Читать книгу: «Меня уже не существует», страница 2

5

Теперь, собираясь в магазин, я столкнулся с куда большей проблемой, потому что мой рост был 145 сантиметров, и любая одежда висела на мне так, что невозможно было передвигаться. Даже домашние вещи – футболка и бриджи – в последнее время доставляли мне дискомфорт, но здесь штанины волочились по полу, а рукава были как у Пьеро – длиннее самих рук.

Я сидел на стуле в прихожей спиной к зеркалу и боролся с желанием разорвать одежду. Поскольку понимал, что панический приступ может закончиться криками и слезами, а мне сейчас нужно сохранить хладнокровие, чтобы хватило сил и мужества исполнить задуманное. Вот когда вернусь с магазина, буду рвать шмотье сколько захочу, все равно оно мне больше не понадобится.

Я сидел опустив голову и вытянув ноги, и лениво волочил штанинами по полу, как вдруг подумал о своей детской одежде. Ведь я живу в этой квартире с рождения, что-то должно было остаться.

Я вскочил, стащил с себя висящие вещи, отшвырнул их ногой в угол прихожей и зашел в нежилую комнату, которая раньше была маминой. Стал искать по шкафам, особенно на верхних полках, куда уже сто лет никто не заглядывал. Перевернул все вверх дном и действительно нашел много детской одежды, даже больше, чем ожидал. То, что могло подойти я сбросил в кучу прямо на пол и стал мерить. Но все оказалось не так просто, что-то было маленьким, а что-то даже большим.

Когда я перебирал эту одежду меня охватил сильный приступ ностальгии. Каждая вещь хранила в себе воспоминания о каком-то периоде детства, и эти воспоминания накатывали волнами. В каждой словно был запечатан кадр или чувство, или размытый эпизод, и они хаотично перетекали друг в друга, сливались в танце, и теперь сказкой представлялся даже самый прозаичный момент. Стоило увидеть, прикоснуться к любой вещи, которой я уже много лет не видел и не касался, и подсознание будто приоткрывало заслонку, давая дорогу потоку, живому ручейку, наполняющему меня давно забытыми ощущениями.

Но восторг от того, что я сумел их открыть, а точнее – откопать в глубинах себя, быстро сменился печалью. Ведь если бы эта волна воспоминаний захлестнула меня в хороший период жизни, когда я крепкий духом, то я бы порадовался за тогда, но остался бы рад и за сейчас. Возможно она бы подкрепила мое теперешнее таким теплым прошлым и даже привнесла ощущение целостной мелодии моей жизни, словно добавила переливающегося напыления на мои взрослые очки. Но сейчас, как и в другие тяжелые периоды, когда постоянно приходится прибегать к помощи взрослого цинизма, я испытал горькую утрату детства. Какую-то пустоту, словно внутри меня пропасть. И на самом деле пропасть, и я уже лечу вниз, а романтические грезы остались где-то наверху оптимистичного восприятия.

И теперь, стоя посреди комнаты в своей детской одежде, я особенно ярко, особенно остро почувствовал, что детство мое отделилось от меня, все нити с ним разорваны. Оно окончательно умерло в прошлом и хранится только в моей памяти, по большей части запечатанное. И тот мальчик, которым я был, тоже давно умер, а я теперешний не особо-то на него похож.

Наконец я подобрал себе серые спортивные штаны и черный гольф с растянутой горловиной, свернутой валиком вокруг шеи. Эти вещи выглядели весьма прилично и сидели на мне почти хорошо, хотя последний раз я надевал их наверно в классе пятом. Поверх накинул потертую куртку с дыркой на рукаве. Куртка была великовата и очень поношена, но другой не было, а на дворе октябрь и идти без нее – это значит привлечь к себе лишнее внимание не по сезону легкой одеждой.

Я вообще удивлен – почему мама, когда еще жила здесь, пока второй раз не вышла замуж и не съехала, сохранила все эти вещи. Почему она их не раздала родственникам или попросту не выбросила? В любом случае сейчас я обязан этой ее привычке складировать материальные предметы, словно коллекционировать периоды жизни.

