Читать книгу: «500 лет назад – 3.3, или Кавалер ордена», страница 7

Когда ганзеец поднял глаза от бумаги, первым делом взгляд его зашарил по столу. Пимен без слов подвинул ему кубок, который ван Баарен выпил в два глотка, и после небольшой паузы снова перевел взгляд своих, теперь очень внимательных глаз, на Пимена.

–Извинения – сказал тот, пододвигая теперь еще пачку бумаг и коробочку.

Бургомистр, не колеблясь, сперва взял бумаги. «Ожидаемо» – подумал Пимен.

Там были те три заемных письма от мелких торговцев и письмо самого ганзейца, найденные в Вейсенштайне. Оригиналы. Это, собственно, уже были приличные деньги, очень приличные, но… Ван Баарен, быстро просмотрев бумаги, задумался, а Пимен тем временем аккуратно подвинул к нему ближе коробочку, понимая, что ничего еще не кончилось, и опытный и острожный ганзеец еще даже ни одного слова не сказал… Тот, выйдя из задумчивости, но все еще молча, коробочку подвинул к себе и открыл ее. Простая деревянная коробка светлого дерева, как сказали бы в 20 веке – со спичечный коробок, скрывала внутри кусочек черного бархата (где его взяла Магда в замке – вопрос отдельный, но сейчас не актуальный), на котором лежал перстень. Золотая вязь оправы выдавала знающему человеку его южное происхождение, а сам камень… Небольшой, с ноготь мизинца, голубовато-синий и даже вроде как с розовым, немного мутноватый, обработанный под округлый овал, без граней – под светом свечей он казался звездочкой, слабо мерцающей на столе, даже блики вроде как были… Пимен рассматривал до того перстень днем, и такой игры света не было, поэтому сейчас замерли оба. Ван Баарен в камнях разбирался, как видно, потому как после паузы ощутимо выдохнул… и перстень взял. Теперь уже так же ощутимо выдохнул Пимен.

–Рассказывай – как-то хрипло сказал ганзеец, пряча перстень, и Пимен плеснул еще вина (уже обоим) и начал рассказ.

Собственно, особо он ничего не добавил. Подтвердил, что все, что он ранее говорил – правда, и был он кормщиком у купцов псковских, да только довелось ему везти в прошлом году по осени людей, которые оказались князем рязанским, боярами его и тем самым старцем. Особо не вдаваясь в подробности, он подтвердил, однако, что старец тот из будущих времен, и вещи его, и бумаги, и повозка самоезжая о том прямо говорят, ну, а по словам его выходит, что доживают ордена последние годы, как Тевтонский, так и Ливонский, вот только там у него в будущем известно, что долгой войной кончится время их. Земли эти самые, где они сейчас находятся, будут неоднократно из рук в руки переходить, еще и свеи подтянутся, и разорена будет Ливония очень сильно, пока не распадется на ряд отдельных земель, когда Ливонский Орден о своем роспуске объявит. «И Ревель?» – нервно спросил ганзеец, «И Ревель» – отвечал Пимен, хотя не был уверен, но тут уж было не до таких тонкостей…

Ван Баарен хотел расспрашивать еще и еще, но Пимен напомнил, что время позднее, и не выйдет ли так, что кто-то заинтересуется – что так долго сам бургомистр тут делает… Тот, спохватившись, ушел, взяв обещание с Пимена завтра поутру к себе явиться, с заднего двора. Письма – и от князя, и заемные – он, конечно, тоже забрал. Пимен с Торгашом поблагодарили бога, что обошлось, но… ничего еще не было кончено. И ночью возле дома караулили их люди, и на следующий день Пимена провожали, кроме своего охранника, еще пара человек, приглядывая издалека. Но – бургомистр за ночь не передумал, и почти весь день (с перерывами на срочные дела, видимо) он расспрашивал Пимена обо всем. Как уж там в ратуше без него обошлись сегодня… Впрочем, они уже знали, что оба бургомистра вообще далеко не каждый день могут появляться в ратуше, а лишь когда им самим нужно, или на заранее назначенных важных совещаниях. Так что к вечеру Пимен ушел так же, с заднего входа, и, рассказывая Торгашу, как все прошло – еле ворочал языком, наговорился за день.

