Легенда о шиповнике

Этот ребенок – залог и оплот ее маленькой семьи, опора рода и гордость Блэрхайда.

Тэлфрин часто сидел у ее ног, нежно обхватив ее живот, прислушиваясь к движениям малыша. И каждый раз, когда по тугому полушарию под натянутой сорочкой проносилась легкая волна, супруги счастливо улыбались. Это означало, что ребенок в материнской утробе жив и подает знаки о себе.

Сигрун удавалось сохранять удивительное спокойствие, когда рядом с сестрой Тэлфрин превращался из грозного воителя в покорного слугу. Чем больше он любит своих жену и ребенка, тем сильнее испытает боль, когда Тьма расправится с ними и сделает это медленно, изощренно, так, чтобы он запомнил каждый миг. Их страдания станут его.

Так странно было наблюдать, что залитый солнцем замок похож на огромное паучье гнездо, оплетенный черными нитями. Супружеская постель, стол, кресла, в которых сидят муж и жена, ни о чем не ведая, еда, которую они кладут в рот, вино, которое пьют.

Все – Тьма.

Правда, старая Эйдис стала подозрительно посматривать в сторону Сигрун, точно чувствуя неладное. Старуха ходила кругами, останавливалась, точно прислушивалась к тихому шуршанию нитей, что выскальзывали из пальцев молодой женщины.

Домашние духи давно забились в отдаленные уголки Блэрхайда: они не выносили переполненный чернотой привычный им мир и тихонько всхлипывали, с грустью глядя на творимое колдовство.

А Сигрун не останавливалась, одержимая сладкой местью, которая кружила голову. Она так наловчилась привлекать Тьму, что та легко и быстро струилась, точно потоки воды, что несла река у подножия замка. Она плела колдовские нити даже во сне, ведомая силой мести отвергнутой женщины.

Эйдис горячо молилась перед алтарем своей Богини и не понимала, почему та безмолвствует. Свет должен был вытеснить могильный мрак, но вместо этого, он лишь больше расползался и намертво оплел каждый камень замка.

Наконец, не вынеся тяжести жуткой магии, что давила и вызывала ночные кошмары, Эйдис снова отправилась к господину. На этот раз пришлось сказать, что Блэрхайд подвержен атаке темных сил, которым она не может противостоять, несмотря на все свои умения.

Тэлфрин удивился и даже посмеялся над старухой.

О чем она снова толкует? У них давно нет врагов, жизнь протекает мирно, он счастлив в браке, а жена вот-вот родит ему долгожданного наследника. Тогда Эйдис решилась и рассказала о терзавших ее подозрениях.

Тэлфрин нахмурился, желая возразить. Сигрун постоянно находится рядом с сестрой, лучше любой служанки причешет и оденет, поможет принять ванну, если Хельде не спится, расскажет ласковым голосом историю, не хуже любого барда.

Если бы не случайная, постыдная связь, тягостные воспоминания о ночи, когда она взяла над ним верх, он бы относился к ней гораздо лучше. Если бы она не предложила ему себя, как бесстыжая девка, он бы смог бы уважать ее, даже любить, но сделанного не воротишь.

Нет, нет. Он испытывал благодарность Сигрун за заботу о жене, ведь дороже Хельды у него никого нет. Но не более того.

Эйдис, впрочем, посоветовала ему лишь присмотреться к свояченице и быть настороже.

Сигрун тут же поняла, что к ней стали присматриваться чаще. Теперь не только старая Эйдис замирала, глядя на нее подслеповатыми глазами, которые пусть и не видели хорошо, но у хранительницы алтаря Огненной Девы, было иное зрение, которое еще никогда не подводило.

Теперь и Тэлфрин дольше задерживался на ней взглядом, особенно, если рядом находилась Хельда. Но это был не тот взгляд, о котором безумно мечтала Сигрун. В нем мелькало не вожделение, а подозрительность.

Тьма тут же подсказала ей, как следует поступить.

Этой же ночью, когда Эйдис легла спать, ей приснился сон. Будто кто-то позвал ее выйти полюбоваться на террасу, с которой, с одной стороны открывался захватывающий вид на скалы, а с другой – на долину с разбросанными деревеньками, усадьбами и притаившийся бескрайний лес.

