Потерянные девушки Рима

7:10

На своем жаргоне они называли эту сеть «эстафетой». Надежные жилища, разбросанные по городу, которые не только обеспечивали безопасный тыл, срочно предоставляли убежище, но и служили для того, чтобы просто отдохнуть и набраться сил. На табличках рядом со звонком обычно значились названия каких-то несуществующих акционерных обществ.

Маркус зашел в такую квартиру-эстафету, знакомую ему потому, что туда его приводил Клементе. Наставник рассказал тогда, что они владеют в Риме неисчислимым количеством объектов недвижимости. Ключ от квартиры был спрятан в щели под дверью.

Боль, как он и предвидел, явилась вместе с зарей. Следы побоев не удавалось скрыть. Кроме кровоподтеков на ребрах, которые с каждым вдохом напоминали о том, что случилось ночью, – рассеченная губа и распухшая скула. Плюс шрам на виске. Все вместе, подумал Маркус, может произвести на любого, кто взглянет, незаурядное впечатление.

В квартире-эстафете, как правило, можно было найти еду, постель, горячую воду, аптечку скорой помощи, фальшивые документы и компьютер с безопасным подключением к Сети. Но та, которую выбрал Маркус, была пустая. Никакой мебели, ставни закрыты. В одной из комнат на полу телефон. Подключенный.

Квартиру содержали ради этого аппарата.

Клементе объяснил, что мобильные телефоны для них не подходят. Маркус никогда не оставлял за собой следов.

Меня не существует, напомнил он себе, прежде чем позвонить в адресный стол.

Через несколько минут вежливая девушка-оператор назвала ему адрес и телефон Раффаэле Альтьери, агрессивного парня, который подстерегал Маркуса в квартире Лары. Маркус повесил трубку, потом набрал названный оператором номер. Долго слушал длинные гудки, пока не уверился, что в доме точно никого нет. Убедившись в этом, лично отправился отдать визит.

Через короткое время он стоял под проливным дождем на углу улицы Рубенса в аристократическом квартале Париоли и наблюдал за небольшим пятиэтажным зданием.

В здание удалось проникнуть через гараж. Квартира, интересовавшая Маркуса, находилась на четвертом этаже. Он приложил ухо к замочной скважине, окончательно удостоверился, что в данный момент никого нет дома. Тихо. Маркус решил рискнуть: необходимо выяснить, кто напал на него.

Он взломал замок и вошел.

Квартира, где он очутился, была большой. Мебель свидетельствовала о хорошем вкусе владельца и в придачу о том, что он располагает значительными деньгами. Антиквариат, ценные картины. Полы светлого мрамора, белые двери, покрытые лаком. Ничего интересного, кроме того, что эта квартира не была похожа на жилище бесноватого.

Маркус приступил к обыску. Нужно было поторапливаться, кто-нибудь мог возвратиться с минуты на минуту.

В одной из комнат был устроен спортивный зал: тренажер для бодибилдинга со встроенными весами, шведская стенка, бегущая дорожка и гимнастические снаряды разного рода. Для Раффаэле Альтьери физическая форма стала настоящим культом. Маркус испытал на себе результат этой его страсти.

Кухня давала понять, что парень живет один. В холодильнике только обезжиренное молоко и энергетические напитки. На полках – коробки витаминов и банки с биологически активными добавками.

Третья комната больше говорила о том, какую жизнь ведет юноша. Односпальная кровать, неприбранная. Простыни с картинками из «Звездных войн». Над изголовьем – постер с Брюсом Ли. По стенам еще постеры: рок-группы, гоночные мотоциклы. На полке – стереосистема, в углу – электрическая гитара.

Комната подростка.

«Сколько же лет Раффаэле?» – задался вопросом Маркус. И получил ответ, переступив порог четвертой комнаты.

У стены стояли письменной стол и стул. Больше никакой мебели. Над столом – коллаж из газетных вырезок. Они хорошо сохранились, хотя бумага и пожелтела.

Эти газеты вышли девятнадцать лет назад.

Маркус подошел поближе, начал читать. Вырезки располагались в строгом хронологическом порядке, слева направо, сверху вниз.

Речь шла о двойном убийстве. Жертвы – Валерия Альтьери, мать Раффаэле, и ее любовник.

