Читать книгу: «Апрель в Испании», страница 3

Последняя капля на дне стакана сверкнула крошечным драгоценным камнем янтарного света.

7

Квирк проснулся посреди ночи, настороженный и охваченный неизъяснимым страхом. Неужели в номере кто-то есть? Поднял голову с подушки и вгляделся в сумрак, но ничего там не увидел – ни узколицего усатого типа с кинжалом, ни хрупкобёдрой и черноглазой смуглой девушки в барном фартуке. Лишь тюлевая занавеска легко покачивалась на ветру у открытого окна.

Со вздохом он снова уронил голову на подушку и усилием воли прислушался к глухому звуку той самой длинной волны, которая то обрушивалась на берег, то откатывалась, а затем обрушивалась снова. Вскоре чувство тревоги рассеялось, а нервы успокоились. Он всё так же не знал, что именно его разбудило. Вероятно, какой-то эпизод уже позабытого сна.

Он опять подумал о той молодой женщине из кафе, говорившей с ирландским акцентом. Стол, за которым она сидела со своим аристократичным спутником, находился довольно далеко под каменной аркадой, и в свете позднего вечера Квирк не составил о ней чёткого впечатления, за исключением того, что она была худой и темноволосой, а также казалась чем-то взволнованной. Лет ей, навскидку, где-то двадцать пять, может, несколько больше. Его терзало смутное ощущение, будто бы он уже видел её раньше, давным-давно. Но если так, то где?

Он перевернулся на бок, молотя ногами по стеснившему движения одеялу. У него разыгралось воображение. Тьма играла с разумом злую шутку. А ещё он выпил, и выпил сверх меры, как указала Эвелин. Она была в курсе долгой истории его взаимоотношений с бутылкой. «Взаимоотношения с бутылкой» – именно от Квирка она впервые услышала эту фразу и сочла её очень забавной: «Вас всех – как это говорится? – вас всех слишком рано отняли от груди, всех ирландцев».

Полностью проснувшись, Квирк встал с кровати и тихонько, чтобы не потревожить Эвелин, пошёл в ванную. Да, он перепил. Несмотря на бодрящий эффект «Джеймисона», на языке всё ещё оставался липкий привкус испанского бренди.

У раковины он уже наполнил водой стакан для полоскания зубов, но тут вспомнил читанные им страшилки о том, как опасно пить в Испании прямо из-под крана. Прокрался обратно в спальню, ощупью принялся шарить в серебристом полумраке и наконец нашёл в прикроватной тумбочке бутылку минеральной воды. Откупорил её и отпил из горлышка. «Взаимоотношения с бутылкой», – подумал он и мрачно ухмыльнулся в мерцающую темноту. Вода была комнатной температуры и имела слегка солоноватый вкус, но, по крайней мере, увлажняла горло, и, вероятно, можно было быть уверенным, что она не подарит ему приступ дизентерии или чего похлеще.

Ещё одна причина остаться дома: возможность заболеть на каком-нибудь антисанитарном зарубежном курорте и оказаться на попечении не говорящих по-английски врачей, которые даже не поймут, на что он жалуется.

Квирк сидел в пижаме за столом у окна, снова ища утешения в созерцании залива. Было поздно, наверное, четыре часа, но в тишине слышалось, как где-то играет музыка, хотя она была такой слабой, что он подумал, будто это ему почудилось.

Однако же нет, музыка оказалась настоящей. Правда, играл не гостиничный оркестр, участники которого уже давно сложили инструменты и разошлись по домам. Может, это звучало радио в одной из комнат вдоль коридора. Голос, по-видимому, женский, пел фламенко. Квирк напрягся, чтобы уловить еле слышные далёкие, жалобные ноты, а те то поднимались, то опускались, то поднимались, то опускались. Нужно было непременно раздобыть перевод какой-нибудь из этих песен, узнать, что за ужасную трагедию они все оплакивают с таким пульсирующим жаром. Он задавался вопросом, существует ли в природе хоть одна весёлая мелодия в стиле фламенко. Если да, то он такой не слышал. Если только они не улыбались сквозь слёзы…

А далёкая музыка всё гудела и завывала. Он снова подумал, что ему почудилось. Может, в комнату налетели комары. Они издавали тот же самый тонкий, эфирный звук.