Выдалось такое яркое полнолуние, что все вокруг сияло мягким серебряным светом, а ночь дышала теплом и запахом еловой хвои. Эйдис удивилась и даже обрадовалась: зрение вернулось к ней, будто ей снова исполнилось лет двадцать, и она снова стала юной и легкой на подъем.

– Посмотри на свои руки, – шепнул кто-то.

Эйдис послушалась и обнаружила, что они покрылись блестящими вороньими перьями. Она хотела сказать, что всегда мечтала научиться летать, но вместо этого из ее рта вырвалось хриплое карканье.

– Твоя мечта исполнилась, – добавил нежный голос. – Ты знаешь, что делать.

Ворон взмахнул крыльями и поднялся над террасой. Потоки воздуха омывали его и дарили чувство волшебного восторга. Луна улыбнулась с высоты чернильного неба:

– Лети ко мне, маленькая Эйдис, и посмотри на мир вокруг.

Птица ринулась ввысь, навстречу загадочному, но печальному лунному лику.

– Лети…

Ветер подхватил ее, позволяя воспользоваться его безграничной силой. Долина распростерлась внизу, как огромная посеребренная чаша, с трепещущими деревьями и мерно бегущей рекой. Скалы торчали из темноты грозными, но далекими пиками. Остался внизу и застывший Блэрхайд.

Лунное лицо исказилось, и ворон обеспокоенно каркнул. Теперь луна смотрела не печально, а насмешливо. И удивительно знакомым издевательским тоном произнесла:

– Ты слишком доверчива для своих лет, бедная старая Эйдис. Разве ты не знала, что крылья никому не даются просто так?

Ворон испуганно оглянулся, пытаясь поймать ветер, который бы отнес его на безопасное расстояние, но вместо этого крылья осыпались, точно осенние листья. Снова появились обычные человеческие руки и ноги, а простым смертным не дано ловить ветер, чтобы летать.

Теперь он свистел в ее ушах, а она даже не могла крикнуть от сковавшего ее ужаса. Бурная река приближалась с ужасающей быстротой и перед тем, как удариться о воду, Эйдис успела лишь зажмуриться.

Блэрхайд погрузился в мрачное ожидание.

Когда пропала хранительница Огня, Тэлфрина охватило мучительное предчувствие.

Ее помощница клялась, что Эйдис спала в своих покоях и никуда не выходила, но куда в таком случае, она подевалась? Из замка никто не выходил, стража подтвердила, что ночь прошла спокойно, а они не сомкнули глаз на посту. И не слышали ни криков, ни посторонних шагов.

Слуги, что стояли у господских спален, тоже клялись, что не слышали ничего подозрительного.

Сигрун скользила мимо, словно прекрасная тень, в облаке белокурых волос, и ничто в ее облике не выдавало того, о чем говорила Эйдис.

И только когда спустя несколько дней река вынесла на берег распухшее обнаженное женское тело, весть об этом разлетелась по всей долине. Ярость воды превратила его в такое месиво, что в покойнице с трудом опознали несчастную Эйдис.

Теперь, как бы ярко ни светило солнце, озаряя замок, Тьма так прочно овладела им, что никакая сила не смогла бы изгнать ее отсюда. Это знала и Сигрун, но и этого казалось ей мало: плести заклятие стало для нее важнее всего на свете.

От ужасной вести у Хельды начались роды раньше назначенного срока. Но кто мог принять наследника, если хранительница мертва?

Сигрун и тут проявила заботу. Как бы она оставила кричащую от боли сестру? Вопли жены заставили Тэлфрина довериться свояченице еще раз. Кто знает, быть может старуха повредилась в уме и сама упала вниз, где ее размозжило о камни? Как бы то ни было, Эйдис умерла, и ничем не могла помочь, а вот Сигрун ни на миг не отходила от содрогавшейся в муках сестры.

Она растирала ей спину, держала за руку, успокаивала и гладила по спутавшимся волосам, такого же белоснежного оттенка, как и у нее самой.