Маркус вгляделся в фотографии, прилагавшиеся к статьям, которые появились тогда не только в ежедневных газетах, но и в иллюстрированных журналах. В последних это мерзкое преступление приобрело вид великосветской сплетни.

В конце концов, все составляющие таковой были налицо.

Валерия Альтьери, красивая, элегантная, порочная, жила, ни в чем себе не отказывая. Ее муж Гвидо Альтьери, известный адвокат по коммерческим делам, часто ездил за границу. Богатый, без предрассудков, очень влиятельный. Маркус разглядел его на фотографии, запечатлевшей похороны жены: серьезный, собранный, несмотря на скандальную историю, в которую он оказался втянут, этот человек смотрел на гроб, держа за руку трехлетнего сына Раффаэле. В ту пору любовником Валерии был известный яхтсмен, победитель многочисленных регат. Что-то вроде жиголо, на несколько лет ее моложе.

Преступление наделало шуму по причине скандальной славы действующих лиц, но также и в связи с тем, как оно было совершено. Любовников застали врасплох, когда они вдвоем лежали в постели. Расследование установило, что убийц было по меньшей мере двое. Но никого не арестовали, не нашлось даже подозреваемых. Личность убийц так и осталась неустановленной.

Потом Маркус уловил подробность, которая при первом чтении от него ускользнула. Зверское убийство произошло именно здесь, в доме, где Раффаэле продолжал жить и сейчас, в свои двадцать два года.

Пока его мать кромсали, он спал в своей кроватке.

Убийцы его не заметили или решили пощадить. Но утром малыш проснулся. Вошел в спальню и увидел два изрезанных тела: жертвам было нанесено более семидесяти ударов ножом. Маркус представил себе, как он расплакался, безутешно, отчаянно, при виде картины, смысла которой в свои младенческие годы не мог разгадать. Валерия, принимая любовника, отпустила прислугу, и убийство обнаружили, только когда адвокат Альтьери вернулся домой из деловой поездки в Лондон.

Целых два дня малыш оставался наедине с мертвыми телами.

Маркус, как ни силился, не мог представить себе худшего кошмара. Что-то похожее всплыло из глубин памяти. Ощущение одиночества, заброшенности.

Он не знал, когда именно испытывал эти чувства, но они сохранились. Его родители ушли из жизни, их не спросишь, откуда взялось такое воспоминание. Он даже забыл свою скорбь от их потери. Но возможно, это – одно из немногих положительных качеств амнезии.

Маркус вернулся к работе, теперь сосредоточив внимание на письменном столе.

Там лежали груды папок. Маркус предпочел бы усесться и не торопясь пересмотреть документы. Но время поджимало. С каждой минутой оставаться в этой квартире становилось все более рискованно. И Маркус ограничился поверхностным взглядом, по-быстрому пролистав их.

Там были фотографии, копии полицейских протоколов, перечни вещественных доказательств, списки подозреваемых. Эти документы вообще не должны были находиться здесь. Вместе с разными заметками и рассуждениями самого Раффаэле Альтьери, написанными от руки, были представлены и результаты частных расследований. Маркусу бросилась в глаза лежащая на столе визитка частного сыскного агентства.

«Раньери», – прочел он про себя напечатанное на кусочке картона имя.

Вот на что ночью намекал Раффаэле. «Тебя прислал Раньери? Можешь сказать ублюдку, что я пас».

Маркус для памяти положил визитку в карман, снова посмотрел на стену с вырезками и попытался все охватить единым взглядом. Кто знает, сколько денег способен выкачать бессовестный частный сыщик из мальчишки, которого преследует одна-единственная неотвязная мысль.

Найти убийц матери.

Вырезки, протоколы, прочие документы свидетельствовали о навязчивой идее. Раффаэле хотел взглянуть в лицо монстрам, которые осквернили его детство. Дети выдумывают врагов из воздуха, пыли и тени, черного человека, злого волка, подумал Маркус. Эти враги живут в сказках, они обретают реальность, только когда дети капризничают, чтобы позлить родителей. Но потом всегда исчезают, возвращаются в тень, которая их породила.

Но враги Раффаэле никуда не делись.

Осталась последняя деталь, для Маркуса непонятная, и он принялся искать что-то, что прояснило бы вопрос относительно символа, трех красных точек в конце письма, приглашавшего юношу в квартиру Лары.

