Читать книгу: «Цеховик. Книга 2 Движение к цели», страница 2
– А ну повтори! – рычит он, подступая ближе и с силой бьёт пальцем мне в грудь. – Ты, пи*орок, пробитый, повтори!
– Ох, ты лишку хватил сейчас. Учат же вас в вашей блатной среде следить за словами. Ты и этого понять не в силах. Палец убери.
– Повтори, я сказал! – продолжает он бить пальцем мне в грудь.
Вот осёл, честное слово. Что именно он хочет, чтобы я повторил?
– Палец убери, последний раз говорю.
– Повтори, петух! – наседает Рыжий идиот.
– Крутой блатарь на «Москвичонке» похож на чухана, – говорю я с улыбкой, осознавая, что она, улыбка эта, выходит злой.
В тот же момент я хватаю его палец и с хрустом выламываю. Рыжий набирает воздух, чтобы заорать, но тут же я бью головой ему в нос и крик захлёбывается. Эх буйна моя головушка, досталось тебе сегодня. Так никаких мозгов не хватит.
– Теперь ты повтори, сука, – говорю я и основанием ладони бью ему в ухо, отправляя в сугроб.
После этого я поворачиваюсь к Кахе и пожимаю плечами. Внешне я совершенно спокоен, но адреналинчик в моём молодом теле так и плещет.
– Андрей, ты же сам видел, я этого не хотел, – объясняю я, для убедительности касаясь ладонью сердца. – Но твой друг начал меня оскорблять. Что мне было делать? По вашим блатным законам он неправильно себя повёл. Мне на ваши понятия насрать, но когда меня достают, я отвечаю. Ты же знаешь. Почему ты его не предупредил? Он думал, что такой взрослый и охрененно крутой на своей колымаге? Пипец просто.
– Да-да, – отвечает Каха, тоже внешне никак не проявляя эмоций. – Конечно он не прав, я подтверждаю.
– Но ты ведь и сам неправ, – развожу я руками. – Это же ты всё затеял.
– Я… нет, – машет он головой.
– Да прекрати ты, думаешь я не знаю, что ты Джаге сказал, будто я его обзывал плохими словами? Очень плохими. И батя его долбанутый поверил. А ты и рад радёхонек, да? Ну и кто бы тебя научил ставки принимать, если бы он меня грохнул сегодня? Чё ты молчишь? Мы же руки с тобой жали.
– Это до того ещё было.
– До того, – с чувством повторяю я. – Ты чирик мне простить не можешь, что я тебе не отдал? Так что ли? Так я тебе вон идею какую дал, место тебе дал, научил всему и нигде не хвастался, что это всё благодаря мне. И ни одному человеку не сообщил, что тебя отмудохал. А ты чем платишь. Ты войны хочешь? Я вот не хочу. Но уклоняться не буду. Ты думаешь, я буду с тобой и дальше, как «крепкий орешек» в одиночку биться? Не буду. Я на тебя ментов натравлю и ОБХСС. Не шучу. Есть у меня на привязи такие. И в ЦК на батю твоего стуканут. Ты хочешь? Сын, скажут позорит отца. Он тебя за это возненавидит. Непросто будет, но я тебе это устрою. Или ты хочешь, чтобы я через Пашу Цвета решал? И через него порешать можно. Вы же беспределите здесь. Это и ему не понравится. Ты думаешь война – это когда меня пять отморозков поиметь хотят? Нет, война – это когда тебе кабзда наступит.
Он стоит и молча, чуть прищурившись, смотрит на меня.
– Короче, Каха. Заканчивай ты эту дребедень. Порешай с одноногим. Пусть спасибо скажет, что жив остался. Оке? Подай знак, если понимаешь меня.
– С ним-то я как решу?
– Не знаю, мне похеру. Как заварил кашу, так и разваривай, но уж проверни фарш обратно. Ладно? Зачем нам ссориться? Нам бабки надо рубить, а не хернёй страдать. Правда же? Но если я этого птеродактиля одноного ещё раз увижу, значит, мы друг друга не поняли.
Каха открывает рот, чтобы что-то сказать, но его прерывает короткий вскрик сирены и белый снег окрашивается красивыми синими всполохами. На дороге рядом с «Москвичёнком» останавливается жёлтый УАЗик с синей полосой. Из него выходят два мента и вальяжной походочкой направляются в нашу сторону.
3. Человек с идеями.
– Что тут происходит, молодые люди? – спрашивает один милиционер. – Общественный порядок нарушаем? Пьяная драка?
