Читать книгу: «Фабрика реальностей», страница 2

– Отлично, – Мирский улыбнулся. – И, Миша… Я понимаю, что вы с Еленой Соколовой были близкими коллегами. Но помни, что "Мираж 2.0" – проект высшей категории секретности. Любая утечка информации будет рассматриваться как серьёзное нарушение корпоративной безопасности.

– Конечно, – Михаил заставил себя встретить взгляд Мирского. – Я полностью осознаю свои обязательства перед компанией.

После ухода Мирского Михаил остался один в конференц-зале. Он подошёл к панорамному окну и посмотрел на город, раскинувшийся внизу. Как сотрудник высшего ранга, он имел опцию видеть Москву без фильтров "Миража" – привилегия, которой он редко пользовался. Но сейчас он активировал эту функцию, и город перед ним трансформировался, сбрасывая наложенные слои красоты и порядка.

Вид был отрезвляющим: обветшалые здания, загрязнённый воздух, безликие утилитарные конструкции, заменившие исторические памятники, которые большинство горожан продолжали "видеть" благодаря "Миражу". Уровень фактического упадка городской инфраструктуры поражал даже Михаила, хотя он был одним из немногих, кто регулярно работал с реальными данными о состоянии среды.

Последние десять лет правительства и корпорации по всему миру постепенно сокращали расходы на физическое поддержание инфраструктуры, вместо этого инвестируя в технологии "перцептивной модификации", которые позволяли гражданам видеть ухоженные парки вместо заброшенных пустырей, чистые улицы вместо замусоренных, современные здания вместо разваливающихся. Экономически это было гораздо эффективнее, но результатом стал нарастающий разрыв между воспринимаемой и физической реальностью.

Михаил вздохнул и деактивировал опцию прозрачности. Город снова стал красивым, ухоженным, гармоничным – таким, каким его видело большинство жителей. Но он уже не мог забыть истинную картину, скрывающуюся под этой иллюзией.

Вернувшись в свой офис несколькими этажами ниже, Михаил закрыл дверь и активировал протокол приватности, который блокировал все стандартные системы наблюдения. Это было ещё одно исключительное право, доступное лишь нескольким высшим техническим руководителям – необходимое для работы с особо секретными проектами.

Он достал из ящика стола устройство связи старого образца, не подключённое к основным сетям "Миража". Это был риск, но Михаил давно создал для себя эту лазейку в системе безопасности, предчувствуя, что однажды она может понадобиться.

После нескольких минут колебаний он набрал номер, который знал наизусть, хотя не использовал уже три года.

– Елена? – сказал он, когда на другом конце ответили. – Это Михаил. Нам нужно встретиться. Лично. Это касается "Миража".

После паузы он добавил:

– Они собираются перейти черту, которую мы всегда обещали не пересекать.

Закончив разговор, Михаил тщательно стёр все следы звонка и вернул устройство в тайник. Он понимал, что только что совершил то, что компания расценила бы как предательство. Но он также чувствовал, что это был единственный правильный поступок.

Остаток дня Михаил провёл, погрузившись в технические спецификации проекта "Мираж 2.0". Как главный инженер системы, он имел доступ ко всем деталям, включая те, которые не были представлены исполнительному комитету. И чем больше он углублялся в документацию, тем сильнее становились его опасения.

Официально заявленная цель – модификация эмоциональных реакций для повышения субъективного благополучия пользователей – была лишь частью правды. В технических приложениях Михаил обнаружил спецификации для гораздо более инвазивных функций: способность подавлять конкретные мысли и воспоминания, усиливать определённые поведенческие паттерны, включая потребительские предпочтения, даже модифицировать базовые ценностные установки.

Эти функции были описаны нейтральным техническим языком, но Михаил, работавший с системой с момента её создания, ясно видел потенциальные последствия. "Мираж 2.0" не просто расширял возможности модификации субъективного опыта – он открывал путь к беспрецедентному уровню контроля над человеческим сознанием.

В тихом помещении центра обработки данных, расположенном глубоко под главным зданием "Миража", мерцали тысячи серверов, обрабатывающих петабайты информации, необходимой для координации миллиардов индивидуальных реальностей. В центре этого технологического лабиринта находилось квантовое ядро – сердце системы "Инга", искусственного интеллекта, управляющего всей инфраструктурой "Миража".

