Читать книгу: «Ночь. Рассказы», страница 11

13

Музыка затихла. Свет стал приглушенный. Будто все накрыли куполом.

– А что нравится вам? – сказала она.

Горохин вздрогнул.

– Мне? – сказал он, – мне нравится, когда люди ценят мою работу, – он нахмурился. – То есть, когда я работаю и людям это важно. Важно, чтобы работу делал именно я.

– Кстати, а кем вы работаете?

– Сейчас это не то, чем я хотел бы заниматься, но… – он заламывал себе руки. – Я скоро закончу институт и открою частную практику.

– Не юлите, рассказывайте.

Горохин тяжело вздохнул.

– Я работаю в офисе, – сказал он, – разбираю документы в основном.

Официант принес чайник чая. Он неторопливо наполнил стакан желтой водичкой и удалился. Горохин схватил кружку, сделал глоток и подавился. Он надрывно закашлялся, прикрывая рот.

– Горячо, – сказал он, давясь.

– Так значит, вы занимаетесь…

– Да, – перебил он, – я канцелярская скрепка.

– Зачем же так строго. Я хорошо отношусь к таким профессиям.

– Что? – Горохин вновь поперхнулся. – Я думал, что вам покажется это скучным, и вы будете презирать меня.

Шапкина вскинула бровями.

– В смысле, не меня, а мою работу, – сказал Горохин.

– Боже упаси.

Молчание.

Шапкина медленно подносила айриш ко рту, вдыхала запах кофе и отпивала легкими глотками. Она смотрела в окно. Вдоль окон кафе блуждали люди. Одни обнажали зонты, остальные ускоряли шаг. Скучно. Соседние столики опустели, они будто остались наедине.

– Похоже, снова дождь будет, – сказала она, – или снег.

– Может нам стоит…

– Да, пожалуй, – перебила она.

Принесли счет. Горохин достал кошелек и высчитывал нужную сумму. Количество денег почти вровень совпадало с суммой счета. Оставалось только на обратную дорогу. Шапкина порылась в сумке.

– Я за себя заплачу, – сказала она.

Горохин стиснул зубы, но не возразил.

Снаружи накрапывал дождик, который замечался только по кольцам на лужах. Шли молча. Слышно шорканье туфель – это Горохин вяло передвигал ногами. Слышен цокот каблуков – это Шапкина уверенно ступала. Слышен гул проезжающих автомобилей и голос проходящих мимо людей.

Митя не знал куда идти, но все же был на полшага впереди. Шапкина старалась незаметно поправить путь, если он плутал. Горохин достал пачку, вытащил сигарету и зажал во рту. Достал стальную зажигалку и большим пальцем откинул крышку. Крышка характерно щелкнула.

– Вы курите? – сказала Шапкина.

– Да, курю, но редко, – сигарета шевелилась во рту. – Это плохо для зубов. Да и вообще.

Горохин чиркнул пальцем – появилось пламя. Он поднес зажигалку ко рту, но резко закрыл крышку, потушив огонь. Вновь достал пачку и нервно запихал сигарету обратно. До самой парадной многоэтажного дома, где жила Шапкина, они больше не перекинулись и словом.

– Вот и пришли, – сказала она, – до скорой встречи?

– Да, до встречи.

– Когда вы пойдете в клинику?

– Как только, так сразу, – сказал Горохин.

Шапкина прозвенела ключами и поднялась к парадной.

Горохин услышал хлопок, поднял глаза и уставился на закрытую железную дверь. Он вертел нечто в кармане пальто. Не зажигалку. Не пачку сигарет. Он вытащил бумажный сверток и с печалью развернул его. Внутри блеснуло серебреное кольцо. Чего он хотел? Он швырнул бы кольцо в закрытую дверь, но это слишком глупо.

Он развернулся и поплелся на остановку. Но так и не дошел.

