Я пришел в гости к Кэтрин на следующий день и на следующий после него. Мы виделись ежедневно на протяжении двух недель. Ходили за мороженым, гуляли в парке или просто бродили. Если ее родители и ругались, Кэтрин была вне дома и не видела этого. Я ничем не мог ей помочь, разве что составить компанию, но она искренне радовалась даже такой малости.

Все утро я подстригал газоны, пытаясь закончить все ранее оговоренные подработки до начала грозы, ведь с юго-запада на Дубовый ручей надвигались темные тучи. Наверное, Кэтрин сидела на качелях у себя на веранде, как делала каждый день, и ждала, когда я загляну к ним во двор.

Всякий раз, когда я забегал домой выпить воды, дядя Джон сидел перед телевизором и смотрел новости, слушал метеорологические прогнозы касательно атмосферного давления и направления ветра. С периодичностью в десять минут на протяжении последнего часа вдалеке громыхал гром, с каждым разом становясь все громче. Расправившись с последней лужайкой, я прибежал домой и принял душ, схватил фотоаппарат и пошел к дому Кэтрин. Я старался делать вид, что вовсе не тороплюсь.

На ней была тонкая блузка, красиво оттенявшая ее сияющую кожу. Она теребила обтрепанный край джинсовых шорт тонкими пальцами с обкусанными ногтями. Я с трудом дышал в теплом, влажном воздухе и обрадовался, когда вдруг повеяло прохладой. Небо окончательно потемнело, и заметно похолодало. Листья в кронах деревьев зашелестели под резкими порывами ветра, который мгновенно сдул волны жара, танцевавшие над асфальтом всего несколько минут назад.

Мистер Кэлхун выскочил из дома, поправляя галстук.

– Принцесса, у меня пара собеседований. Увидимся вечером.

Он рысцой сбежал с крыльца, круто остановился, вернулся и чмокнул дочь в щеку. Затем он многозначительно посмотрел на меня, добежал до своего «Бьюика», сел в машину, задом выехал с участка и быстро укатил.

Качели слегка подпрыгнули, а цепи дрогнули, когда я сел рядом с Кэтрин. Я начал отталкиваться ногами от пола, и мы стали раскачиваться вперед-назад. Кэтрин сидела молча, ее длинные, изящные пальцы привлекли мое внимание. Мне хотелось снова дотронуться до ее руки, но еще хотелось, чтобы на этот раз она прикоснулась ко мне первой. Цепи умиротворяюще поскрипывали. Я запрокинул голову и стал смотреть на раскинувшуюся под потолком паутину, а еще заметил кучку мертвых мошек в висевшем на крыльце фонаре.

– Фотоаппарат? – спросила Кэтрин.

Я похлопал по висевшей у меня на плече сумке.

– Конечно.

– Ты сделал сотни фотографий травы, воды в Глубоком ручье, качелей, горки, деревьев и железнодорожных рельсов. Мы немного говорили о твоих родителях и довольно много о моих, а еще о Пресли, ее клонах, о футболе, о наших мечтах про университеты и о том, где мы хотим быть через пять лет. Каков наш сегодняшний план? – спросила она.

Я широко улыбнулся.

– Ты.

– Я?

– Собирается дождь. Я подумал, мы останемся в доме.

– Здесь? – спросила Кэтрин.

Я встал и протянул ей руку. Если ждать, пока это сделает она, я рискую остаться ни с чем.

– Идем со мной.

– Что? Хочешь сделать пару снимков? Вообще-то я не люблю, когда меня фотографируют.

Она не взяла меня за руку, так что я сжал кулак и сунул его в карман, надеясь, что не умру от смущения.

– Сегодня никаких фотографий. Я хотел кое-что тебе показать.

– Что именно?

– Самую прекрасную вещь, которую я когда-либо запечатлял на камеру.

Кэтрин вышла за ворота вслед за мной, и мы пошли по улице к дому моих тети и дяди. Сегодня мы впервые пошли куда-то в приличном виде, не взмокнув от пота.