«А символ? Никто не знал о символе», – сказал Раффаэле.

Маркусу удалось найти в одной из папок документ из прокуратуры, в котором говорилось именно об этом. Но имелась некая фигура умолчания. Понятно почему: следователи зачастую скрывают от прессы и от публики некоторые детали дела. Это нужно для того, чтобы разоблачать ложные свидетельства, раскрывать возможных мифоманов, а еще – убеждать преступников в том, что у полиции на руках ничего нет. В деле об убийстве Валерии Альтьери на месте преступления было обнаружено нечто важное. Какая-то подробность, которую полиция, по той или иной причине, решила не разглашать.

Маркус пока не знал, какое отношение имеет эта история к Джеремии Смиту и исчезновению Лары. Преступление произошло девятнадцать лет назад, и даже если присутствовали какие-то улики, не обнаруженные силами правопорядка, их можно считать безвозвратно утраченными.

Место преступления сгинуло навсегда.

Маркус посмотрел на часы: прошло уже двадцать минут, а он не хотел второй встречи с Раффаэле лицом к лицу. Но все-таки решил, что стоит хотя бы заглянуть в спальню, где была убита Валерия Альтьери. Кто знает, что сейчас в той комнате.

Едва переступив порог, Маркус тут же понял, как глубоко заблуждался.

* * *

Сначала он увидел кровь.

Супружеская постель с голубыми простынями была пропитана ею. Ее было так много, что можно было отчетливо представить себе, где лежали тела, когда происходила бойня. На матрасе, на подушках сохранились отпечатки. Одно подле другого, слитые в последнем объятии, когда ярость убийц обрушилась на них.

С постели потоки крови лавою сползли на белый палас. Медленно распространяясь, они пропитали каждую ниточку, окрасив ткань в такой ослепительный, такой великолепный красный цвет, что сама идея смерти перед ним померкла.

Брызги, рассеянные, отлетевшие от руки, сжимавшей клинок, вонзавшей его в беззащитную плоть, оставили на стенах видимые следы ярости, торопливости, утомления. Впечатляло упорядоченное, связное расположение капель. Святотатственная гармония, порожденная безумной ненавистью.

Часть крови использовали, чтобы сделать надпись над постелью. Одно только слово.

EVIL.

По-английски – зло.

Все уже завершилось, обрело неподвижность. Но в то же время казалось слишком живым, слишком реальным. Словно убийство в этой комнате только что произошло. У Маркуса сложилось впечатление, будто он, просто открыв эту дверь, совершил путешествие во времени.

Это невозможно, сказал он себе.

Так же маловероятно, как и то, что комната сохранилась точно такой же, как в тот трагический день девятнадцать лет назад.

Существовало лишь одно объяснение: подтверждением ему служили ведерки из-под лака, сваленные в углу вместе с кистями, и подлинные фотографии места преступления, которые Раффаэле раздобыл неизвестно как. На них эта комната представала такой, какой увидел ее тот, кто первым переступил порог.

Адвокат Гвидо Альтьери, вернувшийся домой погожим мартовским утром.

Потом все поменялось. Вмешалась полиция, и сразу после этого все было замыто в попытке восстановить прежнее состояние, истребить память об ужасе, вернуться в обыденность.

Это всегда происходит перед лицом насильственной смерти, сказал себе Маркус. Трупы уносят, кровь вытирают. И люди снова приходят в те места, ни о чем не подозревая. Жизнь продолжается, отвоевывает для себя пространства, прежде от нее отторгнутые.

Никто не хотел бы хранить такие воспоминания. Даже я, подумал Маркус.

Но Раффаэле Альтьери решил в точности воспроизвести место преступления. Следуя своей навязчивой идее, сотворил святилище ужаса. Стараясь запереть в этой комнате зло, сам стал его пленником.

Теперь Маркус мог воспользоваться этой достоверной мизансценой, чтобы сделать выводы и поискать на всякий случай аномалии, которые могли бы ему пригодиться. Он перекрестился, хоть и с опозданием, и вошел в комнату.

Подходя к ложу, имевшему вид жертвенного алтаря, он понял, почему эту бойню могли учинить по меньшей мере два человека.

Жертвам спасения не было.

