Два солнца

Глава 4
Хрупкие девичьи плечи

Как только тиф забрал жизнь матери, за последний год пришлось повзрослеть и Ольге.

Татьяну Васильевну, крепкую дочь казака, казалось, ничто не может ни удивить, ни напугать, ни сломить, даже болезни опасливо обходили стороной, будто побаивались ее крутого нрава. Во всяком случае, дети не помнили, чтобы мать когда-нибудь хворала. А она просто всегда была занята: благополучие семьи держалось исключительно ее упорством и трудами.

Сергей Филимонович, невысокий подвижный мужчина с аккуратной бородкой, тоже работал много и нелегко (такая уж доля у путейцев). Только оклад был невелик… И потому жили Гурко в основном тем, что давали сад и огород, держали кур, гусей, свиней, корову. Обширное хозяйство требовало внимания и рабочих рук: два сына и две дочки старательно помогали матери по мере своих сил.

Оле чаще всего выпадало пасти гусей. Летом работа не хлопотная: проводить до речки, дорогу они знают, там можно и самой искупаться, и с книжкой поваляться – главное не забывать поглядывать на подопечных, а потом – той же дорогой домой. Однако мечтательная девочка частенько отвлекалась.

– Да что ж это такое! – не понимала мать. – Втупится своими очами куда-то, и будто и нет ее тут.

– Ну что вы, мама! Посмотрите, облако какое! Как кораблик… – Оторвать взгляд от неба, которое хитро́ завлекало движущимися картинками, было нелегко.

– Кораблик! – Татьяне Васильевне только и оставалось в очередной раз всплеснуть руками. – У тебя то кораблик, то собачка. А про гусей своих позабыла! Опять по всему селу собирать будем? Глянь, разбежались!

– Простите, мама… – И дочка, размахивая хворостиной, ловко загоняла во двор гогочущую (конечно, над ней: «как мы эту недотепу!») стаю пернатых озорников.

– У, глупые, – злилась в ответ Оля (на гусей, разумеется). – Шеи длинные, а дальше клюва не видят.

– Хочешь, чтоб они тоже встали, шеи вытянули и в небо уставились? – подтрунивала сестра Машуня. И теперь смеялась уже и мать, любуясь дочками: «А все ж ладненькие они у меня получились».

Справедливость упреков Оля, кстати, прекрасно осознавала: недавно на путях товарняк раздавил соседского гуся. Если бы птицы побежали в сторону железной дороги, не миновать беды.

Но даже Маша, самый близкий для нее человек в семье, порой сердито одергивала младшую сестренку, когда в четыре руки они чистили ненавистные грецкие орехи от ядовито-зеленой кожуры:

– Мала́я, хватит ворон считать, давай скорее, а то опять до вечера провозимся! А еще руки отмывать.

Для местной детворы заботы по хозяйству вполне укладывались в привычную колею жизни на станции Солоницкой. Только Ольга будто выполняла трудовую повинность. Казалось, эту девочку с задумчивым взглядом занесло сюда из какого-то другого мира. При этом тихоней она совсем не была. Напротив – миловидная, круглолицая, с живыми темными глазами, она росла очень сообразительной и шустрой, а со временем выяснилось, что еще и острой на язычок. Но мыслями и вправду частенько бывала где-то далеко. Наверное, там, за линией горизонта, куда уходили стальные рельсы.

* * *

Мечты стали сбываться после поступления в женскую гимназию. Уездный город Лубны на реке Сула, утопающий в зелени садов, был довольно крупным и имел целых две гимназии – мужскую и женскую. Туда ходил местный поезд, а дети служащих на железной дороге денег не платили, да и ехать было недолго и недалеко.

Уроки словесности полюбились Оле сразу и на всю жизнь. Наконец-то ее фантазии облеклись в правильные, убедительные и красивые слова. Книги – лучшие друзья романтично настроенных барышень – стали и ее любимыми спутниками. Правда, не единственными.

Во время поездок в гимназию как-то незаметно получилось сдружиться с Леней Мирачевским. Вернее, он превратился в ее неизменного и заботливого спутника.

«А ведь Ленька – мой, только мой кавалер, – рассуждала Ольга. – Опекает… То руку подаст, то портфель понесет. И насмешки мальчишек ему нипочем. И вообще с ним интересно».

С ним и вправду было нескучно. Он всегда был заводилой: и песни первый затевал в дороге, и игры придумывал, когда по вечерам дети собирались у кого-то дома на станции Солоницкой.