В доме тети Ли пахло свежей краской и дешевым освежителем воздуха. Свежие следы от пылесоса на ковре рассказывали короткую историю занятой домохозяйки, не обремененной детьми. Нарисованный на стене плющ и плед на диване царили в интерьере еще с 1991 года, но тетя Ли гордилась своим домом и тратила несколько часов в день на поддержание идеальной чистоты.

Кэтрин потянулась к висящей на стене картине, изображавшей индианку: женщину с длинными темными волосами, в которые было воткнуто перо. Она остановилась, когда ее пальцы почти коснулись холста.

– Ты это хотел мне показать?

– Картина красивая, но я привел тебя сюда не ради нее.

– Она такая… грациозная. И такая потерянная. Не просто красивая, а… глядя на нее, хочется плакать.

Я улыбнулся, наблюдая, как Кэтрин благоговейно взирает на картину.

– Это моя мать.

– Твоя мать? Она просто потрясающая.

– Тетя Ли ее нарисовала.

– Ух ты, – протянула Кэтрин, рассматривая висящие на стене картины, написанные одной и той же рукой. Пейзажи и люди – все казалось настоящим, словно ветер вот-вот шевельнет нарисованную траву или темные пряди волос, ниспадающие на бронзовые плечи. – Это все ее работы?

Я кивнул.

В пустой комнате работал висевший высоко на стене плоский телевизор. Передавали новости.

– Твоя тетя на работе? – спросила Кэтрин.

– Она оставляет телевизор включенным, когда уходит. Говорит, так потенциальные грабители подумают, что в доме кто-то есть.

– Какие грабители? – спросила Кэтрин.

Я пожал плечами.

– Понятия не имею. Наверное, любые.

Мы прошли мимо телевизора по темному коридору и оказались перед коричневой дверью с медной ручкой. Я открыл дверь. Изнутри пахнуло едва уловимым душком плесени, и Кэтрин помрачнела.

– Что там, внизу? – спросила она, вглядываясь в темноту.

– Моя комната.

Раздался дробный перестук – что-то стучало по крыше. Я обернулся, посмотрел в окно и увидел, что на траву падают и подскакивают градины размером с горошину. С каждым мгновением градины становились все крупнее, и вот на землю упал кусочек льда размером с половину долларовой банкноты, расколовшись на несколько частей. Все это длилось несколько секунд, а потом град прекратился, словно все это мне померещилось.

Кэтрин снова повернулась к темному дверному проему. Мне показалось, она страшно нервничает.

– Ты спишь там, внизу?

– По большей части. Хочешь посмотреть?

Она сглотнула.

– Иди ты первым.

Я фыркнул.

– Трусишка.

Громко топая, я спустился по лестнице и на ощупь нашел шнурок. Дернув за него, можно было включить единственную в подвале лампочку, висевшую под потолком.

– Эллиотт? – позвала оставшаяся в коридоре Кэтрин.

От звука ее голоса, вдруг ставшего очень высоким и нервным, у меня внутри что-то щелкнуло. Мне хотелось лишь одного: чтобы рядом со мной она чувствовала себя в безопасности.

– Подожди секунду, сейчас я включу свет.

Выключатель щелкнул, и висевшая под потолком лампочка осветила подвал.

Кэтрин медленно спустилась по лестнице и оглядела большой зеленый ковер, лежавший на бетонном полу.

– Он уродский, но это лучше, чем, встав с кровати поутру, наступать на холодный пол, – пояснил я.

Кэтрин медленно поворачивалась на месте, рассматривая двухместный диванчик, телевизор, письменный стол, стоящий на нем компьютер и свернутый матрас, на котором я спал.

– А где твоя кровать? – спросила она наконец.

Я указал на матрас.

– На ночь я его раскладываю.

– Он выглядит недостаточно длинным.

– Он и впрямь коротковат, – просто ответил я, доставая из сумки фотоаппарат и доставая из него карту памяти. Я присел на пластиковый стул, который дядя Джон купил специально, чтобы мне было на чем сидеть перед компьютером (раньше он стоял на столе, который тетя Ли нашла на обочине дороги), и вставил крошечный пластиковый квадратик в разъем.

– Эллиотт?

– Мне только нужно выгрузить новое.

