Расцвет и закат Сицилийского королевства. Нормандцы в Сицилии. 1130-1194

Ободренные своими успехами – хотя, возможно, немного разочарованные тем, что их лишили законного дня, отпущенного на разграбление города, – войска Генриха продолжили путь через горы в Апулию, соединившись с Лотарем в Бари как раз вовремя, чтобы принять участие в благодарственном молебне на Троицу. Императору в самом деле было за что благодарить Господа. Его путешествие по полуострову прошло более гладко, нежели у его зятя. Равенна его приветствовала. Анкона сопротивлялась, но поплатилась за это. Жестокость Лотаря по отношению к ней послужила предупреждением для других, и многие местные бароны предложили императору свою службу, а часто и материальную помощь. Города были настроены враждебно, хотя, зная судьбу Анконы, проявляли угрюмую покорность, но в сельской местности большинство баронов вполне добровольно перешли на сторону императора.

За апулийской границей Лотарь не встретил никакого сопротивления, пока не достиг Монте-Гаргано. Там старый замок Роберта Гвискара Монте-Сан-Анджело^[11] держался три дня против Конрада Гогенштауфена и сдался, только когда Лотарь прибыл с основной армией из Сипонто и сумел взять его штурмом. Неизвестный саксонский анналист, который оставил нам наиболее детальное описание всей кампании, рассказывает, что Лотарь затем спустился в пещерную часовню, где началась нормандская эпопея, и «смиренно поклонился благословенному архангелу Михаилу». Его смирение, однако, не помешало ему украсть из часовни сокровища – золото и серебро, драгоценные камни и облачения, подаренные герцогом Далматинским за несколько лет до этого. Оно также не смягчило его сердце по отношению к тем, кто ему противостоял, а позже попал в его руки. Увечья, отрезание частей тела и вырывание ноздрей были для императора в порядке вещей; и он внушал такой ужас, что, когда он возвращался назад через те же земли, люди разбегались при его приближении.

К счастью для Апулии, Лотарь спешил и не хотел тратить время на длительные осады, пока с ним была только половина армии. Города, которые, подобно Трое или Барлетте, сопротивлялись твердо и с воодушевлением, он просто оставлял в покое: они могли подождать, пока прибудет его зять. В Трани, однако, ситуация сложилась иначе. Как только император подошел к городу, жители восстали против сицилийского гарнизона – он, вероятно, состоял большей частью из сарацин, которые не пользовались любовью в Италии, – и разрушили цитадель. Сицилийский флот, посланный на помощь гарнизону, был разбит. Дорога на Бари оказалась открыта.

Неудивительно, что германские воины, собравшиеся в церкви Святого Николая в Бари на Троицу^[12], чтобы прослушать благодарственный молебен, проведенный самим папой, пребывали в радостном и приподнятом настроении. Столь благословенным был этот час, что, по свидетельству саксонского анналиста, присутствовавшие видели во время службы большую золотую корону, опускавшуюся с небес на церковь; над ней парил голубь, в то время как в ней раскачивалась дымящаяся кадильница с двумя горящими свечами. Это неуклюжее видение было несколько преждевременным, поскольку сицилийский гарнизон еще удерживал цитадель; прошел еще месяц, прежде чем он наконец сдался. Но в общем у императора имелись причины радоваться. Он и герцог Генрих продемонстрировали могущество империи по всей южной Италии; они встретились и привели свои армии практически без потерь в назначенное время в назначенное место; и, хотя из-за недостатка времени им приходилось в некоторых случаях идти на компромиссы, они ни разу не потерпели поражения. Сицилиец – они никогда не называли его королем – терпел неудачу за неудачей. Его вассалы, включая членов его собственной семьи, предали его; то же сделали и несколько его городов. Гарнизоны сдавались без борьбы, могучий флот обратился в бегство. Его главный враг Роберт Капуанский вернул себе власть и все свои владения. И ни разу с тех пор, как началась кампания, Рожер не отважился посмотреть в лицо врагу. Он, оказывается, был не только узурпатором, но и трусом.

