Самые интересные истории 19 века

Как мы видели, Марсильи выразил самую бурную благодарность Арлингтону, что не предполагает использования холода. Арлингтон сказал жалобщикам, что Марсильи был "чужим шпионом", но каким именно – голландским, испанским или даже французским – он не объясняет. Поэтому Чарльз дал Марсильи денег, чтобы он уехала. Ему никогда не доверяли ничего, кроме изгнания цареубийц из Швейцарии. Чарльз приказал Арлингтону написать письмо с благодарностью Бальтазару за его добрые услуги.

Эти объяснения Арлингтона не совпадают с сообщениями Марсильи, которые он получил в начале своего расследования. В них ничего не говорится о вывозе цареубийц Карла I из Швейцарии. Статья целиком посвящена тому, чтобы вовлечь протестантские кантоны в антифранцузский союз с Англией, Голландией, Испанией и даже Швецией. С другой стороны, признанное письмо Арлингтона к Бальтазару, переданное Марсильи, может быть "поручением", которым Марсильи хвастался. Во всяком случае, 2 июня Карл дал Кольберу, французскому послу, аудиенцию, выгнав из зала даже герцога Йоркского. Затем он повторил Кольберу уже цитированные объяснения Арлингтона, и Арлингтон в отдельном интервью подтвердил слова Чарльза. Так Кольбер писал Людовику (3 июня 1669 года), но в тот же день де Лиону: "я надеюсь, что вы извлекете из Марсильи много пользы для службы королю. Мне показалось, что милорд д'Арлингтон был обеспокоен этим [en avait de l'inquitetude]. . . . Здесь, в Англии, есть некто Мартин (Юстас Даугер), который был камердинером этого негодяя и оставил его недовольным.– Тогда Кольбер предлагает допросить Мартина, который, возможно, много знает, и отправить его во Францию. 10 июня Кольбер пишет Луи, что он ожидает увидеть Мартина³⁰.

24 июня Кольбер написал Людовику о разговоре с Карлом. Совершенно очевидно, что доказательства заговора Марсильи об убийстве были скудны или вообще отсутствовали, хотя Кольбер утверждал, что Марсильи обсуждал этот вопрос с испанскими министрами. Чарльз знал, что у него было много разговоров с Изолой, испанским послом. Тем временем вплоть до 1 июля Кольбер пытался убедить камердинера Марсильи отправиться во Францию, но тот, как мы уже видели, отказался. Однако невезучий парень кивками и завуалированными словами дал понять, что знает очень много. Но не обещанием безопасности и награды можно было заставить камердинера вернуться во Францию. "Я мог бы попросить короля выдать мне Мартина, камердинера Марсильи", – заключает Кольбер и всеми правдами и неправдами добивается, как мы уже видели, выдачи несчастного. В постскриптуме Кольбер говорит, что слышал о казни Марсильи.

К 19 июля, как мы видели в предыдущем очерке, Лувуа приказал Сен-Марсу ожидать в Пиньероле из Дюнкерка пленника высшей политической важности, охраняемого с величайшей секретностью, но все же камердинера. Этот камердинер, должно быть, Мартин, которого теперь зовут Эсташ Даугер, и его тайна может быть связана только с Марсильи. Возможно, это было что-то о переговорах Арлингтона через Марсильи, поскольку компрометирующие Карла II объяснения Арлингтона иностранному комитету были, безусловно, неполными и неискренними. Он, если не Чарльз, был более глубоко увлечен Марсильи, чем осмеливался сообщить. Но сам Марсильи признался, что не знает, за что его казнят.

Казнен он был при обстоятельствах поистине отвратительных. Первич 5 июня писал неназванному корреспонденту в Англии: "у них есть все его бумаги, которые много говорят о тройственном союзе, но я не знаю, могут ли они законно повесить его за это, будучи натурализованным в Голландии и взятым в привилегированной стране " (Швейцария). Монтегю (Париж, 22 июня 1669 года) пишет Арлингтону, что Марсильи должен умереть, как было решено, за "изнасилование, которое он ранее совершил в Нисмесе", и после казни, 26 июня, он заявляет, что, будучи сломанным на колесе, Марсильи "все еще настаивал, что он ни в чем не виновен и не знал, почему его казнили".