Я несколько раз щелкнул мышкой, а потом вдруг раздался отдаленный пронзительный вой. Я замер.

– Что это?

– Это сирена, предупреждающая о торнадо? – проговорил я.

Затем я вскочил, схватил Кэтрин за руку и потащил к лестнице. Звук шел из телевизора. На экране метеоролог стоял перед картой, густо расцвеченной зелеными и красными точками. Во всем штате было объявлено штормовое предупреждение, буря должна была обрушиться на нас с минуты на минуту.

– Эллиотт, – сказала Кэтрин, крепче сжимая мою руку, – мне лучше пойти домой, пока не разразился шторм.

Небо за окном чернело на глазах.

– Не думаю, что это хорошая идея. Лучше тебе переждать непогоду здесь.

Маленькая карта Оклахомы, разделенная на районы, притулилась в правой верхней части плоского экрана и светилась, как рождественская елка. В нижней части экрана бегущая строка анонсировала названия одного города за другим.

Метеоролог тыкал указкой в наш район и произносил слова вроде «угроза внезапного наводнения» и «немедленно принять меры предосторожности».

Мы разом повернулись к окну и увидели, как невидимая сила гнет деревья и срывает с них листья. Полыхнула молния, и на миг наши тени появились на стене напротив окна, точно между двумя мягкими кожаными креслами. Над Дубовым ручьем грянул раскат грома, и снова пошел град. По крыше застучал дождь, канавы вдоль дома мгновенно наполнились водой, и она начала выплескиваться на газон. Улицы превратились в бушующие реки, по ним будто мчались потоки кипящего шоколадного молока, и вскоре переполненные водостоки начали извергать воду обратно на мостовую.

Метеоролог умолял зрителей воздержаться от поездок на машинах во время дождя. За окном завывал ветер, по стеклу лупили дождевые капли.

– Мой папа сейчас снаружи, возможно, он ведет машину. Можно одолжить твой телефон? – попросила Кэтрин.

Я протянул ей свой мобильный, предварительно разблокировав его. Кэтрин нахмурилась: вместо ответа в телефоне ее отца включилась голосовая почта.

– Папа? Это Кэтрин. Звоню с телефона Эллиотта. Я в его доме, в безопасности. Позвони мне, когда сможешь, чтобы я знала, что с тобой все в порядке. Номер Эллиотта, – она посмотрела на меня, и я одними губами стал произносить цифры. – Три, шесть, три, пять, один, восемь, пять. Перезвони мне, хорошо? Я волнуюсь. Люблю тебя.

Она вернула мне телефон, и я запихнул его в карман.

Кэтрин вцепилась в мою рубашку и прижалась щекой к моему плечу. Я ощутил себя супергероем.

Она посмотрела на меня снизу вверх, и мой взгляд упал на ее губы. Нижняя была полнее верхней, и на долю секунды я представил, что наклоняюсь и целую ее.

Кэтрин закрыла глаза, и я тоже зажмурился, но прежде чем я успел ее поцеловать, она прошептала:

– Эллиотт?

– Да? – ответил я, замирая.

Даже с закрытыми глазами я видел, как вспышки молний за окном озаряют весь дом; после каждого удара молнии раздавался громовой раскат. Кэтрин крепко меня обняла.

Я держал ее в объятиях, и вскоре она расслабилась, хихикнула и отстранилась. Щеки ее пылали.

– Извини.

– За что?

– За то, что тебе приходится быть здесь, со мной.

Я улыбнулся.

– Где же еще мне быть?

Мы смотрели, как град сменяется дождем и как его струи изливаются на траву. Ветер заставлял деревья склоняться перед штормом. Первый оглушительный щелчок застал меня врасплох. Когда упало первое дерево, Кэтрин ахнула.

– Скоро все закончится, – заверил я, обнимая ее за плечи. Еще никогда в жизни я не был так благодарен буре.

– Может, нам лучше спуститься в подвал? – спросила Кэтрин.

– Можем спуститься, если так тебе будет спокойнее.

Кэтрин уставилась на дверь, ведущую в подвал.

– А может, и не стоит.

Я засмеялся.

– Что смешного?

