Саппалит

Мы двигались вдоль речушки. Под ногами зеленела трава, сочная, яркая. Даже камни, казалось, поблескивали. Вокруг возвышались скалистые исполинские (еще помню это слово) горы. Вершины некоторых из них покрывали снежные шапки.

Чем дальше мы шли, тем сильнее менялась природа вокруг. Появилось больше зелени. Стали попадаться редкие хвойные деревья. В кои-то веки отец предположил, что речушка – не что иное, как растаявший снег с вершин гор. Течение было довольно сильным.

Когда солнце перешло к падению, мы сделали привал. Умылись речной водой, напились, набрали полные фляжки и прикончили остатки рыбы, которая начала вонять.

Становилось невыносимо жарко. Я предложил идти дальше, чтобы не терять времени, но отец сказал остаться. Мы укрылись под отвесной скалой. Лучше, чем сидеть под открытым солнцем.

– Ты же знаешь, о чем я хочу с тобой поговорить? – начал отец.

Сердце в груди забилось часто и громко. Тело жутко зачесалось от макушки до самых пяток.

Я знал. И с момента последнего разговора ничего не изменилось.

– Тебе пора начинать управлять племенем, – сказал он, кивая в такт словам, будто убеждал себя в собственной правоте.

Мне не хотелось отвечать. Хотя бы потому, что я отвечал уже тысячу раз.

– Эти люди нуждаются в тебе, – продолжил отец.

– Тогда почему от них так мало толку? – сказал я на повышенных тонах.

– Им просто нужен новый проводник.

Вновь одно и то же. Вновь эти россказни про заблудших овец, пускай отец никогда и не читал Библии. И вновь мое нутро закипает, раскаляется, готовится к сопротивлению.

Но я молчал.

– Они пропадут без тебя.

Да и пускай пропадают! Пускай мучаются с голоду! Знания, которые я мог им дать, они отвергли. Желают, чтобы я делал все за них, равно как сейчас это делает отец. Маленькие дети! Они хотят, чтобы их водили за руку, говорили, что можно, а что нельзя. И стоит тебе отвлечься, как все пойдет прахом (если только прах умеет ходить).

– Старшие не последуют за мной. Я для них никто. Сын человека, которого они… – я запнулся. И все же сказал правду. – Которого они боятся, но держатся с ним, потому что не хотят умереть через несколько дней.

– Понимаю тебя. Я вижу. Я сам через это прошел.

– Они не хотят жить, – закричал я. – Они просто боятся умереть.

– Ты должен принять их, – голос отца сквозил невиданной мягкостью.

Душно, невыносимо душно, как будто костюм начал сдавливать меня, выжимать.

– Я не хочу принимать их. Они… Они недостойны быть принятыми.

Да, да, недостойны, не заслуживают!

– Это твое племя, – холодно сказал отец. Он, как и я, находился на грани. И если я позволял чувствам взять верх, то он предпочитал скрывать эмоции.

– У меня нет племени.

Я поднялся. Находиться в испепеляющем костюме больше не было сил.

– У меня есть только Аули, – сказал я, стягивая куртку.

– Что ты делаешь? – спросил отец, но я понял, что ему нет до этого дела.

– У меня есть только Аули, – повторил я. – Слишком жарко. Нужно охладиться.

Я посмотрел ему в глаза и кинулся вниз к речке, на ходу скидывая ботинки и штаны. Я видел застывший вопрос в его глазах. Вопрос, который он никогда не решится озвучить.

Я погрузился в поток, доходивший мне чуть выше коленей. Поддался ему. Вода мгновенно унесла всю спесь. Течение повлекло за собой, назад, туда, где мы начали свой путь утром. Я ловко уцепился за висящую корягу, подтягиваясь на руках, выбрался на берег.

Свежо и чисто. Я по-звериному смахнул с себя холодные капли, вытер лицо. Пошел собирать разбросанную одежду и тут же надевать ее обратно, пока солнце не оставило отпечатки на моей бледной коже.

Отец по-прежнему стоял в тени под отвесной скалой.

