Домашние правила

Джейкоб

Вот куда я попадаю, когда вхожу:

комната без окон и дверей, а стены такие тонкие, что я вижу и слышу сквозь них все, но сломать не могу.

Я здесь, но меня нет.

Я стучу, чтобы меня выпустили отсюда, но меня никто не слышит.

Вот куда я попадаю, когда вхожу:

в страну, где лица у всех отличаются от моего и речь слышна, когда никто ничего не говорит; и все гудит вокруг от нашего дыхания. Я делаю то, что делали римляне в Риме; я пытаюсь общаться, но никто не предупредил меня, что эти люди глухие.

Вот куда я попадаю, когда вхожу:

это нечто совершенно, непередаваемо оранжевое.

Вот куда я попадаю, когда вхожу:

здесь мое тело превращается в фортепиано, но у него одни только черные клавиши – диезы и бемоли, когда всем известно: чтобы сыграть песню, которую захотят слушать люди, нужны и белые клавиши тоже.

Вот почему я возвращаюсь:

мне нужно найти белые клавиши.

Я не преувеличиваю, когда говорю, что мама не сводит с меня глаз целых пятнадцать минут.

– Тебе не нужно заняться чем-нибудь другим? – наконец спрашиваю я.

– Верно. Ты прав, – взволнованно отвечает она, но не уходит.

– Мама, – со стоном произношу я, – есть вещи более занимательные, чем наблюдение за тем, как я ем.

Например, смотреть, как подсыхает краска. Или как крутится белье в барабане стиральной машины.

Я знаю, что сегодня сильно напугал ее тем, что случилось утром. Это очевидно, так как а) она не способна оставить меня больше чем на три секунды и б) она охотно согласилась приготовить мне на завтрак картошку фри. Она даже отправила Тэо в школу на автобусе, вместо того чтобы, как обычно, везти его на машине, так как не хочет оставлять меня дома одного и уже решила, что сегодня я нездоров и в школу не пойду.

Скажу без обиняков: я не понимаю, чем она так расстроена, когда это я потерялся.

Скажу без обиняков: я не знаю, кто такие обиняки и почему без них нужно обходиться, когда хочешь высказаться прямо.

– Пойду в душ, – объявляю я. – Ты со мной?

Это наконец выводит маму из ступора.

– Ты уверен, что чувствуешь себя хорошо?

– Да.

– Тогда я через несколько минут приду и проверю, все ли в порядке.

Как только она уходит, я ставлю тарелку с картошкой на тумбочку. Душ я приму, но сперва мне нужно кое-что сделать.

У меня есть собственная камера для обкуривания. Раньше она была домом для моей рыбки Арло, пока он не умер. Теперь пустой аквариум стоит на моем комоде, перевернутый. Под ним – нагреватель для кофейной чашки. Сперва я пользовался сухим спиртом, но мама не слишком радовалась, что я развожу огонь в своей комнате, даже если это всего одна таблетка; так появился электрический подогреватель. На него я ставлю маленькую лодочку, сложенную из алюминиевой фольги, а потом выдавливаю в нее каплю суперклея размером с пятицентовик. Я беру чашку с какао, без молока конечно, которую принесла мама, и тоже ставлю ее в камеру – она обеспечит влажность воздуха, хотя пить из нее какао после обдымления, когда на поверхности будут плавать белесые хлопья, мне не захочется. Наконец я помещаю внутрь стакан, на котором известный мне образец, а именно отпечаток моего собственного пальца, чтобы проверить, исправно ли все работает.

Осталась только одна вещь, но от этого живот у меня сжимается.

Мне нужно найти в одежде, которую я надевал вчера, предмет, который я хочу обкурить – принесенный из ее дома. И это, разумеется, приводит мне на память все остальное, а значит, в углах моего ума сгущаются тени.

Приходится активно бороться, чтобы меня вновь не засосало в эту дыру.