– Мне показалось, что в подвале тебе будет не по себе.

– Дело не в том, что я… – она стояла рядом со мной, держась за мою рубашку и прижимаясь щекой к моему плечу. – Я скажу, как есть. Ты мне нравишься.

Я склонил голову набок, уткнулся подбородком ей в макушку. Волосы Кэтрин пахли шампунем и потом. Чистым потом. В данную минуту это был мой любимый запах.

– Ты мне тоже нравишься, – не поворачивая головы, я сказал это, глядя прямо перед собой. – Ты именно такая, как я думал.

– Что ты имеешь в виду?

Снова зарядил град, на этот раз он лупил прямо по окнам гостиной тети Ли. Одно стекло треснуло, и я сделал шаг назад, отступая от Кэтрин. Яркая вспышка озарила улицу, и над домом гром прогремел так, словно выстрелили из пушки.

– Эллиотт? – проговорила Кэтрин дрожащим от страха голосом.

– С тобой ничего не случится, обещаю. Я этого не позволю, – заявил я.

Мы смотрели, как ветер треплет деревья на улице.

– Хочешь сейчас быть там, снаружи, да? Фотографировать? – спросила Кэтрин.

– Для этого у меня нет нормальной камеры. Но однажды – возможно.

– Тебе нужно работать на Национальное географическое общество или что-то в этом духе.

– Таков план. Нужно посмотреть весь мир, – я повернулся и посмотрел на Кэтрин. – Ты еще не передумала? Все равно, закончив школу, ты уедешь отсюда. Почему бы не поехать вместе со мной?

В первый раз я предложил ей это, когда мы только познакомились. На лице Кэтрин появилась широкая улыбка.

– Ты опять спрашиваешь меня об этом?

– Буду спрашивать столько, сколько придется.

– Знаешь, после того, как мы столько времени провели вместе, мысль о том, чтобы путешествовать вместе с тобой, прельщает меня куда больше, чем перспектива остаться дома.

– Ну и? Ты в деле? – спросил я.

– Я в деле.

– Обещаешь?

Кэтрин кивнула, и я не смог сдержать глупую улыбку.

Град вдруг прекратился, а потом и ветер начал стихать. Улыбка Кэтрин померкла.

– Что случилось?

– Наверное, мне лучше пойти домой.

– Ох. Да, конечно. Я тебя провожу.

Кэтрин вдруг схватила меня за плечи, привстала на цыпочки и поцеловала в уголок рта. Все произошло так быстро, что я даже не успел насладиться моментом. Раз! – и все уже закончилось. В ту секунду я мог бы взобраться на гору, обежать вокруг земного шара или переплыть океан. Если Кэтрин Кэлхун решила меня поцеловать, то все невозможное становилось возможным.

Солнце едва-едва начало выглядывать из-за облаков, тьма уползала к другому городу. На улицу один за другим выходили соседи, посмотреть, насколько велик ущерб. Если не считать нескольких разбитых окон, оборванных проводов, поваленных деревьев и сломанных ветвей, дома почти не пострадали. Зеленые листья устилали Джунипер-стрит ярким ковром, вдоль обочин бежали потоки грязной воды, медленно утекая в сливоприемный колодец, расположенный в конце улицы.

Мы с Кэтрин одновременно заметили, что подъездная дорожка перед ее домом пуста. Я открыл калитку и прошел следом за ней по дорожке к ее дому. Мы поднялись на веранду и сели на качели.

– Я подожду вместе с тобой, пока твои родители не вернутся, – сказал я.

– Спасибо.

Кэтрин взяла меня за руку, а я стал отталкиваться от пола, раскачивая качели. Я отчаянно желал, чтобы этот день, лучший в моей жизни, никогда не кончался.

Глава четвертая
Кэтрин

Остаток лета пролетел очень быстро, дни были заполнены стуком пневматических молотков – рабочие разных строительных компаний чинили крыши домов. Мы с Эллиоттом проводили много времени, сидя в тени деревьев и фотографируя берега Глубокого ручья, но он больше не приглашал меня к себе домой. Каждый день я боролась с желанием попросить его показать мне фотографии в его подвале, но моя гордость неизменно пересиливала любопытство.