Так, наверное, думал Лотарь, однако все было не столь просто. Рожер оставался на Сицилии, не предпринимая никаких попыток остановить продвижение императора, поскольку он знал, что император слишком силен, чтобы с ним драться, и поэтому он должен следовать своему старому принципу и избегать открытых столкновений. На Рожера работал только один фактор, но жизненно важный – время. Лотарь мог зайти сколь угодно далеко, хоть до Мессинского пролива, где, в этом Рожер не сомневался, он сумеет его сдержать; но рано или поздно император повернет назад, как многие армии захватчиков до него, из-за болезней, непереносимой летней жары Апулии или из-за необходимости добраться до Альп прежде, чем первые снегопады сделают перевалы непроходимыми. Оставалась теоретическая возможность, что старый император решит зимовать в Италии и продолжать кампанию в следующем году; но это казалось маловероятным. Армия заставит его вернуться, и он сам не захочет надолго оставлять свой трон пустым. Определенно, ни одна предыдущая имперская экспедиция не отважилась задержаться в Италии на два года, а прошлый опыт свидетельствовал, что, хотя подобные экспедиции могли иметь значительный успех на короткое время, достигнутые ими результаты редко сохранялись долго после того, как войска уходили. Сейчас единственный разумный способ действий состоял в том, чтобы поощрять врага, заставляя его продвигаться как можно дальше и растрачивать свои силы.

И еще одного полезного результата можно было добиться даже на этой стадии дипломатическим путем. Беды Рожера проистекали по большей части из того, что два самых могучих противника, император и папа, объединились против него. Если бы только удалось их развести, какое-то урегулирование стало бы возможным. Итак – согласно саксонскому анналисту – Рожер отправил гонца к Лотарю с мирными предложениями; если император остановится и признает его королем, он, со своей стороны, поделит королевство на две части. Он сам будет по-прежнему править на Сицилии, а континентальные владения передаст своему сыну, который впредь будет их держать как имперский фьеф. В дополнение он выплатит Лотарю солидную контрибуцию и пришлет второго сына в заложники.

Предложение было вполне в духе Рожера. Оно выглядело разумно и хитро, а кроме того, подтверждало имперские притязания на южную Италию, о которых нормандцы не вспоминали девяносто лет – с тех пор, как Дрого де Отвиль получил подтверждение своих прав от императора Генриха II (см. «Нормандцы в Сицилии»). На практике, правда, оно означало гораздо меньше, чем на словах; Рожер уже отдал сыновьям континентальные фьефы и явно надеялся со временем возложить на них полностью правление на континенте. Формальный сюзеренитет империи, который в теории существовал всегда, реально не будет иметь никакого значения, как только император благополучно окажется за Альпами. Тем не менее речь шла о важной политической уступке; а тот факт, что Рожер предлагал в заложники своего сына, удостоверял его искренность. Если бы Лотарь исходил только из собственных интересов, он по здравом размышлении принял бы предложенные условия, которые, хотя и давали ему меньше, чем он рассчитывал получить, укрепляли империю и казались вполне исполнимыми.

К сожалению, имелся еще папа Иннокентий, который желал только одного – немедленно и навсегда изгнать Анаклета из Рима. Это был важный вопрос, и нарочитое молчание Рожера по этому поводу представляется загадкой.

Действительно ли он верил, что может склонить Лотаря к сепаратному миру и заставить его отправиться назад в Германию, не предприняв никаких действий против антипапы? Или ради заключения мира он был готов предоставить Анаклета его судьбе и ожидал следующего тура переговоров, чтобы открыто заявить об этом? Ни одно из предположений не кажется правдоподобным. Рожер был слишком реалистичным государственным деятелем, чтобы рассчитывать на первый вариант, и слишком трезвомыслящим союзником, чтобы обдумывать второй. Но есть третье объяснение, которое гораздо лучше согласуется с тем, что мы знаем о характере Рожера и о последующих событиях. Рожер вовсе не собирался заключать соглашение с императором – его цель состояла в том, чтобы предложить Лотарю самое соблазнительное соглашение из всех, какие Рожер мог принять без ущерба для себя и единственным препятствием к которому являлись проблемы папства, породив таким образом дополнительные сложности в отношениях между императором и папой.