14

Анна Шапкина захлопнула дверь в квартиру, кинула сумку на табурет и стянула пальто. Вспомнился разговор медсестер, который она услышала накануне встречи с Горохиным. Пациентов почти не было. В одну смену нет продыху от желающий вырвать зуб с кистой, залечить кариес или залепить пломбу на место выпавшей, а в другую один осмотр – и все.

Шапкина вышла из кабинета и пошла в ординаторскую, хотя обычно ждет пациентов у себя. Странно, что она туда пошла. Она легко ступала белыми шлепанцами и услышала приглушенные голоса за дверью. Не хотелось подслушивать, но от первого слова пробрало любопытство.

– Шапкина-то? Она скорее получит еще одну корку с училища.

– Ха, она совсем того?

– Сколько к ней ходили, знаешь? Стояли под окном с букетами.

Шапкина различила голос своей пожилой медсестры.

– Тише вы! Услышит еще.

– Она-то? Она у себя сидит. Клиентов ждет.

– И что, она всех того? С цветами-то?

– Как есть того.

– Может, все страшные были. Страшные и нищие.

– Да полно, всякие приходили. И на каких только машинах не приезжали. И молодые, и в возрасте. Да все пошли одной дорогой. Никто не угодил.

Шапкина потянулась к дверной ручке. Хотелось перервать эту околесицу. Но она осталась на месте.

– Какой дорогой?

– На четыре стороны которая.

– Ой, да пускай делает, что хочет. Дура есть дура.

Шапкина не выдержала и вломилась внутрь. Она оглядела испуганные лица.

– Ольга Григорьевна! – сказала она, – у вас инструмент не готов, будьте любезны.

– Иду-иду, – сказала медсетсра.

Глазами полными злобы Шапкина осмотрела остальных, фыркнула и вышла вслед за медсестрой.

Вспоминая это, Шапкина морщила лоб и кривила губы. В животе неприятно крутило. Она прошла в гостиную, взяла с полки набитую папку на завязках и повалилась на диван. Шапкина потянула за веревочку – папка раскрылась. Внутри стопками лежали медкарты больных. Она взяла первую, задумчиво пробежала глазами и остановилась на строчке: «Правая верхняя пятерка – удаление». Шапкина отшвырнула карту и взяла другую. Прочитала имя больного и улыбнулась. Но только дошла до строчки: «Левая верхняя семерка – удаление» – отшвырнула и эту. Так она раскидала все карты, пока не дошла до него, Горохина. Шапкина напряженно всмотрелась в строчку: «Левая нижняя шестерка – знак вопроса».

15

Горохин двигался к остановке. Он вытаскивал зажигалку, открывал крышку, чиркал – пламя вспыхивало, и закрывал – пламя гасло. Горохин остановился и опустил голову. Влажный асфальт и до блеска натертые туфли. Поднял голову – небо прояснилось. Шаркнув каблуком, он развернулся и стремительно зашагал на угол Ремизова. Туда, где обилие баров и кафе. «Вечер только начался», – подумал он.

Музыка оглушила. Играл рок. Горохин подошел к барной стойке и принялся рассматривать напитки на пластиковой подстилке. Все дорого. А в общаге под матрацем Ары наверняка найдется нераспитая бутылка. Он вытащил кошелек, перебрал сложенные купюры и сосчитал в уме. Он позволил Шапкиной заплатить самой и сэкономил. Да, это он позволил ей заплатить. Быть честным к себе вредно для здоровья.

Девушка за стойкой словила его взгляд. Она подошла.

– Мне водки! – заорал Горохин, – двести!

Губы девушки шевелились, но слов не разобрать.

– Что? Я говорю мне водки! – он ткнул пальцем в подстилку, – вот эту!

Девушка наклонилась к нему, свесив блондинистые локоны, и заорала: «Паспорт!»

Наполнили четыре рюмки. Горохин опрокинул две. Он хлопнул дном о стойку, сощурил глаза и схватился за висок. Стенки желудка обожгло.

– Наполни! – крикнул он и указал на пустое дно.

Горохин кинул деньги на бар, схватил рюмки и двинулся к свободному столику.