– Не пьющий, – отвечает Каха.
– Я тоже, – мотаю я головой. – Стоим, разговариваем, какая драка.
– А этот? – кивает второй на Рыжего. – Переутомился?
– Да вон, на ступеньках поскользнулся, – говорит Каха. – Палец сломал да нос, наверное. Сейчас придёт в себя, в травму его поведём.
– Поскользнулся? – хмыкает первый.
– А давайте-ка мы документики ваши посмотрим, – предлагает второй.
– Я не ношу с собой, – пожимает плечами Каха.
– Я тоже, – говорю я.
Один из них стоит напротив меня, а второй – напротив Кахи. Тот, что напротив меня, кивает напарнику и делает шаг ко мне.
– Ручки подними, сынок, – усмехается он.
– Не имеете права, – заявляет Каха.
– Да ты чё? – лыбится тот, что стоит напротив него. – А ты откуда знаешь, что я имею, а чего нет? Поднимай ручонки, давай. Ты же тоже поди не имеешь права дружка своего пи*ить, а я ж ничего тебе не говорю, правда? Вот и ты помолчи.
– Я же объясняю, он сам… – начинает Каха, но получив лёгкий тычок в солнечное сплетение, осекается.
Перед ним старший сержант, а передо мной – младший лейтенант. Лейтёха начинает обхлопывать меня и проверять карманы.
– А тут у нас что? – говорит он и лицо его озаряется улыбкой.
Вот прямо видно, человек удовольствие от своей работы получает. А вот я настоящий лошарик. Потому что, то что он находит в моём кармане не что иное, как нож, выуженный мной из кармана Бони. Хороший такой, выкидной, сделанный с душой, с чёрными пластиковыми накладками и крепким, и достаточно длинным лезвием. Холодное оружие. Ношение.
– Ну что, покатаемся? – спрашивает милиционер с улыбкой.
– Да берите себе, товарищ лейтенант, – пожимаю я плечами. – Я всё равно вам его нёс.
– Мне? – делано улыбается он.
– Ну, не вам конкретно, мы же не знакомы. Вам, в смысле в органы. Внутренние.
– Конечно, внутренние, – соглашается он. – Не во внешние же. Внешние у нас только сношения бывают, а органы исключительно внутренние.
Сержант вытаскивает из кармана Кахи кастет. Тот самый, дюралевый, или какой он там у него.
– Товарищ лейтенант, так у нас здесь прям-таки банда. Гляньте.
– Ну-ка, Пронченко, проверь ещё потерпевшего. Может, и у него чего найдётся. Маузер какой-нибудь.
Рыжий постанывает и пытается подняться на ноги.
– Товарищ лейтенант, – говорю я. – Потерпевшего к врачу надо. Он упал неудачно. Сотрясение, наверное. И палец в сторону торчит. Сломал, похоже. Вы уж проявите сострадание. Сам-то он не дойдёт, довезите до травмы.
– Чёт я не пойму, малой, – хмурится сержант. – Тебе, может быть, показалось, что мы в такси работаем? Но нет, ты ошибся, не таксисты мы.
Он наклоняется к Рыжему и тихонько мурлычет под нос:
– Не кочегары мы не плотники-та, но сожалений горьких нет, как нет… Да стой ты, куда ползёшь, дура…
Он с грехом пополам поднимает Рыжего на ноги и обыскивает. Я бываю очень злым и жестоким. Есть такое дело, но отхожу быстро. И это нифига не плюс. Нет, в карму, как говорится, может и плюс, а вот к воинственным моим качествам никак нет. Вот смотрю я на бедного изуродованного мной Рыжего и жалеть начинаю. Зачем я так жёстко? Ну, погорячился человек, с кем не бывает? Неизвестно ещё, как бы я сам реагировал, если бы моей тачкой кто-нибудь ворота открыл. Гнев – это грех. Надо себя в руки брать. Нехорошо так.
У Рыжего ничего запрещённого не находится, поэтому его оставляют на улице.
– Дяденька милиционер, – говорю я сквозь решётку, когда мы отъезжаем. – Я несовершеннолетний. Меня нельзя просто в обезъянник.
– Покажи документ, – отвечает лейтенант. – Выглядишь ты, как лось двадцатилетний. Нет документа? Ну и всё тогда. Да ты не бойся, Капустин, разберёмся и отпустим.
Они хохочут.
– Мне маме позвонить нужно, – продолжаю я гнуть свою линию.