Даже сквозь надетые на руки резиновые перчатки я чувствую, как холоден металл. Каким холодным все было вчера вечером.

В душе я тру и тру себя мочалкой, так что кожа становится слишком розовой, а глаза краснеют оттого, что я смотрю прямо в льющуюся струями воду. Я помню все.

Даже когда не хочу этого.

Как-то в третьем классе один мальчик передразнивал мою манеру говорить. Я не понимал, что смешного в том, как он меня изображал, – будто слова вылетают у меня изо рта плоские, как блины. Я не понимал, почему он все время повторяет фразы из мультфильмов про инопланетян вроде: «Отведите меня к вашему главному». Ясно было только одно: этот мальчишка таскается за мной по игровой площадке и, где бы он ни появился, все начинают смеяться надо мной.

– Чего тебе надо? – наконец спросил я.

– Чего тебе надо? – спопугайничал он.

– Лучше бы ты занялся своим делом.

– Лучше бы ты занялся своим делом…

И, не успев сообразить, что собираюсь сделать, я сжал руку в кулак и саданул ему прямо по носу.

Кровь была везде. Мне не нравилось, что его кровь у меня на пальцах. И на рубашке, которая, вообще-то, была желтая.

Мой обидчик отрубился, а меня отвели к директору и отстранили от уроков на неделю.

Я не люблю вспоминать тот день, у меня возникает ощущение, будто во мне полно битого стекла.

Никогда не думал, что увижу столько крови на своих руках еще хоть раз в жизни, но я ошибался.

Цианоакрилат из суперклея оказывает нужное воздействие всего за десять минут. Мономеры в его парах полимеризуются в присутствии воды, аминов, амидов, гидроксила и карбоновой кислоты – все они имеются в жирах из отпечатков пальцев. Полимеризованные частицы оседают на жирах, проявляя слабый отпечаток, который можно сделать более заметным, посыпав специальным порошком. Потом его можно сфотографировать, изменить размер и сравнить с известным образцом.

Раздается стук в дверь.

– У тебя там все в порядке?

– Нет, я вешаюсь на палке в шкафу, – отзываюсь я.

Это неправда.

– Не смешно, Джейкоб, – говорит мама.

– Ладно, я одеваюсь.

Это тоже неправда. Я уже в трусах и футболке.

– Хорошо, – говорит она. – Крикни, когда будешь готов.

Я жду, пока ее шаги не стихнут в коридоре, а потом вынимаю стакан из-под аквариума. Разумеется, на нем несколько отпечатков. Я посыпаю их порошком двойного назначения – он контрастирует и на белой, и на черной поверхности. Потом я посыпаю отпечатки на втором предмете тоже.

Фотографирую их с близкого расстояния цифровой камерой, которую получил в подарок на Рождество два года назад, и загружаю картинки на свой компьютер. Это всегда хорошо – сделать фотографии отпечатков, прежде чем снимать их с предмета, так как велика вероятность повредить их при переносе на пленку. Позже с помощью фотошопа я могу инвертировать цвета линий и изменить размер отпечатков. И тогда начну анализ.

Я аккуратно заклеиваю скотчем отпечатки, чтобы сохранить их и спрятать унесенное из ее дома в таком месте, где его никто не найдет.

Между тем мама уже устала ждать. Она открывает дверь:

– Джейкоб, надень штаны!

Мама прикрывает глаза рукой, но все равно заходит в комнату.

– Никто не говорил тебе «войдите», – ворчу я.

Она принюхивается:

– Ты снова пользовался суперклеем? Я говорила, чтобы ты не занимался этим, когда сам находишься в комнате. Это может тебе навредить. – Мама замолкает. – И вообще, если ты занялся своим обкуриванием, тебе, вероятно, уже лучше. – (Я молчу.) – Это что там? Твое какао?

– Да, – отвечаю я.

Мама качает головой и со вздохом говорит:

– Спускайся вниз. Я приготовлю тебе другую чашку.