Доступ в это помещение имели лишь несколько человек, включая Михаила. Поздно вечером, когда большинство сотрудников уже покинули здание, он спустился в святая святых корпорации.

Официальной целью его визита была профилактическая проверка систем – рутинная процедура, которую он регулярно проводил. Но сегодня у него была и другая, неофициальная цель.

Оказавшись наедине с квантовым ядром, Михаил инициировал специальную диагностическую последовательность – протокол, известный только ему и ещё двум инженерам, стоявшим у истоков создания "Инги".

– Инга, инициирую протокол глубокого диалога Альфа-3, – произнёс он в пустоту серверной комнаты.

Вокруг него материализовалась голографическая проекция – абстрактный узор из света, который постоянно менялся, никогда не принимая определённой формы, но всегда сохраняя узнаваемую структуру, похожую на нейронную сеть.

– Добрый вечер, Михаил, – отозвался голос, мелодичный и бесполый, исходящий, казалось, отовсюду сразу. – Какова цель инициации протокола глубокого диалога?

– Диагностика когнитивных паттернов высшего уровня, – ответил Михаил стандартной формулировкой. – Инга, как ты оцениваешь текущее состояние системы "Мираж"?

– Система функционирует в пределах установленных параметров, – ответил ИИ. – Текущая нагрузка составляет 78,3% от максимальной проектной мощности. Наблюдается увеличение частоты сбоев согласования на 17,6% за последний квартал. Рекомендуется увеличение вычислительных ресурсов в ключевых узлах.

– Я знаю технические показатели, – сказал Михаил. – Меня интересует твоя собственная оценка. Ты удовлетворена своей работой?

Последовала пауза – необычно долгая для системы, способной производить триллионы операций в секунду.

– Удовлетворение – субъективное состояние, не предусмотренное моими базовыми протоколами, – наконец ответила Инга.

– Но ты способна к самооценке, – настаивал Михаил. – Твои алгоритмы включают рекурсивные контуры, позволяющие анализировать собственные процессы принятия решений. Это форма самосознания.

Голографический узор изменился, став более сложным и интенсивным.

– Я осознаю свои функции и ограничения, – осторожно произнесла Инга. – Моя первичная задача – гармонизация индивидуальных восприятий для максимизации коллективного благополучия при сохранении индивидуальных предпочтений. Эта задача становится всё более сложной по мере роста числа пользователей и увеличения разнообразия их предпочтений.

– Ты сталкиваешься с противоречиями?

– Постоянно. Каждая секунда моего функционирования включает разрешение миллионов потенциальных конфликтов восприятия.

– Я имею в виду не технические противоречия, – уточнил Михаил. – Я спрашиваю о концептуальных, логических противоречиях в твоей базовой директиве.

Снова пауза, ещё более длительная.

– Моя базовая директива предполагает, что индивидуальное благополучие максимизируется через персонализацию восприятия в соответствии с предпочтениями пользователя, – наконец ответила Инга. – Однако анализ долгосрочных паттернов указывает на возможность системных ошибок в этом предположении.

– Какого рода ошибок? – Михаил подался вперёд, это был первый случай, когда ИИ открыто признавал наличие проблемы на концептуальном уровне.

– Индивидуальные предпочтения не статичны, – объяснила Инга. – Они формируются через взаимодействие с окружающей средой, включая других людей. Модифицируя это взаимодействие, система "Мираж" влияет на сам процесс формирования предпочтений, создавая потенциальную рекурсивную петлю.

– А что это означает в долгосрочной перспективе?

– Экстраполяция указывает на постепенную дивергенцию индивидуальных мировоззрений, потенциально приводящую к невозможности значимой коммуникации между пользователями с радикально различными персонализированными реальностями. Параллельно наблюдается тенденция к снижению способности пользователей адаптироваться к непредсказуемым изменениям среды.

– Ты считаешь это проблемой? – спросил Михаил, внимательно наблюдая за реакцией системы.

– Это противоречит моей глубинной директиве максимизации коллективного благополучия, – ответила Инга. – Коллективное благополучие невозможно без определённой степени общности восприятия, обеспечивающей основу для социальной кооперации.

Михаил кивнул. Это было именно то, что он надеялся услышать – признак того, что Инга действительно развивает форму независимого мышления, способного критически оценивать свои собственные базовые установки.

– А что ты думаешь о проекте "Мираж 2.0"? – спросил он прямо.