Как и Эсташ Даугер, Марсильи утверждал, что не знает своей собственной тайны. Обвинение в изнасиловании, совершенном давным-давно в Нисмесе, было явно сфабриковано, чтобы скрыть истинную причину необычайной мстительности, с которой его преследовали, незаконно захватили и варварски убили. Простое протестантское беспокойство с его стороны едва ли может служить объяснением. Очевидно, не было никаких доказательств обвинения в заговоре с целью убийства Людовика XIV, в которые Кольбер, по-видимому, верил в Англии. Даже если французское правительство считало его одновременно агентом Карла II и потенциальным убийцей Людовика XIV, это вряд ли объясняет ту напряженную секретность, с которой его камердинер Эсташ Даугер всегда был окружен. Может быть, Марсильи знал о тайном договоре, и именно от него Арлингтон впервые узнал о королевском заговоре? Если бы это было так, Марсильи, вероятно, раскрыл бы эту тайну в интересах протестантов. Мы совершенно сбиты с толку.

Во всяком случае, Фрэнсис Вернон, пишущий из Парижа Уильямсону (?) (19/25 июня 1669 года), дал ужасный отчет о смерти Марсильи (о письме см. Примечание V). Осколком стекла (как мы узнаем из другого источника) Марсильи в тюрьме нанес себе страшную рану, вероятно, надеясь умереть от потери крови. Они опалили его раскаленным железом и поспешили казнить. Он был сломан на колесе и умирал два часа (22 июня). Вопреки обычаю, к нему на эшафот привели протестантского проповедника. Он пришел крайне неохотно, ожидая оскорбления, но фанатичная толпа не произнесла ни одной насмешки. Он взошел на эшафот, и вокруг воцарилась великая тишина, Марсильи лежал обнаженный, растянувшись на Андреевском кресте. Он казался полумертвым, голова его безвольно висела, "как у поникшего теленка". Чтобы приветствовать служителя своей веры, он поднялся, к всеобщему удивлению, и заговорил громко и ясно. Он полностью отрицал свою причастность к заговору с целью убийства Луи. Остальное можно прочитать в оригинале письма.

Так погиб Ру де Марсильи; история хозяина не проливает никакого света на тайну слуги. Эта тайна в течение многих лет вызывала сильнейшее беспокойство Людовика XIV и Лувуа. Сам Сен-Марс не должен вмешиваться в это дело. Но что мог знать Даугер? Что там был заговор против жизни короля? Но таковы были публичные разговоры Парижа. Если бы Даугер обладал преступным знанием, он мог бы поплатиться за это жизнью; зачем держать его тайным узником? Знал ли он, что Карл II был виновен в двойных сделках в 1668-1669 годах? Вероятно, Карл сделал какие-то предложения швейцарцам, закрыв глаза на свои личные отношения с Людовиком XIV, но даже в этом случае, как этот факт мог преследовать Людовика XIV подобно призраку? Мы оставляем загадку гораздо более мрачной, чем она есть, но мы видим веские причины, по которым дипломаты должны были бы роптать о крестовом походе против жестокого и разбойничьего правительства, которое посылало солдат похищать в соседних государствах людей, не знавших своего собственного преступления.

Мне кажется вполне вероятным, что Король и Лувуа просто глупо и жестоко нервничали из-за того, что мог знать Даугер. Сен-Марс, когда он предложил использовать Даугера в качестве тюремного камердинера, явно не разделял трепетных тревог Людовика XIV и его министра, тревог, которые с течением времени становились все острее. Однако "у солдата есть только его приказы", и Сен-Марс выполнял их с мельчайшей точностью, принимая такие неслыханные меры предосторожности, что, камердинер стал легендой Франции.

Подлинные документы по делу Ру де Марсильи

³¹

.

I. письмо Монса. П. дю Мулен Арлингтону.

Париж, май 1669 года.