И тут внезапно, будто из ниоткуда, ему пришла в голову мысль: когда молодая женщина произносила слово «театр», говорила она не о драматическом театре или, скажем, оперном, а о том, который бывает при больницах, – то бишь о театре анатомическом.

Квирк и сам не знал, как это понял. Может, он напился сильнее, чем казалось.

В былые времена, бурные былые времена тесной дружбы со старыми приятелями – Джоном Джеймисоном, мистером Бушмиллсом и мадам Джин, а в моменты отчаянной нужды – даже и мимолётного общения с разбавленным синим метилированным спиртом (один товарищ-алкоголик научил его, как процеживать денатурат через корку хлеба, зажатую между передними зубами, чтобы избавить этанол от вредных добавок), его воспалённый мозг выдавал порой самые причудливые, самые диковинные фантазии.

Был у Квирка особенно тяжёлый период почти непрерывного запоя, длившийся чуть ли не неделю, а то и больше, когда он был убеждён, что находится под контролем полчища крошечных многоногих существ, какого-то неизвестного науке вида человекообразных пауков, которые умели мыслить, говорить и отдавать приказы резкими, однотонными голосами, доходившими до него как пронзительное жужжание, что-то вроде звука бормашины дантиста, только тоньше и пронзительнее – или вроде музыки, которую он как будто только что слышал. Днями и ночами он блуждал по фантасмагорическому миру, в котором неровный солнечный свет и светящийся дождь чередовались с длинными полосами всеобъемлющего мрака и гробовой тишины. Он то спал, то дремал в чужих кроватях, на диванах, на полу и в сточных канавах, а как-то раз целую ночь провалялся в пригородном палисаднике, воображая себя привязанным к земле паутиной шёлковых нитей, стонущим и обезумевшим Лемюэлем Гулливером. Придя в себя, Квирк твёрдо решил никогда больше не оказываться конкретно в этой кошмарной Лилипутии. Никогда больше.

Именно Эвелин перерезала тогда привязи и подняла его, шатающегося, на ноги. Нет, никогда, ни за что не заставит он её вновь испытывать на прочность свои терпение, сдержанность и стойкость.

Он встал со стула у окна и двинулся к кровати, затем остановился и замер на месте.

«…я нужна тебе не в театре, – вот что он услышал от молодой женщины, не просто одно слово, а обрывок предложения, который вспомнился ему лишь сейчас. – Ты сказал, что я нужна тебе не в театре…»

Ни один актёр никогда не скажет, что он нужен в театре, в любом театре, где бы то ни было. Так мог сказать только врач. Он знал много врачей, хотя среди них не было ни одной женщины и ни одного, живущего в Испании. То есть нет, одна женщина-врач всё же была – в Ирландии, подруга его дочери. Но она никак не могла быть той молодой женщиной из кафе, потому что давно умерла.

Лондон

8

После того как Терри Тайс обосновался в квартире Перси Антробуса на третьем этаже дома на Фицрой-сквер, первое время дела шли ровно. Квартира оказалась больше ожидаемого. В ней было пять или шесть просторных комнат и прекрасный вид на Фицрой-сквер-гарден. Трава и деревья придавали свету под высокими потолками зеленовато-золотистый оттенок, особенно по утрам. Однако обнаружилось, что почти вся мебель сломана, а комнаты завалены хламом – грязными коврами, неопорожнёнными пепельницами, неубранными постелями и замызганными стаканами, поставленными где попало и нетронутыми столь давно, что малейшая капля вина, оставшаяся на дне, кристаллизовалась и делала какую-либо попытку их отмыть дичайшим геморроем.

Не то чтобы Терри уделял много времени домоводству. Эти заботы оставил он Перси, которого душила жаба нанять уборщицу. Терри любил развалиться на каком-нибудь из диванов с откидной спинкой, слушать по радио выступления комиков вроде Теда Рэя или Артура Эски и флегматично посмеиваться, глядя, как этот старый хрен пылесосит липкие ковры или по локоть в мыльной пене возится у кухонной раковины, засучив рукава рубашки, повязав фартучек с оборками, посасывая уголком рта сигарету и щуря глаз от едкого дыма.