Бургомистр согласился на встречу с князем и старцем, выжав Пимена досуха. «Нет, все-таки ганзейцы – особая статья», думал Пимен перед сном – «для меня, пожалуй, рановато было лезть. Но… вроде, все прошло, как надо, ничего лишнего не ляпнул…». Разумеется, у ван Баарена везде на важных местах в городе были свои люди. Но… Если тот же Пимен, получив некое задание от князя, через одного Торгаша передавал его своим, то у бургомистра цепочка посредников для тайных дел, так сказать, была длиннее, и вероятность того, что кто-то поймет не так, или сведения уйдут на сторону, была высокой. Поэтому они договорились, что пока бургомистр не вмешивается ни во что (да и вмешиваться-то ему было и не во что – Пимен с Торгашом вызнали все, что нужно было), и только если (ну, вдруг) что-то пойдет не так – его люди помогут Пимену или Торгашу. На следующий же день их человек ушел передавать своим, что в Ревеле к встрече готовы, и вернулся обратно спокойно. Ну, а еще через пару дней число жителей дома увеличилось на пятерых – приехали князь, Петр и старец (с охраной, конечно).

…Когда в Озерск пришли сведения от Пимена, что клюнул бургомистр и пошел на контакт, говоря словами 20 века, стали они решать – кто поедет, и под каким видом. Вообще, ехать надо было старцу с телефоном и еще кое-чем из своего времени, князю – договариваться, как главному, ну, и собрался ехать Петр, потому как, если все выйдет, то ему надо будет на месте планировать, как и что делать далее, и о том тоже с бургомистром как-то разговор вести… Хорошо было бы еще и Федору поехать, о торговле да иных хозяйственных делах переговорить, но – отложили на то время, когда уже все в их руках будет, да и сам Федор сейчас был в постоянных разъездах по их землям, прихватив с собой Михайлу и Петьку (одного знали в деревнях по переписям, второй бойко болтал на всех языках) – в Ливонии начиналась весна. Решили в этот раз, что главным в их небольшом отряде будет именно Седов, вроде как иноземец, по этим местам путешествующий, а остальные – сопровождение его, охрана и слуги. По этому поводу он переоделся снова в свое, из 21 века, а князь с Петром, наоборот – оделись поскромнее, и, прихватив еще пару человек, они подались в Ревель, переночевав возле северной засеки, а выбравшись из своих холмов и выйдя на дорогу – западнее, вроде как от Хапсала.

Надо сказать, что за последнюю неделю, когда еще потеплело, понял Николай Федорович окончательно – что такое в это время весна, распутица, половодье, межсезонье… Лед на их озере держался только в середине, огромным полем, а вдоль всех берегов протаяли большие полыньи. Речка Пярну скинула лед совсем, но поднялась не сильно – как подсказал Якоб, больших подъемов уровня на ней и не бывает. Канал, прорытый из их озера в реку, бодро журчал водой, хотя уровень в нем тоже особо не повысился. А вот все остальное… С верхушки башни становилось видно, что почти везде, где был снег, сейчас блестят талые воды – земля пока еще не оттаяла до конца. Приятно было смотреть на еще недавно полностью заснеженные леса – сейчас там выделялась зелень хвойных деревьев, с которой уже стаял весь снег, заодно смыв пыль и дав окружающей природе хоть какой-то яркий цвет. А Якоб рассказал, что все старицы Пярну (а было их, по его словам, множество) делают почти непроходимыми земли вдоль нее в это время, и потому тракт с его мостами и был проложен в старые времена в самых удобных для того местах. Но и сам-то тракт… Нет, Седов понимал, что до каких-то более-менее нормальных дорог еще далеко. Но понимать – это одно, а вот увидеть своими глазами… Он почему-то считал, что какие-то дорожные работы в это время все же проводятся. Ну, там, канавы для отвода воды копают, полотно формируют… Тот же Якоб, с удовольствием со старцем на эту тему говоривший, поправил его – только при первой прокладке нового пути, да при постройке мостов, возле них, как правило, землю как-то выравнивают и подсыпают, если надо. Сами же мосты содержат владетели земель, и оно у них тоже, где как – кто в порядке содержит да каждый год подновляет, да деньги за проезд берет, а кто и не заморачивается этим. Ну, а чтоб саму дорогу крестьян выгнали делать – так это должно или болото на ней образоваться, или завал лесной, или что-то вроде того. Оно бывает, конечно, и он такие случаи может упомнить, но редко.