«Есть ли у тебя я?» – вот вопрос, который никогда не сорвется с его губ, но ответ, на который он хотел узнать больше всего.

3

Совсем как обиженные дети, мы еще долго шли молча. Не то, чтобы раньше мы тонули в потоках задорных или хотя бы теплых разговоров, но сейчас наше молчание искрилось напряжением (надеюсь, так можно сказать, и, если да, моя речь стала немного богаче). До самого захода солнца мы не проронили ни слова, ни единого ругательства, когда ноги наши попадали на незаметные камни и выворачивались в неестественные положения, а то и вовсе валили нас на землю.

Я вглядывался вокруг, запоминал пейзажи, чтобы после нарисовать. Чувствовалось величие этих мест. Такое не перенесешь на бумагу. Но попытаться стоит.

Заметно похолодало. Ночью придется несладко. Возможно, нас накроет белым одеялом. Снежные шапки гор все ближе. С утра они куда гуще, чем в самый солнцепек. Не все горы имеют снежные шапки. Да и мы не по вершинам блуждаем. Но небольшой страх, что мы проснемся под снегом, все же есть. Страх не быть погребенным. Замерзнуть.

Дышалось тяжело. Мы только и делали, что шли. Не совершали привалов. Отцу без разницы, сколько идти. Для него переход через скалы, десятки километров по пустыне и пыльному заброшенному городу не более, чем прогулка, уж не знаю, приятная или нет. И будь он гружен рюкзаком весом в пятьдесят килограммов, ничего бы не изменилось. Сейчас у него появился новый стимул движения без остановок – проучить неблагодарного сынка. Считает он так или нет – его дело. Мое дело – молчать и не проронить ни звука, ни намека на усталость, растертые в кровь ноги и стонущую спину. Бесполезная борьба характеров. Бесполезная борьба двух мальчишек.

Я решил, что промолчу, даже если отец будет идти всю ночь. Голод подступал постепенно, напоминал о себе не урчанием в животе, а образами, запахами-призраками, которые я чувствовал абсолютно везде.

Если я свалюсь без чувств, остановится ли отец? Заметит ли он вообще, что уже несколько часов держит путь один?

– Ночлег, – сказал он, когда мы добрались до небольшого плато. Самое долгожданное слово за сегодняшний день.

Пока мы стелились, я размышлял. Не собираюсь начинать разговор первым. Не считаю себя виноватым за то, чего не хочу делать. Я не лезу ни к кому. Пускай и ко мне никто не лезет. Кроме Аули, конечно. Ей можно. Хорошо бы она оказалась сейчас рядом. Вдвоем теплее, несмотря на ее вечно холодные ноги. Иногда она изворачивается и прислоняет свои ледяные пятки мне к груди. Обычно я уже сплю, но сразу же просыпаюсь, а она делает вид, будто давно находится в царстве Орфея – древнего Бога греков – народа, которого уже, наверное, нет. Как и других народов.

Одна из старших – Роза – склочная женщина, смотрящая на тебя так, словно ты наобещал ей горы золота, а в итоге оставил с носом, называет Аули «ладненькой». Говорит, у нее все на своих местах (как будто у кого-то другого вместо головы может быть колено). Она, конечно, имеет в виду фигуру. И я полностью с ней согласен.

Поражаюсь, как далеко завели меня собственные мысли, начисто лишив сна. Недаром буддисты говорили, что ум человека подобен обезьяне. Мой-то уж точно. Интересно, в мире еще остались буддисты?

Убеждаю себя: все само образумится. Встанет на свои места, когда я найду Саппалит.

* * *

Проспал, как убитый. Проснулся от холода. За ночь снега не выпало, но нос пришлось растирать и сморкать, чтобы легче дышалось. Гуща деревьев, как мне казалось, должно согревать нас, создавая естественную завесу и предлагая свои дары. Но не тут-то было.