Тем не менее грязь и убожество стали для Терри сюрпризом. Он-то ожидал, что Перси, при его-то галстуках, лакированных туфлях и претенциозной медлительности речи, будет жить в великолепных апартаментах с кучей картин и книг, среди серебряных столовых приборов и изящных старинных позолоченных стульев, в общем, как в кино! А ведь мог бы и догадаться, что это не так, хотя бы по постоянным залежам перхоти на воротничках шикарных костюмов Перси прямиком с Сэвиль-Роу ⁵ да по грязи под ногтями. А ещё у него изо рта тянуло жуткой сероватой вонью – ни дать ни взять заползла к нему в брюхо какая-то пакостная тварь, да там и подохла.

Ели они, в основном, в маленьком итальянском заведении прямо за углом от квартиры. Терри не особо любил итальянскую кухню, но в «Джино» готовили отличную телятину на кости, а под видом мороженого действительно подавали мороженое, а не обычную английскую дрянь. Иногда он в одиночку ускользал в «Перья» за пинтой «Гиннеса» и упаковкой свиных шкварок. Порой к нему подруливали шалавы, которых в пабе было пруд пруди, садились рядом с ним за барной стойкой, закидывали ногу на ногу и пытались завязать с ним разговор, но он неизменно посылал их лесом. Он был не против время от времени перепихнуться с тёлкой, когда накатывало такое желание, но чтобы за бабки – ну нет, ни в жизнь!

Клеился к нему по тому же поводу и Перси, и это впрямь подбешивало. Со временем они пришли к приемлемому соглашению, то есть к такому, которое, по крайней мере, устраивало Терри. Изредка он разрешал себе отсосать, но это максимум, до чего он был готов дойти. Перси, понятно, дулся и даже предлагал Терри деньги, чтобы тот позволил ему делать с ним больше всякого-разного, но Терри провёл черту, и её было не переступить. Представьте себе, каково это – подставить зад этому вонючему старому извращенцу!

Терри частенько задавался вопросом, знает ли Перси о том, что он у него подворовывает. Он ждал, пока Перси заснёт, выуживал у него бумажник из заднего кармана затхло пахнущих, лоснящихся сзади полосатых брюк, которые висели на подтяжках на дверце шкафа, и тихой сапой доставал оттуда десятишиллинговую бумажку, а то и целый фунт или два. Этим он занимался только ради развлечения. В принципе, можно было просто брать деньги в открытую и не беспокоиться о том, что его поймают. Что мог сделать Перси, даже если бы застукал его с поличным? Терри c самого начала озаботился тем, чтобы Перси его боялся. Это не потребовало больших усилий. Твёрдости характера у Перси было немногим больше, чем у слизняка.

Впрочем, надо сказать, имелись свои правила и у мистера Антробуса, в основном негласные. Например, он не позволял Терри общаться со своими друзьями из высшего света. А было их у него довольно много, то есть так он утверждал. Однажды вечером он вернулся домой пьяным с ужина в каком-то шикарном ресторане, да и бросил между делом, что среди гостей присутствовала, дескать, сама принцесса Маргарет, а он сидел напротив неё. Терри не знал, верить ему или нет. Неужто Перси и впрямь трапезничает с королевскими особами?

Он говорил, что когда-то служил гвардейским офицером, во что Терри определённо не верил, пока этот старый жулик не вытащил в подтверждение своих слов изъеденный молью алый мундир с золотыми пуговицами, золотым кантом и рядком разноцветных медалей, приколотых на груди. Оказалось, хранится у него и палаш в богато украшенных ножнах. Порой, когда Перси не было дома, Терри забавлялся с этим палашом перед запотевшим зеркалом в полный рост, стоящим в хозяйской спальне, – рубил, делал ложные выпады, выпускал кишки мнимым противникам и выкашивал целые полчища воображаемых черномазых. Странный он вообще был фрукт, этот Перси. Ни за что не поймёшь, что у него на уме. Говорил с этим своим напыщенным говорком, словно держа во рту горячую картофелину. Пару раз выходил вечером в цилиндре и фраке. Правда, шляпа была немного помята, а на фраке виднелись какие-то подозрительного вида пятна, но в целом костюмчик определённо был что надо.

– Между джентльменом и человеком иного сорта пролегает огромная пропасть, – твердил Перси. – Строить из себя то, что тебе не пристало, есть верх вульгарности. Помни об этом, мой мальчик.

Это был один из тех «жизненных уроков», которые он «преподносил» Терри, в попытке «привить ему чуточку мудрости» и придать «крупицу хорошего вкуса».

Терри подобное ничуть не коробило. Напротив, забавляло его и даже заставляло чувствовать капельку нежности к этому понурому дряхлому педику.