А эти отношения с каждым днем ухудшались. Иннокентий в принципе был симпатичным человеком. Хотя он происходил из древнего и благородного римского рода – Папарески, – его современники, в частности епископ Арнульф из Лизьё, пишут о его простоте и спокойной скромности его манер. Он никогда не повышал голоса, который, как мы знаем, был тихим и приятным. Его частная жизнь была безупречна. До того как он стал папой, он не имел врагов, и даже впоследствии никто не выдвинул против него никаких серьезных обвинений. Однако за этой довольно бесцветной наружностью скрывалось врожденное упрямство, которое, особенно когда папу поддерживал святой Бернар, заставляло его отвергать любые компромиссы. Иннокентий твердо решил получить признание и кафедру в Риме до того, как умрет, но ему было уже около семидесяти, и времени оставалось все меньше. Между тем имперская армия большую часть года, проведенного в Италии, игнорировала или отвергала его настояния. Воины тешили себя дешевыми триумфами в отдаленных уголках полуострова, а он, Иннокентий, ни на шаг не приблизился к престолу святого Петра.

Мы можем вообразить себе папу, спокойно, но настойчиво говорившего о своих желаниях с Лотарем, когда они встретились в Бари; и его слова безусловно придавали дополнительную живость историям, которые император уже слышал от своего зятя, о поведении Иннокентия в Витербо, Монте-Кассино и других местах. Но эти личные и политические различия были сами по себе только отражением общего недовольства, ощущавшегося теперь в имперском лагере. Холодность, давно существовавшая в отношениях между германской армией и папской свитой, переросла в открытую вражду. В какой-то степени она могла проистекать из естественной антипатии между тевтонами и латинами или между воинами и духовенством; но имелись и другие, непосредственные причины. Климат Бари – болотистый и тяжелый, лето здесь беспощадно; малярия стала настоящим бичом; и за месяц, который имперские войска вынуждены были провести осаждая цитадель, – с прошлой зимы они не оставались так долго на одном месте – они утратили уверенность и боевой дух. Они внезапно осознали со всей ясностью, сколь бессмысленно и безнадежно воевать против врага, который отказывается выходить на битву. Для того чтобы принудить Рожера к сражению, им понадобится пройти еще несколько сотен миль в прямо противоположном направлении через варварскую и все более враждебную страну и предпринять морской переход – краткий, но в данных обстоятельствах сложный и опасный. На все это уйдет год по меньшей мере, а они уже десять месяцев не были дома и не виделись со своими семьями. И ради чего? Чтобы компания высокомерных, постоянно жалующихся итальянцев могла водвориться в Риме – еще двух сотнях миль и опять не по пути, – где их явно не ждали и где уже имелся вполне приемлемый папа.

Если Лотарь действительно предполагал пойти через Калабрию на Сицилию – а далеко не ясно, что это было так, – новые настроения в армии быстро его разубедили. Феодальный закон строго ограничивал срок службы вассала сеньору, и даже император не мог заставить своих людей оставаться на службе дольше против их воли. После капитуляции гарнизона Бари – чью стойкость Лотарь покарал, повесив многих защитников цитадели на виселицах вокруг города и сбросив остальных в море, – он отказался от дальнейшего продвижения вдоль побережья. Достигнув Трани, император повернул и направился в глубь страны, возможно рассчитывая на то, что воздух Апеннин остудит недовольство его армии.

