Читать книгу: «В индейских прериях и тылах мятежников. (Воспоминания техасского рейнджера и разведчика)», страница 3

Индейцы отошли к лесу и не возвращались. Затем мы увидели, как кто-то во весь дух бежит в деревню, а через полчаса примерно, мы увидели, как скво и несколько мальчишек, груженые патронными сумками бегут в лес. Увидев это, лейтенант спросил:

– Ну, что, парни, сразимся с ними?

– Да, конечно, несомненно! – раздалось со всех сторон.

Мы очень надеялись, что нас поддержит Кэмп-Купер, и эта надежда, вместе с нашим недавним успехом, делала нас уверенными в нашей победе. Тем временем, мы увидели, как индейцы выходят из леса и в очень боевом настроении идут к нам пешком. Приблизясь к нам почти на расстояние ружейного выстрела, они начали спуск в глубокий овраг, имевший полукруглую форму и находившийся в 180-ти ярдах от нашего сарая. По их продуманным движениям было очевидно, что они намеревались в любом случае закончить свое дело, даже если на это потребуется время. Лично я уже чувствовал, как мой скальп понемногу сползает с моей головы. Дикари прошли по дну оврага, и, будучи уже недалеко от нас, начали понемногу выходить из него. Мы внимательно наблюдали за ними, но не стреляли, потому что хотели дать залп. Мы сидели, прячась за углами сарая, в то время как на краю оврага появлялось все больше и больше индейцев. Вскоре по оврагу пронесся грохот ружейного выстрела, и вслед за ним последовал залп, почти так же совершенный, как если бы его дали прекрасно вымуштрованные солдаты. Затем прозвучал боевой клич, и огонь стал общим, но нерегулярным – просто каждый человек стрелял и тотчас перезаряжал свое оружие, стараясь это делать как можно быстрее. Мы лишь разряжали наши ружья, но постоянно следили за тем, чтобы одновременно стреляли только два или три, сохраняя таким образом остальные готовыми к возможной атаке, но она не состоялась, и после беспорядочной полуторачасовой перестрелки индейцы, забрав своих убитых и раненых, быстро ушли в свою деревню.

Было очевидно, что они ждали нас, их лошади были ухожены и богато украшены. Их лица также были тщательно раскрашены, а сами они были одеты в исключительно причудливые боевые одежды. В пешем бою они стреляли по нам из винтовок «Миссисипи», а свидетельством того, как умело они с ними обращались – и это придется признать – есть то, что более 14-ти сотен пуль застряли в стенах сарая, но мимо них, наверное, просвистело еще больше. Поскольку у этого сарая не было окон, нам пришлось сражаться, прячась за его углами, что помешало нам убить столько индейцев, сколько мы могли бы убить в противном случае, но даже и при таких условиях, дикари получили серьезный урок, так как мы насчитали 18 носилок, на которых унесли своих мертвых и раненых, а потом нашли еще троих – тех, которых они не смогли забрать с собой.

Как только они отступили, мы, опасаясь, что они, получив подкрепление, снова вернутся, немедленно отправили гонца, которого звали Гас Саблетт, в деревню кэддо за людьми. Он был мужественным человеком и клятвенно пообещал – либо прорваться, либо умереть! Затем мы сразу же приступили к подготовке сарая к обороне – устраивая в каждой стене бойницы и накрывая крышу сырыми шкурами, чтобы защитить ее от горящих стрел. Двое наших были тяжело ранены и нуждались в особой заботе, одного из них – Патрика О'Брайена – пуля поразила в бедро, а другого – которого звали Терри – в голень.

Спустя 28 часов наше подкрепление прибыло, и тогда мы почувствовали себя еще увереннее, но повторного нападения не было – индейцы оставались в своей резервации и их ни в чем нельзя было упрекнуть. Я не знаю, как долго бы дикари оставались там, если бы не вмешательство их представителя майора Липера, появившегося здесь сразу же после окончания битвы – взяв с нас слово, что мы не будем стрелять первыми, он поехал в деревню и провел пау-вау⁵ с Катампи, в которой последний выразил готовность «успокоиться и считать инцидент исчерпанным», если мы сделаем то же самое, но капитан Ноулин настаивал на том, что Катампи должен дать нам 6 мешков с мукой и 200 фунтов бекона, как «искупление крови», и тот согласился, но отказался позволить более чем трем нашим людям войти в его деревню.