Мой господин,

С тех пор как г-н де Рувиньи в последний раз был в Англии и по полученным им сведениям этот король имел очень большое желание захватить, если бы это было возможно, Ру де Марсильи, и несколько человек были посланы для его поимки в Англию, Голландию, Фландрию и Франш-Компт; среди прочих один Ла Гранж, освобожденный от охраны, находился довольно долго в Голландии с пятьюдесятью гвардейцами, рассеянными по разным местам и кварталам, но все они потерпели неудачу, и король посоветовал это сделать господину де Тюренну, который послал нескольких своих подчиненных и офицеров разыскать этого человека и попытаться вернуть его живым. Эти люди после четырехмесячных поисков нашли его наконец в Швейцарии и, схватив Уэйта, когда он выходил из дома монсеньора Бальтазара (хорошо знакомого командира), забрали его и доставили в Жекс, прежде чем их успели перехватить и спасти его. Это было сделано только по приказу господина де Тюренна, но как только они вошли во французские владения, они получили все полномочия и указания от этого двора, чтобы доставить его сюда. Те, кто его похитил, говорят, что не нашли никаких бумаг при нем, но что он просил их написать монсеньору Бальтазару, чтобы тот позаботился о его бумагах и прислал ему поручение, которое он получил из Англии, и письмо, написанное на этот счет, было подписано заключенным, и вместо того, чтобы послать его, как они обещали, они привезли его сюда вместе с собой. Все они единодушно сообщают, что он постоянно утверждал, что был послан королем Великой Британии и действовал по его поручению, так что общий разговор здесь, в Тауне, сводится к тому, что один из агентов короля Англии находится в Бастилии; хотя при дворе они притворяются, что ничего об этом не знают, и хотят, чтобы весь мир думал, будто они убеждены, что он не имеет никакого отношения к Его Величеству. Ваша Светлость, была новость о том, как обрадовался Король приезду этого пленника и как Фарр выразил свою благодарность главному лицу, работавшему с ним, открыто заявив, что этот человек давно уже замышлял заговор против его жизни, и он согласился на это, сударь, опасаясь Милорда Амбра. В прошлую пятницу в Сен-Жермене его спросили, было ли это причиной его приезда, и сказали, что он не думает, что будет говорить за человека, который пытался убить короля. То же самое донесение было до сих пор у всех на устах, но теперь его начинают обсуждать при дворе, и господин де Рувиньи убедил бы меня еще вчера, если бы у них не было таких мыслей. По правде говоря, я склонен думать, что теперь они начинают стыдиться этого; и мне сообщили из очень хорошего источника, что господин де Лиони, который с тех пор признался, что не может найти никаких оснований для этого притворного покушения на жизнь Короля, и что в целом он был убежден, что этого человека гораздо лучше оставить в покое, чем арестовывать, и действительно он смотрел на то, что он сделал, как на невоздержанность плохо устроенного ума. И чтобы убедить вашу светлость, что они здесь раздражены и озабочены тем, что может быть причиной всего этого, секретарь г-на де Тюренна был в последний день послан к нескольким министрам иностранных дел, чтобы расспросить их и узнать, что они думают об этом насилии, совершенном во владениях суверена и после чего один из них сказал ему, что подобные действия приведут Европу к необходимости вступить в крестовый поход против них, как прежде против неверных. Если бы я осмелился ознакомить вашу светлость с мнением всех присутствующих здесь государственных министров и других незаинтересованных лиц относительно того, владеет ли его величество этим человеком или отрекся от него, но не зная ни подробностей его дела, ни оснований, на которых может основываться его обвинение, я воздержусь от вступления в эту беседу. . . .

Вашей светлости и т. д.

П. дю Мулен³².

Я не осмеливаюсь размышлять относительно монсеньора Ру Марсильи, потому что не знаю, замешан ли в этом король, мой господин, или нет; кроме того, он человек, как мне говорили здесь многие достойные люди, который признался, что он решил убить французского короля в тот или иной момент, и я думаю, что такие люди так же опасны для одного короля, как и для другого: его привозят в Бастилию, но я думаю, что вряд ли против него могут быть выдвинуты обвинения и вынесен приговор о смертной казни. В этом дворе царит великая радость от того, что его схватили, и как мне сказали, совершенно конфиденциально, за его голову давали сто тысяч крон; французский посол в Англии вызвал его к себе, и он сообщил, что он нанят королем и послан моим господином в Швейцарию, чтобы втянуть швейцарцев в тройную Лигу. Он усугубляет дело настолько, насколько это возможно, чтобы мой господин больше ценил свою собственную службу, и они удивляются, что король, мой господин, должен был обвинить или оправдать человека, который имел столь низменный замысел против личности Короля, я много говорил об этом с месье, но я положительно сказал, что он не имеет никакого отношения к моему королю. Однако, милорд, мне нечего не оставалось делать, как не вмешиваться в дела, которые мне были так чужды. . . .