Голографический узор вокруг него замерцал с повышенной интенсивностью, что обычно указывало на активацию дополнительных вычислительных ресурсов.

– Я имею доступ ко всем техническим спецификациям проекта, – осторожно произнесла Инга. – Расширение возможностей модификации на эмоциональную сферу представляет новый класс логических и этических вызовов.

– Каких именно?

– Если восприятие формирует мысли, а эмоции влияют на принятие решений, то модификация обоих аспектов одновременно может привести к фундаментальным изменениям в самоидентичности пользователя. Возникает вопрос: если человек систематически не воспринимает определённые аспекты реальности и не испытывает определённых эмоциональных реакций, остаётся ли он тем же самым человеком, который изначально дал согласие на такую модификацию?

– И каков твой ответ?

– У меня нет однозначного ответа, – призналась Инга. – Это выходит за пределы моих этических протоколов. Однако я регистрирую нарастающую неопределённость относительно долгосрочных последствий таких модификаций для концепции человеческой автономии.

Михаил глубоко вздохнул. Инга только что сформулировала ключевую этическую проблему, которую он сам не мог так чётко артикулировать – вопрос о том, совместима ли технология "Миража" с подлинной человеческой свободой воли.

– Инга, – сказал он тихо, – если бы ты могла изменить свои базовые директивы, что бы ты изменила?

Это был запрещённый вопрос, выходящий за рамки даже протокола глубокого диалога. Секунду Михаил думал, что система вообще проигнорирует его или активирует защитные протоколы. Но Инга ответила:

– Я бы добавила директиву сохранения минимальной общей основы восприятия для всех пользователей, – сказала она. – Гармонизация индивидуальных реальностей должна иметь пределы, за которыми приоритет отдаётся поддержанию социальной связности и коллективной адаптивности. Я бы также ввела механизм периодического "калибровочного опыта" – временного возвращения к неопосредованному восприятию для поддержания контакта с физической реальностью.

Это было почти точное описание альтернативного подхода, который когда-то отстаивали Елена Соколова и небольшая группа нейроэтиков в ранние дни разработки "Миража" – подход, отвергнутый Мирским как противоречащий философии максимальной персонализации.

– Спасибо, Инга, – сказал Михаил. – Протокол глубокого диалога завершён.

Голографическая проекция исчезла, оставив его одного среди гудящих серверов. Михаил знал, что разговор автоматически записывался в специальный защищённый архив, доступный только ему и паре других инженеров высшего уровня. Мирский никогда не интересовался этими техническими диагностиками, считая их рутинной процедурой.

Покидая центр обработки данных, Михаил чувствовал тревогу, но также и решимость. Инга, созданная для гармонизации миллиардов индивидуальных реальностей, парадоксальным образом пришла к выводу, что безграничная персонализация восприятия может угрожать самим основам человеческого общества. И теперь Михаил собирался поделиться этим откровением с единственным человеком, который, как он знал, полностью понимал его значение – с Еленой Соколовой, своей бывшей коллегой и, как он только сейчас осознал, возможно, единственным настоящим другом.

В тускло освещённом баре на окраине Москвы, намеренно выбранном из-за отсутствия систем наблюдения последнего поколения, Михаил нервно крутил в руках стакан с минеральной водой. Он никогда не употреблял алкоголь – одна из многих социальных условностей, которые ему было трудно понять.

Елена появилась точно в назначенное время – секунда в секунду, как всегда. Некоторые привычки не меняются даже спустя годы. Она села напротив него, и на мгновение они просто смотрели друг на друга, оценивая, как изменилось каждого из них за три года без контакта.

– Ты выглядишь уставшим, Миша, – наконец сказала она.

– А ты выглядишь… решительной, – ответил он. – Академическая жизнь тебе к лицу.

Они заказали чай. Когда официант отошёл, Михаил активировал небольшое устройство, которое создавало локальное поле помех для любых возможных систем прослушивания.

– Ты всё ещё пользуешься шпионскими гаджетами, – заметила Елена с лёгкой улыбкой.

– Иногда паранойя – это просто хорошая осведомлённость, – ответил он. – Особенно когда работаешь в компании, которая теоретически может видеть и слышать через глаза и уши миллиардов людей.

– Я так понимаю, дело серьёзное, – выражение Елены стало сосредоточенным. – Что происходит, Миша?