Довольно скоро выяснилось, что у них была и общая страсть к чтению. Для Лени оно словно расширяло пространство, отодвигало горизонт. Книжки, особенно, конечно, приключения, заставляли думать, примериваться к взрослой жизни, мечтать о подвигах.

Ей литература помогала отвлекаться от реальности: не тяжелой – нет, этого не было, пока мама не заболела, – но не такой, как хотелось Оле. Ей, правда, нравилось прибираться в доме: хорошо, когда чисто, порядок и уют. Но копаться в земле и возиться с живностью она не слишком любила. Однако у Татьяны Васильевны бунтовать было бесполезно: любые капризы пресекались властной хозяйкой на корню.

* * *

В семье Гурко все дети между собой прекрасно ладили, а сестры к тому же были под надежной защитой. «Вот расскажу брата́м…» – всегда можно было пообещать не в меру расшалившемуся соседу. «Дважды два четыре» – так называл добродушный папаша свое потомство: прибавление в семействе случалось, как по заказу, каждые два года. Но если старших братьев впоследствии развела революция, то девочки всегда оставались дружны.

Повзрослели мальчишки как-то очень уж быстро и уехали в Киев: сначала Степан поступил в университет Святого Владимира, потом Иван в военное училище, и теперь семья держалась, по меткому выражению ее главы, «бабьими хлопотами». Часть земли пришлось отдать в аренду.

Братья бывали наездами, помогали с тяжелыми работами. А в свободное время бесконечно спорили: Степан попал под влияние социал-демократов и даже участвовал в революционных кружках, ну, а Иван, как и большинство юнкеров, был готов отдать жизнь за царя, если понадобится.

– Не будет порядка в стране, не могут русские люди без царской власти! – кипятился тот, что помладше.

Старший старался сохранять спокойствие и не терял надежды переубедить брата:

– Ты забыл Ходынку? Сколько было жертв при коронации тогда – и кто ответил? Никто! А Кровавое воскресенье в девятьсот пятом?

– Да бог с тобой, – вмешивалась мать, – что ты говоришь?!

– Простые люди власти безразличны, их страдания ничего не стоят! Народ наш, конечно, добрый, все простить может. Но и память у него отменная. Придет время – все припомнит!

Татьяна Васильевна только испуганно крестилась, а Иван доказывал, что люди сами виноваты:

– Давка на Ходынке – оттого, что дармовщину все любят. Без толку народу дай волю – он сам себя и погубит. И вокруг все разрушит.

Сергей Филимонович перепалки эти не любил, хмурился. И просил сыновей, особенно старшего, чтобы дома никаких свар не было, а если непременно надо лаяться, шли бы они «до Киева». Сестры же слушали в оба уха, чуя отклики большой, кипящей страстями жизни, но чью сторону принять в споре, они пока не знали.

* * *

Но слишком быстро для них обыденная жизнь переменилась, и пришел черед уже не словесных баталий, а самых что ни на есть настоящих. Брали ли станцию большевики, гайдамаки, германские войска или вообще неизвестно кто, – взрослеющим девочкам-подросткам приходилось отсиживаться в подполе: очередная «новая власть» часто сопровождалась полным безвластием.

– А ведь Ваня-то, получается, прав, – шептала Маша, когда сестренки спускались в очередной раз в подпол. – Видишь, что делается!

И Оля соглашалась: жизнь «при царе» с ее спокойствием, предсказуемостью и безопасностью сейчас казалась сказкой. Что будет дальше – не знал никто. Но в самом страшном сне сестры не могли представить, что мать уйдет из жизни. И их мир действительно рухнул.

После смерти Татьяны Васильевны отец горевал недолго: вскоре нашел новую хозяйку. Человек добродушный, общительный и ценитель женской красоты (а по местным меркам еще и довольно зажиточный) – завидный жених. А такие мужчины, как известно, не живут в одиночку.

Следом за ним и самый близкий человек, сестра Мария, поспешила устроить свою судьбу, выйдя замуж: ей уже исполнилось восемнадцать.

И осталась Ольга одна. В новой отцовской семье (у мачехи было двое сыновей) – но одна. Вообще, она всегда чувствовала свою отчужденность (по-украински даже точнее: чужиннисть), не получая особого тепла от родителей. Или так ей казалось. Мать, по натуре сдержанная, постоянно была занята хозяйством: не до внимания и ласки тут. Как ни странно, но и отец больше привечал старшую дочь. И вот теперь вся тяжесть быта свалилась на хрупкие плечи пятнадцатилетней девочки, которая совершенно не была готова к роли падчерицы.