Только Митя зашел сюда, как почувствовал жгучий взгляд. Одна дамочка откровенно пялилась, но Горохин не поворачивался в ее сторону. Он устроился на мягком диване, опрокинул третью рюмку и сморщился от изжоги.

– Эй, молодой человек! – он услышал женский охрипший голос, но сделал вид, что ничего не заметил. – Молодой человек! Можно вас?

Горохин смотрел в другую сторону.

– Я хотела пригласить вас за мой столик, – он услышал ее совсем рядом и повернулся. – Но я уже пришла сама, вы не против? – она не дождалась ответа и плюхнулась в кресло напротив него. Она положила ногу на ногу и откинула длинные черные волосы.

– Садитесь, – сказал Горохин.

– Но я уже сижу! – сказала она, – вы не очень-то шустры. Как вас зовут?

– Митя.

– О, надо же, – она вся оживилась, – какое совпадение! Восемь лет прошло, мать твою, восемь лет… А что вы пьете? Водку? Фи, какая гадость. Официант! Принесите вина, – она махнула рукой, – вы празднуете или горюете?

– В каком это смысле?

– Пьют по двум причинам: случилось счастье, и надо отметить, или случилось несчастье, и надо горевать, – она многозначительно уставилась на него. – А что у вас?

– У меня золотая середина.

– Как так можно! Официант, вина мне! – подбежала девушка и наполнила бокал, который незнакомка держала в руке. – Нет, нет, так нельзя! Либо празднуешь, либо горюешь, – она отхлебнула красной и вязкой жидкости из фужера.

– Сладкое? – сказал Горохин.

– Сухое, – она отвела глаза.

– А вы? Празднуете или горюете?

– Ох, восемь лет, твою мать, – она прикрыла лицо ладонью.

Эта незнакомая женщина пьяна и вряд ли пытается оскорбить Митю. Но когда она говорила «твою мать», Горохин сжимал скулы.

– Митя, – сказала она.

– Да?

– Моего жениха зовут Митя. Знаешь, он такой заступчивый, по справедливости все делал. Вот надо было этому юродивому… – показалось, что она сейчас всплакнет. Она тяжело вдохнула. – Напился один дурак, стал приставать к девочке, – продолжала она, – а мой ему раз сказал, два сказал – ноль внимания. Толкнул его, так, слегка. А тот упал, голову расшиб да подох. Суд сказал убийство. Тринадцать лет дали.

Она замолчала и уставилась в пол.

Горохин услышал знакомый голос. Он огляделся и увидел антистеплера за баром. Тот с кем-то жарко спорил. В руке он держал открытую бутылку пива. Он размахивал ей во все стороны, что пена выплескивалась. Горохин отодвинулся, чтобы тот его не заметил.

– Куда вы? – всполошилась женщина.

– Я здесь, здесь, – сказал Горохин и потянулся к рюмке.

– Вчера был суд. Мы так надеялись, что его выпустят. Ан нет. Отказ в досрочном освобождении. Еще этот юрист… – она сердито потрясла кулаком и посмотрела на Горохина. – Вы часом не юрист?

– Нет, – он опрокинул рюмку и вытер рот ладонью.

– Не обращай на меня внимания, – она щедро отхлебнула из фужера и махнула рукой. – Официант! Официант! Вина мне!

За стойкой началась какая-то суета. Два амбала за шкирку тащили антистеплера на выход. Горохин опрокинул еще стопку.

– Выпьем за меня! – крикнула женщина, встала и расправила во весь рост темное платье.

Они чокнулись. Горохин выпил последнюю и указал на пустые рюмки проходящей официантке. Он крикнул: «Повторите!»

– Митя, а ты не куришь? – сказала незнакомка.

– Редко. Это плохо для зубов, – сказал он куда-то вниз.

Все, что происходило дальше, он помнил обрывками. Женщина вышла на улицу с сигаретой в руках. Из окна видно, как она с кем-то разговаривает и необузданно смеется. Красный уголек сигареты медленно затухал. Она вернулась не одна. Горохин помнил вокруг много незнакомых людей.