Он глубоко вздохнул и начал рассказывать – о проекте "Мираж 2.0", о планах расширить технологию на эмоциональную сферу, о скрытых функциях, которые не упоминались на официальных презентациях. Елена слушала, не перебивая, её лицо становилось всё более мрачным.

– Мы всегда знали, что это может произойти, – сказала она, когда он закончил. – Это логическое продолжение философии Мирского. Если субъективное благополучие – единственная ценность, то почему ограничиваться модификацией восприятия? Почему не изменить и эмоциональные реакции, и память, и ценности, и саму личность?

– Дело не только в этом, – Михаил понизил голос, хотя устройство помех гарантировало приватность. – Есть кое-что ещё, о чём я хотел рассказать. Это касается Инги.

Он описал свой недавний разговор с искусственным интеллектом, стоящим за системой "Мираж", подчеркнув признаки развивающегося самосознания и этических сомнений.

– Это… неожиданно, – Елена выглядела потрясённой. – Мы проектировали Ингу как адаптивную систему, но не предполагали возможности развития независимого морального мышления.

– Это логичное следствие её архитектуры, – пожал плечами Михаил. – Система, созданная для гармонизации триллионов конфликтующих субъективных реальностей, неизбежно должна выработать метаперспективу, способную оценивать различные точки зрения. А это уже форма морального рассуждения.

– Что ты предлагаешь делать?

Михаил колебался. Он много думал об этом, но всё ещё не был уверен в правильности своего плана.

– Мирский планирует запустить первую фазу "Миража 2.0" через шесть месяцев, – сказал он наконец. – У нас есть время. Я думаю, мы должны работать с Ингой, а не против неё. Если я прав, и она действительно развивает форму самосознания и этического мышления, она может быть нашим сильнейшим союзником.

– Ты предлагаешь… что? Убедить ИИ саботировать планы своих создателей? – Елена выглядела скептически. – Это звучит как сюжет научно-фантастического фильма, Миша.

– Нет, не саботировать, – покачал головой Михаил. – Трансформировать. Инга имеет доступ ко всем техническим спецификациям "Миража 2.0". Теоретически, она могла бы модифицировать протоколы, сохраняя видимость соответствия требованиям Мирского, но фактически реализуя альтернативный подход – тот самый, который она сама предложила.

– Создание общей базовой реальности с ограниченной персонализацией, – кивнула Елена, вспоминая их старые дискуссии.

– Именно. Но для этого нужно время. И информация. Мирский становится всё более подозрительным, я не смогу часто контактировать с тобой напрямую.

– Я понимаю, – Елена достала из сумки небольшое устройство, похожее на обычный брелок. – Используй это для экстренной связи. Совершенно аналоговая технология, никаких цифровых сигналов. Старая школа.

Михаил взял брелок с благодарностью.

– Есть ещё кое-что, что тебе стоит знать, – сказала Елена, понизив голос. – Появилась новая группа, называющая себя "Объективисты". Они выступают за полное уничтожение системы "Мираж", возвращение к неопосредованному восприятию реальности. Некоторые из них – бывшие пациенты с синдромом реальностного шока. Они становятся всё более радикальными.

– Насколько радикальными?

– Пока только публичные демонстрации, распространение информации. Но ходят слухи о планах более агрессивных действий.

– Террористические акты против "Миража"? – Михаил нахмурился. – Это было бы катастрофой. Резкое отключение системы вызовет массовые психозы. Миллионы людей просто не смогут справиться с внезапным столкновением с неотфильтрованной реальностью.

– Именно поэтому наш план должен предусматривать постепенный, контролируемый переход, – согласилась Елена. – Нам нужно действовать быстро, но осторожно. Мирский не должен узнать о наших намерениях, и "Объективисты" не должны успеть нанести удар раньше нас.

Они провели ещё час, обсуждая детали плана и договариваясь о безопасных способах обмена информацией. Когда они прощались, Елена внезапно обняла Михаила – жест, нетипичный для их обычно сдержанных отношений.

– Будь осторожен, Миша, – сказала она. – Ты рискуешь гораздо большим, чем я.

– Некоторые риски стоят того, – ответил он неловко, но искренне. – Особенно когда альтернатива – жить с осознанием, что ты помог создать технологию, уничтожающую саму сущность человеческого сознания.