Он попытался представить себе Валерию Альтьери и ее любовника, застигнутых во сне этим взрывом нечеловеческой жестокости. Может быть, женщина кричала, а может быть, сдерживалась, чтобы не разбудить сынишку, который спал в соседней комнате. Чтобы он не побежал посмотреть, что происходит. Чтобы спасти его.

У изножия кровати справа скопилась лужа крови, а слева Маркус заметил три маленьких круглых отпечатка.

Он подошел поближе, нагнулся, чтобы лучше разглядеть. Пятна образовывали совершенный равнобедренный треугольник. Каждая сторона составляла около пятидесяти сантиметров.

Символ.

Он раздумывал над тем, что мог бы скрывать в себе этот знак, когда, на мгновение подняв глаза, увидел то, что прежде от него ускользнуло.

На паласе остались крохотные отпечатки босых ног.

Маркус представил себе, как трехлетний Раффаэле, наутро после расправы, просовывает голову в спальню. И видит ужас, смысла которого он не в силах понять. Он бежит к постели прямо по лужам крови. Он, перед лицом немилосердного безразличия смерти, в отчаянии встряхивает маму, пытаясь ее разбудить. Маркус даже мог представить себе его маленькое тельце на окровавленных простынях: проплакав несколько часов, малыш, должно быть, свернулся калачиком рядом с мертвой мамой и в изнеможении заснул.

Два дня он провел в этом доме, до того как отец нашел его и увел прочь. Две длинные-длинные ночи, когда он противостоял в одиночестве осаде темноты.

Детям не нужны воспоминания, они всему учатся, забывая.

Но этих двух суток оказалось достаточно, чтобы определить всю дальнейшую жизнь Раффаэле Альтьери.

Маркус не мог сдвинуться с места. Он глубоко дышал, преодолевая приступ паники. Вот, значит, в чем его талант? Воспринимать темные послания, которые зло рассеивает в предметах. Слышать безмолвные речи мертвых. Присутствовать бессильным наблюдателем при зрелище человеческой злобы.

Собаки не различают цветов.

Поэтому только он и понял то, чего весь мир не знал в отношении Раффаэле. Этот трехлетний мальчик все еще молил о спасении.

9:04

«Есть вещи, которые нужно видеть собственными глазами, Джинджер».

Давид повторял это всякий раз, когда речь заходила о том, насколько опасна его работа. Для Сандры фотоаппарат был непременной защитой, он избавлял ее от необходимости непосредственно сталкиваться с насилием, которое она фиксировала каждый день. Для Давида – всего лишь орудием.

Об этом различии она вспомнила, сооружая на скорую руку темную комнату в туалете для гостей, как многократно на ее глазах проделывал Давид.

Занавесила дверь и окно, вывернула лампочку над зеркалом и ввернула другую, дающую красный свет. Сняла с чердака увеличитель и бачок для проявления и закрепления негативов. Потом стала импровизировать. Три тазика для разных процедур – те, в которых она полоскала белье. С кухни притащила щипчики, ножницы и половник. Фотобумага и химикаты, которые у нее хранились, были еще пригодны к употреблению.

В «Лейку-I» вставлялась 35-миллиметровая пленка, тип 135. Сандра смотала ее и вытащила катушку.

То, что она собиралась делать, требовало абсолютной темноты. Надев перчатки, она вскрыла катушку, извлекла пленку. Припоминая последовательность действий, ножницами надрезала кончики, скругляя уголки, потом поместила пленку в спираль бачка. Налила проявитель, заранее приготовленный, выждала положенное время. Повторила те же действия с закрепителем, потом прополоскала пленку под краном, капнула в бачок нейтрального шампуня и наконец повесила пленку сушиться над ванной.

Поставив таймер на часах, прислонилась к отделанной плиткой стене. Вздохнула. Ожидание в темноте действовало на нервы. Сандра спрашивала себя, почему Давид снимал этим старым фотоаппаратом. Какая-то часть ее питала надежду, что в этом нет ничего знаменательного, она впадает в иллюзию, не в силах примириться с бессмысленностью смерти.

Как бы хотелось Сандре, чтобы все это оказалось глупостью.