Как-то вечером забрела она на станцию и, присев на скамейку, задумалась, глядя на мелькающие окна вагонов проходящего без остановки поезда. Она вспоминала сестру – Машуня уехала далеко на север, в Брянск, вместе с мужем, инженером-путейцем, – и грустила…

«Эх, скорее бы повзрослеть и жить своей жизнью…» – мечтала девушка.

Поезд, что уносил вдаль счастливых, как казалось Ольге, пассажиров, навевал мечты о другой и, конечно же, прекрасной жизни. Где нет опостылевшего огорода, а главное – мачехи…

Ей вдруг вспомнилось стихотворение Александра Блока «На железной дороге», которое она переписала в гимназический дневник когда-то давным-давно:

 
…Лишь раз гусар, рукой небрежною
Облокотясь на бархат алый,
Скользнул по ней улыбкой нежною,
Скользнул – и поезд вдаль умчало.
 
 
Так мчалась юность бесполезная,
В пустых мечтах изнемогая…
Тоска дорожная, железная
Свистела, сердце разрывая…
 

«Ну уж нет! – подумала Оля. – Меня тоска не раздавит! И мечты мои не пустые. У меня все получится!»

Еле дождалась она окончания школы – и махнула поступать на рабфак. Уж в Киеве-то у нее все будет совсем по-другому!

Глава 5
Сватовство в Лазорках

Недолго раздумывала Ольга после нашумевшего (а как же, такое событие!) появления в Лазорках Леонида. Не просто визит старого друга – предложение руки и сердца. Вот так, сразу, почти с порога. А ведь они не виделись уж года два.

Она хорошо помнила тот июньский день в Киеве. Сдав последний экзамен летней сессии в Высшем институте народного образования, с подружками шла к Крещатику по бульвару от Красного корпуса бывшего университета. Внизу, почти уже у самого Крещатика, шумного и суетливого, тротуар перегородила веселая компания парней, которые, конечно, сразу предложили познакомиться. Но Ольгу ждал сюрприз. Повзрослевший, худощавый, в форме железнодорожника, расплывался в улыбке Ленька. Вот так встреча!

Как ни удивительно, но видеться им в городе приходилось крайне редко. Учились в одном вузе, но почти не встречались. Она на филологическом, он – на физмате, к тому же вольнослушателем; основным местом учебы Мирачевского был техникум железнодорожного транспорта: свободного времени почти не оставалось. Здесь, в Киеве, их отношения вообще складывались довольно странно: то ли насыщенная студенческая жизнь не оставляла времени на сантименты, то ли тяготы жизни, а может все тогда были слишком целеустремленными и думали в основном о будущем. И все же Оля всегда рада была нечастым встречам с другом детства.

В тот вечер ребята праздновали окончание учебы в техникуме. А на следующий день она уезжала домой. Леонид же отправлялся на стажировку: механиком на Среднеазиатскую железную дорогу.

– Какой ужас! – не сдержалась тогда Ольга. И подумала: «Бог знает куда, в пыль и жару, простым механиком». И заметила, как его покоробило. Улыбка моментально исчезла.

Уже дома вспомнила, как смотрел на нее Леонид: не спускал счастливых глаз и буквально не отходил ни на шаг. Его искрометный юмор, между прочим, покорил всех подружек без исключения.

– Оль, тебе повезло! Остроумный, вежливый – и с перспективой, – откровенно завидовала Галка. – Какой синеглазый красавчик!

– Да какой перспективой? Я что, не видела механиков? Забыла, что я с детства на железной дороге? Ну уж нет.

Хотя в душе понимала, что обманывает не только подруг. Но сознаться себе в том, что Ленька Мирачевский для нее не просто друг, почему-то не могла. Возможно потому, что и он никогда не говорил о своих чувствах.

«Что же я наделала! Кажется, обидела его. Но ведь это правда не сахар – Средняя Азия. Я просто посочувствовала», – пыталась оправдаться Оля перед самой собой.

А он, казалось, собирался тогда что-то сказать, но… после ее глупого возгласа так и не решился.

* * *

И вот теперь в Лазорки прибыл совсем другой Леонид: столичный житель, студент Московского института инженеров транспорта.

Как же он попал сюда?

– Представляешь, ехал от матери из Каменца в Москву, через Киев, конечно. И на перроне буквально столкнулся с Ванькой Шрамко. Помнишь такого?

