Читать книгу: «Взращивание масс», страница 6

В годы первой пятилетки советское руководство начало внедрять социальное страхование при помощи государственных профсоюзов. Этот процесс достиг кульминации в 1933 году, когда Наркомат труда был упразднен и все ресурсы социального страхования были переданы Всесоюзному центральному совету профессиональных союзов (ВЦСПС). С этого момента рабочие получали пособия по нетрудоспособности в профсоюзном бюро своего завода¹⁸⁵. Профсоюзы начали предоставлять и другие виды социальной помощи, в том числе пособие по материнству, путевки на курорты, стипендии на обучение и чрезвычайную выплату рабочим, не имеющим возможности заплатить за похороны члена семьи¹⁸⁶. Находившиеся под контролем государства, советские профсоюзы не вели переговоров о зарплате и условиях труда от лица рабочих, но в 1930-е годы получили новую функцию – управление социальной помощью¹⁸⁷.

Переход социальных ресурсов и ответственности за их распределение к профсоюзам имел двойной смысл. Во-первых, нужды рабочих ставились выше потребностей других социальных групп. Во-вторых, снижалась роль либеральных специалистов в распределении социальной помощи. После «Великого перелома» в конце 1920-х годов положение немарксистских ученых в советской системе стало куда более шатким: они начали подвергаться нападкам в самых разных сферах. А между тем индустриализация и коллективизация означали попытку модернизировать советское общество, пойти по тому пути, за который уже давно агитировали либеральные ученые. Многие из них, протестуя против классового подхода и государственного насилия, вместе с тем приветствовали замену старого и отсталого общества современным, индустриальным. Роль беспартийных ученых в построении нового мира оказалась велика – среди них были инженеры, архитекторы, городские планировщики (и врачи, и демографы, и учителя, как мы увидим в последующих главах). Они продолжали работать над обеспечением социального благополучия, стремясь к тому, чтобы жизнь становилась эффективной и рациональной.

Такие советские городские планировщики, как Леонид Сабсович и Константин Мельников, создавали проекты хорошо освещенных и упорядоченных улиц, широких площадей и бульваров, удобных для горожан парков и жилых комплексов. Они стремились устранить хаос и давку больших городов, стараясь повысить эффективность последних и вместе с тем вернуть в человеческую жизнь гармонию и чувство сопричастности¹⁸⁸. Под воздействием ученых составляли свои проекты деятели ВКП(б), уделяя особое внимание реконструкции Москвы. По рекомендации московского партийного лидера Лазаря Кагановича ЦК приказал создать план реконструкции города, и сам Сталин, как рассказывают, держал под личным контролем работу архитекторов и городских планировщиков. В рамках плана реконструкции (законченного в 1935 году) власти начали стирать с лица земли лабиринт рыночных рядов и старинной деревянной застройки к северу от Кремля, чтобы воздвигнуть на этом месте обширные площади, широкие улицы и многоэтажные бетонные дома¹⁸⁹. Беспартийные ученые выступали в роли жилищных инспекторов, критикуя здания, не соответствовавшие, по их мнению, необходимым стандартам по части гигиены и планировки¹⁹⁰. Хотя советские городские администраторы, приветствуя реконструкцию, видели в ней уникальный социалистический проект, призванный ликвидировать зловонные трущобы, порожденные капитализмом, их коллеги в капиталистических странах осуществляли весьма сходные программы городской реконструкции, уничтожая скопления лачуг и заменяя их просторным жильем, парками и публичными банями¹⁹¹.

На реализацию детально разработанных планов советских архитекторов и городских планировщиков часто не хватало средств. Плановая экономика обеспечила партийным лидерам контроль практически над всеми экономическими ресурсами страны, но они приказывали вложить бóльшую часть этих ресурсов в тяжелую промышленность, в то время как людям очень недоставало жилья. Усложнял проблему тот факт, что Госплан, главное планирующее ведомство, сильно недооценил размах урбанизации, связанной с грядущей индустриализацией, и городские Советы не получили достаточно денег для широкомасштабного жилищного строительства¹⁹². За 1930-е годы население Москвы удвоилось (с 2 до 4 миллионов), а построено в городе было всего лишь 4 миллиона квадратных метров жилья и, по оценке, недоставало еще 46 миллионов квадратных метров¹⁹³. Из-за серьезной нехватки жилых помещений промышленные комиссариаты и фабричные руководители взяли на себя ответственность за размещение своих рабочих. Директора заводов тяжелой промышленности, имевшие в своем распоряжении больше ресурсов, чем городские Советы, начали тратить миллионы рублей в год на жилищное строительство. По всей стране руководители заводов возвели тысячи домов для рабочих, чтобы дать крышу над головой своей быстрорастущей рабочей силе¹⁹⁴.