Отец встал раньше – совсем не удивительно. Он ходил вдоль нашего скромного лагеря, вглядывался то в землю, то далеко вперед. Что-то высматривал. Страсть как хотелось расспросить его, вызнать, произошло ли что за ночь. Вижу: произошло. Но характер, принципы не позволяли начать разговор. Пошел в отца, – сказали бы старшие женщины. И я бы вряд ли стал этим гордиться.

Неплохо бы почитать или порисовать, чтобы отвлечься. Пришлось выковыривать камушки из подошвы ботинок – все какое-то занятие.

– Что там?

Далеко ли я смогу уйти, если продолжу строить обиженного?

Отец не ответил, подозвал меня взмахом руки. Я поднялся, подошел. На душе стало легче.

– Что ты слышал вчера ночью?

Я посмотрел под ноги – отчетливый след, оставленный плоской подошвой. Не такой, как у нас с отцом. Да и размер заметно меньше.

– Есть еще? – спросил я, заглядывая в глаза отцу. В моих уже созрела тревога.

Он сохранял строгость. С его лица можно с легкостью создавать слепки, если кому-то это еще нужно. Отец помотал головой. И в то же время я ощутил некую радость. Радость от того, что я не ошибся и прошлой ночью кто-то действительно следил за нами. Глупая радость. Надменная.

– Что-нибудь пропало? – я, подобно отцу, всматривался вдаль, хотя горы перекрывали почти весь обзор.

– Нет.

И это уже странно. Если нас не убили, не обворовали, то какой смысл в простой слежке? Может, они (хотя, почему они?) думают, будто мы знаем хорошее место, где есть вдоволь всего? Не хотелось бы никого расстраивать. Расстроенный человек способен на многое. Расстроенный и голодный – на все.

Мы не стали ничего обсуждать. Собрали вещи, выпили воды и направились дальше вдоль реки. Правда теперь были очень внимательны. Слишком внимательны, из-за чего вымотались через несколько часов. К тому же нас одолел голод, да так, что лично я готов был начать жевать редкую траву, грызть пустые шишки и обсасывать камни. Вода более не спасала, наполняла желудок и вынуждала чаще отвлекаться на туалет.

На очередном привале я умудрился поймать змею. Она проползла совсем рядом, едва не задела хвостом моих согнутых в коленях ног. Даже не знаю, как это случилось. Рука рванулась сама, пальцы вонзились в землю, а между ними очутилось скользкое черное тело змеи.

Я бил ее до тех пор, пока маленькая головка не угодила в камень и не превратила череп в груду осколков. Тело отозвалось предсмертными судорогами и навсегда остановилось.

Я швырнул змею отцу. Подумал, это выглядело грубо. Он дождался конца судорог, спокойно взял трупик, ножом отрезал размозженную голову. Протянул тонкую линию от бывшей головы до конца хвоста ножом. Ловко снял кожу, нарезал мясо на мелкие куски. Нам и раньше выпадало есть змей. В сыром виде в том числе. Сейчас ни отец, ни тем более я, не желали тратить время на костер, учитывая, что за нами следят. Да и сил осталось не так, чтобы много. Поэтому глотали мясо не жуя, обильно запивая его водой, чтобы ненароком не сблевать. Я представлял, будто мясо змеи – жареная на костре рыба или небольшая птичка, чьи кости так хрупки, что их можно не выплевывать. Но мозг отказывался обманываться. Все же я справился – смог уберечь желудок от конвульсий.

Мы продолжили путь к одной из вершин, деревьев на которой было заметно больше. Я не спрашивал, но чувствовал: отец очень на нее рассчитывает. Он устал не меньше моего. Тратил силы еще и на то, чтобы сохранить достойный вид, так сказать, не ударить в грязь лицом. На то же самое силы тратил и я. Разница лишь в том, что я не придавал этому огромного значения.

Когда, спустя час или около того, продрогшие и едва не сломленные, мы достигли вершины, отец облегченно выдохнул. Он оказался прав.