Тэлфрин мерял шагами пустой Зал Приемов и опрокидывал пьянящий хмель кубок за кубком, чтобы заглушить страх. Он вцепился в него так крепко своими острыми когтями, что мужчина ничего не соображал.

Властелин Блэрхайда был готов осыпать любыми милостями Сигрун, лишь бы ребенок родился здоровым. В его памяти теперь некстати всплывали мгновения, когда он намеренно избегал ее, как презрительно смотрел, как сравнивал с самой последней блудницей. А теперь она единственная пришла на помощь его дорогой Хельде.

Он непременно попросит у нее прощения за все, как только жена разрешится от бремени.

И укреплялся в этой мысли всякий раз, как по замку прокатывалось эхо женского крика: их спальня находилась как раз над Залом Приемов. Тэлфрин с радостью бы разделил часть боли жены, а то и целиком бы взял на себя, но сейчас он был лишь слабым мужчиной, вынужденным заливать свой ужас пьянящим медом.

Шло время, а крики становились все пронзительнее. Так не кричали даже под пытками, с нарастающей тревогой думал он, вспоминая военные походы молодости. Тэлфрин отправил всех слуг вон, чтобы никто не смотрел на него, когда он выглядел таким безвольным и беспомощным. Он даже не мог молиться и думал лишь о том, как наградит Сигрун.

Лишь бы она сделала все возможное!

Мужчина просидел в кресле, не шелохнувшись, пока солнце не перестало подмигивать в окна. Тут он осознал, что больше не слышит истошных криков. Это открытие заставило его броситься бежать из зала по крутой лестнице вверх и распахнуть тяжелую дверь, отталкивая перепуганных служанок.

Ему бросилось в глаза, что в спальне многое изменилось. Откуда взялось столько багряного цвета? В ноздри ударил тяжелый металлический запах и закружил голову. Хельда была вся белой, как и ее слипшиеся волосы, а простыни под ней – алые.

Алым был и румянец на нежной коже Сигрун. Она что-то держала на руках и покачивала. Пальцы Тэлфрина судорожно сжались: он захотел выхватить маленький кряхтящий сверток из рук этой женщины.

– У тебя родилась дочь, властелин Блэрхайда, – пропела она. В этом успокаивающем голосе послышалась насмешка или ему показалось?

Он стоял истуканом, не зная, подойти ли ему сразу к жене или взять на руки младенца. Хмель, страх и запах крови смешались в нем, отчего он зашатался, и поэтому все же шагнул вперед, чтобы присесть на смятую постель. С того края, где еще оставалось немного белого.

Рука Хельды показалась ему такой слабой, что он испугался, как бы не повредил ее.

– Любовь моя, – только и мог хрипло выдавить он, глядя на прозрачное с голубыми венами лицо жены.

Что-то было не так. Мужчина понял это по взгляду Хельды. В ее глазах не было боли, а лишь безотчетный ужас. Она хотела что-то сказать ему, но сухие губы только чуть шевелились.

Тэлфрин осторожно положил ей руку на лоб и едва сдержал крик. Кожа была такой горячей, будто он коснулся огня. Во взгляде жены появилась отчаянная мольба и он наклонился ближе, понимая, что она сейчас что-то скажет ему:

– Сиг…

К мольбе снова примешался страх, такой дикий, что мужчина испытал его на себе.

– Тебе надо отдохнуть, милая, – он постарался вложить в слова как можно больше любви.

В ответ Хельда перевела взгляд в сторону, где стояла сестра и укачивала младенца, и он наполнился неверием и беспредельным горем. Этот взгляд обличал.

– Что? – он не понимал. Или не хотел понять?

Сигрун тихо рассмеялась.

– Вглядись в своего мужа, сестра. Это его руки сняли с меня платье в ту ночь, о которой я тебе рассказала. Его губы обожгли мне щеки и грудь. Это он думал обо мне на вашем брачном ложе. Он познал меня первой, а ты была лишь второй.

Тэлфрин одеревенел. Он слышал то, что говорила Сигрун, чувствовал муку, что горела в душе его дорогой Хельды, но это так поразило его, что он не мог двинуться с места.