Затем индейцы собрали своих упавших храбрецов и в угрюмой тишине вернулись в свою деревню, но эта тишина вскоре закончилась, потому что их женщины сразу же начали оплакивать покойных. Это их обычный обряд, в котором, кроме горестно рыдающих друзей и родственников умершего, участвуют и все старейшие члены племени. Индейские похороны – довольно шумное мероприятие – в особенности, если умерший был достойным и уважаемым человеком.

Его жена срезает волосы до самой шеи, и шрамирует⁶ себе грудь, руки и бедра в знак скорби по ушедшему мужу, ее дочь, печалясь по своему отцу, поступает также. Нож, который применяют для шрамирования, закрепляют на конце палки, чтобы правильно определить глубину разреза кожи и чтобы шрам был достаточно широким. Хоть это и довольно болезненно, они не только легко выдерживают эту пытку, но и сами себе с помощью этого ножа делают шрамы.

На следующий день после боя Стерлинг Уайт, Саблетт и я – за нашим «искуплением крови» – отправились в деревню. Увидев нас, Катампи вскочил и начал кричать, что он отомстит нам за это. В жилище старика сидели несколько скво – я так полагаю, его женами, – поскольку все они выскочили из нее, и, видя, что мы готовимся защищаться, схватили и старались удержать его. Вождь кричал и ругался, метался туда и сюда, проклиная нас по-испански, и, в конце концов, уставшие женщины были вынуждены его отпустить, но вместо того, чтобы осуществить свои угрозы, он спокойно сел на полуразбитый ящик из-под сухарей, скрестил на груди руки и в течение некоторого времени о чем-то сосредоточенно размышлял.

Мы вновь повторили свои требования, и тогда он встал и в сопровождении нескольких своих главных воинов вместе с нами отправился к майору Липеру. Он попросил его выдать нам то, зачем мы пришли с правительственного склада – что было сделано очень быстро, – после чего мы покинули негостеприимную деревню, вполне удовлетворенные тем, что воины Катампи не были склонны поддерживать своего вождя в его враждебных намерениях по отношению к белым.

Для патрулирования и наблюдения за индейцами был оставлен небольшой отряд, а остальная часть нашей партии вернулась в деревню кэддо. Люди из «Верхнего» представительства остались под командованием капитана Ноулина, а капитан Браун с основными силами отправился по штату, чтобы охранять наиболее слабые и неспособные себя защитить от внезапных нападений поселения.

Уже совсем недалеко от деревни кэддо мы встретились с одним из достойных доверия местным жителем – он сообщил нам, что примерно в 20-ти милях отсюда, у Рок-Крик он видел очень большой индейский отряд. Судя по полученным сведениям о количестве этих воинов, капитан Браун счел разумным не начинать погони, а позаботиться о защите своего лагеря. У нас не было боеприпасов, и чтобы их добыть, было нужно, чтобы кто-то отправился в Белнап – он находился в 22-х милях – и я стал таким посланником. Отнюдь не самое приятное задание, отчасти из-за сильной жары, но в особенности по той причине, что все местные индейцы воспринимали рейнджеров только как врагов. Пока я был на подконтрольной территории и чувствовал, что совсем рядом стоят наши правительственные войска, я чувствовал себя в полной безопасности, но вне ее я уже не так был уверен, что со мной ничего не может случиться. До Белнапа оставалось проехать еще столько же, сколько я уже проехал, как вдруг у поворота дороги, я встретил около 16-ти воинов – они абсолютно никуда не торопились. Мгновенно, те, кто шли впереди, вскинули свои луки, но я решительно и смело продвигался вперед до тех пор, пока не приблизился к ним на бросок копья, а когда один из них сделал мне знак остановиться, я так сразу же и поступил. Четверо из них попытались увязаться за мной, но, увидев, что они натягивают свои луки, я решил не давать им шанса обойти меня, и в ту же секунду я пришпорил свою лошадь и сделал так, чтобы мою спину прикрыло гигантское дерево.