Мы смотрели салют на четвертое июля, удобно устроившись на раскладных стульях за бейсбольным полем, и часто устраивали пикники, во время которых делились друг с другом бутербродами и болтали о всяких пустяках, как будто это лето никогда не закончится.

В последнюю субботу июля мы, казалось, исчерпали все темы для разговора. Каждое утро Эллиотт приходил к девяти утра, садился на качели и смиренно ждал, когда я выйду, но в последнюю неделю он стал каким-то мрачным.

– Твой парень снова сидит на качелях, – сказал папа, поправляя галстук.

– Он не мой.

Отец вытащил носовой платок и вытер пот со лба. Отсутствие работы стало для него нелегким испытанием. Он похудел и в последнее время плохо спал.

– Разве? Кстати, куда подевался Оуэн?

– Я несколько раз останавливалась перед его домом. Мне больше нравится гулять на воздухе, чем смотреть, как он играет в компьютерные игры.

– Ты хотела сказать «гулять вместе с Эллиоттом», – заметил папа с хитрой улыбкой.

– Ты завтракал?

Отец покачал головой.

– Нет времени на еду.

– Ты должен лучше заботиться о себе, – заметила я, нежно беря его за руку. Я поправила его галстук и похлопала папу по плечу. Его рубашка уже пропиталась потом. – Папочка.

Он поцеловал меня в лоб.

– Я в полном порядке, принцесса. Не волнуйся ты так. Тебе пора идти, а то опоздаешь на свидание у ручья. Или на свидание в парке? Куда вы идете сегодня?

– В парк. И это не свидание.

– Он тебе нравится?

– Не в этом смысле.

Отец улыбнулся.

– Ты могла бы меня одурачить, но Эллиотту меня не обмануть. Папы разбираются в таких вещах.

– Или выдумывают то, чего нет, – парировала я, открывая дверь.

– Люблю тебя, Кэтрин.

– А я тебя еще больше.

Я вышла на крыльцо и улыбнулась при виде Эллиотта: он качался на качелях. Сегодня на нем были рубашка в тонкую полоску и шорты цвета хаки, а неизменный фотоаппарат висел на шее на ремешке.

– Готова? – спросил Эллиотт. – Я подумал, что для начала стоит завернуть в кафе у «Браума», перехватить печенья и сока.

– Конечно, – согласилась я.

Мы прошли несколько кварталов, добрались до кафе, ставшего в последнее время одним из наших любимых мест, и сели за столик, который сделали своим. Эллиотт молчал. Он всю последнюю неделю ходил как в воду опущенный, только кивал и вставлял односложные реплики в мой монолог. Вид у него был такой, словно мыслями он сейчас находился за тысячи миль отсюда.

Выйдя из кафе, мы зашагали к центру города, никуда конкретно не направляясь. Последние два месяца мы постоянно куда-то шли, потому что на ходу не обязательно разговаривать, зато можно проводить время вместе.

Когда мы вернулись к моему дому, чтобы сделать бутерброды, солнце сияло высоко в небе. Обед-пикник стал нашим ритуалом, и мы по очереди подыскивали подходящее место. Сегодня выбирал Эллиотт, и он предпочел парк и полянку под нашим любимым деревом.

Мы молча расстелили на траве лоскутное одеяло, сшитое мамочкой. Эллиотт развернул свою индейку с сыром, поглядывая на еду так, словно один ее вид его оскорбляет. Мне пришло в голову, что причина его недовольства – это я, и все же каждую минуту этого лета я не могла назвать иначе, как идеальной.

– Невкусно? – спросила я, держа бутерброд двумя руками.

Эллиотт откусил всего кусочек от своего бутерброда, в то время как я успела съесть половину своего.

– Нет, – ответил Эллиотт, опуская руку с зажатым в ней бутербродом. – Определенно невкусно.

– А что не так? Слишком много майонеза?

Он помолчал, потом застенчиво улыбнулся.

– Дело не в бутерброде, Кэтрин. Бутерброд тут вообще ни при чем… Все дело в том, что я сижу рядом с тобой.