Как проклятая шлюха посмела сказать это? Он тут же забыл, что хотел помириться с ней. Сейчас ему хотелось вырвать ей язык, потом свернуть шею, а труп бросить собакам.

– Только не вздумай лгать, грозный властелин Блэрхайда, – насмешка в ее голосе убивала его. – Чтобы Хельда поверила мне, я сказала, что не только ей довелось увидеть те две родинки на твоем бедре.

Тэлфрин ощутил, что задыхается. Он, наконец, нашел силы, чтобы встать.

– Отдай моего ребенка, – произнес он тихо, но с угрозой. – И чтобы духу твоего здесь не было.

Глаза Сигрун вспыхнули опасным блеском.

– О, погоди. Ты еще не все знаешь.

Женщина напомнила о кубке сладкого напитка, что поднесла в их первую брачную ночь, рассказала о затаившейся Тьме, что поселилась не только в замке, но и в них самих, о том, как старая Эйдис легкомысленно поддалась сновидению и оно привело к ее гибели.

Тэлфрин моргнул, не в состоянии понять и принять услышанное.

– Кто ты? – со страхом и отвращением произнес он, уже зная ответ.

Сигрун криво усмехнулась:

– Теперь твой ребенок обещан Богине Мертвых, и ты ничего с этим не сделаешь.

Она произнесла последние скрепляющие слова заклятия, и пелена спала с глаз супругов. Черный туман зашевелился вокруг, в них самих, заворочались в углах мрачные тени, точно из могил восстали мертвецы и заполнили тлетворным духом обитель живых.

Тэлфрин охнул, пытаясь схватиться за черные нити, которые пронзали его насквозь и оплетали целиком. Пальцы проскальзывали сквозь них, но при этом он явственно чувствовал их движение внутри.

– Вы сойдете с ума, – сказала Сигрун, творя заклятие, продолжая укачивать младенца, которого также окутывал темный туман. – Остатки разума покинут вас. Пища и вода будут пахнуть гнилью, что бы вы ни делали. От одежды станет чесаться кожа так сильно, что вы будете раздирать ее до крови, чтобы унять зуд. Отныне жизнь для вас обернется бесконечной мукой. А когда ваше дитя достигнет совершеннолетия, то добровольно принесет клятву верности Призрачной Королеве. А если не принесет, – красивые губы исказила злая усмешка, – то пожалеет об этом. Да будет так.

Хельда, которая лежала без движения, внезапно выпрямилась на скомканной постели. Мокрые волосы, облепившие череп, фиолетовые круги под глазами придавали ей жалкий вид, но во взгляде появилось новое выражение, которое немного смутило сестру.

Предательство людей, которых она искренне любила, померкло и отступило перед новой любовью, которая озарила ее так ярко, что Хельда ощутила прилив сил. Ей очень хотелось пить, но у нее не было времени. Прилив жизненных сил она собиралась потратить с одной-единственной целью.

– Пусть ты и познала страсть в его руках, – выдавила она, обращаясь к сестре, – но он не тебя нарек женой, не тебя ввел хозяйкой сюда. Он взял тебя однажды и тут же забыл, воспользовавшись твоей глупостью.

Лицо Сигрун исказилось. Она положила младенца на пол и отступила назад к двери. Ребенок тут же захныкал. Супруги наблюдали за ней с тревогой, но не могли сдвинуться с места. Черная паутина прочно связала их. Тэлфрин не сумел позвать на помощь прежде, чем паутина залепила ему рот.

– Твой черед, сестрица, – рассмеялась Сигрун, раскручивая между пальцев темный шарик.

Хельда так напрягла все мышцы, отчего вены на ее коже вздулись:

– Я молю Богиню Огня дать мне сил и очистить от скверны…

Сигрун язвительно расхохоталась:

– Она бессильна, сестра. Ей не сравниться с мощью Подземных Теней. Ты зря теряешь время!

Но Хельда не молчала:

– Нарекаю мою новорожденную дочь Морвен и дарую ей материнское благословение, чтобы оно защищало ее и берегло от нечистого колдовства, что опутало нас. Да пребудет на ней благодать Огня и Света. Я отдаю себя взамен и молю Богов услышать меня!