* * *

Трудно было понять, откуда у Перси деньги. Наследство-то от покойной мамаши он стараниями Терри заполучил, да вот оказалось оно далеко не таким богатым, каким его пытался представить Перси. Работать он не работал, да и дела собственного явно не вёл, хотя и утверждал, что действует как своего рода посредник для ребят, которые вели. Большего он не разглашал. Хоть сколько-нибудь конкретики о чём бы то ни было из Перси было клещами не вытянуть.

Тем не менее, он предоставил Терри несколько приятных работёнок по его части – приятных работёнок, за которые платились приятные денежки.

– У меня есть для тебя небольшое заданьице, Теренс, мой мальчик, – говорил он, потирая сухие, бескровные ладошки, кашляя по обычаю всех курильщиков и багровея лицом. – Встретил в клубе одного приятеля, у которого имеется небольшая проблемка, – боже мой, как же я задыхаюсь!

Это была ещё одна вещь, о которой старик ни за что не желал распространяться: в каком клубе или клубах он состоял.

– Да ну? – невзначай бросал Терри, не отрывая взгляда от номера газеты «Осколки», которую читал. – Какого рода?

А Перси мелко хихикал и говорил:

– В смысле, какого рода проблемка или какого рода работёнка?

– И то, и другое.

Тут Терри зыркал таким взглядом, что ухмылка слетала с лица у Перси в одно мгновение.

– Проблемка-то небольшая, а вот работёнка немаленькая.

– Звучит как реклама слабительного.

Снова хихиканье, за которым следовал ещё один приступ сочного кашля.

– Хе-хе! Ну ты и юморист, Теренс!

Перси любил подобные шутливые перебранки. Ему бы выступать комиком на радио, думал Терри, вышло бы ничуть не хуже, чем у тех, кого он слушал, с их коронными фразочками, сальным балагурством – «Купите себе резинку попрочнее, сударыня!» – и замшелыми шутками, от которых зрители в зале выли от хохота, тогда как для Терри они звучали уныло и плоско, как фанера.

Работёнки, которые Перси подкидывал Терри, были несложными. В основном они просто требовали немного напрячь мышцу, чтобы нагнать страху на какого-нибудь должника Перси из числа его дружков по клубу или проредить обычно многочисленную толпу его кредиторов – а уж по части угрожающих оскалов Терри был мастак, каких поискать. Нужда в настоящей, серьёзной работе вставала редко. Изредка ему приходилось вытаскивать испытанный армейский нож или щёгольский маленький карманный кольт тридцать восьмого калибра, который он получил от одного моряка-янки – тот однажды дождливой ночью дезертировал с корабля в доках Тилбери и, будучи без гроша в кармане, отдал Терри ствол в обмен на дрочку. Впрочем, с применением силы он старался не частить, хотя бы потому, что это было напряжно.

На данный момент Терри провернул всего полдюжины устранений. Каждое из них помнил так же, как первое. Одной из его мишеней стал шестнадцатилетний шкет, который обрюхатил дочь какого-то денежного мешка. Как он заверещал, когда увидал в руке у Терри ствол! «Пожалуйста, не надо, я сделаю всё что угодно…», а затем: бах! – прямо в левое ухо. Левый глаз у бедняги тогда выскочил из глазницы, полностью вывалился наружу и повис на щеке, болтаясь на конце окровавленной нитки.

Иногда Терри беспокоился о стволе. Он знал, что рано или поздно от пистолета придётся избавиться – к настоящему моменту полиция наверняка уже отследила его по всем шести работёнкам, которые он с ним провернул, хотя там и не могли знать, что это его пушка, поскольку даже не подозревали о существовании Тайса. Однако он полюбил эту блестящую смертоносную игрушку, полюбил то, как приклад с деревянными боковинами и крестообразной насечкой ложится в ладонь, а спусковой крючок, тонкий, словно рыболовный, с затаённым рвением прижимается к мягкой подушечке согнутого указательного пальца. Он не мог вынести мысли о том, что его погремушке суждено валяться среди помоев на дне мусорного бака или ржаветь в лилово-сером иле на дне Темзы. Когда настанет время и с ней придётся расстаться, он заберёт её с собой в Ирландию и достойно похоронит где-нибудь под камнем на солнечной лужайке или в ямке между корнями куста дрока на каком-нибудь безлюдном склоне холма высоко в горах Уиклоу. Во всяком случае, таковы были его намерения.