Директора заводов начали обеспечивать своим рабочим продовольствие и одежду. Несмотря на карточную систему, в 1930-е годы в советских магазинах часто недоставало самых базовых продуктов питания. В августе 1930 года пятьдесят московских заводов создали систему закрытого распределения: они обеспечивали продовольствием и одеждой магазины, открытые только для рабочих этих заводов. К концу года система «закрытых рабочих кооперативов» распространилась и на промышленные предприятия в других частях страны¹⁹⁵. На Пленуме ЦК в декабре 1930 года партийные лидеры поддержали эту систему распределения продовольствия и назвали ее образцовой, после чего руководители заводов по всей стране организовали «отделы рабочего снабжения», добывавшие и распределявшие различные товары¹⁹⁶. Из-за недостатков сети снабжения директора предприятий даже заводили собственные сельскохозяйственные угодья и выращивали скот, чтобы обеспечить стабильные поставки продовольствия своим рабочим¹⁹⁷. Так государственные предприятия брали на себя обязанность по разрешению самых базовых вопросов благополучия своих работников.

Это привело к дальнейшему расширению государственного снабжения, которое теперь далеко не сводилось к таким типичным социальным функциям, как выплата пенсий и пособий по безработице. Хотя рабочие по-прежнему должны были платить за еду и кров, они получали гарантированный паек и субсидируемое государством жилье. Возросшая роль государства в обеспечении граждан пропитанием и крышей над головой была прямым следствием решения партийных лидеров запретить свободную торговлю и создать плановую экономику. Государственный контроль над всеми экономическими ресурсами позволил им финансировать в первую очередь промышленные предприятия и их рабочих. Распределение финансирования осуществлялось Госпланом при помощи промышленных комиссариатов, а затем при посредстве государственных заводов. Тот факт, что государственные предприятия начали снабжать своих работников едой и жильем, в конечном счете привязал людей к месту работы¹⁹⁸. Ответственность государства за благополучие рабочих, осуществляемая при помощи государственных предприятий и государственных же профсоюзов, стала постоянной чертой советской системы.

Несмотря на все усилия директоров заводов обеспечить своих работников пропитанием и жильем, в годы первой пятилетки уровень жизни резко снизился и лишь понемногу начал выправляться во время второй пятилетки. Миллионы новых рабочих из сельской местности теснились в коммунальных квартирах или наскоро сколоченных бараках, где не было ни сантехники, ни нормального отопления¹⁹⁹. Хотя от голода рабочие, в отличие от крестьян в 1932–1933 годах, не умирали, их рацион ухудшился из-за почти полного исчезновения из него мяса и овощей²⁰⁰. Тяжелое положение рабочих было проявлением основополагающего противоречия советского проекта: считалось, что благополучие рабочих является приоритетом, но при этом советские лидеры, торопившие индустриализацию страны, создали для них совершенно кошмарные условия жизни и работы. Хотя рабочие были обеспечены едой благодаря закрытым магазинам своих фабрик, их жизненный уровень сильно упал. С 1928 по 1937 год размер реальной заработной платы московского рабочего уменьшился более чем на треть²⁰¹. Партийные лидеры направляли практически все средства в строительство сталелитейных заводов, и от этого страдали условия жизни людей, причем по всей стране, даже в Москве²⁰².

Тем не менее для многих промышленных рабочих падение жизненного уровня было приемлемо, потому что по сравнению со всеми другими социальными группами они все равно являлись привилегированным сословием. В первой половине 1930-х годов социальное обеспечение в СССР было сильнейшим образом дифференцировано на классовой основе. В условиях острейшего дефицита продовольствия, жилья и материальных товаров партийные лидеры увеличивали государственное довольствие одних граждан и еще больше сокращали его для других. «Чуждые классовые элементы», уже лишенные выплат социального страхования, теперь не имели права работать на государственных предприятиях, вступать в профсоюзы или жить в государственных домах. Когда же в 1929 году были введены карточки на еду, эти люди не получили и карточек²⁰³. А вот промышленные рабочие получали еду, жилье и другие преимущества (в том числе страхование по нетрудоспособности и здравоохранение) в самую первую очередь²⁰⁴.