Сигрун хотела прервать ее, но язык почему-то отказался слушаться. Она нахмурилась и закашлялась, пытаясь набрать в грудь воздух. Посреди наполненной черной паутиной комнаты, вспыхнул крошечный огонек.

– Что? – взвизгнула Сигрун. – Нет, нет! Мое колдовство сильнее! Оно нерушимо!

Она швырнула черный плотный туман вперед, чтобы утопить в нем всех вокруг. Но огонек ловко ускользнул от сгустившейся черноты, вспарывая черные нити, точно острое лезвие, и разорвал туман на части. Затем завис над плачущим младенцем и растворился в нем.

Сигрун испустила вопль, сотрясший стены. На бледном, заострившемся лице Хельды отразилось удовлетворение. Она вся обмякла, рухнула на постель и больше не двигалась. Тэлфрин, увидев это, рванулся всем телом вперед: нити уже не удерживали его. На постели он сгреб в охапку безвольное тело жены и завыл, точно раненый зверь.

Слуги сумели наконец распахнуть дверь, и тут же у их ног промелькнуло что-то стремительное и белое, которое с быстротой молнии устремилось к лестнице и пропало из виду.

В тот же час Свет и Тьма сплелись в сложный узел, исказив колдовской замысел, чего Богиня Мертвых совсем не ожидала.

Но у нее еще оставалось время, чтобы взять обещанное.

Глава 2

Дремучий лес застыл, погрузившись в полуденный сон.

Раскидистые ели господствовали от старого погоста у замка до другого края долины, где плескалось Холодное море. Их густые лапы тянулись друг к другу, соперничая за место под солнцем. Редкие вязы мелькали среди этих гигантов и уступали лишь столетним дубам, у которых хватало сил противостоять разросшемуся ельнику.

Из бугристой от корней земли пробивалась овсяница, там, где внезапно расступались ели, сменяясь тенистыми полянами. Кислица и хрустящие шишки усеивали мягкий ковер зеленого мха.

В густой чаще, под изломанными бурями стволами, кралось огромное существо. От каждого шага когтистых лап оставались следы, сочившиеся дождевой влагой. Из широкой груди, поросшей жесткой шерстью, вырывалось хриплое дыхание. Существо всматривалось в лесной полумрак и жадно втягивало воздух, принюхиваясь. Острые уши на лохматой голове приподнялись, а морда оскалилась, обнажая длинные острые клыки.

Зверь почуял добычу.

Впереди пронесся олень, пытаясь скрыться в зарослях папоротника. Черные ноздри зверя затрепетали, а из горла вырвался свирепый рык. Он кинулся вперед, ломая сухой кустарник, чтобы настигнуть жертву. Ведомый голодом, зверь не знал ничего желанней, чем вонзить клыки в трепещущее нежное мясо, напиться свежей дымящейся крови.

Испуганный олень мчался прочь, через болото с его неглубокими ручьями, вздымал тучи брызг, а позади неслась огромная смертоносная тень. Зверь настиг жертву за болотом, повалил в овраг и спустя несколько мгновений борьбы, занялся желанной трапезой.

Ничто бы не отвлекло его от сладостного вкуса добычи, но тут его уши уловили знакомый звук. Зверь прищурился, злобно оскалился и замер над повергнутым оленем, втягивая ноздрями напоенный запахом крови воздух. Затем с ворчанием погрузил клыки в неподвижное тело жертвы.

В шагах двухстах от притаившегося зверя, по дороге, вздымая пыль из-под копыт, неслась вороная лошадь. Ею управляла молодая всадница с разгоряченным от быстрой езды лицом. Бешеный галоп переполнял ее радостью и азартом. Всадница спешила, глаза горели нетерпением. Синий плащ трепетал за спиной, точно крылья птицы, а капюшон слетел с головы, отчего белые волосы развевались.

Чувствуя притаившееся неподалеку чудовище, конь хрипел и косился на грозные ели. Девушка похлопала его по шее со словами: «Все в порядке, Мидхар, они нас не тронут», и он несся дальше, желая поскорее миновать угрюмый лес.