– Позвонишь, не ной. Лет через дцать, когда по УДО выйдешь.
– Вот вы человека бросили на снегу, а его к врачу надо. Сдохнет на морозе, замучаетесь рапорты писать. Мы ведь сообщим, что это ваших рук дело.
– Блин, заманал ты, несовершеннолетний, – говорит лейтёха. – Доставим его в травму. Хер с тобой, Пронченко, давай кружок сделаем.
Начавшего постепенно приходить в себя Рыжего сажают к нам и выбрасывают около травмы, а нас везут в отделение, по пути составляя протокол и спрашивая наши имена. Каха представляется Сидоровым Иваном Петровичем, ну а я – своим собственным именем. В отделении нас сдают на руки дежурному,
– Товарищ лейтенант, дайте позвонить, – обращаюсь я к дежурному. – Родители жалобу напишут. Хлебать замучаетесь. Я несовершеннолетний.
– Слышь, малолетка, не пи*ди, – обрывает меня Пронченко, прежде чем уйти. – А то ненароком без почек останешься.
Почки лучше, конечно, поберечь. Нас отводят в КПЗ, где сидит бомж и ещё какой-то мутный тип азиатской внешности. Надеюсь, одноногого сюда не привезут.
– Мля, Бро, ну чё ты наделал! – качает головой Каха. – Сейчас задолбаемся выкручиваться, в натуре.
– Это я что наделал? Каха, я будто не с тобой разговаривал полчаса назад. Ты Рыжему своему предъявы выставляй. Каждое действие рождает противодействие. Он с твоим одноногим кашу заварил. Стопудово он знал, что тот олень затеял. Пусть скажет спасибо, что я ему вообще кишки не выпустил.
– Сука, – выругивается Каха и сплёвывает на пол.
– А может… – хмурюсь я. – А может, ты тоже знал, что он там запланировал? А? Знал?
Естественно, он знал, тут даже и думать не о чем. Заказчик и не знал? Может, не во всех деталях, но общая идея ему, конечно, была известна. Избить и, вероятно, оттрахать или просто унизить, но обязательно избить. С Рыжим всё обсудили, сто процентов. Ладно. Это мы пока оставим, подождём, когда он очухается. И поглядим, что будет делать Каха. Пока что его деревянные солдаты один за другим выходят из строя. Одноногий, конечно, закусит удила, но ему ещё долго здоровье восстанавливать.
– Э, э, ты коней-то попридержи! – вскидывается он. – Ничё я не знал. Я чё вообще без мозгов по-твоему?
– Да кто тебя разберёт. Скажи мне, кто твой друг, слыхал наверное такую поговорку?
– Отвали. Думай лучше, как выгребать будем.
– А чё тут думать? Ты бате не можешь позвонить?
– Ты… Ты совсем что ли? Кто про дебилов-то говорил? Сам, как дебил говоришь. Не вздумай про него мусорам сказать, ты понял?
– А чё, я один должен нас выдёргивать? Всё равно узнают, если не вырвемся.
– Не вздумай, я сказал.
– Ладно, не буду, – великодушно соглашаюсь я. – Не бойся, я за своё слово отвечаю, если что. Просто к твоему сведению.
Я сажусь на лавку, прислоняюсь спиной к стене. Мама там сейчас с ума сходит. Блин. Нехорошо вышло. Очень нехорошо. Каха отходит в другую сторону и тоже садится на лавку. Я закрываю глаза. Если чего-то не можешь изменить, не дёргайся. Изменишь, когда сможешь. Железное правило, только вот не дёргаться бывает довольно сложно.
Я погружаюсь в мысли про Каху и табачного капитана. И про одноногого Сильвера. Надо-надо-надо-надо… Надо их всех одним ударом припечатать. Мда… А как?
– Э-эй, брат, – раздаётся голос рядом со мной и кто-то трясёт меня за плечо. – Брат… Э-эй, ты.
По протяжному восточному акценту уже ясно, кто это. Я открываю глаза.
– Чего тебе?
– Закурить давай! – кивает он.
Но кивает не так, как я, например, он кивает в другую сторону, как бы подбородком от себя. И это получается вызывающе и дерзко.
– Не курю, – отвечаю я и снова закрываю глаза.
– Э-эй, – не отстаёт он. – Зачем такой невежливый?
– Слышь не зли меня, гость столицы. Сказал не курю. Чё не ясно? Ты откуда приехал такой активный? Там русский не учат понимать? И отсядь отсюда. Воняешь.