Они никак не могли понять меня, но когда я вытащил свой пистолет из пояса и сказал им на мексиканском – «parreti, amigos!»⁷, они тотчас остановились, засмеялись и повернулись к своему вождю, словно ожидая его приказаний. Их вождь, которого звали Пласидо, и который впоследствии стал моим лучшим другом, похоже, с подозрением отнесся ко мне. Оглядывая меня с головы до ног, он задал мне несколько вопросов на своем языке, но я сказал ему, что не понимаю его, но, тем не менее, он еще долго говорил на индейском, а потом, казалось, видя меня насквозь, сказал:

– Я очень хорошо знаю, что я говорю, и вы должны это понять.

Тогда я сказал по-мексикански – «no entiende» – «я не понимаю». Он некоторое время смотрел на меня, а потом спросил мое имя – он говорил на мексиканском – и я назвал ему свое имя. Затем он обвинил меня в том, что я был техасцем и его врагом. Я прекрасно его понял – и его глаза вспыхнули от гнева, когда я нарочито пристально осмотрел его с головы до ног. Я уже никак не мог понять, прошел ли я его экзамен или нет. Я был окружен дикарями, они, похоже, решили узнать обо мне все, и в то же время нехватка способов нормально поговорить еще больше осложнила ситуацию, поскольку они уже начали проявлять явные признаки враждебности. Они немного посовещались на своем языке, после чего вождь снова поинтересовался моим именем – по-мексикански. Я снова удовлетворил его желание, но это, очевидно, было не то, что он хотел знать, и, немного поколебавшись, словно пытаясь вспомнить некое забытое слово, он спросил:

– Donde vienne usted? («Откуда вы?»)

Без всяких колебаний я ответил:

– Из Форт-Арбэкль.

– Por donde vamos? («Куда направляетесь?»), – продолжал он.

– В Форт-Белнап, – отвечал я ответ.

– Que quiere alla?⁸ – настаивал он.

Я сказал ему, что у меня есть «большое письмо» для капитана Томпсона от капитана Пламмера, и что я солдат Соединенных Штатов, а не техасец, и что я всегда буду хорошо относиться к ним, пока они будут также дружелюбны к солдатам Соединенных Штатов – и все это самым серьезным тоном, и мой смиренный язык произвел на них некоторое впечатление, ибо, указывая на мой револьвер, он выражал свое желание, чтобы тот вернулся в свою кобуру. Я указал на их луки, тем самым говоря, что хочу, чтобы они вернулись в свои колчаны.

Они посмотрели друг на друга и засмеялись, а затем спрятали свои луки, а я, в свою очередь, так же спрятал свой револьвер.

Выразив свою огромную любовь к солдатам Соединенных Штатов и страстную ненависть ко всем техасцам, они пожелали мне «Adios» и поскакали прочь, но не забыв перед этим дружески пошутить над аллюром моей лошади.

Я смотрел им вслед до тех пор, пока они не исчезли, а затем продолжил свое путешествие. Я благополучно добрался до места, и вместе со своими гружеными боеприпасами повозками отправился назад.

На обратном пути, проезжая мимо индейского лагеря я услышал чьи-то пронзительные крики, а поскольку было довольно темно, я подошел как можно ближе, чтобы узнать, кто является их источником. Очень осторожно ведя свою лошадь по мягкому грунту, я на 150 ярдов приблизился к большому костру – крики исходили, как мне почудилось, прямо из него – но тут я увидел около сорока воинов – они стояли вокруг дерева, к которому был привязан какой-то человек. Судя по его внешности, я думаю, что это был команч, а его палачи испытывали на прочность его мужественность, изо всех сил избивая его сделанной из влажной шкуры плетью. Несчастный мучился невероятно, потрескивающий своими поленьями костер был расположен так, чтобы его жар обволакивал и пек его искромсанную спину. В тот момент, когда я его видел, он уже был совершенно измотан и уже не мог никак проявить своего врожденного индейского стоицизма. Возможно, он и умер той же ночью. Те, кто таким образом наказывали его, были чрезвычайно серьезными и тихими, в течение всего того недолгого времени, что я наблюдал за ними, никто из них не двигался, только тот, кто орудовал плетью.