Вот несколько фактов о криминалистике:

1. Криминалистику определяют как научный метод и технику, применяемую в связи с расследованием преступлений.

2. Слово «forensic», в смысле «относящийся к доказательству в суде, то есть, в частности, к криминалистике», происходит от латинского «forensis», что буквально означает «перед собранием». Во времена Древнего Рима судебные разбирательства происходили перед собранием людей на форуме. Обвиняемый и жертва давали показания, и выигрывал тот, чьи аргументы были убедительнее.

3. Первый документально подтвержденный отчет о том, как методы криминалистики помогли решить судебное дело, относится ко временам китайской династии Сун, а точнее, к 1248 году. Один человек был убит серпом. После этого следователь приказал всем людям принести свои серпы в определенное место, и, когда на один из них, почуяв кровь, слетелись мухи, убийца сознался.

4. Самое раннее свидетельство использования отпечатков пальцев для определения личности человека относится к седьмому веку, когда палец должника прикладывали к расписке в доказательство того, что этот человек должен заимодавцу.

5. Применять криминалистические методы гораздо легче, когда криминалист не вовлечен в дело лично.

Кончики ваших пальцев, подушечки ваших ладоней и подошвы ваших ног вовсе не гладкие. На них имеются папиллярные гребни – серия линий с особыми контурами и формами, как топографическая карта. Вдоль этих линий располагаются поры, из которых выделяется пот, кроме того, ваши пальцы могут быть испачканы чернилами, кровью, грязью, и все это воспроизводит на поверхности, к которой вы прикоснулись, папиллярный рисунок, проще говоря, на ней появляется отпечаток вашей руки.

Если он виден, его можно сфотографировать. А значит, имеется возможность его сохранить и сравнить с известным образцом. Дерматоглифика – искусство в не меньшей степени, чем наука. Так как дома у меня нет терминала для автоматической идентификации отпечатков пальцев, который мог бы просканировать образец и выдать пятьдесят кандидатов с похожими линиями, мне приходится полагаться на зоркость своих глаз. Цель в том, чтобы найти десять-двенадцать сходных черт между известным образцом и новым; если такие сходства обнаружатся, большинство экспертов придут к заключению, что перед нами отпечатки одного и того же человека.

На экране компьютера две картинки с изображениями отпечатков. Я подвожу курсор к центру одного, отмечаю дельту – маленькую треугольную область слева от центральной точки. Рассматриваю крайние гребни, разветвления и круговое завихрение. Линия раздваивается, потом два гребня и еще одно раздвоение, обращенное вниз.

Как я и предполагал, это пара.

Возникает ощущение, что меня сейчас вырвет, но я сглатываю и заставляю себя завершить работу.

Как вчера.

Встряхнув головой, чтобы прочистить мозги, я беру маленький пластиковый контейнер, который стащил с кухни, и кладу в него улику. Потом роюсь в шкафу и нахожу там утку Джемию. Это мягкая игрушка, с которой я спал в детстве, и так как она белая, то лежит на полке поверх другой моей одежды, у которой есть окраска. Кладу утку на колени и канцелярским ножом делаю надрез в том месте, где у нее могло бы быть сердце.

Контейнер приходится впихивать внутрь с усилием, и Джемия теперь выглядит так, будто у нее изувечена грудная клетка, но ничего. Я зашиваю дыру той же ниткой, которой на прошлой неделе штопал носок. Мне это дается с трудом – почти на каждом стежке я колю себе какой-нибудь палец, но довожу дело до конца.

Потом достаю блокнот и начинаю писать.

Закончив, я ложусь на кровать. Лучше бы я сейчас был в школе. Трудно, когда нечем заняться.

– Я пристрелил шерифа, – тихо напеваю я, – но, клянусь, это была самозащита.

Я часто размышлял над тем, как совершить идеальное убийство.