– Э-эй, я тебя у*бу щас, ты понял? – оскорбляется он. – Чё-ё ты, а? Ты понял? Э-эй, ты, чмо!
Говорит он сочно, смачно проговаривая все буквы. Да вот только когда же это всё кончится! Я вздыхаю. Где-то я хорошенько накосячил, раз все демоны мира решили сегодня довести меня до сумасшествия. Что ему сделать, чтобы он успокоился. Не получая от меня отпора, он решает поддать жару. Один уже поддал сегодня. Да какое один… Блин, ну и денёк…
– Сюда смотри, – напирает он и пытается дотронуться пальцами до моего лица.
Блин, достал уже. Я быстро подтягиваю колено к груди и молча отпихиваю этого придурка. Не пинаю, а просто отпихиваю, правда достаточно сильно. Он отлетает назад и падает на пол.
– Э-эй! – орёт он, поднимаясь на ноги. – Кеныгесске джаляб! Я твой роте е…
Договорить он не успевает. Каха прописывает ему знатный пендель под зад.
– Ты чурка тупая. Пасть заткни свою. Он тебя мочканёт-на, а сядем все. Завали хлебало своё поганое.
– А ты ксенофоб, Каха, – качаю я головой. – Человек издалека приехал. Гость можно сказать, а ты его так обзываешь. Неуважительно это. Неправильно.
– Да мне похеру. Я за него садиться не собираюсь. Ты ж вообще без башни, в натуре. Бык бешеный.
– Алё, гараж! Ты притормози. Я сам-то никого не задираю. Я человек мирный, вообще-то. С мягким сердцем. Чё ты нервничаешь Андрюха? Пучком всё будет. Прорвёмся. Рыжий твой сам напросился. И аист одноногий тоже. Я тебе ещё раз говорю, разруливай. Разруливай, то что намутил. Добром не кончится. Обещаю тебе.
И так добром не кончится. И этак не кончится. Но пусть думает, что я успокоился.
Мы молчим. Я начинаю дремать, как вдруг раздаётся громкий окрик:
– Брагин. На выход.
Я открываю глаза и вижу Зарипова. Того самого, что водил меня по мрачным казематам.
– Чё такое? – недоумённо спрашивает Каха.
– Нормально всё, – говорю я и подмигиваю. – Скоро домой пойдём.
– Вот так сюрприз, – крутит прокуренный ус табачный капитан. – Вот так сюрприз. Холодное, значит, оружие. Да уж…
– А вы чего в такой час не дома, Анатолий Семёнович? Время-то позднее уже.
– Вместо того, чтобы Каховского мне добывать, – игнорирует он мой вопрос, – ты к поножовщине готовишься. Правильно понимаю?
– Не совсем. Я вообще-то именно с Каховским сейчас у вас в обезьяннике отдыхал.
– Да? Это Сидоров, который? С кастетом?
– Ага, – киваю я.
– И ты хочешь мне сказать, что вот это и есть результат твоей работы? Не пойдёт. Слабо. Даже говорить не о чем. Задание не выполнено.
– Нет, я этого и не говорил. Речь вообще не об этом.
– Ну, а о чём тогда? – поднимает он брови. – Чего тебя занесло сюда?
– Случайность. Я, как видите, подбираюсь к цели всё ближе и ближе.
– Хреново ты как-то подбираешься, Брагин. Результатов ноль, а время идёт. Ну а сейчас придётся тебя уже по полной оформлять. Холодное оружие – это не шутка, сам понимаешь.
– Слушайте, Анатолий Семёнович, давайте говорить прямо, безо всех этих прихватов и финтов. Не надо меня стращать и подводить к нужной мысли, если действительно хотите сотрудничать. Я согласился не потому, что вы меня к стене припёрли, а потому что тоже хочу его прижать. Так что не надо держать меня в постоянном напряжении. Это только мешает, а не помогает.
– Больно ты умный, я смотрю. Где же тогда результат?
– Быстро только кошки родятся. Слыхали?
– Ты много только на себя не бери, а то я на Каховского плюну и тобой займусь.
– Блин, вот никак вы не можете по-человечески, всё вам надо показать своё могущество. Чего мне-то показывать? Я же школьник всего лишь. Короче, я не знаю, под батю вы его копаете или под него самого, а может, хотите начальника своего за яйца подвесить. Мне это по барабану. Не интересно то есть. У нас есть общая цель. Каха. Ваши мотивы меня не интересуют. Мои мотивы простые. Чувство личной неприязни, банальная месть и желание обезопасить себя и своих близких. У него на меня зуб. И он уже дважды посылал ко мне ассасинов.