Поэтому, когда они выехали в Ревель, состояние дороги уже не удивило Николая Федоровича. Ехали они на лошадях, но практически только шагом, да и то, лошадки шагали с осторожностью – часто встречались места с жидкой грязью, где что угодно могло скрываться. А объехать такие места не везде было возможно – кругом стоял лес, или холмистые косогоры, или заросшие лесом бугры… Только сейчас он понял, как им повезло прошлой осенью, что попал он с машиной после заморозков. Проехать на своем «Ниссане» сейчас он бы не рискнул, а если бы и поехал – это был бы настоящий полноценный трофи-рейд, и не факт, что без лебедки бы получилось у него проехать даже по этой «дороге» далеко, а это был, считай, тракт… Понял он тут, и почему все рязанцы, и Петр, и десятники так были уверены, что в межсезонье никаких битв не будет. Даже тут, на песчаных, вроде бы, почвах (хотя, если болота есть – не такие уж они и песчаные?), на дорогах сейчас была такая каша, что он, надев свои сапоги (достаточно короткие, ниже колена), вынужден был каждый раз присматривать место, где слезать с лошади, вспоминая ботфорты из книг и фильмов, и понимая теперь, что это было ни разу не преувеличение, а самая что ни на есть необходимость…

Хорошо, что коней они пускали шагом, потому как искусство верховой езды только начал осваивать Николай Федорович. Подумывал он об этом сам давно, но время начать нашлось только в период метелей. Он как-то поговорил с конюхом, под присмотром которого стояла машина (похоже, кстати, что тот подпольно водил к ней экскурсии из замковых девок, уж больно рожа у него довольная была), и тот, про себя подивившись, что старец не ездил верхом совсем (хотя, при таких-то машинах…), начал его обучать потихоньку. Сперва в конюшне, начали с упряжи, ну, а там дошло и до поездок по двору. Послужив аттракционом для своих (Седов понимал, как выглядит, конечно, и не обижался, да ему никто ничего такого и не высказывал, улыбались только), он таки научился кое-чему, и, если седлать и расседлывать – лучше было за ним еще проверять, то к езде, особенно неспешной, он приноровился. Ну, и коней им подобрали таких, что видно было – люди важные едут, но так, середнячков.

Таким вот шагом они и приехали в Ревель, пройдя (по подсказке разведчиков) несколько менее наезженными дорогами, и проехав до снятого Пименом дома уже с сопровождением одного из людей, подобранных Торгашом тут, в городе. Немецкий Петра для общения с местными прекрасно подходил, немецкий самого старца – подтверждал его знатность, образованность и… иноземность, ну, и внешний вид у них был соответствующий. Пимен с Торгашом встретили их с нервозной радостью – все-таки, такие дела затевались, и сейчас в самом разгаре были… Их накормили, дали помыться и чуток отдохнуть, а как стемнело – снова пришел ван Баарен, предупрежденный днем. Надо сказать, что князь с Петром одобрили меры безопасности, которые Пимен с Торгашом придумали – насчет своих людей в округе, потому как такой жирный куш – тот самый князь, что с Орденом воюет, и люди его – мог толкнуть бургомистра на… разные варианты, но обошлось. И ганзейца в том самом кабинете на втором этаже встречали четверо – князь, Петр, Седов и Пимен, отошедший сейчас на второй план. Да и Петр тоже отсел подальше, оставив за столом их троих.