* * *

Перед нами раскинулась лазурная долина. Расположенная аккурат посреди горных хребтов, ее дно покрывала сине-зеленая прозрачная вода, с поверхности которой торчали макушки елей. Похоже, раньше здесь стоял лес, который, по неведомой нам причине, затопило. Увиденное поистине захватывало воображение. Даже отец, человек, повидавший много чего на свете, не смог до конца скрыть восхищения – его рот был слегка приоткрыт.

Мои руки по привычке потянулись к рюкзаку в поисках бумаги с карандашом. Почувствовав холодную железку замка, я натужно выдохнул.

Воздух свеж и немного морозен. Все-таки близился вечер. Да и отсутствие нормальной еды в наших желудках не способствовало выработке дополнительного тепла.

Я продолжил осматриваться, изучать окрестные горы, искать тропки, способные увести нас дальше. Какой бы красотой не обладало место, ночевать здесь мы не могли из-за наступавшего холода. Кто знает, возможно озеро покрывается тонкой прослойкой льда, стоит солнцу скрыться за горизонтом.

Я не заметил, как отец спустился вниз. Он стоял у высокого куста, желтеющего крошечными точками. По высокой траве я добрался к нему.

– Что это?

Отец срывал с куста желтые ягодки, похожие на бусины в ожерельях старших женщин. Вместо ответа, отец протянул мне ладонь, высыпал горсть ягод.

– Они съедобные?

Отец сплюнул косточки, что в его понимание означало «да».

На вкус ягода была кисловата, непривычна, по сравнению с другими ягодами, что довелось мне пробовать. Тем не менее, мне понравилось. Я засыпал горсть в рот и принялся осторожно молоть плоды зубами. Воспоминания о поломанном зубе и его дальнейшем удалении ничего, кроме приступа дрожи и острой боли, не вызывали.

– Не помню названия, – сказал отец. – Но она очень полезна.

И он собрал еще горсть.

Мы ободрали почти весь куст. Не сказать, что наелись, но силами наполнились. И энергией, звавшей нас выбираться отсюда, если не хотим замерзнуть.

Я осмотрелся, искал другие кусты, усыпанные ягодами, но так ничего и не нашел. Видимо, удача посетила нас на короткий миг.

Вода в озере была кристаллизовано прозрачной. Склонившись над поверхностью, я наблюдал, как стволы деревьев уходят в дно, казавшееся близким, будто находилось на глубине моего роста. Но я точно знал, что это не так, и глубина куда больше, в разы. Почему-то подумалось, что старшая Манэ назвала бы это место святым. Святое – значит необычное. Отец бы сказал, что здесь был джанат. Но произнес он другое.

– Холодает. Нужно выбираться.

Я так и не заметил, куда мы можем пойти. Разве что пересечь озеро вплавь. Но это опасно, грозило болезнью, соплями и ознобом. Мой путь на этом мог прекратиться. Сквозь гладь виднелись снующие рыбки. Значит, рядом должна быть рыба покрупнее. Горное озеро не такое уж и большое в ширину. Я бы с легкостью переплыл его, не будь других забот.

– Сюда.

Отец пропал из виду. Он не помашет рукой, будет ждать, пока я сам его замечу. Разве что попытается толкать меня взглядом, да без толку: я давно выработал иммунитет к его безмолвным упрекам.

Увидел его между елей, как раз там, где небольшой лесок на подъеме расступался, образуя подобие тропы. Я поспешил к отцу. Стало заметно темнее. Еще час, и разобрать дорогу без факела будет невозможно, а его-то как раз у нас и нет.

Добравшись до отца, я неожиданно сообразил: тропа не природная – вытоптана человеком. И если она не успела зарасти, значит, по ней совсем недавно кто-то ходил.

– Или ходит, – сказал я вслух и посмотрел на отца.

Сквозь непроницаемую маску лица я смог разглядеть одобрение: наши мысли совпали.

– Думаешь, рядом чужаки? – я пристально смотрел в его глаза, пытался считать возникающие в голове образы. Ждать ответа не приходилось.

– Скорее всего, – ответил он.

Для уверенности я нащупал холодное железо крюка, висящего сбоку рюкзака. Отец ничего не проверял. Его крюк всегда был на месте, а пояс окружали метательные ножи, которые, пока, служили для охоты.