Нередко говорят о сосульке как лучшем оружии – ударь ею кого-нибудь как кинжалом, и орудие убийства растает, – но тут много допущений: а) вам придется держать сосульку в руках достаточно долго, чтобы нанести рану, и б) она может сломаться, когда наткнется на кожу, которую должна пронзить. Побрызгать салат жертвы мескалином – более изящный способ: коричневый порошок почти незаметен глазу в смеси с заправкой, и горечь не будет ощущаться, особенно если в салат добавлен цикорий или руккола. Но что, если этим вы просто причините жертве неприятные ощущения, а не убьете? Плюс где вы возьмете наркотик? Можно взять человека с собой на водную прогулку, толкнуть его за борт, предпочтительно напоив перед тем, и сказать, что он упал случайно, но для этого вам нужна лодка. Смесь викодина с алкоголем эффективно замедляет сердцебиение, но ваша жертва должна быть завсегдатаем вечеринок, чтобы такая смерть не вызвала подозрений у следователя. Я слышал о людях, которые пытались поджигать дома после совершения убийства, но из этого обычно ничего путного не выходит. Пожарный инспектор легко определяет, откуда начался пожар. К тому же тело должно обгореть до неузнаваемости, вместе с зубами, чтобы подозрение не пало на вас. Я не порекомендовал бы использовать такие способы, при которых проливается кровь. Это хлопотно: вам понадобится много отбеливателя, чтобы отчистить ее, и все равно обязательно останутся какие-нибудь незамеченные, предательские капли.

Загадка идеального убийства сложна, потому что сокрытие преступления очень слабо связано с механизмом убийства и очень сильно с тем, что вы делали до него и после. Единственный способ по-настоящему скрыть убийство – не рассказывать о нем ни одной живой душе. Ни жене, ни матери, ни священнику. И само собой, вам нужно убить подходящего человека, которого никто не хватится. Которого никто не захочет увидеть еще раз.

Тэо

Однажды ко мне в столовой подошла девочка и спросила, не хочу ли я поехать в Лагерь Иисуса. «Ты спасешься», – сказала она мне, и, знаете, я захотел. Ведь мне было предельно ясно, что я отправлюсь в ад из-за всех тех тайных и непозволительных мыслей о Джейкобе, которые я себе позволял.

В книгах вечно пишут о детях, у которых брат или сестра аутисты и которые заботятся о них, любят до самой смерти и лучше справляются со вспышками гнева и отчаяния, чем взрослые. Но я не из таких. Конечно, когда Джейкоб в детстве где-нибудь терялся, у меня начинало сосать под ложечкой, но не оттого, что я беспокоился о нем. А оттого, что меня назвали бы плохим, даже ужасным братом, если бы узнали мои мысли: может, его вообще не найдут, и я смогу жить спокойно.

Раньше мне, бывало, снилось, что мой брат нормальный. Знаете, можно ссориться и даже подраться из-за ерунды – например, кто будет щелкать пультом телевизора или сидеть на переднем сиденье в машине. Но мне никогда не позволяли драться с Джейкобом. Даже когда я забыл запереть дверь в свою комнату, а он зашел и взял мой CD-диск для своего криминалистического эксперимента; даже когда в детстве он в мой день рождения ходил вокруг праздничного стола, таскал и съедал куски торта с тарелок моих друзей. Мама сказала, что это наше домашнее правило, и объяснила его так: Джейкоб не такой, как мы все. Представляете? С каких это пор инаковость дает вам особые права в этой жизни?

Проблема в том, что инаковость Джейкоба не ограничивается самим Джейкобом. Это как однажды мамина красная рубашка полиняла в стиральной машине и вся моя одежда приобрела розовый оттенок: синдром Аспергера у брата меня тоже изменил. Я не могу пригласить друзей к себе домой, вдруг Джейкоб сорвется? Если мне было странно смотреть, как мой брат писает на батарею, чтобы посмотреть, как от нее поднимается пар, что подумали бы мои школьные приятели? Что я тоже урод, раз живу вместе с таким.