– Рыжий? Конечно! Мы ж почти соседями были. – Вспомнился самый непоседливый их товарищ по «гимназическим путешествиям» за знаниями.

– Вот он и рассказал: Оля Гурко теперь не студентка и учительствует в Лазорках.

Леонид немного замялся. Но продолжил решительно:

– Я тогда понял, что теперь уж точно не упущу этот шанс!

Замолчал, отвернувшись к окну. А продолжил уже гораздо тише:

– Странно, что ты не замечала. Но ты всегда была как бы себе на уме…

И наконец улыбнулся снова:

– Я ведь приехал замуж тебя брать. Согласишься?

Ольгу как обухом по голове ударило. Потрясенная, она молчала.

– Ничего не скажешь? – Жених был явно озадачен.

– Понимаешь… – В ее взгляде промелькнуло сомнение: «Сказать – не сказать?» – Ты ведь раньше напрямую никогда не говорил о своих чувствах…

Леня собрался возразить, но она опередила его:

– Нет, конечно, это было заметно без слов. И не только мне. – Они оба улыбнулись почти синхронно. – Но шагов же никаких не было с твоей стороны, разве не так? А потом и вовсе пропал…

Он посерьезнел:

– Это правда. Но что я мог тебе предложить тогда? Кем я был – бедным студентом? – Решительным жестом Мирачевский пресек ее возражения: – Нет, послушай! Ты была достойна большего. И да, ты права, если скажешь, что я и теперь все еще студент. Но сейчас я гораздо тверже стою на ногах, и уверен в этом!

Ольга с изумлением слушала, понимая, что почти не знает знакомого с детства приятеля и что ее ждет, вероятно, еще немало открытий.

Помолчав, глядя в темнеющее окно, он продолжил:

– А исчез… Ну ты вспомни, каникулы были: ты уехала к отцу, у меня практика…

– Но ведь ты даже не говорил никогда, что собираешься в Москву!

– Так я и не собирался!

– Решился в одночасье?

– Похоже, у нас первое выяснение отношений! – Со смехом Леня притянул к себе строптивицу. Однако Ольга отстранилась.

– Послушай… – Он помрачнел. – Я ведь подрабатывал помощником машиниста на каникулах, поездил туда-сюда. В Москве с дядей встретился. Да я рассказывал тебе о нем, мамин брат, Виталий. Замечательный человек! И жена его, зовут Ребекка. Приняли меня как родного: детей-то у них нет своих. Это вообще его идея, сам я, может, и не сразу сообразил бы… Ждал бы, наверное, еще пару лет. А тут все вдруг совпало: техникум окончил, диплом уже есть, два курса в Институте народного образования в Киеве, а в Москве – головной вуз. Вот дядя Виталий мне и подсказал, что надо сделать.

Закончил Леонид как бы оправдываясь:

– Ну, и все закрутилось. Решать надо было быстро, учебный год уже начинался…

Его виноватый вид растрогал Ольгу, захотелось как-нибудь перевести разговор, сгладить свою резкость.

– А помнишь, как сокращали название нашего института в Киеве? – улыбнулась она. – Мы шутили: сегодня сперва в кино или ВКИНО?

Мирачевский выдохнул с облегчением:

– Я знал, что ты все поймешь! Ты вообще всегда все понимала. Умница моя!

Он снова осторожно обнял любимую – она теперь не отстранилась…

Решительность Мирачевского, а главное, какая-то спокойная уверенность покорили ее окончательно и бесповоротно. Расписались они на следующий день, тут же, в Лазорках: Леонид ни за что не хотел откладывать – словно боялся, что Оля может передумать.

* * *

Собирать было особенно нечего: вещей немного и книги, конечно. Книги, спасавшие ее долгими зимними вечерами в этой глуши. К станции подошли уже в темноте. Начиналась метель. Наверное, последняя в этом году. Вслед за оттепелью вернулось похолодание.

Два счастливых (каждый по-своему) человека сидели в маленьком зале ожидания: совершенно одни, больше в этот поздний час ехать не собирался никто. Поезд немного задерживался, Ольга поглядывала на настенные часы.

– Ты волнуешься? Не переживай, вот увидишь: все будет прекрасно. В Москве тебе непременно понравится. – Леонид заметил волнение невесты. «Хотя нет, какой же невесты – жены!»

Ольга слабо улыбнулась в ответ. Он угадал ее состояние, но истолковал неверно: тревога действительно нарастала.