Поднявшись по тропе, мы наткнулись на равнину с башней и торчавшими из земли каменными плитами высотой чуть выше колена. Темнота опустилась на мир, а вместе с ней холод и пробирающий до костей горный ветер. Я дрожал, зубы стучали, даже челюсть свело. Отец держался, старался, но и его передергивало. Спальные мешки не спасли бы нас, а разбивать палатку в такой дубак без света и перчаток невыносимо.

Не сговариваясь, мы кинулись к башне, огибая торчащие из земли плиты, которые я пообещал себе рассмотреть завтра. Башня была невысокой, метров пять-шесть в высоту, выложенная из разного по цвету кирпича – даже в темноте заметно. Сколько она здесь простояла и кем была построена нас мало волновало. Ответ «люди» вполне сгодится. Да и вопрос сам по себе не требовался. Слишком много пришлось повстречать нам построек, деревень и городков. Все они были созданы еще до атаки джаната.

Когда я добрался до башни, отец уже ломился в деревянную иссохшуюся дверь.

– Заперто? – выкрикнул я, хотя сам прекрасно все видел.

– Помоги!

Вдвоем мы налегли на дверь. Чувствовалось: она хотела поддаться, но что-то не пускало.

Я отошел назад, осмотрел башню. Виднелось одно окно на самом верху. Возможно, если я встану отцу на плечи, смогу немного подпрыгнуть, зацеплюсь за выступ. Но все это только «возможно».

– Да помоги же ты! – взревел отец.

Его крик подействовал магическим образом. В одну секунду я разозлился и наполнился силами. Сбросил рюкзак, разбежался и влетел в отца. Вместе мы пробили дверь. Оказалось, внутри ее сдерживала дощечка, щеколда. Ветер завывал со свистом. Отец оклемался первым, захлопнул дверь.

– Крюк! – закричал он, и голос его эхом разнесся по стенам башни.

Я забыл рюкзак снаружи!

Отец чуть ли не вытолкнул меня из башни. Пока я бежал за рюкзаком, резкий поток ветра ударил в бок, опрокинул меня. Когда я вернулся, отец тут же закрыл дверь и заложил вместо дощечки свой крюк. Уверен, он с удовольствием выплеснул бы накипевшие эмоции, но предпочел проглотить их.

Времени и сил на вопросы не осталось. Темнота сыграла свою роль. Благодаря тусклому свету из оконец, нам удалось заметить обломки лестницы. Верхний этаж.

Уже лежа в спальном мешке, когда ноги мои окончательно согрелись, ветер из оконец облизывал лицо, а сон опутал своей тенью, я подумал: кому понадобилось закрывать башню изнутри?

* * *

Для чего выстроили башню изначально мы так и не выяснили. Вероятно, для наблюдения. С верхнего этажа открывался отличный обзор, где мы смогли отследить часть пройденного пути – я удивился, как в действительности петляла дорога. Там же, наверху, нашлись свежие пепел (от самокрутки, уточнил отец) и кости. Не человеческие. Пол был истоптан следами разных подошв.

– Здесь часто кто-то бывает, – озвучил я очевидную истину.

Отец посмотрел в окно, перешел к противоположному.

– Сюда.

Я оторвался от изучения кирпичной кладки, в которой ничего не понимал, подошел к окну.

Совсем рядом, ниже, где горы резко обрывались, расстилался океан. До безобразия спокойный, безмятежный. Рядом с берегом тянулись ветхние постройки, странные закрученные трубы, пирс. Значит, и здесь океан преграждает нам путь. Не позволит уйти. Оставляет единственный выход – пересечь его.

Скорее всего мое лицо приняло мученический вид. Отец понял настроение и сказал:

– Это озеро.

– Озеро? – я почесал затылок.

– Да. Присмотрись.

Он указал рукой вдаль, протянул бинокль, но я уже и сам понял, к чему он клонит. За гладью воды, сокрытые дымкой и облаками, возвышались новые гряды гор. Я развел руками, как бы спрашивая «и что с того?»