Люди, вероятно, назвали бы Терри бесчувственным чурбаном, раз уж он берётся за работу такого пошиба, но они оказались бы глубоко неправы. Чувств у него было выше крыши. Посмотрите, как судьба, которую предрекал он оружию, столько времени служившему его надёжной опорой и верным корешем, довела его чуть ли не до слёз. Он взвешивал пушку в руке, играл с нею, вращал патронник, прищурившись, смотрел вдоль ствола и с нежностью разглядывал гарцующего пони, выбитого на значке сбоку рамки. Казалось, что волына символизирует его самого – кургузого, немного низкорослого, но твёрдого, хладнокровного, смертоносного и неудержимого.

* * *

Слёзы наворачивались Терри на глаза и тем вечером, когда он застрелил Перси Антробуса и беззвучно спихнул его грузное, резиновое тело в тёмную, блестящую, маслянистую воду Лондонского Пула, в узкую щель между нависающей громадиной нефтяного танкера и скользкой боковиной причала. Он сожалел, что пришлось так сделать, искренне сожалел, но в конце концов этого было не избежать. Перси издевался над ним, не ставил его ни в грош и вообще слишком много раз доводил до ручки, и у Терри просто лопнуло терпение.

Возможность избавиться от старика раз и навсегда довольно удачно подвернулась сама собой – всё сложилось как нужно едва ли не стихийно. Перси должен был спуститься к причалу, чтобы увидеться там с капитаном какого-то грузового судна, прибывшего из Гонконга или, может, из Сайгона, Терри не обратил на эту деталь особого внимания. Что у него было за дело к капитану, Перси не сообщил, но встреча состоялась ночью, так что он прихватил Терри с собой для охраны. Как сказал мистер Антробус, этим узкоглазым никогда доверять нельзя.

Когда они добрались до пристани, над водой стелился туман, и повсюду было темно и тихо – прямо-таки сцена из фильма категории Б. Перси поднялся на борт, а Терри велел подождать на пирсе.

Некоторое время Терри ходил взад-вперёд, наблюдал за клубящимся призрачным туманом и ни о чём особо не думал. Было холодно, и он поднял воротник своего светло-серого пальто. В такие моменты он жалел, что не курит, так как это помогло бы хоть как-то убить время. Кроме того, сигарета дополнила бы образ Джимми Кэгни ⁶.

На самом деле он втайне воображал себя не столько Кэгни, сколько Ричардом Уидмарком ⁷, особенно в роли Гарри Фабиана в фильме «Ночь и город», который смотрел четыре раза и сходил бы на него снова, если бы его показали повторно. Фильм снимали в Лондоне, в местах, очень похожих на то, где он сейчас находился, коротая холодные минуты, пока Перси не вернётся, завершив то, чем он там занят на палубе с капитаном дальнего плавания. Конечно, Терри восхищался только внешним видом Уидмарка, а не ролью мелкого мошенника, которого тот играл. Гарри Фабиан был, конечно, ловким пронырой, но, в конце концов, у него не было вкуса. А если Терри чему-то и научился у Перси, так это важности хорошего вкуса.

Мистер Антробус провёл на корабле добрых полчаса, вернулся во взвинченном настроении и окрысился на Терри, когда тот спросил, что случилось. В тоне у старика чувствовался какой-то оттенок презрения, пренебрежения – он-то и заставил Терри выйти из себя. Впервые в жизни он понял, что именно означает фраза «красная пелена в глазах». Взгляд заволокло багровым туманом, словно опустилась колышущаяся занавеска в кинотеатре, и на секунду или две спереди сдавило грудь, так что он едва мог вдохнуть.

«Ладно, Перси, – подумал он, – ладно. Порадовались, и хватит».

Они шли вдоль пристани. Перси вдруг ускорил шаг и поспешил вперёд, словно предчувствуя то, что должно было произойти. Терри подождал, пока они не нырнули в низкий кирпичный туннель над узкоколейной железнодорожной линией, по которой ходили угольные вагонетки. Долго ещё будет он видеть эти кирпичи после того, как покинет Лондон, хотя там и было темно. Точно так же будет стоять у него в носу запах прогорклого воздуха и вонь застарелой мочи, а перед глазами мелькать слабые отблески фонарей на рельсах и манжеты провисших брюк Перси, волочащиеся по грязи, пока тот сутулой походкой семенит по туннелю, – и всё это вместе так же ясно, как сейчас.