Пострадавший, вероятно, зашел слишком далеко в свойственном команчам развлечении, а конкретно – конокрадстве – и в результате попал в руки филистимлян, которые, хотя и сами тоже не были идеальны, были полны решимости убедить этого беднягу в том, что он совершил величайшее преступление. Опасаясь, будучи замеченным, стать больше чем незаинтересованным свидетелем этой сцены, и не испытывая никакого желания помочь связанному узнику до конца сыграть предназначенную ему особую роль, я ушел оттуда так же тихо, как я и пришел туда, а потом галопом помчался в свой лагерь. Жителям цивилизованной страны будет трудно поверить, что я был свидетелем этой сцены в трех милях от поста, а его главными актерами были делавары, которые уже в течение многих лет находились под контролем властей Соединенных Штатов, – и, хотя это и грустно, но, тем не менее, это чистая правда.

Глава III

Еще немного приключений. – Поход окончен.

Люди приграничья все чаще и чаще стали выражать свое недовольство индейцами, и хотя они знали, что правительство намерено убрать их оттуда в самое ближайшее время, в верховья Уашита-Ривер, пришлось приложить немало усилий, чтобы удерживать людей подальше от резерваций, и самих индейцев тоже. Наконец, подготовка к их переселению завершилась, и 15-го августа 1859 марш по направлению к Уашите начался. Он совершался од контролем войск Соединенных Штатов под командованием майора Джорджа. Г. Томаса, ныне генерал-майора Томаса, который весьма умело справлялся со всеми вопросами, и полностью удовлетворил приграничье. Каждый воин должен был быть на месте и откликаться на свое имя, точно так же, как и солдат на перекличке, и, таким образом, очень немногие из них имели возможность сбежать, чтобы хоть как-то отомстить поселенцам, но, тем не менее, из опасения, что некоторые все смогут избежать бдительности солдат, мы получили приказ также следить за ними, арестовывать или убивать любого индейца, обнаруженного на расстоянии более 3-х миль от хвоста колонны. Но от нас требовалась не только бдительность. Вот одна история, из которой ясно, как индейцы любят лошадей. В один прекрасный день у западного берега Тринити-Ривер, на довольно значительном расстоянии, мы обнаружили группу всадников. В тот момент мы поднимались на холм, но чтобы они нас не заметили, мы поспешно спустились к реке и под прикрытием леса двинулись прямо к ним – они были на одном берегу, а мы – на противоположном. Их было десять или двенадцать человек, и кроме того, похоже, с ними было еще несколько лошадей. Приблизившись к ним на милю, мы, рассмотрев их, убедились, что они были индейцами, и тут же начали преследование. Наши лошади скакали галопом, и мы быстро настигли дикарей. Одну за другой они оставляли ведомых ими лошадей, а тех, на которых они скакали, нещадно хлестали своими плетьми. Вскоре на тропе начали появляться и отрезанные от их седел сумки – чтобы легче было сбежать – после чего индейцы далеко ушли вперед, и, несмотря на то, что мы мчались как безумные, мы ни на шаг не смогли приблизиться к ним. И, в конце концов, индейцы начали разбегаться, чтобы исчезнуть с наших глаз до наступления темноты, а потом спокойно уйти. Мы заметили, что две их лошади, очевидно, сильно устали и быстро «теряли ход», и потому Джек Андерсон и я – гнались за ними до тех пор, пока они не бросили своих животных в устье скалистого ущелья у подножия горы. Дикари находились примерно на четверть мили впереди нас, и, следовательно, когда мы достигли того места, они уже были далеко от той горы – крутой и почти неприступной, и, убедившись, что догнать их невозможно, мы взяли этих брошенных лошадей и отправились на место нашего общего сбора у Литтл-Уашиты. Мы сильно устали, гоня своих лошадей, как потом позже выяснилось, около 32-х миль. Нам было очень нелегко идти ночью по чужим и совершенно диким местам, но мы сделали это. По прибытии мы обнаружили, что на месте присутствует около половины нашего отряда.