– Кого?
– Ну это образно говоря. Наёмников своих. Убивать он меня не хочет, изначально не хотел, по крайней мере. Сейчас уже не знаю. Вот, что я предлагаю. Вариант первый. Если я узнаю о каком-то деле, я маякну.
– Чего?
– Сообщу, блин. Но это вряд ли. Он не особо со мной дела обсуждает. Второй вариант. Он хочет меня отметелить или даже грохнуть. Я выступаю в роли живца. Подстраиваем благоприятную ситуацию и берём с поличным. Правда, есть нюанс. Надо сделать так, чтобы он меня сам лично пришёл мочить, а это непросто. Ну, или иметь доказательства, что он заказчик. И, третий вариант. Подкинуть ему дуру с хорошей историей или дурь в особо крупных и так далее.
– Подкинуть не вариант. Ненадёжно. Да и… – замолкает он, не договорив.
– Блин, капитан, хрен ли «да и»? Ты хочешь говно убирать и белые перчатки не замарать?
Он задумывается, кусает ус и достаёт пачку «Ту».
– Ладно, – говорю я. – Давай продумаем операцию. Вместе, да? Без наездов типа, как ты любишь. Ты за гранью закона, и мы оба это знаем. Ты плохой мент. Не продажный, но неправильный. Ты сам, как преступник, бешеный доберман. И ты хочешь впиться ему в горло. Ну и чего пытаться казаться блюстителем кодекса? Ты хочешь не законности, а справедливости. Я-то тебя насквозь вижу. А ты меня. Будь собой! Хочешь крови? Добудь её! Я помогу. Но не из-за угроз и шантажа. Это важно. Понимаешь?!
– А что это, мы на «ты» уже? – спрашивает он, но я вижу, что мои слова пробили охрененную дыру в его черепушке.
– Пардон муа. Погорячился. Сейчас я вернусь туда и скажу, что сделал звонок своему покровителю и вы нас отпустите. Но только его для порядка тоже сначала дёрнете и допросите, как Сидорова. Если будет просить, дайте позвонить. Только он не будет, потому что боится, что батя его узнает. А я ему скажу, у меня есть человек, который вопросы реально решает.
– И как я вас выпущу?
– Блин. Ну чё смеяться-то? Уж выпусти… те как-нибудь. Только мне надо, чтобы вы пришли ко мне домой и извинились от имени всей советской милиции, что меня по ошибке не за того приняли. Или скажете, что я вам помогал и вы мне благодарность объявляете. Грамоту дайте. В общем, что угодно. Потому что сейчас родители у меня морги и больницы обзванивают. И милицию тоже. И ваш дружбан Рыбкин уже возможно выяснил, что я здесь. И если я скажу… да всё равно что я скажу, что бы не сказал, меня из дому хрен выпустят в ближайшие полгода, и накрылся наш Каха.
Он закуривает и выпускает дым в потолок. Выкурив две сигареты, встаёт и, открыв дверь, зовёт Зарипова.
– Ладно, – говорит он. – Добро. Размажем эту мразь.
– Как партнёры, да?
Он молчит.
– Товарищ генерал-майор, как партнёры, да?
– Давай попробуем.
Когда я возвращаюсь в камеру, Каха мечется, как тигр в клетке.
– Сдал меня? – бросается он ко мне. – Сказал кто я?
– Дурак что ли? Я ж тебе пообещал не говорить. Ну ты в натуре по себе не суди.
– Чё так долго?
– Дозвониться не мог.
– Тебе дали позвонить? – удивляется он.
– Я умею убеждать. Скоро отпустят. Не ссы. Ты главное продержись, сам не расколись.
– Сидоров! – вызывает Зарипов.
Каха уходит, оглядываясь на меня. С ним капитан разделывается довольно быстро и вскоре он возвращается.
– Ну чё? – спрашиваю я.
– Сказали, утром за нас возьмутся, а сейчас пока так, типа ни о чём, потрепаться от скуки.
– Да щас отпустят, вот увидишь. Замнут всё и отпустят.
Примерно через полчаса нас действительно отпускают. Мы выходим и встречаем в коридоре… моих родителей. Каха быстро проскальзывает мимо и, кивнув на прощание, выскакивает за дверь.
Мама вся в слезах бросается ко мне.
– Что случилось, Егор?! – в ужасе спрашивает она.