Я вышел из подъезда и поморщился от хлесткого ветра. Казалось, на улице стало холоднее за то время, что я сидел дома, а может я просто привык к комнатному климату. Тем не менее я ощутил всю полноту свежего воздуха, он ворвался ко мне в легкие, вытеснив застоявшийся дух квартиры, и я быстро пошел, словно готовый взлететь. В голове был легкий туман от резкой смены обстановки, но в этот момент мне стало очень хорошо, как будто в душу вселилась новая надежда.

Я обратил внимание, что деревья вдоль дома почти все пожелтели и покраснели, а газон возле подъездной дороги покрылся ковром опавших листьев. Все здесь быстро изменилось, как это бывает осенью, а я не засвидетельствовал эти перемены последовательно, поскольку мои окна выходили на другую сторону дома.

На парапете у магазина я увидел веселящуюся компанию подростков, которым было лет по 14-15. Они громко смеялись, один даже сгибался пополам в слегка наигранном экстазе, и каждый был выше меня. Мне в голову пришла глупая мысль, что если кто-то из них прицепится ко мне, например, стрельнуть сигарету и решит меня побить и забрать деньги, то я даже не смогу за себя постоять. Потому что любой из этих сопляков теперь больше меня и сильнее. Но они не обратили на меня внимания, поскольку были увлечены собой.

Я надеялся, что в магазине люди, как и в прошлый раз, не будут меня замечать, ведь все они тоже увлечены собой и своей суетой, но вышло иначе. Я часто ловил на себе недоуменные взгляды и смотрел в ответ, но не из храброго недовольства, а из любопытства – вдруг это окажется кто-то знакомый. Люди сразу отводили глаза, которые начинали лихорадочно бегать, не зная, чем себя занять. Некоторые тут же переводили взгляд на стеллаж с товаром и делали вид, что их там что-то очень заинтересовало. Знакомых среди них я не увидел и лишь один раз возле кассы заметил соседа с другого подъезда моего дома. Но он стоял боком, когда я проходил, и не смотрел в мою сторону, впрочем, этот старик мог бы меня не узнать и в обычном состоянии, как это уже бывало.

Я понимал, почему теперь мне не избежать интереса окружающих. Понимал, как странно выгляжу со своим ростом в 145 сантиметров и фигурой худощавого взрослого мужчины. Ведь в пропорциях я остался таким же и никак не походил на карлика с их длинными туловищами и короткими ногами. Возможно меня могли принять за ребенка, но… Я ощупал свое лицо и с ужасом вспомнил, что уже неделю, как не брился. В зеркале я не обратил на это внимания! Если бы хоть побрился, то может и сошел бы за ребенка, хотя вряд ли с моим взрослым лицом и залысинами. Но как теперь я выгляжу с щетиной!

Мне стало стыдно, да так, что захотелось сквозь землю провалиться. Интересно, сколько эти люди будут меня помнить?

Я постарался отвлечься от этих мыслей и сосредоточиться на покупках, и продолжил толкать перед собой тележку, продвигаясь между стеллажами. Тележкой стало сложнее управлять, она казалась мне огромной, и я действовал неуклюже.

Разумеется, за первый раз мне не удалось все унести. Еле дотащив домой кульки, в которые я и так загрузил слишком много, я даже не стал раскладывать еду в холодильник, а просто оставил кульки в прихожей, чтобы у сомнений и стыда не было ни единого шанса мной завладеть.

Во второй раз уже было полегче. Хоть поведение людей ничуть не изменилось, я стал относиться к этому спокойнее, потому что в этом уже не было обжигающей новизны. Я пытался ничего не забыть по покупкам, хотя в голове все время вертелась мысль – что будет, если я встречу кого-нибудь из знакомых? Я хотел кого-то увидеть, чтобы проверить их реакцию, проверить – не забыли ли они меня. Но в какой-то степени я очень боялся встретить знакомых, а тем более друзей, поскольку понимал, что вполне возможно увижу на их лицах то же отстраненное недоумение без привязки к личности, как и на лицах всех остальных.