Терри ускорил шаг и, нагнав Перси, выхватил пистолет, прижал ствол к его левой лопатке, к толстой ткани пальто, и дважды выстрелил – раз-два и готово. Он всегда восхищался, как плавно, как мгновенно срабатывает его пушечка.

Пальто заглушило звук выстрела, но он всё равно оказался очень громким и отразился от кирпичных стен, так что на секунду у Терри заложило уши. Перси развернулся и уставился на него с выражением изумления и возмущения. Терри подумал, что он как будто нанёс старику горькую обиду или пошутил «непростительно безвкусно, дорогой мой мальчик», как сказал бы Перси. Корабль где-то поблизости – возможно, то самое грузовое судно, на которое только что поднимался Перси, – загудел, да так громко, что Терри подпрыгнул и чуть было не рванул искать укрытие. Секунду или две Перси держался стоймя, покачиваясь на цыпочках и исполняя что-то вроде пируэта. Затем всё внутри него вдруг как будто посыпалось вниз, и он рухнул на скользкие булыжники, окончательно испустив дух.

Перси был мёртв – вероятно, он умер ещё до того, как ударился о землю, – и Терри даже не стал проверять пульс. В его сознании, вращаясь по кругу, как в кино, всплыл кадр с первой полосой газеты – а затем картинка замерла, и вперёд выскочила строка: «Жертва скончалась на месте». Но так ли это? Терри знал, что мгновенной смерти не существует – или не был Перси жив всё то время, которое потребовалось ему, чтобы развернуться и вылупить на Терри глаза, полные шока и негодования, пусть даже и с двумя пулями в тикалке? Сколько времени это займёт? Секунду? Больше? Когда вот-вот умрёшь, может, и одна-единственная секунда способна показаться вечностью?

Странно, подумал Терри: как так может быть, что вот человек здесь, жив-живёхонек, как и все вокруг, а через минуту – раз – и нету его нигде? Он не был склонен к такого рода нездоровым размышлениям, но вот именно тогда, под сводами этого туннеля, во тьме туманной ночи, ощутил благоговение пред таинством происхождения и неизбежного конца всего сущего. Умирая, Перси преподал Терри свой последний жизненный урок.

Нешуточной работёнкой оказалось подтащить на диво тяжёлый труп старика к краю причала и скормить его Темзе, вода которой в тот миг казалась густой и блестящей, как креозот. Терри поискал вокруг, нашёл несколько отдельно лежащих кирпичей да засунул их в карманы шикарного пальто Перси в качестве грузила. Сомнительно было, что это сработает – неужто хватит всего пары кирпичей? – так что через несколько дней старина Перси как пить дать всплывёт на поверхность. Такого-то кабана фиг загрузишь, подумал Терри и рассмеялся – не только Перси умел отпускать остроумные замечания!

Ну а если тело таки всплывёт, что тогда?

Медлить, чтобы узнать, что же тогда будет, Терри не стал. В ту же ночь он вернулся прямо на Фицрой-сквер и собрал манатки. С собой Терри мог увезти немногое, потому что взял за правило всегда путешествовать налегке.

Некоторое время он обшаривал квартиру в поисках наличных денег, но не разыскал ничего кроме принадлежавшей Перси коллекции непристойных фотографий. При взгляде на некоторые карточки волосы вставали дыбом даже у Терри, отнюдь не бывшего невинным младенцем, – никаких тёлок, одни только парни со здоровенными набалдашниками, исполняющие друг с другом самые невообразимые выкрутасы. За неплотно лежащим плинтусом на кухне было местечко, где он раньше прятал кое-что из своих пожитков, и теперь засунул снимки туда, сам не совсем понимая, зачем, – ну какое ему дело, если гаденькие секреты Перси попадут в лапы мусорам? – и забил доску на место кулаком. По всей квартире, понятно, остались его отпечатки, но это не имело значения: Терри гордился тем, что его ни разу не заметали, так что пальчиков его не имелось ни в одном досье.

Утром он сел на поезд до Холихеда, а тем же вечером пробрался на почтовый пароход и отчалил в Ирландию. Даже если им удастся повесить убийство Перси на него, ирландское правительство никогда его не выдаст – уж точно не Англии, старому врагу. Он в безопасности, он был в этом уверен. Или почти уверен.