Я не успеваю ответить, потому что появляется табачный капитан и приглашает нас в свой кабинет. Он просит прощения и довольно убедительно рассказывает, что я помогал в проведении операции и должен был указать преступника, который участвовал в нападении на меня, тогда ещё. И потом опознание, и ещё какая-то хрень… В общем, несёт ахинею. Но обещает наградить грамотой за помощь органам.
Родители проникаются гордостью за сына, выполнявшего гражданский долг и на волне облегчения, испытанного от благополучного разрешения их переживаний прощают капитана, меня и всю советскую милицию. Они отказываются от мысли писать жалобу и Капитан выделяет машину, чтобы нас подвезли к самому дому.
– Ну ты мог хоть из автомата позвонить или из кабинета капитана этого?
– Да там всё так было устроено, что вообще никаких коммуникаций. Будто это я подозреваемый, а не он.
– А кто это, который из них, это тот Каховский?
– Что-ты, выяснилось, что он-то был совсем не причём. Он просто мимо проходил и хотел за меня вступиться, а ему тоже досталось. Там как-то запутано всё оказалось, но хулиганов так и не нашли.
– Невероятно, – замечает отец.
– Только этого Джагу, наверное и осудят по делу. Это тот, который…
– Да-да, – говорит папа, – я помню, кто это.
Мы выходим из машины и идём к подъезду. Но, как известно, место встречи изменить нельзя и всё всегда повторяется снова и снова. Вообще всё в нашей жизни.
Из тени нам навстречу шагает тёмный силуэт. Это фигура женщины.
– Егор! – восклицает она. – Нам нужно поговорить!
Я сразу же узнаю её голос. Это лейтенант милиции Лидия Пирогова.
4. Передышка
Мать замирает, а отец хмыкает.
– Вам тоже переночевать, девушка? – спрашивает он.
Лида не сразу отвечает, как бы пытаясь понять, о чём идёт речь.
– Нет… Нет-нет, мне ночевать не нужно. Мне только поговорить.
– Может, – вступает мама, – ты нас представишь, Егор?
– Это Лидия Фёдоровна Пирогова. Лейтенант милиции. А это мои родители.
– Так мы же только оттуда, – удивляется мама.
– А она из другой, из экономической. Вы не будете возражать, если я приглашу Лидию домой, чтобы не стоять на морозе?
– Не поздновато ли для визитов? – проявляет отец недовольство полицейским произволом.
– Я ненадолго, – заверяет Лида. – Впрочем, можем и здесь переговорить. Только мне один на один с Егором нужно.
– Нет уж, лучше дома, – моментально реагирует мама. – Только, я хочу понимать, это официальный разговор или допрос? Что это? Если да, я буду присутствовать, потому что мой сын не совершеннолетний.
– Лидия Фёдоровна, – успокаиваю я маму, – очень хорошо знает, что я несовершеннолетний.
– Нет, разговор не официальный, – отвечает Лида и ёжится, пряча лицо в пушистый песцовый воротник.
Мы поднимаемся. Мама с отцом идут на кухню, готовить ужин и закрывают дверь, чтобы не мешать нам разговаривать. Кто-то, наверное отец, делает погромче радио.
«Ленточка моя финишная,
Всё пройдёт и ты примешь меня,
Примешь ты меня нынешнего.
Нам не жить друг без друга», – доносится из кухни голос Лещенко.
Это он зря. В смысле, Лев Валерьянович. Нам сейчас таких песен не надо. Мы садимся на диван вполоборота друг к другу и молчим. Раджа стоит напротив Лиды, чуть опустив голову и не сводит с неё глаз. Она осунулась, выглядит злее, чем раньше и одновременно смиреннее. И красивее. Чем могу вам помочь? Что я могу для вас сделать? В голову лезут совершенно дурацкие фразы.
– Ну как ты? – наконец спрашиваю я.
Её глаза чуть сужаются, она немного поджимает губы, делает вдох и едва заметно напрягается, словно хочет подробно пояснить, как именно она себя чувствует и выдать всё, что думает о моей персоне. Но тут же берёт себя в руки.
– Я не в претензии, – тихо отвечает она. – Я хотела тебя использовать для своих целей. И даже думала, что использую. Радовалась этому, торжествовала. Но оказалось, что это ты использовал меня. Во всех смыслах. Ну что же, мы стоим друг друга. Одного поля ягоды. А побеждает всегда сильнейший… Разница лишь в том, что если бы победила я, тебе бы хуже не стало. А вот твоя победа изменила моё положение в худшую сторону.