Но я никого не встретил и по мере завершения покупок чувствовал себя все лучше, отдаваясь потоку собственных действий. Отдаваясь ручейку времени, несущему меня из туманного леса со смутно и грозно проглядывающими деревьями событий и вероятностей, в озаренную солнцем приятную гавань с четкими контурами моей деятельности. По сути я не испытал счастья (скорее эхо ранее испытанного), но ярко вспомнил само это чувство, когда оно неожиданно захлестывало и весь мой мир выстраивался в ряд передо мной, слаженно взаимодействовал, и я становился королем всего, что вижу. Есть в этом доля самолюбования. Ведь в такие моменты радуешься гармонии между внешней реальностью и собственным восприятием ее, в противовес привычному расслаиванию по ничего не значащим событиям, которые тебя колотят из стороны в сторону, трусят и гремят, словно ты гвоздь в ведре. И вместо ритмичных лязгов ты слышишь лишь отзвук своего беспорядочного и бессмысленного шума. Такое счастье возникает в основном не из каких-то обстоятельств и тем более не из сознания, его формирует само «чувство счастья», которое из нас постучалось наружу, подгоняемое непостижимой циркуляцией чувств, и выплеснулось на все обозримое, заражая все вокруг своим блеском. Сами предметы и события окружающего мира, как были холодными и безразличными к человеку, так и остались.

Об этом я думал уже дома, когда раскладывал еду в холодильник, и чувство радости, которое по сути было основано на мелочи, показалось мне большим из-за контраста после стресса. Оно ощущалось внезапным и далеким, словно постучалось не из меня самого, а из параллельной Вселенной.

6

Уже вечерело и мое настроение давно испортилось. Радость резко сменилась печалью, по закону баланса циркулировала вглубь, уступая место своей противоположности. И все теперь окрасилось в грубые бесцветные тона, хотя я понимал, что действительность осталась прежней. Меня раздирало горькое одиночество, мне неимоверно хотелось с кем-нибудь пообщаться, просто поболтать о чем-то приятном. Почувствовать, как чья-то чужая душа тянется ко мне сквозь пустое пространство, разливает на меня свое тепло, и на миг мы сливаемся в танце воображения и слов, а весь остальной мир служит нам лишь сменной панорамой, как в компьютерных играх. И я бы отдавал свое тепло, был живым и заинтересованным, ведь все это само по себе выработается в нужный момент. Выходит, я хотел не столько получать тепло, сколько быть вовлеченным в сам процесс, чтобы излучать его. Чтобы отвердеть и сиять, а не быть потухшим и размякшим.

Но больше всего меня сейчас беспокоило не одиночество, а неприятное осознание, окончательно пришедшее ко мне в этот вечер. Осознание, что, несмотря на уникальные события, которые со мной происходят, моя печаль вызвана не только ими. Что она все равно бы пришла на смену радости, просто оделась бы в другие обстоятельства. И пусть она была бы не такой острой, ведь события оказывают на нее какое-то влияние, но все-таки печаль – это то, что существует само по себе и под свой такт подстраивает наше восприятие. Поэтому, не будь данного происшествия, сегодня вечером, а может завтра утром я бы все равно грустил. По какой-то другой причине (или вообще без причины, как часто бывает), правда не так сильно.

Разве что некое счастливое обстоятельство или хорошая новость изменили бы это и отсрочили грусть. Но ведь, чем дольше занимают нашу душу положительные эмоции, тем сильнее потом обрушивается печаль. Чем дольше она вылежится в тени, тем больнее жалит.

С другой стороны – чего расстраиваться, ведь все мы знаем, что ее, как и все другое, не искоренить из спектра наших чувств, это необходимый противовес радости. Жаль только, что она гораздо сильнее сознания, а не наоборот. В моменты печали разум зачастую старается раскрасить потускневшую действительность, начинает заваливать сухими фактами твоих удач и положительных сторон жизни (логическая сухость которых очевидно проигрывает чувству грусти, и в таком калейдоскопическом перечислении – мало способна на призыв настоящей радости). Или пытается объяснить тебе, где ты сейчас находишься и что можешь сделать, дабы исправить внутреннее состояние. Но почти всегда разум проигрывает, печаль побеждает только время.

В период своего апогея грусть, как и радость, устанавливает тотальный контроль над нашим восприятием внешнего мира. И пусть рационально мы понимаем, что мир это никак не меняет, для нас не существует реальности, отдельной от собственного восприятия ее.

Лишь изредка какой-то случай врывается к нашим чувствам и наводит там полный беспорядок. И хоть, когда мы сливаемся с этим потоком, сильные эмоции обескураживают нас, и мы хотим вернуться к прежней последовательности, систематичности, вопреки нашим желаниям, мы порой в такие моменты ощущаем себя полностью освободившимися и наиболее живыми.