– Вот как, – пробормотала я. Мой разум снова и снова воспроизводил последние слова Эллиотта.

– Завтра я уезжаю, – проворчал он.

– Но ты ведь вернешься, да?

– Да, но не знаю, когда именно. Возможно, на Рождество. Может быть, только следующим летом.

Я кивнула, не поднимая глаз от своего бутерброда, мои руки сами собой опустились. Я вдруг поняла, что совершенно не голодна.

– Ты должен пообещать, – сказала я. – Ты должен пообещать, что вернешься.

– Обещаю. Пусть я не приеду сюда раньше следующего лета, но я вернусь.

Пустота и отчаяние, которые я испытала в тот момент, были сравнимы только с тоской, нахлынувшей на меня в день смерти моего пса. Возможно, это очень глупое сравнение, но Арахис спал у моих ног каждую ночь. Неважно, насколько сильно была раздражена мамочка и сколько сцен она устроила, Арахис прекрасно знал, когда рычать, а когда вилять хвостом.

– О чем ты думаешь? – спросил Эллиотт.

Я покачала головой.

– Это глупо.

– Брось. Скажи.

– У меня был песик, довольно глупый. Как-то раз папа принес его домой ни с того ни с сего. Предполагалось, что пес будет принадлежать мамочке, чтобы веселить и отвлекать ее от мрачных мыслей, но он выбрал меня. Мамочка ревновала, правда, я до сих пор не понимаю, кого именно: меня или Арахиса. Он умер.

– Твоя мама страдает от депрессии?

Я пожала плечами.

– Родители мне не говорят. Они стараются не обсуждать эту тему в моем присутствии. Знаю только, что в детстве ей приходилось нелегко. По словам мамочки, она рада, что ее родители умерли. Это случилось еще до моего рождения. Она говорит, ее родители были довольно жестокими людьми.

– Ничего себе. Если я когда-нибудь стану отцом, у моих детей будет нормальное детство. Такое, чтобы они вспоминали о нем с радостью, когда вырастут, и мечтали снова вернуться в те времена. Чтобы им не пришлось бороться с последствиями моего воспитания и лечиться у психиатра, – он поднял на меня глаза. – Я буду по тебе скучать.

– Я тоже буду по тебе скучать, но… не долго. Потому что ты вернешься.

– Я вернусь, обещаю.

Я сделала вид, что довольна и счастлива, открыла банку газировки и стала через трубочку потягивать напиток. После такого признания разговор на любую другую тему казался принужденным, каждая улыбка – натянутой. Мне хотелось насладиться оставшимся нам с Эллиоттом временем, но неминуемое расставание сводило на нет мои попытки взбодриться.

– Хочешь помочь мне собрать вещи? – спросил Эллиотт и поморщился от собственных слов.

– Не особо, но мне хочется видеть тебя так долго, как это возможно, раз ты уезжаешь. Так что да, я тебе помогу.

Мы собрали свои пожитки. Вдалеке зазвучали сирены, постепенно их вой стал громче. Эллиотт помедлил, потом помог мне подняться. Звук сирены все нарастал. Наверное, это ехала в нашу сторону машина пожарных.

Эллиотт скатал одеяло мамочки и сунул под мышку, я взяла пакеты с остатками еды и выбросила в урну. Эллиотт протянул мне руку, и я без колебаний за нее взялась. Теперь, зная, что он скоро уезжает, я перестала беспокоиться о том, что отношения между нами изменились.

Когда мы подошли к Джунипер-стрит, Эллиотт крепче сжал мою ладонь.

– Давай занесем это одеяло к тебе домой, а потом пойдем ко мне собирать вещи.

Я кивнула и улыбнулась, когда Эллиотт стал раскачивать наши соединенные руки. Соседка, живущая через улицу, стояла на своем крыльце, держа на руках ребенка. Я помахала ей рукой, но она не помахала мне в ответ.

Эллиотт вдруг замедлил шаг, выражение его лица изменилось: стало озадаченным, а потом – встревоженным. Посмотрев на свой дом, я увидела полицейскую машину и карету «Скорой помощи». Оба автомобиля мигали красными и синими огнями. Я выпустила руку Эллиотта, пробежала мимо машин и рывком попыталась открыть калитку, забыв сдвинуть щеколду.