Тяжелые быстрые шаги, и в дверях появилась плотная фигура. Распахнув полушубок, Антон Кравчук достал обрез. Ольга вскрикнула, Мирачевский медленно поднялся.

С минуту стояли парни, молча глядя друг на друга. Леонид шевельнулся, собираясь что-то сказать, и оскорбленный соперник направил обрез на него. Невеста сильнее вжалась в жесткую скамью, дуло переместилось в ее сторону.

– Ты думала, со мной так можно? – Всегда самоуверенный, но обходительный, сейчас Антон напоминал разъяренного хищника: тяжело дышал, раздувая ноздри, и даже светлые глаза его казались налитыми кровью. Возможно, это были всего лишь отблески тусклой лампы и фонаря за окном.

«Так вот он каков… – Прозрение, к сожалению, пришло слишком поздно. – А ведь меня предупреждали…»

– Думала, играть можно?! Вот зараз и поиграем… – И мельник взвел курок – наверное, того самого, не обнаруженного милицией, оружия.

Пережившая кошмары гражданской войны, девушка слишком хорошо знала, чем заканчиваются подобные сцены. И это не казалось ей дурным сном.

– Не любишь проигрывать? – Голос Леонида донесся до Ольги словно издалека.

– За мною последнее слово! – И дуло снова грозило смертью ему.

– Но это не игра! – Мирачевский шагнул навстречу обрезу. Сейчас он тоже напоминал готового к прыжку зверя.

– Пристрелю!

– Она тебе не обещала ничего! Ну! Не обещала? – Леонид буквально кожей ощутил, что Антон начинает колебаться, и попытался сделать еще шаг.

– Стоять! Все равно прибью.

– Давай! – Студент смотрел прямо в глаза.

Крепкий сельский хлопец никак не ожидал, что городской хлыщ окажется таким упорным. «Да он не боится!» – возникла странная мысль… И в этот момент Леонид буквально в один прыжок подскочил к Антону и, выбив обрез, повалил его на пол.

Из боковой двери неторопливо вышел заспанный дежурный по станции:

– Прибывает ваш поезд, молодежь. Поспешайте.

И только увидев две сцепившиеся на полу зала фигуры, окончательно проснулся и быстро выхватил из кармана свисток. Оля быстро пришла в себя:

– Помогите! Антон же его прибьет!

Дежурный пронзительно засвистел и бросился разнимать парней. Девушка подхватила обрез и отскочила за колонну.

Из примыкавшего к станции дома, где размещался линейный отдел, прибежал милиционер. Дежурному как раз удалось оттащить мельника. А страж порядка мигом скрутил Леонида.

– Он не виноват! – подскочила Ольга. – Он же защищался!

Милиционер на секунду остолбенел, а потом, стараясь не упустить студента, другой рукой медленно потянулся к кобуре: напротив него стояла взбудораженная девчонка и держала обрез!

– Петро! – хотел вмешаться дежурный, но не мог подойти: Кравчук все еще пытался вырваться. Он крепче сжал парня: – Да успокойся ты уже, дурень!

– Дивчина ни при чем, Петро!

Ленька в этот момент сообразил, что теперь опасность супруге исходит от милиционера, попытался вырваться, и снова оказался в крепких руках «закона».

– Ну-ка, Мироныч, давай их обоих в отделение. А ты, – милиционер уже догадался, что барышня не опасна, – давай сюда ружье и тоже с нами. Там разберемся.

– Дядько, ну вы и даете! – говорил по дороге, стараясь отдышаться, Леонид, не ожидавший такой прыти от путейца.

– Так я на флоте служил, в Кронштадте. – «Дядько» при ближайшем рассмотрении оказался моложавым еще мужчиной. И добавил одобрительно: – А ты, студент, не промах. Не ожидал! – Разобраться еще надо, что он за студент, – проворчал милиционер, грубо подталкивая Мирачевского в спину изъятым обрезом.

Антон же явно подостыл, выбросив пар, и заметно присмирел. В участке Петр, усадив мельника, затолкал Леню в кутузку. Оле лишь небрежно кивнул на стул, стоявший в противоположном углу.

– Идти мне надо, – дежурный засуетился, – состав вот-вот подойдет.

– Погоди. Товарищ Павленко вернется сейчас, тогда пойдешь. Никуда твой состав не денется. Ни дня еще не было, чтоб поезд не опаздывал.