Некоторое время после взаимного представления все приглядывались друг к другу. Бургомистр, по оценке Николая Федоровича, выглядел человеком опытным, хотя и был этаким толстячком, имел брюшко побольше, чем у Федора, и роста был среднего. Голубые глаза, светлые волосы, простецкое округлое лицо… Но – он помнил, конечно, все, что собрали про него Пимен с Торгашом, и не расслаблялся. Сам же ван Баарен особо цепко рассматривал как раз его, Седова, одежды, хотя и других тоже оглядел, конечно. Разговор начал Пимен. Представив всех друг другу, он передал слово князю. Тот коротко подтвердил, иногда переходя на русские слова, все, что в своем письме было сказано. Бургомистр в ответной пространной речи вроде как поблагодарил князя, но, еще раз извинившись, первый вопрос попросил разрешения задать старцу:

–Верно ли, что вы и есть тот человек, что перенесен был волей Господа из будущего?

Ответную речь Седова он слушал очень внимательно, почти сразу уловив, что немецкий-то у того немецкий, но… иной. А Николай Федорович в очередной раз рассказывал, как все произошло там, в 2020 году от рождества христова. В это раз у него не было календарика и газеты (а вот жаль, газета, как ему показалось, с торговыми объявлениями – очень помогла бы), но всю мелочевку он прихватил, а начал показывать… с документов. Документы, деньги, все, что было в кошельке, а еще – распечатанный договор ОСАГО он забрал из машины. Это оказался правильный ход. Кое-где там была латиница, да и суть договора страховки ганзеец уловил быстро, а уж как он мял, крутил и рассматривал бумажные деньги… Света сегодня Пимен добавил, так что и про водяные знаки, и про металлическую нить Седов рассказывал, сразу показывая все на примерах. Повертел в руках ван Баарен и железные вещи из будущего, недолго, разве что на фонарике задержался. Но это была… разминка. После довольно бурного (хоть и короткого) обсуждения денежной системы и экономики будущего, Николай Федорович достал телефон… И вот тут-то ганзейца проняло. И бумаги, и документы, и даже деньги с карточками, хоть и выглядели… ну, точно чужеродно, но по крайней мере было ясно – что это и как сделано. Хоть и с объяснениями. А вот картинки и видео… К чести ван Баарена, креститься и спрашивать про колдовство он не стал но в лице изменился, и короткие пояснения старца слушал очень внимательно. Потом ему пришлось даже взять паузу, чтобы в голове это уложить. Они выпили вина, закусили…

А потом бургомистр, собравшись, задал вопрос о будущем Ливонского ордена и этих земель. Тут Николаю Федоровичу тоже было не сложно, все – не в первый раз, и он рассказал, что ожидает эти земли, правда, сместив акценты с последствий для Руси (о Смуте вообще не упомянув, лишь о взаимных военных потерях), и несколько сжав тот период (не менее 50 лет, так-то), в который должно было все это произойти, ловко перейдя на распространение протестантства и переход практически всех стран на побережье Балтики к этому виду христианства. Разумеется, и тут ван Баарен заинтересовался, про Лютера он слышал, как оказалось, а от старца узнал, во что все это выльется на будущие 500 лет. И особенно – Седов напирал на предстоящую войну между католиками и протестантами, точнее, даже войны, в которых, как во всех войнах за веру, больше всего пострадают мирные жители, крестьяне, ремесленники, будут разрушены и разграблены многие города, ремесла откатятся в развитии. В общем, мрачными красками нарисовал. Пепел не бился о его сердце, кто понимает, но примерные последствия для севера Европы он передал…