До 1936 года советская система социального обеспечения не распространялась на тех, кого относили к буржуазии. Но новая Конституция, принятая в 1936 году, распространила все права, в том числе на труд и на пенсию по возрасту и нетрудоспособности, на всех советских граждан²⁰⁵. Это изменение было не жестом великодушия со стороны партийных лидеров, а отражением их уверенности, что они уничтожили буржуазию. С их точки зрения, отмена частной собственности и капитализма означала конец буржуазии. Насильственная экспроприация имущества нэпманов и кулаков, в сочетании с лагерными сроками для многих из них, либо исправила «классово чуждые элементы», либо устранила их из общества. Член политбюро Вячеслав Молотов, выступая на VIII Всесоюзном съезде Советов, объяснил расширение прав, заложенное в Конституции, тем, что социальное происхождение уже не мешает людям верно служить советскому правительству²⁰⁶. Таким образом, советская социальная политика эволюционировала в полном соответствии с идеологическими представлениями партийных лидеров об историческом прогрессе. Уничтожив капитализм и его агентов, они могли перейти от дискриминации по классовому признаку к универсальной системе социального обеспечения.

Советское правительство не только распространило действие этой системы на все население в целом, но и продолжило ее расширение. Конституция 1936 года гарантировала всем советским гражданам право на пенсионное обеспечение, и служащие, подобно рабочим, начали получать пенсии после отхода от дел²⁰⁷. Хотя в середине 1930-х годов Наркомату социального обеспечения по-прежнему недоставало средств, он платил пенсии лицам пожилого возраста и инвалидам. Кроме того, он содержал обширную сеть инвалидных приютов и обучающих центров для инвалидов, и эта сеть продолжала расти на протяжении всего десятилетия²⁰⁸. В годы второй пятилетки партийные деятели озаботились также продовольствием и жильем. В сентябре 1935 года ЦК объявил об отмене карточной системы²⁰⁹. Руководители предприятий сохранили специальные магазины для своих рабочих, хотя талоны на получение пайка уже не требовались. А директора заводов продолжили строить дома, что слегка снизило жилищный дефицит²¹⁰.

Ко второй половине 1930-х годов советская система стала социальным государством в его авторитарной и всеохватной версии – правительство взяло на себя все функции по обеспечению населения. Оно гарантировало рабочее место, пенсию по возрасту, страхование от болезни и потери трудоспособности, бесплатное здравоохранение и субсидируемые пропитание и жилье. И хотя никакого генерального плана по строительству советской социальной системы не существовало, нельзя сказать, чтобы ее возникновение было случайным. Партийные деятели придерживались широкой концепции социального обеспечения, согласно которой правительство должно было гарантировать благополучие рабочего класса. Они стремились к современной индустриальной экономике под управлением советского государства, чтобы создать рациональное и продуктивное общество, – цель, которую разделяли и многие беспартийные ученые²¹¹. Сталин и его сторонники в партийном руководстве поддерживали насильственную экспроприацию «буржуазных элементов» и создание плановой экономики ради достижения этой цели, а также с тем, чтобы выкорчевать капитализм и мобилизовать ресурсы для обороны государства.

Поскольку расширение советского социального обеспечения строилось на государственном контроле над экономикой, стоит изучить советскую плановую систему в более широком контексте международной экономической мысли периода между мировыми войнами. Тот факт, что советская система социального обеспечения сформировалась в некапиталистической государственной экономике, превратил ее в исключительный случай как с точки зрения масштаба государственного вмешательства, так и с точки зрения откровенно идеологической политики. Но важная роль государства в экономике отнюдь не была исключительной особенностью Советского Союза. Партийные лидеры многое заимствовали из экономической модели Германии времен Первой мировой войны. Тогда все главные воюющие страны расширили государственный контроль над своей экономикой, а немецкое правительство в конце 1916 года дошло до введения обязательной трудовой повинности²¹². Будущий энтузиаст большевистского планирования Юрий Ларин горячо восхищался немецкой экономикой военного времени, видя в ней пример того, как государство может мобилизовать социальные ресурсы, и написал целую серию статей, в которых восхвалял «централизованное руководство» и планирование немецкой экономики²¹³. Этим статьям было суждено сыграть большую роль. Дело в том, что оказавшиеся у власти партийные лидеры почти не имели теоретических наработок построения социалистической экономики, ведь Маркс лишь в самых общих чертах рассказал, как организовать экономическую жизнь после успешной пролетарской революции. Ленин, вдохновленный статьями Ларина, сознательно основал свой подход к государственному планированию на немецкой модели военного времени²¹⁴. Троцкий еще более энергично выступал за экономическое планирование, добиваясь создания советских планирующих органов – Высшего совета народного хозяйства (ВСНХ) и Госплана²¹⁵.