– Возможно, оно пресное. И земля здесь иная. Осмотрим постройки.

Отец отошел от окна. Я встал на его место и увидел с десяток зданий и сооружений, тонувших в деревьях, кустарниках. Были там здания и высотные. Возможно, здесь жили чужие. И башня, где мы находились, была их башней. В любом случае, мы должны быть осторожными.

Плиты перед башней оказались надгробными камнями. Различных размеров и цветов, на каждом из них проступали черты людских лиц.

– Древние.

– Очень древние, – вставил отец.

Камней оказалось с полтора десятка.

– Семья или племя, – вновь сказал он.

Наше племя насчитывало приблизительно такое же число человек. И мы всегда обходились неглубокой могилой без опознавательных знаков. Думаю, это правильно. Больше некому чтить память. Люди кочуют по всему свету, спасаясь от джаната. А кто остается на месте – погибает. В данном случае фраза «движение – это жизнь» актумальна как никогда.

Спуск занял больше часа. Дорожка хоть и была протоптана, но мы старались не выдать себя, перебегали от кочки до кочки. Отец не отлипал от бинокля, всматривался при первой удобной возможности.

– Там целый комплекс, – наконец сказал он.

– Комплекс – это…?

– Много зданий. Какая-то база. Асфальт сохранился. Дорожки, аллеи. Здания старые, потертые, похоже, пустынные. Ни намека на жизнь.

Я попросил бинокль. Возможностей обзавестись этим прибором было хоть отбавляй, но я не любитель таскать на себе лишнего. Отец всегда был рядом, и его навыкам я доверял больше.

У крупного голубого здания я насчитал три этажа и два нижних, вероятно, скрывались за елями. Рядом виднелось здание поменьше, вернее, всего один этаж. Несколько двухэтажных зданий были разбросаны по всей территории. Ближе к нам располагались спортивные поля. Отец давно научил распознавать их: сетка у земли поперек – теннис, сетка над землей поперек – волейбол, ворота по краям – футбол. Еще бывают столбы с кольцами – баскетбол, но здесь таких не было. И во все это играли с помощью мяча разных размеров. Парни с нашего племени тоже любили перекидываться небольшим мячом, точно по размеру ладони.

Перед озером раскинулся пляж. Был здесь небольшой пирс с беседками, убогие домики, где, судя по выцветшим вывескам, раньше продавали еду, которую я никогда не попробую. А вот на горках, несущих тебя прямо к воде, катался и не раз. Сейчас, конечно, удовольствие поутихло. Удовольствие в целом.

Я все верну, когда найду Саппалит.

Отец осматривался.

– Тебя же могут заметить! – зашипел я.

– Здесь никого нет. А если есть, нас уже обнаружили. Мы как на ладони. Лучше показать, что не затеваем ничего дурного.

Мои брови поползли вверх. Что это с отцом? Размяк? Решил последовать моему совету? Устал?

– Идем. Я видел на пляже чаек.

Он поднял два крупных камня, сунул в рюкзак. Я как раз не прочь нормально поесть. Мясо чаек не самое вкусное, горчит. Но со вкусным мясом всегда были проблемы. Отец и вовсе говорит, что я никогда не ел нормального мяса. Можно подумать, он его объелся.

Прежде мы решили осмотреть комплекс.

Вдоль дорожек стояли указатели на трех языках. Один из них я знал.

До наступления вечера нам удалось все осмотреть. Из восьми зданий – пять жилых со множеством комнат. В каждой по одной, две или три кровати, столы, тумбы, телевизоры, душевые, туалеты, немного техники, вроде чайников, сейфы. Окна почти везде целые. Все необходимое для комфортной жизни. Было бы электричество.

– Здесь можно переждать холода, – сказал отец, словно позабыв о джанате.

Одно здание – ресторан с простецкими стульями и столами. В магазинах я видел мебель куда лучше. Теперь это никому не нужно. Бери – не хочу. Кухня набита крысами и посудой. Есть крыс мы тоже отказались.