Тут ему самому понадобилось промочить горло, да и все не отказались глотнуть вина – все же умел старец передать будущие ужасы… У Пимена все было под рукой, конечно, но, как оказалось, бургомистр только примеривался к главному разговору до сих пор. Хоть и заметно осунувшийся от рассказов и откровений старца (вроде, и не библейскими карами тот грозился, а говорил простым языком, но, может, эта простота и сработала?), он все же попросил рассказать про… Ганзу. Тут Седов, сразу предупредив, что за давностью лет знает мало, сразу сказал, что лет 100 еще потянет Ганза, а потом… останется только в истории, потому ему за остальные четыре сотни лет и вспомнить нечего… Назвал и причины – вновь открытые земли дадут такой рост торговли (а для некоторых стран Европы – так и вовсе привоз золота и серебра, по сути, награбленного), что все основные старые маршруты мировой торговли довольно быстро изменятся, и самыми богатыми станут совсем другие страны… Вот тут взгляд ганзейца стал цепким, и он потребовал подробностей. Но князь, довольно мягко в разговор вклинившийся, его несколько охладил, предложив сперва обсудить Ливонию и конкретно Ревель.

Впрочем, Седов все же сказал, что все новые земли он знает, основные торговые маршруты тоже, и как раз и хотел об этом поведать Ганзе, потому как ее теперешние… разногласия с иными странами и торговыми объединениями все равно не позволят ей с этими новыми землями дело иметь (но показать ничего не показал пока, да и атлас они не взяли, на всякий случай). Есть у него и предложения, как можно попробовать ситуацию эту поправить, но тут они как раз хотели опираться на мнение кого-нибудь, в самой Ганзе состоящего, и, конечно, с ними по другим вопросам полное взаимопонимание имеющего… Ван Баарен несколько сдал назад, согласившись вернуться к Ревелю. Вот тут-то князь и рассказал о недавней последней битве, когда вся мощь Феллина (он приукрасил, конечно) не смогла их победить, и откатилась, много бойцов и рыцарей на поле оставив. И – он не стал скрывать – что есть у князя Московского, которому все это (из будущих времен) известно, желание свои старые земли вернуть, и вскоре следует ожидать новостей с рубежей… Сказал князь и о том, что число орденцев в городе и соседних усадьбах им известно, и против крепостей есть у них средство, но прочим горожанам и сельчанам вреда причинять не хотят они, и все их до того завоевания – так же проходили.

–Пожары те… ваших рук дело? – понял бургомистр, подобравшись как-то.

Князь подтвердил, что и те, и иные, в других местах, и слухи про суд над орденцами – все это дела их, упомянув вскользь, что рабства не приемлют они, и все прежние холопы орденские, что под их руку перешли, о том уже знают (да и в других местах, как видно, слух тот разошелся). Так что видят они и города, и села на этих землях в будущем – вольными, и в этом смысле у Ревеля нужды в особых переменах не видят, хотя кое-что и можно будет обсудить, но потом… Долго думал после этого бургомистр, соображал, пил вино неторопливо, глядя в стол. Его не торопили, понятное дело. Но – додумался до чего-то, поднял голову:

–Что же конкретно вы предлагаете в ближайшее время? И какова… моя роль, по вашему?

А вот тут пришло время Петра. Он, как и Пимен, до того молчал, а тут стал скупо, но совершенно понятно даже для Николая Федоровича (а судя по внешнему виду ганзейца, и для него тоже) рассказывать, что если договорятся они, то сделать думают вот что… И начал перечислять. А вот тут не справился бургомистр с лицом, побледнел, задышал часто… Выходило, что если не врут ему – все им известно, все у них готово… Но – дослушал.