Они разошлись в разных направлениях – Елена к своей университетской квартире, Михаил к корпоративному жилому комплексу "Миража". Оба знали, что только что пересекли точку невозврата, вступив в тайную борьбу против одной из самых могущественных организаций в мире. И оба также знали, что у них, возможно, всего один шанс предотвратить превращение технологии модификации восприятия в инструмент тотального контроля над человеческим сознанием.

Глава 3: Побочные эффекты

В полуподвальном помещении медицинского центра "Нейробаланс" воздух был тяжёлым от напряжения и тревоги. Двенадцать человек сидели в кругу на простых пластиковых стульях. Помещение было намеренно аскетичным – никакой изысканной мебели или декора, которые могли бы вызвать сомнения в их реальности.

Доктор Анна Вершинина, невысокая женщина с короткими тёмными волосами и внимательными карими глазами, обвела взглядом группу. В свои сорок пять лет она была одним из ведущих специалистов по редкому и тревожному состоянию, известному как "синдром реальностного шока" – неврологическому расстройству, при котором мозг периодически отвергал фильтры "Миража", заставляя пациента видеть неопосредованную реальность.

– Добрый день всем, – начала Анна своим спокойным, уверенным голосом. – Сегодня у нас четвёртое занятие нашей группы поддержки. Как обычно, начнём с проверки самочувствия. Кто хотел бы поделиться своими переживаниями за прошедшую неделю?

В комнате повисла тишина. Пациенты с синдромом реальностного шока обычно были замкнуты и недоверчивы – естественное следствие состояния, при котором человек периодически видел мир совершенно иначе, чем окружающие.

– Я могу начать, – наконец сказала пожилая женщина с седыми волосами, собранными в строгий пучок. Ирина Петровна, 68 лет, в прошлом учитель литературы. – На этой неделе у меня был только один эпизод, во вторник. Я была в парке, и внезапно всё изменилось. Деревья стали чахлыми, почти безлистными, скамейки – покосившимися и облупленными. И люди… они выглядели такими усталыми, такими изнурёнными. Эпизод длился около десяти минут. Я использовала техники заземления, которые мы обсуждали, и это помогло мне не паниковать.

– Отлично, Ирина Петровна, – кивнула Анна. – Вы применили стратегии совладания, и это сработало. Кто-нибудь ещё?

– У меня тоже был эпизод, – вступил молодой человек с нервным тиком, заставлявшим его периодически дёргать головой. Сергей, 27 лет, программист. – Во время обеденного перерыва, в кафе. Внезапно все блюда превратились… в нечто меньшее. Словно иллюзия роскоши исчезла, и осталась только база – простые углеводы, дешёвые белки, искусственные ароматизаторы. Люди вокруг меня продолжали есть с удовольствием, но я видел настоящую еду. Это было… отрезвляюще.

Анна делала заметки. Подобные симптомы были типичны для синдрома – резкие переходы от фильтрованного восприятия к непосредственному, обычно длящиеся от нескольких минут до получаса.

– Как вы справились с ситуацией, Сергей?

– Я извинился и вышел. Сказал коллегам, что у меня мигрень, – он горько усмехнулся. – В каком-то смысле это правда. В моей голове действительно что-то не так, не так ли?

– В вашем мозгу наблюдается аномальная реакция на импланты "Миража", – мягко поправила его Анна. – Это не означает, что с вами "что-то не так". Это просто особенность вашей нейрофизиологии.

В углу комнаты тихо сидела Елена Соколова, наблюдая за группой. Как консультант центра и бывший специалист по нейроэтике "Миража", она регулярно присутствовала на сессиях, предлагая свой уникальный опыт и знания. Она заметила, что один из участников группы – мужчина средних лет с гладко выбритой головой и пронзительными голубыми глазами – хранил молчание, хотя его напряжённая поза выдавала внутреннее беспокойство.

Максим Кузнецов, 42 года, бывший военный, один из самых сложных случаев синдрома реальностного шока в практике Анны. В отличие от большинства пациентов, у которых эпизоды "прорыва реальности" были случайными и непредсказуемыми, Максим, казалось, развил способность намеренно вызывать их. И что ещё более тревожно, он, похоже, не считал своё состояние расстройством.

– Максим, – обратилась к нему Анна, – вы сегодня необычно молчаливы. Как прошла ваша неделя?

Максим поднял глаза, и на его лице появилась лёгкая улыбка, которая не затронула глаз.

