Ешкин код

– ССО. 71-й центр. – внезапно Шарон очень ловко и нахально заговорил на приличном суржике. – Пэс ауэ докс, Абедайя.

Шарон толкнул Генку и Ешкин протянул в окно пачку бумаг с печатями.

– Ага. – Руденко не филонил. Бумаги посмотрел, но не распознал. Спросил.

– В Першатравень, значит?

– Ага. – высунулся с заднего сиденья прямиком в светскую беседу Чума. Дедушкин любимка. – Запылает сегодня мокша синим пламенем. Есть сигаретка?

Старший солдат Руденко вернул бумаги Шарону и протянул в окно открытую пачку сигарет.

– О, дякую. – Чума ввинтил сигарету в сжатые губы. – И запальничку…Мерси.

Генка раздраженно потер плечом мочку уха. Чума даже курил так, что всем становилось тесно.

– Слухайте, хлопцы. – Руденко доверчиво влез головой в окно. – Може возьмете? До Першатравня а?

Генке показалось, что Шарон и не раздумывал вовсе. С лица в жменю паутину сомнений собрал да и выбросил.

– Чому ж ни? – сказал Шарон.

– Так я это? Я зараз. – старшая голова старшего солдата Руденко нырнула с короткими желто-черными брызгами в ночь и тотчас вынырнула прямо у плеча Генки Ешкина. Неожиданная и молодая.

– Хлопцы. Може покушать хотите? О такой от бигус.

Шарон постучал пальцем по циферблату наручных часов.

– В другой раз.

– Ага. Понял. Понял. Я зараз.

На мгновение старший солдат Руденко появился в свете ближних фар. Темный и короткий. Он исчез за стеной из просеребряных бетонных блоков.

– И зачем это нам? – лениво спросил Чума.

– Нам это незачем. – Шарон скрестил ноги на полу, а руки на бронежилетной груди. – Это вот… Кто мы там сегодня? Микола Журавель, Андрей Разин и комрад ихний Абедайя Стар из города Гари. Вот этим нужно.

– И хочется же тебе, Шарон. – вздохнул Чума. – Как в Ульяновской синагоге. Ни слева направо, а справа налево. Чего проще. Сказал бы, что спешим. А мы и правда спешим.

– Спешим вернуться. – напомнил Шарон. – И не одни, а с громопушкой немецкой. Куда как лучше, чтобы у нас здесь побратимы были. Как говорят у нас в Ульяновской синагоге. Яхве заказывает, мы исполняем.

– Шутник ваш Яхве, товарищ Шарон. – сказал Генка и выдохнул и улыбнулся немножко. Устал тревожиться, хотя, казалось бы, самый момент. Из-за бетонных блоков появился старший солдат Руденко. В одной руке квадратная сумка распухшая, а в другой…

– Ой-ё. – произнес негромко Шарон.

– Ой-вей скорее. – вставил Чума ядовито. – Вот это Яхве. Яхве Иегогович.

Чума приоткрыл заднюю дверь и подвинулся.

– Вот, хлопцы. – старший солдат Руденко дверь широко распахнул. – Это Верочка. Сядай, сядай, а сумку я назад кину.

Генка в зеркальце видел. Хорошенькая, с черными волосами распущенными (ой, как верно!) и в зимнем теплом бушлате. Поздороваться не успела, а Чума уже все определил и диагноз поставил.

– Яки ж это крокодил сонечко наше проглотил? Слава ЗСУ! Какой месяц, малая?

Голова старшего солдата Руденко по старой памяти залезла в салон и объяснила вместо девушки.

– Верочка наша. Мы тут все чертковские. А Ярика месяц назад Новая Пошта увезла. В посадке здесь вот у Калиновки размотало. И вот Верочка едет. За новым Яриком. Или Яринкой. Так вот хлопцы. Не зламають вороги. Держите.

Руденко подвесил в воздухе над Верочкой магазинный пакет, перевязанный бантиком.

– Что это? – спросил Шарон.

– Тормозок. Берите.

– Возьмем. – Чума забрал пакет. Он водрузил его себе на колени и зашуршал, развязывая узел.

– Чего там у нас? Хлебчанский. Цибулькин. Помидорян какой! И вот оно. Белое золото! А-яй не порезано. Высший сорт. Как же мне теперь? Как пленному румыну? Кусать? Вот это мне привалило. Дякулка ты моя, старший солдат Руденко.

– Як так? – не понял Руденко.