–Подготовили мы перечень людей тех – сказал в конце Петр – что, по нашему мнению, не смогут с нами и… новыми порядками ужиться. Время есть еще, так что прошу посмотреть, может, мысли какие появятся…

По его знаку Пимен подал листок, на котором были выписаны имена тех, кого, по результатам их с Торгашом работы за это время, следовало из города убрать, или уж… совсем убрать, так как с русскими (или православными) они бы никак ужиться не смогли – или были слишком верны Ордену (нашлись и такие). Немного имен было, не больше десятка, и начинался тот список с имени второго бургомистра… Теперь внутренняя борьба, отражавшаяся на лице ван Баарена, стала видна всем. Но… он справился, переспросив еще раз:

–Я посмотрю, как понимаю, время еще есть?… (ему кивнули) но, все же, именно от меня вы хотите… чего?

Седов подумал было, что тот ведет речь о какой-то… расписке, договоре, обязательстве сотрудничать, как оно у них сейчас принято. Но, как оказалось, он ошибался. Переглянулись Петр с князем, и Петр очень мягко, непривычно даже для него, сказал:

–Господин бургомистр, мы привыкли во всем полагаться на свои силы. Потому от вас хотим только, чтоб подумали вы – верно ли мы оценили этих людей, не забыли ли кого, а, может, кто из них будет… более благоразумен, и сможет принять… ожидаемые изменения? В остальном же наши просьбы, пока, до времени, будут лишь в осторожности вашей в городе, потому как могут начаться некие… случайности. А семья ваша (они знали от Пимена, что тот женат, и детей двое) вполне спокойно пусть и живет, как живет сейчас, и даже лучше бы им город не покидать, потому как не за все окрестности мы ручаться можем, а от вас самого требовать… участия в делах этих ближайших, мы и не собирались…

А вот теперь выдохнул бургомистр, и не скрываясь, вытер вспотевшее лицо (платком из тонкого полотна, между прочим). А Николай Федорович хоть и с запозданием, но понял, что боялся тот, что кровью его повязать хотят… или – в заложники кого взять, раз про семью Петр упомянул… И, похоже, это услышать и боялся ганзеец… «Жестко тут у них с этим – подумал Седов – хотя, это я с князем как-то пообвыкся, а вообще-то – тут власть меняется не только в богатом торговом городе, но и в целом крае…».

Ну, и напоследок (вроде, все обговорили, а связь договорились через Пимена и держать) оживившийся было бургомистр заметно собрался и все же позволил себе задать еще один вопрос:

–Фюрст, верно ли я понял, что вы, будучи Великим князем Рязанским, покинули свои земли? И… имеете намерения на этих землях остаться?

Князь совершенно спокойно ответил, что, со слов того же старца, стало ему известно о полном объединении русских княжеств под рукой князей Московских. Дело и так к тому шло, кто понимает, потому они… решили с князем Московским это, к взаимному согласию придя. Есть там некие моменты, о которых ему потом нужно будет с бургомистром поговорить, для более точного понимания, но – пока не до них, да и не важны они особо сейчас. Ван Баарен все понял, и поблагодарив (снова пространно, похоже, придя в себя), ушел. Ну, а они в коротком разговоре за вином (неплохим, кстати, похоже, Пимен разбирался) решили завтра уехать засветло, от греха, забрав очередную порцию записок Пимена и еще раз подтвердив тому (и подошедшему снизу Торгашу), что пока у них некая пауза – ждем вестей от Нарвы. Смогли, кстати, и тут им кое-что подсказать ревельцы – ходили уже к Нарве местные лодьи, все там, по их словам, в порядке, а вот из Рижского залива не было еще никого. Они еще немного поговорили, прикинув, как быстрее до них дойдут вести – по воде или сушей, но договорились лишь, что кто раньше узнает – тот и гонца шлет, и разошлись уже спать (оставив, конечно, дозорных на улице до утра).

