей, но вот с помещениями беда. Практически все отделы имеют только по одному большому залу, уставленному столами и оргтехникой. Даже у нас в Саппоро, в новеньком высоченном здании управления полиции Хоккайдо, отдельные кабинеты имеют только четыре высших чина. Нисио, нуждающийся время от времени в изолированности от наших назойливости и любопытства, постоянно ворчит по поводу того, что, дескать, вертолетную площадку на крыше соорудили, а насчет отдельных кабинетов для начальников отделов даже и не почесались.

Так вот, Осима – единственный в нашей системе начальник, имеющий отдельный кабинет. Как получилось, что начальнику полицейского управления микроскопического Немуро отвели отдельный офис, никто не знает, но факт остается фактом – работает он отдельно от своих орлов, что вызывает черную зависть его коллег из Саппоро, Кусиро, Отару, Вакканаи и других хоккайдских городов, в которых имеются проблемы со зваными и незваными гостями из России.

В кабинете Осимы просторно, кроме рабочего стола есть низкий журнальный столик с темно-коричневым диваном и двумя креслами. Осима сел в одно из них, предоставив мне возможность расслабиться на гладкой коже мягкого старомодного дивана, взял со стоявшего тут же подноса чашечку и нажал на крышку пластикового термоса-чайника.

– Чай будете?

– А кофейку нет?

– Сейчас сделаем.

Осима выдавил себе из термоса полчашки зеленого чая, встал, подошел к двери, высунул за нее голову и что-то кому-то сказал. Затем он снова уселся в кресло и начал отчитываться о случившемся.

Его рассказ был прерван только один раз появлением молоденького сержантика женского пола, принесшего мне чашку сносного кофе. Кофе взбодрил меня куда меньше, чем отчет Осимы, заставивший проникнуться мыслью о том, что в понедельник утром в Саппоро я вряд ли вернусь.

Картина складывалась следующая. Покойный Грабов был фигурой, в Немуро хорошо известной. Его траулер с бодрым названием «Пионер Сахалина» в течение последних десяти лет поставлял в город курильского краба и прочие деликатесные морепродукты. Происходило это по давно уже отработанной схеме: краб вылавливался в российских водах нелегально, втайне от пограничников и рыбоохраны, и продавался в Немуро по демпинговым ценам, при этом ни одна из сторон внакладе не оставалась. Русская команда зарабатывала за каждый рейс огромные деньги, а местные закупочные конторы перепродавали ресторанам и магазинам, а также купцам из других районов Хоккайдо и Хонсю контрабандного краба по нашим, то есть сумасшедшим, ценам и имели весьма недурный навар. Местная полиция на эти дела смотрела сквозь пальцы – такое показное безразличие было санкционировано нашим головным управлением.