Усевшись за стол, он важно достал лист бумаги. Однако с составлением протокола медлил. «Малограмотный, видно, – догадалась учительница. – И зеленый совсем, за парту б ему. А он тут, видишь ли, власть».

– Ты с чего взял, что этот, – милиционер кивнул в сторону кутузки, – студент?

– Так я его давеча с поезда считай, что встречал. Он и про зазнобу свою расспрашивал. Вернее, как школу найти.

– Это еще зачем?

– Петро! Да жениться он приехал. Девку хлопцы не поделили!

На этих словах Кравчук подскочил.

– Сиди! – прикрикнул на него милиционер, совсем еще молодой парнишка, но не в меру важный, и метнул недобрый взгляд в сторону Ольги. «Власть», похоже, имела свое представление о происшествии.

– Жениться говоришь, приехал? С обрезом?!

– Да не его это оружие! – Девушка была в отчаянии, понимая, что дело принимает серьезный оборот. – Отпустите нас, пожалуйста, товарищ начальник. Мы на поезд опоздаем!

– А вот это верно. Какой такой поезд? Сейчас к сообщнику своему пойдешь! – И заметив слезы в больших карих глазах, сурово добавил: – И не реветь мне тут!

– Так что? – обратился он снова к дежурному: – Кто с обрезом пришел?

Мироныч лишь, вздохнув, почесал затылок.

– Не видел, – удовлетворенно подвел итог «расследователь».

– Не видел, твоя правда. Только уверен, что не его, – Мироныч тоже кивнул на «застенок».

– Не его-о?! – послышался зычный голос. В дверях появился Павленко, явно старше и опытнее. – Что, Кравчук? Нашлось все же оружие?! У бати одолжил или от брата наследство осталось? Петро медленно поднимался из-за стола, освобождая место руководству.

– Так что тут у нас? – Начальник сурово осмотрел всех. – Мартынов, докладывай.

Но тот растерялся, сообразив, видимо, что картина происшествия ему самому не ясна.

– Ну что ж, – Павленко откинулся на спинку стула, – начнем по старшинству.

И спохватившись, добавил:

– А документы ты у граждан проверил?

Пришлось Мартынову отпереть Леонида. Просмотрев его и Олины документы, выслушав Мироныча, а затем и все стороны конфликта, начальник резюмировал:

– Вот что, товарищи молодожены, езжайте-ка вы отсюда, куда ехали, – и отдал бумаги. – А мы тут своими делами займемся. Местного, так сказать, значения.

– А протокол? – опомнился несостоявшийся «начальник».

– Будет у нас и протокол. – И Павленко кивнул Мирачевским: – Прощайте.

А те, выйдя из участка, крепко обнялись. Состояние было подавленное. К станции подходил долгожданный состав, и они бросились к поезду, чуть не сбив там с ног дежурного.

– Осторожнее, молодежь!

– Спасибо вам! – Леонид крепко жал руку Мироныча. – Если б не ваша помощь…

– Да бу-удет тебе, – дежурный усмехнулся и подмигнул Оле: – А студентик твой – молоток! Держись за него, девка!

Раздался гудок.

– Да поспешайте ж!

Только когда поезд набрал обороты, Ольга смогла выдохнуть. Она все еще была напугана. Но теперь совершенно иначе смотрела на своего жениха. А он снова был спокоен и даже улыбался. И эта улыбка прогоняла страх и неуверенность…

Но успокоив любимую, Мирачевский долго не мог уснуть. Под стук колес хорошо думалось, и сейчас Ленька понимал, что не помощь Мироныча сыграла решающую роль – если бы не вмешался начальник отделения… Хорошо, что тот явно служил в Лазорках давно и, возможно, лично ловил здесь бандитов. Окажись оба сотрудника такими, как Петро, их симпатии точно были бы не на стороне студента – он для них был чужаком. А возможно, и еще более классово чуждым элементом, чем понятный мельник-кулак. «А как же “мы наш, мы новый мир построим“? Где же справедливость?» И от осознания этого факта на душе сделалось ужасно муторно. И если первую часть происшествия, схватку с соперником, вспоминать было даже приятно («как я его!»), то продолжение хотелось поскорее забыть.

* * *

Да, вовремя покинула Оля Гурко Лазорки. Старинное село тоже меняло свою устоявшуюся жизнь… Позже в ней была создана артель с говорящим названием «Нэзаможнык», то есть «Бедняк».

Но сейчас судьба влекла молодых людей дальше, через Харьков, по железной дороге – в Москву.