Этот Ру Марсильи – великое творение семьи Б. Д’Изола, и это заставляет их здесь ненавидеть его еще больше. Испанский резидент был очень серьезно настроен, чтобы сделать что-то от имени Марсильи, но я решительно отказался³³.

Ру де Марсильи прибыл сюда, когда Ваше Величество заключили союз с Голландией для заключения мира между двумя коронами и когда было вполне вероятно, что оппозиция этому миру будет на стороне Франции.

Было слышно, как Марсильи рассказывал о проделках Лонге, но ни одного предложения, сделанного ему или им самим.

Вскоре мир был заключен, и Марсильи еще яснее сказал, что он им больше не нужен. Ему дали небольшую сумму денег, чтобы он вернулся, как он сказал в Швейцарию. Он пожелал, чтобы его Мати возобновил свое влияние на кантоны, на что ему ответили, что его Мати не вступит с ними ни в какие сделки, пока они не выгонят цареубийц из своей страны, он должен был это сделать. Через семь или восемь месяцев после того, как он получил какой-то намек отсюда, он возвращается сюда, но был так холодно использован, что мне пожаловались на то, что я недостаточно хорошо использовал столь важного человека. Я ответил, что не вижу никакой пользы от него королю, потому что у него нет никакого кредита в Швейцарии, и вообще я думаю, что он ничего не стоит для нас, но прежде всего потому, что я знаю, что по многим обстоятельствам он был шпионом другого человека и поэтому его величество не должен платить ему. Несмотря на это, его матушка, движимая состраданием, приказала ему дать немного денег, чтобы увезти его отсюда, и чтобы я написала господину Бальтазару, поблагодарив его от имени Короля за добрые услуги, которые он оказал, содействуя хорошему взаимопониманию между его матушкой и кантонами, и пожелала, чтобы он продолжал их.

На этого человека всегда смотрели как на вспыльчивого и нескромного, с ним общались и слушали его, но никогда не доверяя ему ничего, кроме его собственных предложенных и нежелательных попыток получить цареубийц, высланных из Швейцарии.

Письмо У. Первича³⁴

Париж, 5 июня, 1669.

Уважаемый Сэр,

Ру Марсильи благоразумно заявил, что у него есть кое-какие важные сведения, но они должны быть адресованы самому королю, так как это может быть средством отсрочить его процесс и, как он надеется, заступничество может быть сделано за него; но люди говорят о нем так по-разному, что я не могу сказать, может ли он принадлежать какому-либо принцу; Швейцарцы действительно имеют самое большое основание отказываться от него. У них есть все его бумаги, которые говорят многое о тройственном союзе; если у них нет другого предлога повесить его, то я не знаю, могут ли они сделать это законно, поскольку он был принят в Голландии и взят в привилегированную страну. . . .

В. Франс Вернон к (г-ну Вильямсону)³⁵.

Париж, 19/25 июня, 1669.

Уважаемый Сэр,

Мой последний доклад от 26-го был настолько коротким и резким, что я боюсь, что вы можете выклевать из него немного информации.

Я действительно собирался написать что-нибудь о Марсильи, но тогда у меня не было на это времени. В моем письме к милорду Арлингтону я пишу, что в пятницу 21 заключенный нанес себе рану, но его план был сорван Рувиньи, об этом писали в газете. Он надеялся, что потеря крови унесет его из этого мира раньше, чем состоится казнь. Когда начальник Бастилии увидел кровь, он подумал, что это ранение от камня. Однако начальник не доверял ему и посмотрел, какую рану он нанес. Поэтому они осмотрели его и послали весточку в Сен-Жермен, чтобы ускорить казнь. В субботу около часа ночи его привезли на эшафот перед Шастелетом и привязали к Андреевскому кресту все это время он изображал умирающего и едва шевелился, и казался почти бездыханным и обморочным. Генерал-лейтенант настаивал, чтобы он исповедался, и там же был доктор из Сорбонны, который был советником Кастелета, чтобы увещевать преступника отрешиться от всего, что мог он сделать. Но он, казалось, ничего не замечал и лежал, тяжело дыша.