Несколько человек отправились на разведку в самую глубь индейской земли, до переправы через Ред-Ривер, а остальная часть отряда разбила лагерь в верхней части Литтл Уашиты, вдоль которой мы произвели разведку вплоть до ее истоков. Затем мы направились к основному руслу Бразоса, там, где он встречается с Дабл-Маунтин Форк. Мы стали лагерем в старом и заброшенном форте у Ред-Форк. Лошади наши паслись на коротких привязях, а мы выставили сильную охрану, и таким образом, следили за всем, что происходило на тропе около двух дней. Ночью к нам снова пришла пума – она кралась среди лошадей и сильно напугала их. Я как раз в ту ночь стоял на страже, и, когда она проходила так близко от меня, я был почти в том же состоянии, что и лошади. Поскольку она находилась между мной и лагерем, я не осмеливался стрелять, чтобы случайно не причинить вред ни мужчинам, ни лошадям, поэтому мне оставалось только ждать. Она шла очень медленно и сознательно, видимо, внимательно осматривая каждую лошадь отдельно, а потом, видимо удовлетворившись осознанием своей важности, развернулась, и постоянно с подозрением поглядывая на меня, потрусила прочь. Она уже дошла до леса – примерно в 30-ти ярдах от того места, где я стоял – и тогда я выстрелил из моего дробовика – он был заряжен крупной дробью. Пума взлетела вверх, а после приземления она круто развернулась и вцепилась в свой собственный бок, рыча при этом яростно и громко. Понимая, что я поступил весьма опрометчиво, теперь, ночью, ранив ее, я уже начал подумывать об «уходе в отставку», когда, внезапно, поняв мое намерение, она пошла прямо на меня. Теперь я понял, что отступить я никак не смогу. Она преодолела половину разделявшего нас расстояния, и ей оставалось сделать только один прыжок. Быстро, как мне показалось – я вскинул свое ружье, чтобы выстрелить из другого ствола, но не успел я положить палец на спусковой крючок, как позади меня раздался залп из, по крайней мере, полудюжины ружей, пума еще раз взвилась в воздух, но на землю упала уже мертвой. Только тогда я вспомнил о лагере. После первого выстрела проснувшиеся люди сразу бросились мне на помощь. Я был очень рад, видя эту пуму лежащей на земле, но, опасаясь, что она воскреснет, я все же разрядил в ее бок оставшийся заряд. Кто-то принес огня, мы осмотрели ее тело и обнаружили его буквально изрешеченным крупной дробью. Это была большая, старая, матерая пума.