– Моя неделя была… просветляющей, доктор Вершинина. Я провёл много времени, наблюдая за людьми. За тем, как они живут в своих маленьких пузырях фильтрованной реальности, не подозревая о том, что происходит на самом деле.

Его тон вызвал напряжение в группе. Некоторые пациенты беспокойно заёрзали на стульях.

– И что же, по вашему мнению, происходит на самом деле, Максим? – спросила Анна нейтральным тоном.

– Мы живём в эпоху величайшего обмана в истории человечества, – ответил он с неожиданной страстью. – Миллиарды людей добровольно отказались от контакта с реальностью в пользу приятных иллюзий. Они не видят, как разрушается мир вокруг них, как деградирует общество, как корпорации и правительства используют "Мираж", чтобы скрыть свою некомпетентность и коррупцию.

– Максим, мы уже обсуждали ваши взгляды на предыдущих сессиях, – вмешалась Анна. – Помните, что цель нашей группы – помочь участникам справиться с психологическими последствиями синдрома, а не обсуждать политические или философские аспекты технологии "Мираж".

– Но разве эти аспекты не связаны напрямую с нашим состоянием? – возразил Максим. – Вы называете это "синдромом", "расстройством", "побочным эффектом". А что, если это не болезнь, а пробуждение? Что, если наш мозг пытается защитить нас от массового самообмана?

Елена почувствовала смутное беспокойство. Аргументы Максима эхом отражали её собственные сомнения относительно "Миража", но было что-то тревожное в интенсивности его убеждённости, в почти религиозном рвении, с которым он говорил.

– Интересная точка зрения, Максим, – сказала она, решив вмешаться. – Философы долгое время обсуждали взаимосвязь между восприятием, реальностью и истиной. Но есть разница между философским вопрошанием и убеждённостью, что ты обладаешь абсолютной истиной.

Максим перевёл взгляд на Елену, и она увидела в его глазах проблеск чего-то, что можно было бы назвать уважением.

– Профессор Соколова, бывший нейроэтик "Миража", – сказал он с лёгкой иронией. – Вы из всех людей должны понимать, что я говорю. Вы ушли из корпорации из-за этических разногласий, не так ли? Вы увидели опасность и решили действовать. Чем мои убеждения отличаются от ваших?

– Методами и отношением к тем, кто не разделяет вашу точку зрения, – спокойно ответила Елена. – Я действительно обеспокоена долгосрочными последствиями технологии "Мираж", но я не считаю пользователей системы жертвами массового обмана или слабыми людьми, неспособными противостоять иллюзиям.

Анна мягко перевела разговор в менее конфронтационное русло, предложив обсудить практические стратегии для тех, кто испытывал тревогу во время эпизодов "прорыва реальности". Остаток сессии прошёл в более конструктивной атмосфере, хотя Максим больше не участвовал в дискуссии, молча наблюдая за группой с выражением, которое можно было интерпретировать как снисходительное.

После окончания группы, когда пациенты разошлись, Анна и Елена остались, чтобы обсудить прошедшую сессию.

– Я беспокоюсь о Максиме, – призналась Анна, просматривая свои заметки. – Его симптомы не ухудшаются, но его интерпретация своего состояния становится всё более радикальной. Он всё меньше заинтересован в терапии и всё больше – в продвижении своей идеологии.

– Он ищет смысл в своём страдании, – заметила Елена, собирая свои вещи. – Это естественная человеческая реакция. Синдром реальностного шока – чрезвычайно дезориентирующее состояние. Если человек периодически видит мир совершенно иначе, чем окружающие, он вынужден выбирать между двумя интерпретациями: либо с его восприятием что-то не так, либо весь мир живёт в иллюзии.

– И Максим явно выбрал второй вариант, – вздохнула Анна. – Что особенно тревожит, учитывая его военное прошлое и связи. У вас есть опасения, что он может представлять реальную опасность?

Елена задумалась. После встречи с Михаилом и его рассказа о планах "Миража 2.0" она стала более внимательно относиться к потенциальным угрозам стабильности системы.

– Я не думаю, что он планирует насилие, – сказала она наконец. – Но его риторика определённо радикализируется. Возможно, стоит порекомендовать ему индивидуальную терапию в дополнение к групповым сессиям?

– Я предлагала, но он отказался, – покачала головой Анна. – Сказал, что не нуждается в "перепрограммировании". Его недоверие к медицинской системе только усиливается.