Он помнит, как все громко разговаривали и смеялись, но не помнит о чем. Помнит, как шел озябший по мокрой улице, прислонив руку к холодной стене здания. Помнит, как первые лучи солнца пробивались сквозь облака и резали глаз. Но не помнит, как выбрался с бара и дошел до общежития. Он помнит изумление в прихожей, когда наткнулся на разворошенный комод с обувью. Всюду валялись сапоги, кроссовки и тапки. Но не помнит среди них свои ботинки. Помнит, как повалился на кровать и опорожнил желудок на пол. Следом провалился в сон.

Сквозь пелену Горохин улавливал знакомый и даже родной голос. Голос то сердито бурчал, то снисходительно ободрял. Он помнит стоявший на полу тазик и влажную тряпку на лбу.

16

Глаза слиплись, не открывались. Из форточки дуло свежим воздухом и обдавало лицо. Горохин медленно вдыхал с прикрытым ладонью лицом и улыбался. Как приятно.

– Ну и нализался же ты, – сказал Ара.

Горохин не видел его, но голос звучал рядом.

– Так все-таки вырвал зуб?

– Нет, – промычал Митя.

– Ты же сказал?

– Это мой отец. Он вырвал зуб.

– А, понятно, – Ара цокнул языком. – А с туфлями нэкрасиво вышло. Я же говорил, у меня важная встреча, – он шлепнул рукой о колено.

Горохин не шевельнулся.

– Злобы утром не хватало, – продолжал Ара, – я ведь все пэрерыл. И пришел на встречу наглаженный, а этот хмырь уставился на твои ботинки на мне. Он так и всматривался в них. Он даже не слушал, что я говорю. Все смотрел на них и смотрел. Потом поднял глаза и сказал, что ему не интерэсно. Он ни черта не понял! Я ему даже руку не пожал.

Горохин слегка трясся. Он давил смех в ладонь.

– Смеешься? – сказал Ара.

– Нет, – ответил Горохин серьезно и продолжил давиться смехом.

– Тебе смэшно, а я сделку профукал. А башмаки твои совсем худы. Пока шел туда-обратно все ноги промочил. У тебя совсем туго с деньгами?

Горохин затих.

– Ладно, – сказал Ара, – еще работу тебе подкину. А ты чего с фабрики убежал?

– Я… испугался.

– Ну знаешь. Ладно, я с начальником договорюсь. Зайди завтра в кафе у станции. Скажи от меня, как обычно. Только не убэгай больше. После работы зайди. Пойдешь ведь на работу? Им как раз на полночи нужен человек. Не выспишься, зато не мэшки таскать.

– Спасибо, Ара, – сказал Горохин и потянулся обниматься.

– Ай, лежи!

Митя преобразился. Он снова чувствовал пряно-золотистое свечение внутри. То была надежда на лучшую жизнь. На жизнь свою, а не срисованную под копирку.

17

Утро понедельника – начало изнурительной недели. Горохин поднялся раньше и помыл туфли Арсена. Было стыдно.

Ночью подмерзло. Вчерашние лужи покрылись коркой льда. Горохин, как мальчишка, проламывал их и вслушивался в треск. Воздух чист и свеж. Горохин вдыхал полной грудью. Недомогание, которое мучило прошлым днем, выветрилось вместе с отчаянием и унылостью.

Утреннее совещание. Расфуфыренная перьевая ручка расхаживал по кабинету, где за столом сидел набор принадлежностей: важный мистер дырокол, изящная мисс ножнички, антистеплер и он, канцелярская скрепка. Перьевая ручка говорил: «К концу года нужно подтянуть все заявки! В прошлом году мы дружно сели в лужу, потому что бездельничаете! Горохин! Что там в окне увидел? Наш план на месяц?»

Горохин что-то промычал и уставился на подвешенную к потолку лампу. Ручка продолжил отчитывать, махать руками и светить пятнами в подмышках. Горохин почувствовал взгляд на щеке. Взгляд прожигал точно в щеку. В правую. Это антистеплер. Он щурился, будто что-то рассматривал.