Это произошло во время последней смены, и после того, ка рассвело, спать уже никто не ложился. Я сдал свой пост и решил отдать воздать должное нескольким индейкам, чье кулдыканье я слышал на некотором расстоянии от лагеря. Следуя этим звукам, я подошел к дереву, росшему на берегу ручья, примерно в трех четвертях миль от лагеря. Его ветви буквально ломились от индеек – их было штук сорок или пятьдесят, не меньше. Я выстрелил и сбил двух, и уже связывал их лапы, как издалека до меня донесся крик – как мне показалось – одного индейца. Вот, подумал я, настал день моей славы – мне предстоит поединок с индейцем – и я пошел на этот крик, осторожно, стараясь идти так, чтобы он меня не заметил. Я быстро и осторожно прошагал около мили, когда снова раздался этот пронзительный крик. Но на этот раз, на него откликнулось не менее 30-ти голосов. Это было явно больше, чем я рассчитывал, этот хор стал прекрасным средством для подавления моего страстного желания поучаствовать в одиночном поединке, теперь я уже несколько опасался за самого себя. Я бы уверенно сражался и справился с одним индейцем, но с большим их числом я связываться не хотел, поэтому я скорым шагом двинулся к лагерю. Дойдя до того места, где я нашел индеек, я закончил охоту, а потом «мелкими и частыми шагами» вернулся в лагерь. Придя туда, я сбросил своих индеек на землю, красочно и, как принято в таких случаях, энергично жестикулируя, рассказал о своих охотничьих подвигах, после чего сообщил капитану Брауну о том, что я слышал индейцев. Наскоро позавтракав, мы оседлали наших лошадей и отправились в путь. Проехав около пяти миль, мы увидели старый дом, хотя и давно оставленный его владельцем, но, очевидно, прошлой ночью принимавшим у себя гостей. Огонь в очаге еще горел, на земле лежала часть оленьей туши, а вся земля вокруг была испещрена свежими следами конских копыт. Выбрав самую насыщенную следами тропу, мы галопом шли по ней почти весь день – время от времени, тем не менее, теряя ее, но затем, конечно, снова находя. Около полудня мы наткнулись на стадо коров, в некоторых из них торчали стрелы, и они жалобно мычали от боли. В течение дня мы несколько раз находили на тропе небольшие связки палок. У индейцев, похоже, был один или несколько пленников, и эти палки означали, что их пытали и прижигали огнем. Эти находки придали нам новой энергии, и мы с удвоенной силой ринулись вперед. Ночь мы провели в своем лагере, а утром снова пошли далее по тропе, и примерно в десять часов утра мы вышли на место, где индейцы убили кобылу, а после извлечения из нее жеребенка, съели ее – команчи всегда так поступают, когда их ко-то настойчиво преследует. Мы гнали до самых холмов верховьев Биг Уашита-Ривер, для этого нам потребовался почти целый день. Вечером мы нашли опустевший лагерь, судя по всему, индейцы покинули его недавно. Нанизанное на палочки мясо все еще поджаривалось над огнем, а поодаль лежала наполненная свежей родниковой водой тыква. Несмотря на то, что она лежала на солнцепеке, вода все еще была холодной. Никаких следов белого человека – только от мокасин – также мы установили, что в этой группе был ребенок. А еще мы нашли кусочек ситцевой ткани.

Внимательно осмотрев лагерь, мы поняли, что пленник был связан, но ему удалось вырваться на свободу. А после тщательного изучения земли мы пришли к выводу, что этот пленник, кем бы он ни был, был, по крайней мере, индейцем, равно как и ребенок. Потом мы обнаружили, что дикари покинули это место в разных направлениях, а возле одной цепочки следов нашли несколько – рассеянных на несколько сотен ярдов – клочков бумаги, а еще немного далее – пропуск, выданный майором Лейпером какому-то резервационному команчу с совершенно непроизносимым именем. Решив, что это правильный след, мы в том же темпе, очень быстро, как могли идти наши измученные и голодные лошади – примерно около двух часов – а когда наступила ночь, мы разбили свой лагерь и до утра отдыхали. В тот момент мы находились у самых истоков Биг Уашиты, примерно в 150-ти милях к северу от Форт-Белнапа. Наши лошади были измучены, мы тоже, еды у нас тоже не было, так что капитан решил отказаться от погони и вернуться в наш старый лагерь у Литтл Уашиты. После неторопливого путешествия мы прибыли в наш пункт назначения и обнаружили, что капитан Ноулин и его люди с нетерпением ожидают нас.

После получения дальнейших указаний по поводу наших дальнейших обязанностей, мы два или три дня отдохнули, а потом стали на ведущий в Форт-Белнап путь. Мы очень устали от исключительно мясной диеты, мы мечтали о хлебе и масле, наши голодные желудки можно было ублажить только хлебом и маслом, только о них мы разговаривали всю дорогу до Белнапа. В Форт-Белнапе капитан Браун получил приказ вернуться в Белтон, чтобы распустить там своих людей, поскольку они выполнили поставленную перед ними задачу. Мы славно провели время на обратном пути – рыбачили и охотились, путешествовали так, как сами считали нужным и пользовались всем лучшим, что могла предоставить нам эта страна. Жители Белтона сердечно приветствовали нас, после чего нас с честью отправили по домам. Нам, правда, пришлось задержаться там в ожидании нашей оплаты – на то, чтобы деньги из Вашингтона прибыли в Остин потребовалось несколько недель – после чего каждый из нас за каждый месяц службы получил 46 долларов золотом.