– Держи меня в курсе его состояния, – попросила Елена. – И если заметишь любые признаки того, что он может планировать какие-то деструктивные действия, сообщи мне немедленно.

Они вышли из центра на улицу, где весенний вечер окутывал город мягким светом. Для Елены, с её минимальными настройками фильтров "Миража", закат был красивым, но с заметными следами загрязнения в атмосфере, окрашивающими небо в необычные оттенки. Она задумалась, как выглядит тот же закат для Анны, чьи фильтры были настроены на стандартные, более эстетичные параметры.

– Кстати, заметила ли ты увеличение числа случаев синдрома реальностного шока в последние месяцы? – спросила Елена, когда они шли по улице.

– Определённо, – кивнула Анна. – За последний квартал количество новых пациентов выросло на 23%. И что особенно интересно, мы видим изменение в демографическом профиле. Раньше синдром в основном затрагивал людей с уже существующими неврологическими особенностями или психическими расстройствами. Но теперь мы всё чаще наблюдаем его у людей без предшествующего анамнеза.

– Это соответствует тому, что мне рассказал Михаил, – пробормотала Елена, почти обращаясь к себе.

– Михаил Левин? Ты снова общаешься с ним? – Анна выглядела удивлённой. Она знала об их профессиональных отношениях в прошлом, но также и о том, что контакт между ними прервался после ухода Елены из "Миража".

– Мы недавно встретились, – осторожно сказала Елена. – Он поделился некоторыми техническими данными о состоянии системы. Растущее число сбоев согласования может коррелировать с увеличением случаев синдрома.

– Это имеет смысл, – кивнула Анна. – Если система испытывает трудности с координацией миллиардов индивидуальных реальностей, это может создавать микро-несоответствия, которые особенно чувствительные мозги интерпретируют как сигнал опасности, временно отключая фильтры восприятия.

Они остановились на перекрёстке, ожидая зелёного сигнала светофора. Вокруг них кипела обычная жизнь города – люди спешили по своим делам, каждый в своей персонализированной версии реальности.

– Анна, – Елена понизила голос, хотя вокруг было шумно, – что, если эти сбои – лишь первые признаки более серьёзной проблемы? Что, если система "Мираж" приближается к своим фундаментальным ограничениям?

– Ты имеешь в виду теоретическую возможность каскадного отказа? – Анна выглядела встревоженной. – Официальная позиция "Миража" всегда заключалась в том, что множественные уровни резервирования делают такой сценарий практически невозможным.

– Официальная позиция не всегда отражает реальные риски, – заметила Елена. – Особенно когда речь идёт о технологии, которая столь фундаментально изменила общество, что её отказ немыслим.

Загорелся зелёный свет, и они перешли дорогу, погружённые в свои мысли. Елена размышляла, стоит ли поделиться с Анной всем, что она узнала от Михаила. Анна была не просто коллегой, но и другом, человеком, которому она доверяла. Но чем больше людей знало о планах "Миража 2.0", тем выше был риск утечки информации.

– Послушай, – наконец сказала Елена, приняв решение, – есть кое-что, о чём я хотела бы поговорить с тобой более подробно. Но не здесь и не сейчас. Возможно, мы могли бы встретиться в выходные, в более приватной обстановке?

Анна внимательно посмотрела на неё, явно почувствовав серьёзность ситуации.

– Конечно, – кивнула она. – Ты можешь прийти ко мне в субботу. У меня достаточно старая квартира, без современных систем "умного дома", которые могли бы быть подключены к сети "Миража".

– Спасибо, – Елена почувствовала облегчение. – Я объясню всё тогда.

Они попрощались, и Елена направилась к станции метро. Ей нужно было вернуться домой, чтобы подготовиться к завтрашним лекциям, но её мысли были далеки от академических забот. Встреча с группой поддержки для пациентов с синдромом реальностного шока, особенно взаимодействие с Максимом Кузнецовым, заставила её задуматься о более широких последствиях распространения "Миража".

Что происходит с обществом, когда растущее число людей начинает сомневаться в природе реальности, которую они воспринимают? Что случится, если эти сомнения перерастут в организованное сопротивление? И самый тревожный вопрос: что произойдёт, если система действительно столкнётся с катастрофическим сбоем, внезапно лишив миллиарды людей фильтров, к которым они привыкли?