– Я тебя видел, – шепнул антистеплер, – в тот вечер в рок баре. Кто та девушка?

– О чем ты? – сказал Митя.

– Горохин! – прервался перьевая ручка, – слушай внимательно, от этого зависит твоя зарплата!

– Та девушка в темном платье, – шептал антистеплер, – она потом села в хаммер и укатила.

– Тебя ведь вышвырнули.

– А, так значит, ты меня видел?

– Шаповаленко! – заорал перьевая ручка, – ты на краю пропасти, Шаповаленко! – это фамилия антистеплера.

– На улице караулил? – сказал Горохин, – влюбился?

– Тьфу на тебя!

– Шаповаленко! – перьевая ручка стукнул ладонью по столу.

– Я ведь для тебя спрашиваю, – прошипел антистеплер, – о тебе думаю.

– Не тем делом ты занимаешься.

– Горохин! – лицо ручки исказилось гневом. – Всё, за работу!

Митя доковылял до стола. Совещание высосало весь настрой. На столе лежала очередная книга. Горохин прочитал название: «Женщины с Меркурия, мужчины с Плутона». Он открыл ящик стола и попытался впихнуть книгу, но среди стопок макулатуры не осталось места. «Вот же кретин», – сказал Горохин и кинул книгу в мусорное ведро.

День будет длинным. За прошедшие выходные хорошенько накидали работы. Бухгалтерия потрудилась завалить бумажками, которые они могли подписать и за Горохина. Увы, правила бюрократии – правила беспрекословные. Он думал, что расправится с делами до конца дня и забежит домой перекусить да переодеться. А сейчас понимает, что закончит здесь и побежит прямиком к вокзальной площади.

Накладная – штамп. Счет-фактура – штамп. Заявка – запись по образцу. Только втянешься в монотонную работу, как секундная стрелка часов превращается в минутную. Не надо вдумываться в работу. Механический конвейер не думает. За него думают другие.

Офис опустел. За окном лучи солнца распластались по небу. Чем ниже опускалось солнце, тем короче становились его ветви. Горохин не смотрел в окно. Он только чувствовал теплоту лучей в обед и их медленное затухание ближе к вечеру. Рядом мелькал пухлый антистеплер. Он что-то говорил сначала с упреком, а потом жалобно. Затем проходил перьевая ручка. Он одобрительно попрощался. Все ушли. Остался только Горохин и кипа неразобранной бумаги.

18

Горохин вбежал в маленькое кафе на вокзальной площади. На входе стояли изрядно выпившие мужчины и дымили сигаретами. Внутри приглушенный свет, будто светильники завешаны тюлем. У окна висела клетка с обувную коробку. В ней щебетали и носились два волнистых попугая. Рядом стоял здоровенный аквариум, в котором плавали два взрослых сома. Один угольно-черный в крапинку, другой молочно-белый. Черный прятался за декоративным кораблем. А белый плавал среди пластиковых водорослей.

Митя подошел к барной стойке. За ней стоял худенький кавказец. Весь персонал вокруг состоял из кавказцев. Даже девушки-официантки были с густыми черными волосами, карими глазами и темным пушком под носом.

– Здравствуйте! – сказал Горохин. Худенький кавказец кивнул. – Я от Григорадзе. По поводу работы.

– Сафир! – крикнул кавказец, – иди, здесь по поводу работы.

Из подсобки вперевалочку вышел толстый и низкий кавказец. Вообще, при слове «кавказец» Горохин представлял рослого мужчину широкого в плечах, с густой бородой и рельефными мышцами. Но здесь кавказцы выглядели иначе.

– Здравствуйте! – начал Горохин, – я от Григорадзе…

– Махито знаешь? – перебил его Сафир, толстый кавказец.

– Знаю, – сказал Митя.

– Отвертка знаешь?

– Знаю.

– Б 52 знаешь?

– Да.