Медицинский комплекс находился в самом центре. Отдельное здание с кабинетами, лабораториями, пробирками и приборами, назначение которых для меня навсегда останется тайной.

– Доктор бы нам пригодился.

Доктор – третий человек, о котором мечтал отец, после инженера. Вторым был растениевод, а лучше ученый широкого профиля. Увы, в нашем племени преобладали вояки, болтушки, да я с Аули. Передавать знания было некому.

В шкафах осталась куча лекарств, давно испортившихся, изменивших свойства на обратные. Отец рассказывал, как одна крошечная белая таблетка могла избавлять от сильнейшей боли. Это было настоящее достижение человека.

Последнее здание – административное. Долго запоминал это слово и пытался понять его смысл. Здесь меня всегда интересовало, остались ли деньги в кассе? Отец говорит, раньше весь мир был завязан на деньгах. Отец отца говорил: чем больше у тебя денег, тем больше ты можешь. Рапу любит собирать разные деньги. «Когда-нибудь пригодятся», – часто повторяет он, складывая очередную бумажку в пакет с застежкой.

– Останемся здесь, – сказал отец, когда мы вернулись к пляжу. – Горы должны сдерживать джанат. Будем кормиться рыбой, охотиться.

Я промолчал. Устал перебираться с места на место. Неприкаянные, мы оставляем за собой пустынные мертвые города, набитые техникой, которую никогда не сможем использовать, автомобилями, на которых никогда не сможем ездить, скелетами людей, которых никогда не узнаем. Мы бродим в поисках незримой цели. Кто-то бродит без смысла. Но я знаю, что ищу.

На пляже мы держались подальше от чаек. Попробовали воду озера – соленая. Зато прозрачная, чистейшая. Отец сказал, рядом наверняка есть источники пресной воды. Ничего не оставалось, кроме как поверить ему. Ничего другого в принципе не остается: отец всегда во всем прав, а даже если не так, лучше внушить себе эту мысль, чтобы потом не дуться, не копить злобу и раздражение.

С отцом нам удалось раздобыть трех чаек. Даже времени много не потратили. Камни прилетели прямехонько в цель. Местные птицы оказались глупыми. Непугаными, как сказал отец. А если они не пуганы, значит, людей поблизости нет – нам нечего бояться – еще одна причина задержаться здесь.

Переночевали мы в ближайшем корпусе, куда вернулись другой дорогой. По пути наткнулись на кусты с темными ягодами – ежевикой, еще не до конца поспевшей.

Подушки и одеяла хоть и были старыми, пыльными, пришлись как нельзя кстати. Спать на кровати – ни с чем не сравнимое удовольствие.

Отец уснул сразу. Я еще долго ворочался. Не хотел здесь находиться, уж тем более оставаться. Опасался, что все это ловушка и на нас нападут, поэтому прислушивался к каждому шороху, высматривал в окно невидимые огоньки света.

Вероятно, меня тянет в Саппалит по одной простой причине: оттуда больше не придется никуда уходить. Поиски окончатся. Никаких забот о джанате. Никаких забот вообще. А я в последнее время стал слишком тревожным.

Засыпал я с мыслями об Аули, о том, как нам будет хорошо в Саппалите вместе. Разве мы виноваты в том, что произошло? Разве мы не заслуживаем лучшей жизни?

* * *

На обратном пути я заваливал отца бестолковыми вопросами. Он отвечал на многие из них с охотой – подобрел, когда мы нашли новый лагерь. Но единственный волновавший меня вопрос застрял костью в горле.

Мне сложно говорить, передается ли информация в нашем мире каким-либо иным способом, кроме как от человека к человеку. Во времена, когда отец был ребенком, существовал Интернет. Если я правильно понял, Интернет – невидимое пространство, где можно было найти все. Абсолютно все, что касалось информации. Отец постоянно смотрел мультики. Говорил, мог смотреть их везде и в любое время. Похоже, Интернет – хорошая штука. Но он канул в лето, как и все, связанное с электричеством.