Мелкие лесные жители, заслышав знакомый галоп, бросались врассыпную, а другие существа таились, выжидали, но всадница слишком спешила, чтобы замечать их пристальные взгляды из-за деревьев. Она давно привыкла к ним, но это не умаляло горечи в ее душе.

С тех пор, как много лет назад Сигрун опутала Блэрхайд черным колдовством, Тьма расползлась по всей Топкой долине.

Она выплеснулась из него, подобно вышедшей из берегов полноводной реке, и захлестнула все кругом. Она дала силы проявиться всем обитателям ночи, которые прежде скрывались в глубоких расщелинах скал, подземельях и лесной глуши. Тьма изменила не только многих лесных тварей, превратив их в настоящую угрозу, но и обычных домашних, прежде безобидных животных.

Жители долины не сразу узнали о постигшей их беде, пока не обнаружили первые страшные истерзанные останки на дорогах и в полях. Всюду стали пропадать взрослые и дети не только с наступлением темноты, но и посреди дня, особенно, когда с моря крался мутный серый туман, или небо покрывали низкие плотные тучи.

Создания Тьмы – ольфарги – тяготели к ней, но слабели при ярком солнце, а потому прятались от его обжигающих лучей, чтобы дождаться, пока оно вновь не скроется.

Страх и ужас поселились в каждом доме Ингларии. Никто отныне не мог с уверенностью сказать, что доживет до следующего утра. Не находилось смельчаков, дерзнувших пересекать долину в ночное время, разве что случайные путники, которые еще не догадывались о кошмарных тварях, населяющих здешние места.

С наступлением сумерек жизнь в деревнях и усадьбах замирала. Скот загоняли в хлева, крепко запирали на засовы, разжигали кругом костры и отчаянно молились, чтобы духи ночи обошли их стороной. В самих домах также не жалели огня, запасались дровами и углем, старались осветить каждый уголок, лишь бы не дать возможности коварной Тьме взять над ними верх.

Страшно было дать очагу или факелу погаснуть: из черноты могли протянуться когтистые лапы ольфарга, чтобы одним сильным ударом прекратить земное существование любого жителя долины.

Особенно тягостными становились осень и зима, когда ночь главенствовала над днем, а ледяной холод – над теплом. Кто-то из отчаявшихся попытался покинуть страну на одном из кораблей, собрав все необходимое. В день отплытия на глазах у изумленных рыбаков, занятых уловом, из пучины всплыли невиданные доселе существа, подняли огромные, покрытые мерзкой слизью щупальца и вдребезги разбили хрупкое судно, утащив на дно всех, кто взошел на него ранее.

Весть о жутких тварях, поселившихся в море, достигла соседних государств. Оборвались торговые связи, морские пути оказались закрыты. Никто не хотел подвергать опасности ни свои корабли, ни своих людей.

Непроходимые скалы, которые широким кольцом окружали долину и казались ее жителям даром природы, способным уберечь от угроз других государств, теперь превратились в преграду, тюремную решетку, обрекающую на медленное вымирание. Попытка преодолеть их обернулась бы неотвратимой гибелью для отважившихся сделать это.

Черно-зеленые базальтовые скалы, ощерившиеся на пути, точно плотно пригнанные друг к другу иглы, веками не пропускали врагов извне, но теперь их защита обернулась несчастьем для самих ингларцев. Легенды рассказывали о тайных пещерах и подземных реках, но искать их было бы бессмысленно и подобно самоубийству. В непроглядной мгле обитали существа, о которых жители долины боялись даже подумать.

Все торговые пути вели из Хрустальной бухты, где в порту когда-то стояли десятки кораблей, куда они постоянно прибывали. Но отныне бухта опустела. В ее синих глубинах прятались жуткие монстры, привлеченные и выкормленные Тьмой. Они не могли никуда уйти, потому как она привязала их к себе.

Ловля рыбы мгновенно сократилась: твари пожирали все живое, что попадалось им. Рыбаки, на свой страх и риск, выходили в море, старались отплыть подальше от того места, где большой корабль был смят и раздавлен. Но время от времени это заканчивалось плачевно, и рыбачить приходилось прямо у берега, где улов оказывался довольно скудным.