На следующее утро они уехали рано, и море Седов в этот раз увидел только издалека. Хотя, конечно, и морской воздух, и все специфические запахи прибрежного города он ощутить успел. На обратной дороге (а поехали они теперь вроде как к Нарве, для виду), когда уже отъехали от города и ушли на тропинки, что обратно в их холмы должны были привести, Седов все же спросил у Петра – что тот имел в виду, когда ганзеец так… насторожился? И получил почти ожидаемый ответ, что да, могли бы и предложить… самому кончить кого из пока еще своих, вполне… И лицо у Петра было таким, что Николай Федорович сразу вспомнил, чем тот до их прихода-то занимался, да и князь несколько затвердел лицом… Но – эту тему закрыли, и в основном на обратном пути, таком же неспешном (увы, все еще по грязи, куда бы она делась), они обсуждали разные варианты, которые могут сейчас развиться в зависимости от того, как там у русских войск дела в Нарве.

В Озерске все оказалось в порядке, Федора не было – он так и пропадал где-то в деревнях, Степан (тоже вернувшийся с юга) сообщил, что его конные дозорные вообще никого пока не встречали, а Гридя, таки отправивший своих до деревни, в которой стояли тогда орденцы (уже пешком, конечно, снег оставался в глубине леса да в оврагах), подтвердил, что ушли все, и раненых своих забрали (а с пяток человек там и схоронили), а самое главное – что, по слухам, ранен оказался сам кастелян в той битве, да сильно, так, что вроде как и в сознание не приходил, и увозили его еще на санях, по остаткам санного пути тогда, но с бережением и медленно… В общем, хорошие были новости, но теперь им всем тоже – надо было ждать вестей из-под Нарвы…

6

Надо сказать, что нашлось для Седова этой зимой, еще до метелей, в ту самую «черную полосу», новое занятие – рассказывать Милане сказки. Точнее, не сказки, а… перекладывать понятными ей словами обычную жизнь в 21 веке. А причина для этого была тоже печальной… В один из вечеров, зайдя в комнату, где жили они со Светкой, он застал травницу безучастно сидящей на скамье с таким выражением лица и какими-то пустыми глазами, что сразу стало ясно – что-то случилось плохое. Из осторожных расспросов (больше говорила Светка, тоже непривычно тихая) выяснилось, что сегодня умерла при родах одна из тех самых беременных чудинок, про которых Милана волновалась еще при первом своем осмотре. Ребенок не выжил тоже. Николай Федорович забрал ее к себе в башню (даже шла она сегодня, как неживая, чуть не за руку вести пришлось), а у себя в комнате – придумал только обнять ее и шептать на ухо всякие глупые мелочи. По слабой реакции удалось нащупать, что интересна ей их жизнь в будущем (оно и до этого так было), и он начал говорить снова, но уже по-другому: как будто они вместе идут в магазин, театр или еще куда. Светофоры, переходы, лифт, метро… Продавцы, официанты… Банки, кафе… Милана тогда полностью оттаяла только через пару часов, а идея прижилась. Теперь вечерами он часто так и рассказывал ей эти… сказки не сказки, выдуманные истории, как будто они вместе гуляют по Москве 21 века. «А двери в магазине из стекла и сами перед нами, в стороны разъезжаются… – О! – А как мы зайдем, так они сами за нами закрываются…» – примерно так это выглядело, но травница, хоть и нужны были ей эти сказки в качестве психотерапии, все же женщиной была взрослой, и вскоре довольно много узнала о жизни людей в будущем. Тем более, что начавшаяся метель дала им на это довольно много времени.

Не обходили они в этих разговорах и тему медицины, хотя тут у Седова знания были эпизодические, конечно. Но все же для 16 века у него было много нового и совершенно пока неизвестного, так, тот же пульс, где его нащупать, и что значат разные биения – он ей рассказал. Сейчас-то жизнь больного или раненого проверяли, слушая дыхание, или прикладывая к губам что металлическое… Рассказал и про то, что можно сделать примитивный стетоскоп (и ей вырезали потом такую трубочку умельцы отряда), и про аппендицит, к примеру, да много чего еще такого – про банки с горчичниками тоже. Заодно выяснилось, что горчица сейчас в здешних местах – это такое растение типа хрена, и ее сушеные и толченые листья используют только в качестве приправы, а в лечении – нет. А еще Милана не понимала, зачем там, в будущем, для этих… лекарских домов взяли такое плохое слово – «больница», пришлось рассказывать, что есть и «здравницы», и «лечебницы» (и клиники с поликлиниками, но это уж он опустил), но прижилось вот почему-то больница.