Ну, это как сказать. Не могу полностью согласиться, что не стало бы. Не могу. И с тем, что мы одного поля ягоды, тоже соглашаться не желаю. Давай, говори уже, чего пришла, подруга дней моих суровых, голубка дряхлая моя.
– Баранов меня зае…– она косится на дверь кухни, – задрал уже. Он ведь мне житья не даст. Уже взыскание объявил, от всех дел нормальных отстранил, орёт как сумасшедший. Злой, как собака. Пару раз сегодня оплеухи прилетали… Я понимаю, это не твоё дело и тебя не касается. И понимаю также, что ты решил идти до конца… Хотя… вот этого я как раз понять не могу. Зачем? Ведь я же тебе ничего плохого не делала. А хорошее делала.
– Сейчас не понял, – хмурюсь я. – Про хорошее понял, а вот, что значит идти до конца, мне не ясно.
Она тоже хмурится и мы оба сидим хмурые и недовольные.
– Не ожидала я от тебя… – практически шепчет она и качает головой.
– Так. Давай, пожалуйста, поточнее объяснись, а то я мало, что понимаю из твоих слов.
– Да чего тут понимать-то? Всё очень просто. Козёл ты, Егор. И, судя по всему, далеко пойдёшь с такими чудесными козлиными способностями.
– То есть ты пришла ночью и неизвестно сколько стояла под дверью только для того, чтобы сказать, что я козёл? Странно, Лида, – спокойно говорю я. – Объясни, пожалуйста, что по-твоему значит идти до конца?
– Не понимаешь? Это значит довести дело до суда. Понял теперь?
– Так ведь и дела нет никакого, – удивляюсь я.
– Серьёзно? Скажи ещё, что и заявление не писал.
– Вообще-то не писал. Когда бы я написать-то успел?
– Ясно всё с тобой, – говорит она, взмахивая рукой и вставая с дивана. – Не нужно было к тебе приходить. Дерьмо ты, а не человек.
– Да не писал я никакого заявления, глупость это.
Я тоже встаю и развожу руками:
– Наверное, Баранов желает тебя в коленопреклонённой позиции зафиксировать, чтобы ты дёрнуться не могла. А он будет тебя… вжик-вжик… ну, это самое.
– Чего?! – тянет она с угрозой в голосе.
У Раджа, не сводящего с неё глаз, шерсть на холке становится дыбом и он начинает едва слышно рычать.
– Да того! Тихо Радж! Просто никому не надо это дело заводить, сама что ли не просекаешь? Нужно с помощью компромата держать твоего майора в узде и ездить на нём. А он, соответственно, хочет в узде держать тебя и вымещать на тебе злобу и сексуальную неудовлетворённость.
– А ну-ка! – делает Лида шаг ко мне и сжимает кулаки.
Раджа глухо предостерегающе гавкает.
– Да ладно, Лид, всё же просто. Уж ты-то сможешь его приструнить, я в тебя верю. Так что живи спокойно, ничего он с тобой не сделает. Уволиться не даст, орать будет, но ведь ты тоже имеешь на него компромат, насколько я понимаю. Да перестань ты, Раджа!
– Какой ещё компромат? – щурится она.
– Как какой? Эротический.
– Что-о-о?
– Ну ты же шантажируешь его женой, насколько я помню.
Она открывает рот и смотрит на меня долгим взглядом, и я понимаю, что до неё начинает доходить смысл.
– Так ты…
– Ну да, а как ты хотела?
– Ты подслушал, мелкий засранец! И это всё из-за ревности, да? Ты мне отомстить решил? Так что ли?
– Лидка, ладно, не смеши мои седины. В общем, никакого заявления нет и не будет. Пока ты работаешь, никто тебя не тронет. Ну и потом тоже не тронут. Когда станешь ненужной, я тебе дам сигнал, так и быть. И тогда ты сможешь спокойно ехать к родителям в деревню и выходить за зоотехника.
– Да пошёл ты, – говорит Лида и вдруг улыбается. – Мелкий засранец. Ладно. Я тоже пошла.
– Ну что же, иди, – соглашаюсь я. – Может чаю хочешь или перекусить?
– Да, я бы перекусила, – кивает она, – шею тебе. В нескольких местах и насмерть. Смотри, не попадайся мне на пути. Мелкий засранец.
– Ты трижды уже повторила про засранца.
Она приближает лицо к моему уху и шепчет:
– Если ещё раз тебя увижу, мелкий засранец, поймаю, затащу в глухое место и за*бу до смерти. Понял?