Давид использовал «лейку» для пробы, сказала она себе. Хотя фотография была для обоих и страстью, и ремеслом, они ни разу не сфотографировались вместе. Время от времени Сандра раздумывала почему. Это не казалось странным, когда муж был жив. Им это не нужно, твердили оба. Когда настоящее так насыщенно, прошлое ни к чему. Она и представить себе не могла, что следует копить воспоминания, ибо придет день, когда только они и помогут выжить. Но с течением времени запасы воспоминаний истощались. Слишком мало времени они провели вместе в сравнении с тем сроком, который, согласно статистике, ей оставалось прожить. Что же ей делать со всеми этими днями? Сможет ли она когда-нибудь снова испытать такое чувство, какое испытывала к нему?

Звонок таймера заставил ее очнуться. Наконец-то можно включить красную лампочку. Прежде всего она сняла подвешенную пленку и посмотрела ее на свет.

С «лейки» было сделано пять снимков.

Что они собой представляли, пока было невозможно разобрать. Сандра поспешно приступила к печати. Приготовила три емкости. Первая – с проявителем, вторая – с раствором уксусной кислоты для закрепления, третья – с фиксирующим раствором.

С помощью увеличителя начала переносить негативы на фотобумагу, пока не появились отпечатки. Потом погрузила первый листок в емкость с проявителем. Слегка пошевелила его, и мало-помалу среди жидкости возникло изображение.

Совершенно темное.

Сандра решила, что кадр испорчен, но все-таки опустила листок сначала в одну, потом в другую емкость, а после повесила над ванной, прикрепив прищепкой. Стала проделывать то же самое с другими негативами.

На второй фотографии возник Давид, голый до пояса, отраженный в зеркале. В одной руке он держал фотоаппарат на уровне лица, другой махал в знак приветствия. Но не улыбался. Напротив, был очень серьезен. За его спиной висел календарь, месяц – тот самый, когда он умер. Сандра подумала, что это, наверное, последняя фотография Давида, сделанная при жизни.

Мрачное послание призрака.

На третьей фотографии оказались строительные леса. Можно было различить голые опоры строящегося здания. Стен нету, кругом пустота. Сандра предположила, что снимок сделан в том месте, откуда Давид упал. Но естественно, раньше, чем это случилось.

Зачем он отправился туда с «лейкой»?

Несчастный случай с Давидом произошел ночью. А снимок был сделан днем. Может быть, он заснял предполагаемое место преступления.

Четвертый снимок был очень странным. Он изображал картину, по всей видимости, семнадцатого века. Сандра, однако, не сомневалась, что запечатлена была только деталь полотна. Фигура мальчика, повернутая в три четверти, представленная в момент бегства. Но лицо обращено назад, он не в силах отвести взгляд от чего-то, что его страшит и одновременно влечет. Выражение недоуменное, потрясенное; рот разинут от изумления.

Сандра была уверена, что где-то видела эту сцену. Но что за картина, припомнить не могла. А ведь инспектор Де Микелис страстно увлекается искусством, живописью: надо спросить у него.

В одном она была уверена: картина находится в Риме. Туда она и должна поехать.

Ее смена начинается в два часа, но она попросит несколько дней отгулов. В конце концов, после смерти Давида она не использовала отпуск по семейным обстоятельствам. Можно сесть на скорый поезд. Меньше чем через три часа она будет в Риме. Сандра хотела все увидеть собственными глазами, именно так, как советовал Давид. Она ощущала настоятельную необходимость выяснить, почему погиб муж, ибо теперь была уверена, что этому найдется объяснение.

Уже планируя в уме путешествие, она продолжала печатать последний снимок. Первые четыре содержали в себе только вопросы, которые прибавлялись к прочим загадкам, каких накопилось немало.

А в пятом, возможно, намечался хотя бы один ответ.

Сандра бережно держала листок, глядя, как на бумаге возникает изображение. Темное пятно на светлом фоне. Все яснее и яснее, линия за линией, деталь за деталью. Как некий реликт, постепенно поднимающийся из бездны, где провел десятилетия в абсолютной темноте.

Лицо.

Снятое в профиль, исподтишка, человек не замечал, что его фотографируют. Имел ли он отношение к тому, чем Давид занимался в Риме, или даже был как-то замешан в его гибели? Сандра поняла, что должна найти этого человека.

Черные волосы, черная одежда, грустные глаза навыкате.

И шрам на виске.