– Так як. – веселился Чума. – Один я тут, салоежка.

Генка нашарил потайной заповедный карман.

– Тчума. На. Давай.

– Что это? Ого. Та самая «легендарная финка» Два лоха в одной локации это перебор.

– Хуз секонд? – обиделся Генка.

– Спроси лучше кто первый.

– Хватит. – раздраженно отрезал Шарон. – Нож как нож.

– А что? Я ничего. – Чума быстро порезал тоненько сало, выломал из хлебного куса тяжелый дрожжевой мякиш. Скатал его в шарик и накрыл сверху широкой полоской мясного сала. Засунул в рот.

– Да что ты будешь делать! – жевал и восхищался Чума. – Шедевр. Мог бы сесть, чтобы это съесть.

Верочка рассмеялась, а потом сладко и не больно заохала. Одной рукой приобняла круглый животик, завернутый в домашний вязаный свитер, а другой плеснула Чуму по сильному покатому плечу.

– Хватит. Прям на колени тебе рожу…Хохотунчика.

– Едем. – Шарон кивнул Руденко. – Через час обратно будем.

– С Богом. – отозвался старший солдат. – Верочка. Поклон Черткову.

Руденко сунул Вере руку.

– Я вернусь. Слышишь? – она сказала твердо.

– Само собой. – согласился, не веря, Руденко.

– Вернусь. – повторила Верочка. – И Мегатрону скажи. Гамора моя. Пусть губу не катает.

– Конечно, скажу. Мне то чего. Ты главное не нервничай, Верочка.

– Я не нервничаю. И я тебе не Верочка, Руденко.

– Понял. То есть есть. – Руденко помолчал. Житомирское лицо в черно-желтой полутьме боролось с этой непонятной игрой в жизнь.

– Небула. – наконец, выговорил Руденко. Выдохнул и повторил. – Небула.

Верочка милостиво кивнула головой.

– Давай, Руденко. – Верочка закрыла дверь.

– Едем. – скомандовала она и Генка Ешкин подчинился.

– Гамора, Небула, а Руденко кто? – спросил Чума. – Погоди, дай…Я есть Груд?

– Руденко это Руденко. – ответила Верочка Небула.

– Отчаянно респектую.

– Шуткуешь?

– Преклоняюсь. – по крайней мере голос у Чумы был серьёзным. – Не пыжит и воздух не гоняет.

– А ты гоняешь?

– Мы с тобой одной крови, сестра. – Чума приложил руку к сердцу.

– Не-бу-ла. – повторил по слогам Чума. – Позывной прям в яблочко, Верочка. Налетай!

Чума обмял пакет и предложил Верочке присоединяться. – Не дошики, конечно, дворянская еда. Цибулькин, Помидоряны, но под сало все пролезет.

– Куда мне? – Верочка рассмеялась и похлопала себя по животу. Чума смех подхватил. Добавил искренне.

– Прикольная ты, малая. Жаль не обождала. Мы бы с тобой у-у-ух чего наделали. Будьмо!

Чума бросил в рот очередной хлебный кругляш с салом. Свет в салоне Генка не выключил и глаза у Верочки блестели. Отражали желтый и гравийный свет. В себя его не пускали. После второго блокпоста Шарон не выдержал, повернулся и спросил.

– Серьезно? Вернешься?

– Почему не веришь? – спросила Верочка.

– Не верю? Пожалуй. – согласился Шарон. – Ребенок вообще все меняет. Наверное.

– Не для меня. Пока всех…– Верочка сжатым кулачком ударила по раскрытой ладони. Генка поморщился. Мерзкий и хлестаковский звук.

– Всех то зачем? Не по-военному. – Шарон все еще надеялся.

– Надо. – Верочка коснулась горячей головой влажного и холодного стекла. – Вот зачем.

Немного помолчала и добавила с вызовом.

– Странные вопросы.

Шарон пожал плечами.

– Звычайные. Дорожные.

– Ладно. Небула, с тобой понятно. А Гамора? Подружка твоя? – Чума перехватил опасный разговор.

– Подружка? Гамора это БМ 21 «Град», рижуля.

– Огневая девка. Как ты. – с уважением произнес Чума.

– Все донецкие про то знают. – подтвердила Верочка. – Кто остался…Пока.

Впереди и справа появилась угловатая буква Д. Она тихо выплыла из летней ночи и остановилась на обочине. На длинном горизонтальном основании проступило худое и длинное желто-голубое слово: «Першатравень».