Как легко можно поднять человеку настроение. Прям на сердце приятно становится, от того что вижу её такой.
Мы идём в прихожую и мама, услышав, что гостья засобиралась, тоже идёт туда.
– Вы уже уходите, Лидия Фёдоровна? – спрашивает она. – Может быть поужинаете с нами?
– Нет, спасибо, – улыбается Лида. – Мне уже пора. Завтра опять на работу с самого утра. Вернее сегодня уже.
– Даже в воскресенье нет вам покоя, – сочувственно киваю я.
– Нет, – поддакивает она. – Ни днём, ни ночью.
– Чего ей было нужно? – спрашивает мама, когда мы наконец-то садимся за стол.
– У нас на складе проверка, а её обвинили в получении взятки. Она сама из ОБХСС, вообще-то. И кто-то там сказал, будто я где-то заявил, что якобы сам видел, как она брала деньги у завскладом.
– А ты видел?
– Нет, конечно. Это полная галиматья. Но она испугалась, что из-за моих слов может работы лишиться.
– А ты действительно ничего такого не говорил? – уточняет отец.
– Пап, ну ты что! Разумеется не говорил. Недоразумение, в общем. Глупые сплетни. Видели, как она обрадовалась, когда всё прояснилось?
– Что-то вокруг тебя сплошная милиция сегодня. Ты случайно не на юридический нацелился?
– Не думал вообще-то, – улыбаюсь я. – Они действительно прямо толкают меня в пучины юриспруденции. Но немного времени на раздумья у нас ещё есть, правда?
Ночью мне снятся пацаны из нашего взвода Серёга и Саня. Серёга тот ещё отморозок, я с ним после дембеля даже и не общался. Сразу послал в бан. Ему бы только грохнуть кого-нибудь. После войны крыша у него реально поехала. Столько блатарей завалил, просто жесть. Обставит всё так, комар носу не подточит, отпечатки, положения тел, оружие. Художник просто. Ну, а Саня, он всегда самым умным был, мол то не так, это не эдак, тупой ты, да какой ты мент после этого всего.
И вот стоят они передо мной, вижу, накатили уже. Держатся друг за дружку и кричат наперебой:
– Да ты лох, да тебя все имеют, как хотят.
– Ты не мент, ты лох в натуре. Ты должен был выследить одноногого и завалить ещё до того, как он весь этот стыд устроит.
– И мента мочить надо было и Рыжего, и Каху!
– А в бане надо было всем кишки выпустить, кроме одного. Ему нож в руку и всё спалить к хренам!
– Какой ты подпол, ты сержант в натуре, и тот младший!
Стоят они, кричат, перебивают друг друга, слюной брызжут. А я им спокойно так отвечаю:
– Идите вы лесом, пацаны. Приснитесь другому кому-нибудь.
Воскресенье я почти полностью провожу на диване. Встаю только, чтобы поесть, погулять с Раджем, и сделать хорошую растяжку. В остальное время валяюсь и читаю «Таис Афинскую». Да, ещё, чтобы не быть неблагодарной свиньёй тренькаю на гитаре. Мне приходится «сознаться», что, должно быть, из-за травмы я утратил все навыки.
Мама ужасается, а папа её успокаивает, утверждая, что всё восстановится. Но я-то знаю, что шансов на это практически нет. Хотя… хотя, вероятно всё же существует некая мышечная память или память тела, не знаю, потому что «играю», с позволения сказать, я немного лучше, чем в ипостаси Егора Доброва. Так что, если регулярно тренироваться, можно достигнуть некоторого прогресса.
В интернет за аккордами и текстом, конечно, не нырнёшь, и не настроишь гитару с помощью мобилы, но кое-что же и в голове имеется. Но это я так, хохмы ради, зарабатывать на песне «Как упоительны в России вечера» или подсовывать Пугачёвой её же собственные хиты из будущего я не планирую. Пока, во всяком случае. В общем, сегодня день на расслабоне. Не хочу ни о чём думать. Хочу просто разгрузить мозги и тело.
А телом, кстати, пора уже заняться.
– Пап, – говорю я во время обеда. – А как ты думаешь, ты бы мог договориться, чтобы я у вас в училище тренировался с курсантами? Там же есть самбо или может быть даже каратэ?
– О, как, – удивляется отец. – Самбо есть, но не в таком объёме, как у десантников. Инструктора, вроде хорошие. Не знаю, разрешат или нет, но спросить спрошу.