Чистосердечное признание номер один: когда я иду по коридору в школе и замечаю в другом конце Джейкоба, то намеренно меняю маршрут, чтобы не столкнуться с ним.

Чистосердечное признание номер два: однажды, когда дети из другой школы стали смеяться над Джейкобом, который пытался играть в кикбол – жуткая куча-мала, каких не бывало, – я притворился, что не знаю его, и потешался над ним вместе с другими.

Чистосердечное признание номер три: я и правда верю в то, что мне перенести это было тяжелее, чем Джейкобу, так как он по большей части не замечает, что люди его сторонятся, а я сам на сто процентов уверен, что, глядя на меня, они думают: «О, это брат того странного парня».

Чистосердечное признание номер четыре: я обычно не размышляю о том, что когда-нибудь заведу детей, но, если мне в голову вдруг приходит такая мысль, это пугает меня до смерти. Вдруг мой сын будет как Джейкоб? Я уже провел детство, возясь с аутистом; не знаю, смогу ли я заниматься этим всю жизнь.

Каждый раз, как я вспоминаю о чем-нибудь из этого, чувствую себя дерьмом. Я почти бесполезен: не родитель Джейкоба и не один из его учителей. Я здесь просто как альтернатива, чтобы мама могла перевести взгляд с Джейкоба на меня и оценить, насколько велика разница между аутистом и так называемым нормальным ребенком.

Когда та девочка предложила мне поехать в Лагерь Иисуса, я спросил ее:

– Будет ли там Иисус?

Она смутилась, а потом ответила «нет».

– Ну, – сказал я, – тогда это все равно что поехать в хоккейный лагерь и не играть в хоккей, тебе не кажется? – Я отвернулся и пошел прочь от нее, а она сказала мне вслед:

– Иисус любит тебя.

– Откуда ты знаешь?

– Я не знаю, – призналась девочка. – Но я в это верю, чтобы жить дальше.

Я обшарил все карманы куртки и брюк, прочесал подъездную дорожку, но не нашел айпод, а значит, он потерян где-то между этим местом и ее домом.

Вдруг она решит, что я пытался украсть его?

Вдруг она кому-нибудь расскажет?

Когда я возвращаюсь домой из школы, жизнь уже вернулась в норму. Мать строчит что-то на ноутбуке за кухонным столом, а Джейкоб сидит в своей комнате за закрытой дверью. Я по-быстрому готовлю себе лапшу рамен, ем ее у себя под композиции группы «Coldplay», орущие из колонок, и делаю домашку по французскому.

Мама всегда говорит, что нельзя слушать музыку, когда готовишь уроки. Однажды она ввалилась в мою комнату и обвинила меня в том, что я не выполняю задание по английскому, когда в тот момент я именно этим и занимался. «И какую оценку ты получишь, если думаешь совершенно о другом?»

Я предложил, чтобы она села рядом и прочитала с экрана компьютера написанное мной.

Она сделала это и сразу заткнулась. За ту работу я получил пятерку, как мне помнится.

Полагаю, гены в нашей семье перемешались, и в результате Джейкоб может сосредоточиться только на одной вещи и занимается ею как одержимый, а я могу делать десять дел одновременно.

Выполнив домашнее задание, я ощущаю, что не наелся, и спускаюсь на кухню. Матери нигде не видно – и в доме нет уродской еды для разнообразия (ну, схохмил), но я замечаю сидящего в гостиной Джейкоба. Смотрю на часы, хотя это напрасный труд: если он здесь, значит сейчас половина пятого и вот-вот начнутся «Борцы с преступностью».