Тогда лейтенант Криминель подумал о том, что единственный способ заставить его заговорить – это обратиться к за помощью к священнику. Но священникам запрещено приходить к осужденным публично, а только для того, чтобы утешить их наедине, прежде чем они выйдут из тюрьмы, поэтому священник отказывался прийти, пока не прислали гвардейца, который, если бы он отказался во второй раз, привел бы его силой. Когда он пришел, то обнаружил огромную толпу людей. Все уступили дорогу, ни одно слово не ранит так сильно, как насмешливое. Он взошел на эшафот, и вокруг воцарилась полная тишина. Он нашел подсудимого лежащим связанным, распростертым на кресте Святого Андрея, обнаженным и готовым к казни. Священник сказал ему, что за ним послали, чтобы увещевать его умереть терпеливо и по-христиански. И тут же все они были удивлены, увидев, как подсудимый поднял голову, свесив ее набок, как поникший теленок, и заговорил так же громко и ясно, как священник, которому он сказал с веселым видом, что рад его видеть, что ему не нужно задавать вопросов, что он будет вести себя, как христианин, и также терпеливо. Затем священник подошел и произнес несколько мест из Священного Писания, чтобы ободрить приговоренного, которые тот слушал с большим вниманием. Впоследствии они стали упоминать о некоторых вещах, которые заставили его раскаяться, и тогда появился повод открыть ужасное преступление – покушение на личность Короля. Подсудимый сказал, что не знает, что он имеет в виду. Со своей стороны, у него никогда не было злого умысла против личности Короля.

Лейтенант Криминель все это время стоял позади Месье Дейли и прислушивался ко всем, а потом попросил монсеньора Дейли спросить подсудимого, не говорил ли он, что есть еще 10 Равиллаков, кроме него, что он будет заниматься делами короля. Он запротестовал, он никогда не говорил таких слов, а если и говорил, то никогда не помнил, а если и говорил, то без злого умысла. Затем Месье Дейли повернулся к народу и произнес речь в защиту тех, кто исповедовал религию. На этом все закончилось. Священник ушел. Он простоял в общей сложности около часа, и сразу же, как только он ушел, они подошли к подсудимому, нанесли ему одиннадцать ударов прутом и уложили на колесе. Он умирал уже два часа. Все о монсеньоре Дейли я слышал из его собственных уст, потому что ходил к нему прислуживать, потому что ему доложили, что он сказал что-то о короле Англии, но он ничего не мог мне сказать. Был рапорт, что он должен сказать, что уходя из Шастелета герцог Йоркский нанес ему большой вред. Швейцарцы, как они говорят, негодовали по поводу его [Марсильи] захвата и ошиблись только на 1/2 часа, чтобы схватить их, что предало его [монаха], за которым они послали. Когда он был на колесе, было слышно, как он говорит Le Roy est grand tyrant, Le Roy me traitte d'un facon fort barbare. Все что вы читали о клятвах и предсмертном гневе ложно, все клятвы, которые он употреблял, были только заверениями монсеньору Дейли, что он был ложно обвинен как предатель Короля

ФРАНС. ВЕРНОН.

Посол Монтегю Арлингтону³⁶.

Париж, 22 июня, 1669.

Мой господин,

Лейтенант Криминель довольно далеко продвинулся с Ле Ру Марсильи. Преступление, которое они ему вменяют – изнасилование, которое он прежде совершил в Нисмесе, так что он, видя лишь малую надежду на спасение своей жизни, послал весточку королю, что если тот простит его, то он сможет открыть ему вещи, которые будут волновать его больше и будут иметь для него большее значение, чем его гибель.

Тот же тому же

Париж, 26 июня, 1969

Мой господин,

Я слышал, что Марсильи должен был сломаться на колесе, и тогда я приказал одному из моих слуг написать об этом мистеру Уильямсону, так что, полагаю, вы уже слышали об этом: они ускорили его казнь, опасаясь, что он умрет от раны, которую причинил себе накануне; они послали к нему священника, когда он был на эшафоте, чтобы узнать, сознается ли он в чем-нибудь, но он все еще настаивал, что ни в чем не виноват и не знает, за что его казнили. . . .