Упоминал он и тему рожениц. Хоть и совсем мало знал, да и сомневался – как она воспримет, но успокоившаяся после того случая Милана уже сама выпытала у него, как это все в их время устроено, и Седов, который в самом роддоме дальше приемного покоя был только один раз (когда его самого рожали), все же смог кое-что общеизвестное ей рассказать и об этом. Больше всего ее впечатлили почему-то прививки, благодаря которым у них победили многие болезни, уносившие сейчас (и еще лет 400) жизни самых маленьких… Поразилась она коровьей оспе, спасающей от настоящей… Примерно подтвердила она и статистику, что из десятка новорожденных сейчас до пяти лет едва ли половина доживает, хотя и с очень большими оговорками. Ну, тут уже и сам Николай Федорович прекрасно представлял разницу между, к примеру, постоянно голодными крестьянами одной из здешних орденских деревень, и – хотя бы – жителями псковского посада. Интересовало травницу и то, как они с кровотечениями у рожениц справляются (а разговоры такие они вели обычно на постели, в темноте, потому как все же не принято было сейчас такие темы обсуждать, и только ее… лекарское рвение, скажем так, заставляло говорить об этом с мужчиной), но тут уж Седов не знал ни современных препаратов и хирургических приемов, ни тех, которые ранее использовались и могли хоть как-то быть доступными в это время. А самые ранние, народные, из трав да кореньев – она знала гораздо лучше него. Хотя про кесарево сечение он ей рассказал (а про хирургию вообще у них и раньше разговоры были), вызвав несколько новых вопросов, на которые, увы, ответов у него уже не было.

…И пожалел потом об этом рассказе, сильно. Но… впрочем, по порядку. Где-то во второй половине периода метелей, когда народ уже отдохнул и расслабился, в один из вечеров, когда все руководство сидело по обычаю в башне, к ним прибежала из деревни Светка. Ее, конечно, все бойцы давно знали, и пропустили в башню без вопросов, но она, коротко всем поклонившись, попросила срочно пойти с ней Седова – Милана звала. Ее пытались было расспросить, но девушка была необычно серьезна, и даже присутствие Ефима (осаду которого она уже некоторое время вела, и обычно это было довольно забавно для зрителей) сегодня на ней не сказывалось. Николай Федорович накинул куртку, взял шапку, и они пошли скорым шагом. Правда, его скорый шаг при их разнице в росте для Светки оказался бегом, но на бегу она все же успела ему рассказать, что у одной из чудинок роды, и идут они… плохо, и травница срочно звала его.

Пришли они тогда не в деревню, а до последней, четвертой землянки чудинов возле озера. Седов как-то заглядывал в одну из них, так что внутреннее устройство представлял – посередине в два ряда столбы – подпорки, поддерживающие каркас потолочного свода (балки и береста), крытый сверху дерном, по бокам, за занавесками, спальные места и всякие полочки, в центре столы (если есть), а в дальнем конце – печь, точнее, очаг. На полу те самые плетеные из камыша коврики. Здесь было так же, и Николай Федорович знал, что после поправки очагов и дымоходов у чудинок две нежилые землянки сейчас тоже были приведены в порядок – разговор об этом был, одна вроде под склад, а последняя… А в последней сейчас была операционная, как он увидел сразу, как они вошли… Большое количество лучин окружало центральный стол, выскобленный (это было заметно), пахло спиртом и… кровью. А на столе лежало, уже, похоже, неживое тело – вот что первым увидел он внутри… Но тут к нему кинулась Милана.

–Коля! – негромко, но опять с совершенно безумными глазами сказала она ему таким тоном, что он даже вздрогнул, и продолжила бессвязно – ты говорил… разрезать… он живой еще, Коля! Сделай! – и потащила его за руку к столу.