Энтузиазм советских вождей в отношении государственного экономического планирования был частью всеобщей тенденции, сложившейся после начала Первой мировой войны. Многие прогрессивные экономисты в Соединенных Штатах были уверены, что государственные координирование и планирование необходимы, если стремиться соответствовать вызовам современной промышленной эпохи. Экономист Торстейн Веблен считал, что государственные ведомства, созданные в военное время, могут использоваться после войны, чтобы избавить американский капитализм от расточительства, вызванного погоней за наживой. Он и его последователь Стюарт Чейз призывали к сильному государственному вмешательству в экономику под руководством экспертов – в глазах Веблена и Чейза это было средством улучшить материальное положение населения и добиться социального мира. Оба они восхищались советским экономическим планированием. В 1927 году Чейз посетил Москву, где был очарован советским Госпланом²¹⁶. Рексфорд Тагуэлл, будущий член «мозгового треста» Нового курса Франклина Делано Рузвельта, ездил в Москву вместе с Чейзом и сделал вывод, что стабилизация страны – результат советского экономического планирования. Когда началась Великая депрессия, Тагуэлл продолжал восхвалять советскую систему, написав, что «в России уже проступают контуры будущего»²¹⁷.

После запуска пятилеток и стремительной индустриализации интерес к советской плановой экономике вырос во всем мире. В 1933 году, вслед за визитом советской экономической делегации, турецкое правительство объявило о собственном пятилетнем плане, в большой степени основанном на рекомендациях советских гостей по поводу промышленного развития²¹⁸. Гитлеровские чиновники проявили большой интерес к советскому экономическому планированию и сами включились в гонку темпов развития, заданную СССР²¹⁹. Раньше большинство русских интеллектуалов смотрели «на Запад», а теперь поток идей, казалось, пошел в обратном направлении. Советский Союз представлял собой уже не просто источник вдохновения для социалистов-революционеров – отныне это был новый экономический архетип, с которым капиталистическим лидерам приходилось считаться.

Конечно, привлекательности советской модели способствовало еще и то, что ее успех совпал с тяжелым кризисом капиталистического строя. Неудачи классического экономического либерализма перед лицом Великой депрессии заставили многих социальных мыслителей начать поиск альтернатив. Кроме того, Великая депрессия усилила чувство, что в век машин нужны новые формы экономической и социальной организации общества. В большинстве стран заводы стояли без дела, а рабочие страдали от безработицы, в то время как в Советском Союзе строились сотни новых заводов и каждый рабочий мог трудиться. Советская плановая экономика предлагала путь в будущее – целенаправленное применение людских ресурсов, которое, как считалось, позволит рабочим насладиться плодами своего труда. Тот факт, что СССР, по крайней мере в теории, не только мобилизовывал ресурсы страны, но и защищал благополучие рабочих, только усиливал его притягательность. В других странах вмешательство государства в экономику тоже сочеталось с расширением государственных программ социальной помощи. Некоторые политические деятели предлагали такие программы специально с целью предотвратить волнения или стремясь соответствовать экономическим требованиям эпохи. Так было в 1919 году, когда британский премьер-министр Дэвид Ллойд Джордж предупредил, что государство должно решить проблему дефицита жилья, чтобы противодействовать угрозе большевизма²²⁰. И действительно, в годы между мировыми войнами британское правительство субсидировало строительство 1,5 миллиона жилых единиц для рабочих²²¹.

Во многих странах чиновники расширяли социальное обеспечение не только из-за политических тревог, но и для сохранения того, что они считали людским капиталом своей страны. К примеру, японское правительство заменило ранее существовавшую мешанину частных благотворительных организаций государственными программами. В 1920 году японским Министерством внутренних дел было создано Бюро социальных дел, в ведении которого оказались помощь бедным, ветеранам и защита детей, а в 1938 году японским правительством военного времени было учреждено Министерство здоровья и благополучия²²². В 1930-е годы многие государственные деятели принимали решение о расширении социального обеспечения из соображений готовности к войне.

В эпоху между мировыми войнами социальное обеспечение не обосновывали защитой прав человека – эта норма придет только после 1945 года. Международный консенсус по поводу защиты прав человека возник только в качестве реакции на нацизм и Вторую мировую войну. До войны власти были мотивированы желанием защитить население, нацию или расу от вырождения²²³. Беспокойство по поводу вырождения началось уже в XIX веке, но с ростом международного напряжения в межвоенной Европе оно стало все в большей степени приобретать черты социал-дарвинизма. Некоторые общественные и политические деятели считали, что их стране необходимо возрождение энергии народа, если она хочет защитить себя или укрепить свои позиции в мире, который делается все более и более враждебным. Программы социальной помощи в этом контексте становились в первую очередь орудием поддержания жизненной силы всего народа, а не средством сохранить достоинство отдельных лиц.