Но сейчас не предвидится никакого необычного случая, и придумать себе приключения я тоже не могу. Слишком замкнуто мое нынешнее положение, чтобы что-то могло органично вплестись в него из вне. Потому я сделал себе ужин и сел кушать. Не перед компьютером, как любил делать, а просто на кухне, где я ел редко.

Все было большим – вилка, тарелка, любой другой кухонный инвентарь, с которым приходилось иметь дело. Сидя на табурете мне не надо было склоняться над тарелкой, как раньше, поскольку теперь моя голова не особо возвышалась над столом. Порции тоже стали меньше. Поначалу я в слепом отчаянии подумал, что если заставлять себя есть, как прежде, то я скоро приду в форму. Или это хотя бы затормозит процесс. Но ничего не вышло, эти вещи оказались никак не связаны. После еды я чувствовал тяжесть, раздутость живота, словно проглотил кирпич, а процесс продолжался своим чередом. Поэтому я сдался и стал сокращать порции в связи с текущими потребностями.

После ужина я открыл бутылку коньяка, которую купил себе в награду за преодоленные трудности. На закуску нарезал сыра. Первая рюмка показалась уж слишком обжигающей, а вкус немного странным. Наверно потому, что коньяк у меня ассоциировался с совершенно другим времяпровождением, ведь я никогда не пил его в одиночку. Хотя тоскливыми вечерами меня иногда подмывало нарушить эту привычку.

Уже больше трех лет, с тех самых пор, как мама съехала к новому мужу, я живу в этой квартире сам и до недавнего времени испытывал второй этап радости от своего положения. Поначалу я вообще был счастлив. Чувствовал себя освободившимся, думал, что часто смогу приводить девчонок. Квартира чистая, деньги, чтобы закрывать базовые потребности у меня есть. Но все вышло гораздо сложнее и в итоге за эти три года лишь несколько раз мои связи с девушками заканчивались в постели, и только один раз это были продолжительные отношения.

Помню, спустя полгода, а может и меньше, мне стало в тягость жить одному, хотелось слышать шум человеческой жизни. Я долго мучился, не знал куда себя девать, старался поменьше оставаться дома, но потом привык. И оторвав уши от постоянного стрекотания (которого мне и на работе хватает), от шума и поверхностных бесед, я полюбил свое одиночество. Мне стало с собой не скучно, а в общении я начал быть избирательней. Людей, с которыми мне интересно и которым, видимо, интересно со мной, теперь по пальцам пересчитать, поскольку, как мне не приятно это признавать, в ином случае от контакта я чаще испытываю раздражение, чем удовольствие. А раньше-то я не особо задумывался – действительно ли мне интересно с тем или другим, мне нужен был сам факт общения, нужна была эта вода из колодца чужих жизней.

Я никогда бы не подумал, что стану таким одиночкой в свои 25 лет. Пару раз я говорил об этом своему лучшему другу Владу и смеялся, но в глубине души я понимаю, по крайней мере с недавних пор, что моя радость от одиночества – на самом деле цинизм, основанный на отчаянии. Отчаянии, что с возрастом взаимоотношения между людьми стали такими сложными, словно все мы надели резиновую химзащиту и с осторожностью проходим возле друг друга. Отчаянии, что мой внутренний мир часто желает выплеснуться, но не находит в других чаши, способной выпить этот глоток, и сам не может стать такой чашей. Отчаянии, что нельзя четко определить, кто в этом виноват – я или другие, потому что причина во всех нас и всегда разная. Она дробится на бесчисленные нюансы, как и все остальное в многослойных и противоречивых человеческих натурах. А цинизм заключается в том, что где-то все это понимая, я с высоко поднятым подбородком несу свое одиночество, словно только его и желаю.