Я мнусь на пороге, глядя на Джейкоба, уткнувшегося носом в свои блокноты. Мне хочется незаметно ускользнуть от него, но я помню, как он выглядел сегодня утром. Хотя я и говорил: «О, лучше бы его вообще на свете не было», увидев брата таким, словно в нем погас свет, я почувствовал, будто меня ударили в живот, а потом еще и еще раз.

Что, если первым родился бы я и синдром Аспергера развился бы у меня? Стоял бы Джейкоб здесь с мыслью: «Ах, только бы он меня не заметил»?

Я не успеваю хорошенько прочувствовать свою вину, так как Джейкоб начинает говорить. На меня он не смотрит никогда, но, вероятно, это означает, что остальные его органы чувств настроены очень тонко.

– Сегодня двадцать вторая серия, – говорит Джейкоб, словно мы с ним уже давно беседуем. – Старая, но хорошая.

– Сколько раз ты видел ее? – спрашиваю я.

Джейкоб заглядывает в блокнот:

– Тридцать девять.

Я не большой поклонник «Борцов с преступностью». Прежде всего, на мой взгляд, актеры в нем играют отвратительно. Второй момент: в фильме показывают, наверное, самую лучшую в мире криминалистическую лабораторию, там у них все звякает и свистит. Подозреваю, что у вермонтских криминалистов камера для обкуривания больше похожа на заклеенный скотчем старый аквариум Джейкоба, чем на то, что показывают в «Борцах с преступностью», где все подсвечено неоновыми огнями и блестит хромом. Да и следователи в этом сериале, похоже, больше озабочены не раскрытием преступлений, а тем, кто в чью постель запрыгнет.

Но я все равно сажусь на диван рядом с братом. Между нами расстояние почти в фут: Джейкоб не любит, когда к нему прикасаются. Я знаю, что, пока идет фильм, лучше молчать, и приберегаю свои критические комментарии для рекламных пауз с показом таблеток от эректильной дисфункции и стирального порошка.

В центре сюжета девушка, которую нашли мертвой на месте автомобильной аварии; виновник скрылся с места происшествия. На самокате жертвы поцарапано красочное покрытие, и сексуальная оперативница относит транспортное средство в лабораторию. Тем временем чувак, который делает вскрытия, находит на теле девушки синяк, похожий на отпечаток пальца. Сварливый старый оперативник фотографирует его, отправляет в лабораторию и выходит на пенсионера, бывшего госслужащего, который пьет грушевый сок из коробки, когда к нему являются Секси и Ворчун. Они спрашивают, не попадал ли он недавно в аварию, а дедок отвечает, что его машину угнали. К несчастью для него, оперативники находят тачку в пристроенном к дому гараже. Зажатый в угол, пенсионер признается, что вел машину и случайно нажал на газ вместо тормоза. Секси осматривает машину и замечает, что водительское сиденье отодвинуто слишком далеко для человека такого роста, как пожилой хозяин машины, а приемник стоит на волне хип-хоп-радио. Секси спрашивает, садится ли кто-нибудь еще за руль машины, и тут как раз входит внук-подросток. Дед говорит, что ударился головой, когда сбил девушку на самокате, и внук отвез его домой. Ха, кто ему поверит! Но это всего лишь его слово против догадок оперативников, пока Ворчун не находит застрявший в обмотке руля кусочек зуба, который принадлежит внуку. Парня берут под арест, а деда отпускают.

Все время, пока я смотрю фильм, Джейкоб строчит что-то в своих блокнотах. Ими забиты целые полки в его комнате, он записывает в них сценарии преступлений из этого сериала.

– Что тебя заинтересовало на этот раз? – спрашиваю я.

Джейкоб пожимает плечами:

– Улики. Потом я пытаюсь вычислить, что случится.

– Но ты видел эту серию тридцать девять раз, – говорю я. – Тебе уже известно, чем все закончится.

Джейкоб не перестает царапать ручкой по странице.

– Но может быть, на этот раз все закончится по-другому, – говорит он. – Может быть, сегодня этого парня не поймают.