Этого не произошло. Не помогли даже захват Мельфи, первой крепости Отвилей в Италии, и истребление трех сотен ее защитников. К тому времени имперский лагерь был наводнен приспешниками Рожера, которые разжигали недовольство и подкрепляли свои слова свободной раздачей сицилийского золота. Они преуспели настолько, что сумели, пока армия еще стояла в Мельфи, подговорить нескольких воинов напасть на папу и его кардиналов и хладнокровно их убить. Лотарь услышал о нападении как раз вовремя; он вскочил на коня, помчался к папской палатке и ухитрился навести порядок, прежде чем случилось непоправимое. Рассерженные и обиженные рыцари в очередной раз последовали за Лотарем в горы.

В Ладжопезоле император прервал поход. Две недели его армия отдыхала; а тем временем Лотарь в присутствии аббата Райнальда и делегации из Монте-Кассино вел переговоры о статусе монастыря и его взаимоотношениях с империей и папством. Подробный рассказ об этих событиях – даже если бы нам удалось отделить правду от лжи в удручающе недостоверной хронике монастырского библиотекаря Петра Дьякона – не представляет для нас особого интереса; но выводы достаточно ясны. Райнальд и его братия обязались подчиняться «папе Иннокентию и всем его законно избранным преемникам» и «отвергать и проклинать все расколы и ереси», а особенно «сына Петра Леони и Рожера с Сицилии и всех, кто за ними следует». Только после этого монахи, босые, приблизились к Иннокентию и были возвращены с поцелуем мира в лоно церкви.

Сам Лотарь, у которого имелись свои соображения по поводу имперского статуса монастыря, наверное, был не так доволен исходом этого дела, как Иннокентий. Но он не мог рисковать открытым разрывом с папой и, возможно, хотел как-то загладить инцидент в Мельфи. Кроме того, к нему пришли вести о гораздо более интересных событиях. Пизанский флот из ста кораблей появился у берегов Кампании; Исхия, Сорренто и Амальфи сдались. Пизанцы затем хотели освободить Неаполь, но сицилийская блокада оказалась слишком прочной для них, поэтому они направились на юг и атаковали Салерно, континентальную столицу Рожера.

Стремясь поддержать пизанцев – а также, как можно подозревать, находиться в гуще событий на случай дальнейших быстрых побед, – император поспешно послал герцога Генриха и Райнульфа Алифанского с тысячей рыцарей к Салерно. Они прибыли и обнаружили, что город уже осажден Робертом Капуанским, с чьей помощью они без труда сумели перекрыть все подходы к Салерно с наземной стороны. Тем временем пизанцы, захватившие весь амальфийский флот примерно из трехсот кораблей, получили подкрепление – еще восемьдесят судов – из Генуи. У их противников-сицилийцев имелось всего сорок кораблей, стоявших в гавани Салерно. Осада Неаполя, продолжавшаяся два года, была снята, чтобы высвободить все людские ресурсы и корабли для защиты столицы; но при таком численном превосходстве врага надежд у защитников было мало, и они об этом знали.

Даже теперь, когда его итальянское королевство оказалось захвачено и самой его столице грозила опасность, Рожер бездействовал. Его поведение могло показаться трусостью, но реально это был единственно возможный путь. Отплыть из Палермо во главе новой армии сарацин значило проявить героизм, но не государственную мудрость; этот поход закончился бы неминуемым поражением, от которого Рожер, даже если бы уцелел сам, никогда бы не смог оправиться. Итак, король остался на Сицилии, предоставив оборону Салерно своему наместнику – англичанину Роберту из Селби.

Роберт был первым в длинной череде своих соотечественников, которые на протяжении столетия отправлялись на юг, чтобы служить королям Сицилии. Мы ничего не знаем о его жизни до этого момента, но за годы, проведенные под южным солнцем, он, очевидно, прошел долгий путь, чтобы спустя десять лет заслужить репутацию, позволившую английскому историку Джону из Хексхема описывать его как «самого влиятельного из друзей короля, человека очень богатого и осыпанного почестями». Он был назначен наместником Кампании всего за несколько месяцев до описываемых нами событий и полностью оправдал доверие короля. Салерно все это несчастное лето твердо хранил верность своему суверену. Городской гарнизон из четырехсот рыцарей не утратил присутствия духа, воины и горожане вместе были полны решимости защищаться и три недели боролись яростно и мужественно.