– Хорошо. Иди сюда, – Сафир поманил к себе. – Вот твой бар. Работаешь до трех тире четырех ночи. Чаевые забираешь…

– Если будут, – вмешался худой кавказец.

– Эй! – толстый замахнулся на худого, – не перебивай меня! Чаевые забираешь себе. Остальное в конце смены. Понял?

– Понял, – сказал Горохин.

В кафе ввалились две девушки и мужчина. Девушки без остановки хохотали, а мужчина показывал им что-то руками. Сафир подбежал к ним и стал раскланиваться.

– Это хозяин кафе, – сказал худой кавказец.

Хозяин был лысым с полными щеками. Манжеты его фиолетовой рубашки сильно выходили из-под рукавов пиджака. Пиджак выглядел маленьким. На шеях девушек висели золотые ожерелья, а на пальцах блестели кольца с камнями. Они сели за столик. Сафир все расшаркивался, а хозяин кафе веселил девушек.

Горохин подошел к раковине, смочил ладони и обильно растер мыло в руках. «Чертова пыль», – прошипел он.

– Эй! Бармен! – крикнул Сафир, – бутылку шампанского для директора!

Горохин засуетился.

– А какую бутылку? – сказал он.

– Вон, внизу стоит, – указал худой кавказец, – там все бутылки хозяева. Он не пьет гостевое. Говорит, дрянь, – худой кавказец пожал плечами и вышел в подсобку.

Горохин достал пыльную бутылку и съежился. Он снял железный намордник с горлышка и медленно выкручивал пробку по часовой стрелке. Он ослабил намыленные пальцы – пробка выстрелом взлетела и хлопнула об потолок. Из бутылки вырвался игристый фонтан.

Митя испуганно огляделся. Никто не заметил. Он кинул тряпку на разлитое шампанское и посмотрел на бутылку. Треть была пуста. Он украдкой посмотрел на дверь, но вспомнил слова Ары. Горохин прикинул стоимость бутылки. Рядом касса. В секциях лежат цветные купюры, только руку протяни. Но совесть задавила. Наконец его осенило. Он поставил бутыль в раковину и приоткрыл кран холодной воды.

– Может, хоть газированной нальешь? – прозвучал женский голос.

Горохин вздрогнул. Он поднял глаза и увидел молодую официантку с темным пушком под носом.

– Там возьми, – сказала она и ткнула пальцем в барный холодильник.

Он так и сделал.

Горохин поставил бутылку и три фужера на стойку и довольно улыбнулся. Она замахала рукой.

– Убери, надо украсить, – сказала официантка.

Митя взял красную салфетку, скрутил и нелепо воткнул ее в горлышко. Официантка взяла фужер и всмотрелась в него на свету.

– Бокалы заляпаны, – сказала она, – протри.

Он так и сделал.

Официантка подала шампанское на стол, наполнила стаканы и удалилась. Лысый с толстыми щеками хозяин увлеченно рассказывал. Девушки слушали и улыбались. Он потянулся за бокалом, девушки тоже. Прозвучал тривиальный тост. Они чокнулись и отпили. Горохин всмотрелся в лицо хозяина. До глотка веселое и беззаботное, после – озадачено и хмурое. Хозяин поманил рукой Сафира. Он шепнул ему на ухо: «Чтоб этого бармена больше здесь не было».

Официантка подошла к стойке.

– Ты прокололся, – сказала она Горохину, – тебя раскусили.

Горохин подумал, что его тут же вышвырнут, но ему продолжали давать заказы.

После двух ночи в зале никого не осталось. Гости разошлись. Горохин сел в углу бара, уперев локти в колени.

– Эй, бармен! – крикнул Сафир, – иди сюда, – он достал пачку смятых денег, плюнул на пальцы и стал отсчитывать. – На, держи за работу, – Горохин недоверчиво посмотрел, – да держи ты! И найди другую работу.

Митя посмотрел на деньги у себя в руках. От их шелеста он побагровел. Он снова воодушевлен. Снова готов побороться за счастье.