Страх перед порождениями Тьмы был велик. Но самым страшным было то, что жители долины не имели понятия о том, откуда взялась эта напасть, а потому ее прозвали Безымянным Мором.

Казалось, что боги отвернулись от Ингларии, забыли или потеряли власть над существующим миром, иначе как можно было объяснить творящееся зло? Не утратили ее только две могущественные богини: Огненная Дева и Призрачная Королева.

Первую любили всем сердцем. Она давала хоть какую-то надежду на спасение. Это ее живительное пламя отогревало во время стужи, отгоняло Тьму и кровожадных тварей. Ее алтарь осыпали свежим зерном и красными цветами.

Вторую боялись. Она отнимала жизни, а значит ее нужно было умилостивить. Ей приносили жертвенных черных козлят, ставили священные столбы на перекрестках дорог. Но Богиня Мертвых имела свои счеты с живыми, и сама знала, сколько ей нужно, чтобы пополнять свое бессмертное воинство.

Казалось, жителей Топкой долины обрекли на медленное и неизбежное вымирание.

Извилистая дорога вела в Теирту – деревню с лучшей ярмаркой здешних мест. Торговля оставалась одним из способов выживания, даже под угрозой смерти. Люди учились жить бок о бок с чудовищами и созданиями, о которых раньше слышали только из легенд.

Среди холмов и рек раскинулись утопающие в пышных садах усадьбы лордов долины. Всадница знала каждого из них. Все они не раз бывали в чертогах огромного замка на скале. Маленькой девочкой она тихонько пробиралась в торжественный, но мрачноватый Зал Приемов, где ее отец помогал улаживать бурные споры. Там же, под глухой и испуганный ропот собравшихся, много лет назад был созван совет, когда Безымянный Мор стал общей бедой.

В долине почти каждый дом потерял одного из членов семьи или близкого друга. Тьма не щадила никого, не останавливалась ни перед беспомощным ребенком, ни перед слабым стариком. Она жадно поглощала всех, кто попадался ей на пути, набирала силу.

Темный лес, с его шорохами и угнетающими звуками, оставался позади. Мидхар взлетел на пригорок, и тут же вдалеке показались крыши ярмарочных шатров.

Небо подернулось сизоватой дымкой, но за ней еще виднелись огненные очертания солнца – главного защитника жителей долины.

Всадница снова похлопала по мокрой шее скакуна, подбадривая его, и пришпорила: ей не терпелось пройтись между длинных рядов, заставленных разнообразной утварью.

Несмотря на власть Безымянного Мора, при мысли о котором разливался холод по телу, люди спешили воспользоваться погожим днем, поэтому торговля шла бойко. На каждой стене были прибиты палки с просмоленными тряпками, приготовленные для того, чтобы в любой миг дать отпор темноте и чудовищам. Такие же палки, масляные светильники держали под рукой все жители долины, хотя, к несчастью, это не всегда их спасало.

Вдоль улиц шагали отряды добровольцев, готовые отбивать нападения красноглазых демонов или взбесившихся собак, выросших до размеров теленка.

Девушка привязала Мидхара у таверны «Хмель и Котел», заплатила сыну хозяина монетку, чтобы он немного погодя напоил лошадь. Она огляделась по сторонам и вздохнула: мужчины не сидели, развалившись на скамейках, женщины не болтали с соседками. Все занимались делом, сосредоточенно выполняя свои обязанности. Каждый понимал, что уходит драгоценное время, которого потом может и не быть.

Не станет терять время и она.

Торговка травами с узловатыми пальцами приветливо кивнула ей. На худом лице отражались печаль и усталость, которые она не могла скрыть. Ей непросто пришлось последнее время. Косматый ольфарг растерзал ее мужа на пороге дома и с утробным рычанием утащил в темноту, оставляя за собой длинную кровавую полосу.

Несчастной женщине и двум ее детям осталось лишь беспомощно наблюдать за тем, как он исчезает во мраке, рыдать от горя, и при этом благодарить провидение, что оставило их живыми.