Затем 8 августа оставшаяся часть императорской армии появилась из-за гор на востоке во главе с самим императором. Лотарь изначально намеревался предоставить осаду своему зятю; но лето подходило к концу, и неожиданная стойкость горожан заставила императора переменить свое решение. Дальнейшие события показали его правоту. Для салернцев прибытие Лотаря означало две вещи: во-первых, при таком подкреплении у них уже не оставалось надежды продержаться до зимы, когда, как они рассчитывали, германцы уйдут; во-вторых, быстро сдавшись императору и одновременно попросив об имперском покровительстве, они могли спасти город от грабежей и мародерства пизанцев. Это мнение, исключительно разумное, Роберт Селбийский полностью разделял. Собрав старейшин города, он заявил им об этом. Сам он, как представитель короля во всей провинции, конечно, не мог принимать участия ни в какой капитуляции; речь шла только о Салерно. Тем не менее он посоветовал горожанам, не теряя времени, отправить депутацию в имперский лагерь, чтобы просить мира и защиты.

На следующий день все было улажено. Лотарь, удивленный, обрадованный и, без сомнения, довольный этим новым доказательством его престижа, предложил необыкновенно мягкие условия. В обмен на контрибуцию салернцам гарантировались жизнь и сохранность всей их собственности; даже четыремстам рыцарям гарнизона предоставлялась свобода. Роберт Селбийский с небольшим отрядом отступил в цитадель, расположенную на возвышенности над городом, – тот самый «нормандский замок», который был свидетелем противостояния последнего независимого князя Салерно и Роберта Гвискара шестьюдесятью годами ранее и чьи руины до сих пор можно видеть. Роберт Селбийский намеревался удерживать крепость с развевающимся над ней сицилийским знаменем, пока сам король его не выручит. И пусть, когда наступит этот момент, король обнаружит, что его континентальная столица по-прежнему стоит.

Соглашение приветствовалось всеми заинтересованными сторонами, за исключением одной. Пизанцы пришли в ярость. Они не только мечтали захватить в Салерно богатую добычу, но и рассчитывали таким образом избавиться от одного из своих главных соперников в торговле на ближайшие годы, а может быть, десятилетия. Император без них никогда не завоевал бы город; папе они предоставляли убежище в течение последних семи лет, и при этом они не получили ничего. Если таковы плоды союза с императором, они в нем не нуждаются. И если император заключил сепаратный мир с их врагом, то они вправе сделать то же самое. Один из пизанских кораблей поспешил на Сицилию, чтобы договориться с Рожером; другие обиженно вернулись домой.

Папа Иннокентий впоследствии сумел как-то успокоить пизанцев, но для Лотаря их дезертирство уже не имело значения. Для него военная кампания окончилась. Он, вероятно, сам не мог сказать, сколь долговечными окажутся достигнутые им успехи. Ему определенно не удалось полностью сокрушить короля Сицилии, как он надеялся; но все же он нанес сицилийцу удар, от которого тот едва ли оправится. Теперь главной задачей было организовать правление в южной Италии, чтобы заполнить пустоту, которая неизбежно образуется, когда имперская армия уйдет. Имелось три возможных претендента на герцогство Апулия – Сергий Неаполитанский, Роберт Капуанский и Райнульф Алифанский. Сергий и Роберт и так были могущественными князьями, и император не желал их дальнейшего усиления. Граф Алифанский, со своей стороны, несмотря на свойство с Рожером – или, может быть, именно поэтому, имел больше причин бояться сицилийца, чем двое других. Двуличный и ненадежный, в чем все имели случай убедиться, он, когда речь шла о его собственных интересах, действовал храбро и решительно. Далее – хотя Лотарь едва ли это сознавал – Райнульф обладал коварным даром убеждать и располагать к себе людей, под чары его в прошлом попал Рожер; и теперь неприветливый старый император легко пал жертвой обаяния графа Алифанского. Итак, Лотарь сделал выбор. Только Райнульфу, решил он, можно вверить герцогство, дабы он сохранял его для империи. Утверждение его в правах на новый титул и владения должно было стать последней официальной церемонией итальянской экспедиции и завершить ее.