Подошел Эллиотт и уверенной рукой открыл калитку. Я вбежала внутрь, но на полпути к дому остановилась. Открылась входная дверь, и появился врач, толкая перед собой медицинскую каталку, на которой лежал папа. Он был бледен, глаза закрыты, на лице кислородная маска.

– Что… что случилось? – воскликнула я.

– Извините, – проговорил врач.

Они с санитаром открыли задние двери «Скорой» и стали грузить носилки с папой в машину.

– Папа! – закричала я. – Папа!

Он не ответил, и двери автомобиля закрылись у меня перед носом.

Я подбежала к полицейскому, который спускался с крыльца.

– Что случилось?

Полицейский посмотрел на меня сверху вниз.

– Ты – Кэтрин?

Я кивнула, чувствуя, как на плечи опустились ладони Эллиотта.

Полицейский дернул уголком рта.

– Похоже, у твоего отца случился сердечный приступ. Твоя мама вернулась домой раньше обычного и нашла его лежащим на полу. Она сейчас внутри. Ты бы лучше… попробуй поговорить с ней. Она и двух слов не сказала с тех пор, как мы приехали. Возможно, у нее шок и ей тоже стоит поехать в больницу.

Я взбежала по ступенькам и бросилась в дом.

– Мамочка! Мамочка!

Она не отвечала. Я заглянула в гостиную, в кухню, потом пробежала по коридору, ведущему в гостиную. Мамочка сидела на полу и таращилась на ковер.

Я опустилась на колени возле нее.

– Мамочка?

Она не шелохнулась и, казалось, вообще меня не услышала.

– Все будет хорошо, – заверила я ее, похлопывая по колену. – Папа поправится. Наверное, нам нужно поехать в больницу и встретить его там. – Она не отвечала. – Мамочка? – Я осторожно ее потрясла. – Мамочка?

Нет ответа.

Я встала, прижала ладонь ко лбу, потом выбежала на улицу и схватила полицейского за рукав. «Скорая» как раз отъезжала от дома. Полицейский был толстый и обильно потел.

– Офицер, ммм… – я посмотрела на серебряный значок у него на груди, – Санчес? Мамочке… моей маме плохо.

– Она по-прежнему не разговаривает?

– Думаю, вы правы. Ей тоже нужно в больницу.

Полицейский кивнул и печально посмотрел на меня.

– Я надеялся, что тебе она ответит, – он поднес к губам маленькую рацию. – Четыре-семь-девять, вызываю диспетчера.

Женский голос ответил:

– Четыре-семь-девять, прием.

– Я забираю миссис Кэлхун и ее дочь в больницу. Когда мы приедем, миссис Кэлхун может понадобиться медицинская помощь, пожалуйста, известите медиков.

– Вас поняла, четыре-семь-девять.

Я огляделась в поисках Эллиотта, но его нигде не было видно. Санчес поднялся по ступенькам и прошел прямиком в гостиную, где мамочка все так же сидела, уставившись в пол.

– Миссис Кэлхун? – мягко обратился полицейский к мамочке, присаживаясь рядом с ней на корточки. – Это снова офицер Санчес. Я отвезу вас и вашу дочь в больницу, там вы сможете увидеть вашего мужа.

Мамочка покачала головой и что-то прошептала, но я не смогла разобрать, что именно.

– Вы можете стоять, миссис Кэлхун?

Мамочка никак не отреагировала на его вопрос, и тогда полицейский встал и начал поднимать ее на ноги. Я подхватила мамочку под другую руку, и вместе мы заставили ее встать. Поддерживая мамочку с двух сторон, мы довели ее до полицейской машины, усадили внутрь, и я пристегнула ее ремнем безопасности.

Санчес пошел к водительскому сиденью, а я снова огляделась по сторонам, надеясь увидеть Эллиотта.

– Мисс Кэлхун! – позвал Санчес.

Я открыла дверь со стороны пассажирского сиденья и юркнула внутрь. Когда мы отъезжали от дома, я все глядела вокруг, но Эллиотта нигде не было.