– Почему мы перестали искать Саппалит? – осмелел я.

Спроси любого из ныне живущих про Саппалит и не сможешь остановить его в течение часа. Он будет рассказывать о бесконечных запасах хорошего мяса и овощей, об электричестве, водопроводе, о чистой одежде, лошадях, медицине, о мудром и справедливом Диве… Он будет рассказывать о рае, в котором невозможно не быть счастливым. Откуда люди обо всем этом знают, мне невдомек. Я искал информацию о Саппалите в книгах, перерыл сотни библиотек, пыльных магазинов, опустевших квартир, но так ничего и не нашел. Спрашивал отца. Он не мог ответить.

До появления джаната никто не слышал о Саппалите. Сейчас о нем знает каждый, и это в отсутствие Интернета, свежих газет, книг, телевидения и радио. Из уст в уста – не иначе. Но кто-то же должен был стать первым, кто-то же должен был там побывать. Лично я таковых никогда не встречал. Кроме Рапу.

Когда я был моложе, спросил отца, куда мы направляемся, он ответил: в Саппалит. Я долго расспрашивал его, что же это за место, и он пересказывал слова других. Слова, которые я услышу еще много раз.

Шли годы, а я продолжал: когда мы придем в Саппалит? Отец отвечал: скоро. И становился тяжелым, хмурым. В один из дней, когда я в очередной раз задал свой вопрос, отец накричал на меня, накинулся. Помню, как лежал испуганный в пыли, смотрел на него отчаянными глазами и сжимал кулаки. А он, успокоив дыхание, спокойно сказал: Саппалита нет.

В тот момент его взгляд потерял свет. Внутри него что-то умерло. Он осмелился признаться себе и всем нам, что долгие годы мы гонялись за призраком. Если на пути встречались чужаки и, хотя бы вскользь упоминали Саппалит, отец срывался, рычал, подобно зверю, в редких случаях доставал крюк. Многие считали его безумцем, но он просто отчаялся и посвятил свою жизнь горстке людей, которых спасал от джаната.

Что же до меня, то я молод, и надежду мою убить не так просто.

Рапу мы нашли недавно. Он бродил по одинокому городу. Искал пищу и воду. Едва не принялся уплетать консервы из ржавых банок, протухших лет пятьдесят назад. В руках он держал бутылку, где осталось на донышке крепкого алкоголя. Позже он показал нам целый погреб с этим добром. По началу мы думали, что он пьяный. Потом, что больной. Сейчас решили, что он получил дозу джаната. Координация Рапу нарушена, он часто дергает головой, когда говорит. Слова произносит отрывисто и как будто с анкцентом.

А еще он говорит, что был в Саппалите. Ему никто не верит, и есть от чего задуматься. Но его рассказы не похожи на рассказы остальных. Да, память часто изменяет ему, он может замолкнуть посреди фразы, но даже те крохи, что он дает, ценнее историй тысячи чужаков. Возможно, разум Рапу и помутился под действием джаната, но для меня вопрос не стоит: Рапу был в Саппалите и точка.

– Почему мы перестали искать Саппалит? – повторил я, поравнявшись с отцом.

Лицо его приняло привычный угрюмый вид. Я перешел грань. Не отрываясь, отец смотрел в небо, а когда я открыл рот, он схватил меня за грудки через лямки рюкзака, приподнял в воздух и злобно выкрикнул в лицо:

– Саппалита нет! Когда ты поймешь?!

До конца пути мы не разговаривали. Шли рядом, но катастрофически далеко друг от друга. Я предпочитал не смотреть на отца, не замечать его. Он ничего не спрашивал. Как обычно.

Чем ближе мы подходили к племени, тем сильнее разгорался огонь в моей душе. Я решил во что бы то ни стало разузнать у Рапу все о Саппалите. Все, что он помнил. Все, что я позабыл.

Я найду Саппалит, никаких сомнений.

В то же время в голове родился новый вопрос.

Чего я хочу больше: найти Саппалит или выйти из-под влияния отца?