Но кто ее осуществит? Едва возник этот вопрос, старое соперничество между империей и папством вспыхнуло с новой силой. В ответ на заявление Лотаря, что девяносто лет назад Дрого де Отвиль получил титул герцога Апулийского от императора Генриха III, Иннокентий спокойно указал, что Роберт Гвискар был утвержден в правах папой Николаем II. В конце концов нашлось компромиссное решение – трехсторонняя церемония, во время которой Райнульф получил свое символическое копье из рук папы и императора; Лотарь держал древко, а Иннокентий – наконечник. Генрих Баварский, который уже давно сетовал на то, что (по его мнению) его тесть слишком охотно уступал папским претензиям, был в ярости, и многие германские рыцари разделяли его чувства. Но Лотаря это не волновало. Он сохранил свое лицо и не желал ничего большего. Он был стар, устал и хотел домой.

В конце августа император тронулся в путь. В Капуе его ожидала неприятная новость: аббат Райнальд из Монте-Кассино меньше чем через месяц после принесения клятвы в Лагопезоле вступил в сношения со сторонниками сицилийского короля. Иннокентий при поддержке святого Бернара воспользовался возможностью показать свою власть над Монте– Кассино и назначил по собственной инициативе комиссию из двух кардиналов и самого Бернара, чтобы проверить законность недавнего избрания Райнальда. 17 сентября перед трибуналом, состоящим из представителей империи и папства, включая святого Бернара, который, как всегда, взял на себя роль главного оратора, избрание Райнальда было объявлено незаконным. Несчастному аббату оставалось только положить кольцо и посох на надгробие святого Бенедикта; Вибальд, аббат из Ставело, упрямый лотарингец, сопровождавший экспедицию с самого начала, был «избран» на его место. Нам не рассказывают, какими методами монахов вынудили принять столь явного имперского кандидата, но при том, что германская армия стояла лагерем у подножия холма, у них, вероятно, не было выбора.

Здоровье Лотаря стало быстро ухудшаться; и все его приближенные понимали, что дни его сочтены. Он и сам это знал, но не хотел останавливаться. Он был немец и хотел умереть в Германии. Райнульф, Роберт Капуанский и вассалы из Кампании сопровождали его до Аквино, где проходила граница нормандских владений. Отсюда, оставив восемьсот своих рыцарей помогать мятежникам после его отбытия, император двинулся дальше по дороге, ведущей к Риму, но, не дойдя до города, повернул к Палестрине. Для него уже больше не могло идти речи о возвращении Иннокентия на престол святого Петра. В монастыре в Фарфе он попрощался с папой. С этих пор Иннокентий должен был сражаться сам.

Хотя они шли со всей скоростью, на которую была способна его павшая духом, наполовину разбежавшаяся армия, император достиг подножия Альп только к середине ноября. Его спутники умоляли его перезимовать здесь. Болезнь все больше овладевала им; будет безумием, говорили они, пересекать Бреннер в такое время года. Но старик знал, что не может ждать. Со всей решительностью умирающего он настоял на своем и к концу месяца спустился в долину Инна. Но тут последние силы покинули его. В маленькой деревушке Брайтенванг в Тироле он наконец остановился; его отнесли в бедную крестьянскую хижину; и здесь 3 декабря 1137 г. в возрасте семидесяти двух лет он умер^[13].