Яркий пример этого подхода – тот факт, что Советский Союз, как и несколько других стран, требовал, чтобы все его граждане трудились. С 1930 года советское правительство гарантировало работу каждому, но вместе с тем лишило своих граждан права не работать. Труд стал одновременно правом и обязанностью. Отказ от выполнения «общественно полезного труда» мог привести к аресту и заточению в трудовой лагерь. В подобном же ключе действовало итальянское правительство, выпустив в 1927 году трудовую хартию, объявлявшую труд «общественным долгом» всех граждан²²⁴. Одна из статей Веймарской конституции гласила: «Каждый немец нравственно обязан, без ущерба для своей личной свободы, применять свои умственные и физические силы так, как этого требует благо общества»²²⁵. Нацистский режим, чтобы заставить каждого работать, обратился к прямому принуждению. В 1938 году, в ходе кампании против «уклоняющихся от работы», нацисты арестовали всех, кто не зарабатывал деньги, и заключили их в трудовые лагеря²²⁶.

Согласно этой системе ценностей, наиболее полно воплотившейся в авторитарных режимах, государства должны были заботиться о благополучии своих граждан, а те обязаны были приносить пользу обществу и государству. Расширение государственных программ социального обеспечения являлось частью этого набора взаимных обязательств граждан и государства и основывалось на идее, что благополучие одного зависит от благополучия всех и, быть может, даже выживание одного зависит от выживания всех²²⁷. Итак, в основу социальной политики в межвоенный период легли тенденции, которые мы обсудили в начале этой главы, – идея общественного блага, народный суверенитет, социальное знание и понятие социальной сферы. Но программы социальной помощи, созданные в разных странах, формировались не только под воздействием прежних тенденций. Важную роль играли сложившаяся в период между мировыми войнами ситуация и те политические, экономические и военные требования, которые она ставила перед государствами.

Итак, тенденция была общей – государственное вмешательство в целях сохранения общества и военной мобилизации. Но разные страны по-разному трактовали наследие социальной мысли XIX века: некоторые течения принимались в одних странах и отвергались в других. Либерально-демократические правительства, сосредоточившиеся на поддержании общей силы народа, учреждали программы социального обеспечения, доступные всем гражданам. Фашистские правительства делали упор на защиту нации и расы, приберегая социальные программы для национального большинства и притесняя этнические и расовые меньшинства. Советские лидеры отвергали биологические и расовые критерии как основу для программ социальной помощи, но внедряли классовую систему, предоставлявшую привилегии рабочим и исключавшую «буржуазный элемент», вплоть до того момента, когда, согласно официальной идеологии, буржуазия перестала существовать и появилась возможность сделать социальные программы всеобщими.

Таким образом, советская социальная система не была логической крайностью европейского социального государства. Это была лишь одна из его версий, следовавшая общим принципам рационального устройства общества и государственной ответственности за благополучие населения, но исходившая вместе с тем из классовой парадигмы. Кроме того, свою роль сыграл отказ партийных лидеров от частной собственности и рыночного капитализма. В ситуации полного государственного контроля над хозяйственной жизнью и стремительной индустриализации СССР создал аналог экономики военного времени, при которой государство располагало всеми ресурсами, а также, при посредстве государственных предприятий, взяло на себя полную ответственность за снабжение и социальное обеспечение рабочих.

Советская система дала свой ответ на «социальный вопрос», вставший перед Европой в XIX веке: уничтожила безработицу, принудила всех граждан выполнять общественно полезную работу, гарантировала рабочим доступное продовольствие и жилье и покончила с классовой борьбой, насильственно экспроприировав буржуазию. Кроме того, эта система создала плановую экономику, мобилизовав природные и людские ресурсы страны ради ускорения промышленного развития и укрепления военной мощи. СССР осуществил то, что советские лидеры считали рациональной реорганизацией общества, гарантирующей его производительность и внутреннюю гармонию. Вместе с тем это не был технократический режим, который ставил бы научную организацию выше идеологических целей. В то время как технократы в других странах выступали с аполитических позиций, подчеркивая исключительно технические свои знания, в Советском Союзе вмешательство ученых являлось однозначно политическим действием – с целью ускорить движение страны на пути к социализму и коммунизму.