– Как поживает ваш благородный отец, дорогая Морвен? – торговка роняла слова, чуть смущенно улыбаясь.

Девушка признательно кивала:

– Отец здоров, но страдает бессонницей. Найдутся шалфей и тимьян?

Торговка радовалась угодить наследнице Блэрхайда, зная, что та всегда щедро платит сверх меры и при этом не кичится своим положением. В свою очередь, она не жалела для нее лишнего мешочка высушенной травы и всегда делилась последними новостями, что слышала от других товарок по прилавку.

– Говорят, – говорила она, сверкая глазами, понизив голос, – вас можно поздравить с грядущей помолвкой? Если это так, пусть Огненная Дева благословит ваш союз! В наших краях не найдется человека, который бы не порадовался вашему счастью.

Она говорила так, зная, что та не сочтет это дерзостью, но тут же запнулась, увидев, как омрачилось девичье лицо.

– Простите, если это секрет! – тут же пробормотала она.

Девушка хмыкнула: как же быстро распространялись новости. Еще вчера лорд Бриан покинул Зал Приемов, а сейчас ее уже благословляют именем Богини и желают счастливой семейной жизни. Она задумалась, не зная, как лучше ответить торговке, но потом решила, что не может ни обрадовать ту, ни опечалить.

– Благодарю. Мне приятно слышать ваши добрые пожелания. Пусть Богиня благословит и ваш дом.

Торговка просияла, когда на прилавке появилось несколько серебряных монет. За эти деньги можно было купить мешок травы, а не те несколько свертков, что она заботливо упаковала для молодой госпожи. Она обрадованно и растерянно посмотрела на нее, но девушка просто убрала купленное в сумку. Морвен будто не замечала, что платила гораздо больше необходимого, как и вспыхнувшего румянцем лица торговки, ее робких протестов.

– Вот, – женщина выставила несколько пузырьков с молочного цвета жидкостью. – Маковая настойка. Я сама пью ее, когда сон не идет или голова болит. Но, надеюсь, вам известно, что принимать настойку нужно с осторожностью. Не более нескольких капель.

Морвен не стала отказываться, чтобы не обидеть ее. Она знала, как непросто живется многим жителям долины, вынужденных добывать пропитание тяжелым трудом.

Казалось, злой рок преследовал их земли. Кроме тяжкого проклятия Тьмы, настигали то неурожайные годы, то болезни, косившие ингларцев без разбору. Если бы не твари, обитавшие в море, здесь не осталось бы людей, желавших противостоять судьбе.

Морвен могла их понять, ведь год за годом боги словно издевались над ними, насылая одно бедствие за другим, будто решили испытать на прочность.

Но люди устали жить в постоянном страхе, терять родных и близких. Они были близки к отчаянию и все чаще мелькали мысли о том, что их прежде благословенный край навечно проклят по неизвестной причине.

Морвен просыпалась каждый день с мыслью, что он тоже мог бы стать для нее последним, хотя ни разу не подвергалась нападению. Ее миновали несчастья и беды, которые терпели другие жители долины, отчего терзалась чувством вины. При этом она явственно ощущала присутствие темных сил.

Они окружали ее всюду, особенно в замке. И пусть отец велел не жалеть ни огня, ни дров, а на алтаре Богини Солнца всегда пылало жаркое пламя, Тьма оплетала все вокруг, словно была естественной частью их дома.

Глазастые мохнатые пауки свисали на тонких блестящих нитях, выставив вперед кривые тонкие ножки. Они не боялись слуг, но уползали тут же в угол, стоило Морвен оказаться поблизости. Так же поступали и мыши. Как только она приближалась, серые зверьки бросались врассыпную и прятались в подполье, глядя оттуда глазами-бусинками. Морвен не понимала, опасались они ее или просто играли?

Самым тягостным было то, что девушка чувствовала Тьму и в себе самой. Она окутывала, как мягкий убаюкивающий кокон, шепчущий, что Тьма – прекрасна и естественна, а люди полны глупых заблуждений и суеверий. Она призывала любить ее и подчиняться, уговаривала признать ее силу и власть, но Морвен сопротивлялась.