Но честности ради стоит подметить, что редкое хорошее общение, которое сейчас происходит, безусловно намного глубже и интересней любого общения, которое было когда-то. Потому что с годами мой внутренний мир стал обширней, мысль идет дальше, и чтобы чем-то поделиться теперь нужно открывать больше дверей, которые имеют привычку консервироваться, приученные к замкнутости. И когда это удается, ты испытываешь особое удовольствие. Когда получается предать словам ощущения и переживания, парящие далеко за пределами вербального восприятия, но при этом давно тобой замеченные в глубинах и закоулках собственной души. И облачившись в слова они вдруг обретают форму, становятся более понятными, просеянными через символы словесного обмена, и вследствие внутренний мир лучше структурируется (по крайней мере та его часть, что была высказана, всплывает на поверхность проанализированного и начинает жить там в новом амплуа) и постепенно еще больше расширяется, поскольку любое проанализированное со временем образует новые глубины. Выходит, что мы стремимся выплеснуть свой внутренний мир в чаши чужих душ наиболее для того, чтобы в этом процессе лучше понять себя.

Выпив третью рюмку, я ощутил легкое опьянение.

«Как-то рановато. Но с другой стороны алкоголя мне теперь нужно меньше, как и всего остального» – подумал я и усмехнулся.

Выпив четвертую – большую рюмку, которую неудобно было обхватывать губами из-за изменившегося размера – я решил, что надо бы остановиться, если не хочу потом ползти до кровати.

Я закурил прямо на кухне возле окна, не утруждая себя путем на балкон, и выглянул в форточку на звездное небо. Я сразу же вспомнил звезду из своего сна, ее синеватое сияние и меня в очередной раз охватило дежа вю. Мне казалось, что я где-то уже ее видел, но не просто на небе, задрав голову, так почти все звезды похожи друг на друга, а гораздо ближе. Ее образ взывал к каким-то ассоциациям, которые бесформенным пятном залегли глубоко на дне сознания.

И вдруг я вспомнил, как в детстве я с папой наблюдал за этой звездой в лесу. Мы приехали с телескопом, была теплая летняя ночь и мы много часов подряд изучали разные объекты, ловили их, убегающих по небосводу, и среди всего прочего следили за этой звездой. В окуляре телескопа она своим сиянием вытесняла черноту космоса и заполняла собой наблюдаемый кусок пространства. Тогда мне тоже показалось, что я там, рядом с ней, настолько она была яркой и близкой, гораздо ближе всего другого, что мы рассматривали. И я вспомнил, как она называлась. То была Вега – альфа созвездия Лиры, которая где-то в четыре раза больше нашего Солнца. Любые другие характеристики я забыл.

Я отправился к компьютеру и зашел в интернет. Мне хотелось узнать все про эту звезду.

В «Википедии» была большая статья. Я начал читать, но меня одолевало нетерпение. Я проскакивал целые предложения, жадно проглядывал статью глазами, словно выискивал какую-то необычайно важную информацию.

Просмотрев до конца, я налил себе еще одну рюмку и вернулся к компьютеру. Выпил за два глотка, разглядывая фотографии Веги и закусил кусочком сыра. Захотел покурить и, вопреки собственным правилам, решил сделать это прямо в комнате возле компьютера. Я сбегал за сигаретой и пепельницей, закурил, допил каплю коньяку на донышке рюмки и стал еще раз просматривать статью, отводя сигарету в сторону, чтобы дым не попадал в глаза, и ощущая, что подыгрываю некоему образу, сложившемуся у меня в голове.

Вега находилась от нас на расстоянии 23-х световых лет, что очень близко по космическим меркам, некоторые звезды, что мы можем видеть невооруженным глазом – на тысячи световых лет дальше. И она действительно была в четыре раза больше Солнца. Вега – одна из самых ярких звезд на нашем небосводе, неудивительно, что мы ее тогда приметили. Это была белая звезда, гораздо жарче Солнца, с температурой поверхности от 10 до 20 тысяч Кельвинов. Достаточно молодая – около 3-4 миллиардов лет.

«То есть даже Земля появилась раньше» – подумал я.

Вокруг Веги был синеватый ореол. Все совпадало, но когда я смотрел на фото, то не сказал бы, что это именно та звезда, которую я видел во сне. Фотография казалась такой скупой.

А вообще странно, что мне снится именно эта звезда. Может, когда я наблюдал за ней в телескоп, что-то оттуда наблюдало за мной? По неведомым причинам запомнило меня и теперь использует в своих целях? Непостижимых для сознания человека целях. Может, оно собирало информацию, и я как раз попался под руку, еще тогда – 12 лет назад?..