– В Белой веже горят очаги. Боги пируют, пока в них есть дым от костров, что мы зажигаем на капищах. Сейчас Ветхое капище заброшено, пусто. Но если послать в горний мир угощенье, как прежде – может, боги вернутся?

– Ты про себя-то не забывай, – посоветовал Щеробор, потирая ушиб. – Я б тебе и закуски поставил. Вон, гляди, какие у меня грибочки. Солененькие, только что заготовленные. На языке тают!

Горихвост даже не стал его слушать. Он выбрался через узкие двери корчмы, обеими руками сжимая корзину с калачами, набросанными поверх молочного кувшина с горлышком, заботливо перетянутым тряпицей, и увесистого туеска с медом. Вспомнил, что на крутых ступеньках нужно быть поосторожней, особенно, когда тащишь поклажу. Аккуратно спустился, взвалил корзину на плечо и побрел к Ветхому капищу, каменные кумиры которого криво вздымались за Девичьим полем.

Вот почему все устроено так неудобно? Щероборово кружало от капища дальше всего. Шагать через всю деревню. И еще этот груз на себе тащить. Чего этот трактирщик не построил свое заведенье на краю Девичьего поля?

– Горюня, айда к нам! – радостно завопил Воропай, распахивая для объятий свои безразмерные хваталки.

Ой, нет, только не это! Я уже понял, что вы, ненаглядные, что-то затеяли. Вона, как засуетились. Как муравьи в разворошенном муравейнике. С раннего утра к княжескому двору стягиваются мужики. Кто в толстой простеганной кожанке, кто в льняной телогрейке, а кто и с помятым шлемом на дурной голове. А, так это же Головач! Ну а кто еще? Чья еще рожа, перекошенная от воинственного оскала, будет так глупо выглядеть под этим мятым ведром? И у всех в руках топоры, луки, рогатины…

– Собрались куда-то? – нехотя осведомился Горихвост.

– А ты разве не слышал?

Воропай ухватил-таки его за рукав и потянул к возбужденной толпе.

– Война у нас! – тараторил староста, не давая проходу. – Идем ратовать за нашего князя, Всеволода Ростиславича. В столице проведали, что воевода Видоша пытался его уморить, вот народец и возмутился. Вся земля вятичей ополчилась! Вышвырнем узурпатора Буривошку из Кремника и вернем нашего князя на законный престол, где ему сами боги велели сидеть!

– Слышали бы тебя эти боги, – поморщился Горихвост. – Где ты названий таких нахватался: узурпатор? Таких кривых слов даже кривичи не придумают.

– Всеволод Ростиславич своего бывшего дружка сам называть так изволит, – перешел на таинственный шепот староста. – Своим ухом слыхал! Я при князе теперь – важная личность! Целой волости ополченьем начальствую. Не веришь? А вон, у Нежаты спроси!

Горихвост покосился на двор, где пожилой кметь с гордостью разворачивал темно-красное знамя с золотым соколом, несущим дубовую ветку. Толпа деревенских вояк при виде стяга разразилась такими воплями, будто увидела самого Перуна, спустившегося с небес.

– Пошли с нами! Поратуй за Всеволода Ростиславича! – воодушевлял староста, настырно затягивая на двор.

– Ну уж нет! – решительно вырвался из его цепких объятий Горихвост. – У меня другие дела.

– А мы пойдем на войну и все, как один, умрем за великого князя! – горделиво выкрикнул Головач из-под шлема.

Он отобрал-таки у Нежаты знамя, и теперь размахивал им, воображая себя знатным боярином, что во время сражения ни на шаг не отходит от господина.

– Я один раз уже умирал, – откликнулся Горихвост. – Боги меня вернули. Боюсь, что если повторю – они меня не одобрят. Слишком часто умирать – злоупотребление.

– Ты бы мог стать славным витязем! Настоящим героем! – не унимался Воропай.

– Не судьба мне, – отрезал Горихвост. – В княжеских распрях отроки пусть тешатся. А мое дело – чтоб шумел Дикий лес. Чтоб нетронутым цвел Мироствол. Чтоб Гремячий дол при первом же дождике не опускался на дно. Вы уйдете, а мир так и будет стоять. Век пройдет – никто и не вспомнит, кто сидел на престоле у вятичей.

– Ну, как знаешь, – обиделся Воропай. – А в деревне все семьи идут. Я иду с сыновьями. Идут Валуй и Шумило. Княжьи слуги, само собой, тоже идут. Даже Пятуня и Жихарь – и те в стороне не остались.

– Тогда я спокоен! – рассмеялся Горихвост. – Мне ли равняться с такими богатырями? Рядом с ними я воробушком буду смотреться.

– Эх! – махнул на него Воропай, отпуская.

Горихвост с облегчением вздохнул, однако так просто отделаться от приглашений в это утро ему было не суждено. На вороном Басилее к нему лихо подскакал Всеволод. За плечами у князя развевалось, как парус, багряное корзно. Конь взметнул пыль копытами прямо перед лицом. Всадник расхохотался, глядя, с каким страхом отшатнулся от жеребца бывший вурдалак.

– Война! Какое облегчение! – поделился Всеволод. – На войне знаешь, что делать. Тут – свои, там – чужие. Сойдешься в поле строем на строй, а дальше – как боги решат. Все понятно и просто. Соскучился я по войне. Пойдешь со мной?

– Зачем я тебе?

– Без тебя дочь сохнуть станет.

– А кем я стану в дворцовых палатах? Слугой? Воеводой? Боярином?

Всеволод озадаченно почесал голову.

– Но ты ведь больше не оборотень? – после раздумий спросил князь.

– Что с того? Я как был лесовиком, так и остался. Беречь Древо миров важнее, чем буянить в столице. У тебя своя служба, у меня – своя.

– Что ж, как знаешь. У нас с тобой всякое было – и хорошее, и плохое. Не поминай лихом!

– Лиха не помяну, – пообещал Горихвост.

Всеволод развернул вороного и поскакал к знамени. Горихвост поправил на плече корзину и прошел мимо Коняя и Млавы, которые тискались за забором, думая, что никто их не замечает. Девка лила слезы на дырявую кольчугу конюха и вопрошала:

– Ты вернешься ко мне?

– Конечно, вернусь! – гладил ее по волосам Коняй, показывая в смущенной улыбке лошадиные зубы.

– Обещаешь? – с надеждой заглядывала ему в глаза внучка старосты.

– Еще бы! Победим узурпатора – станем жить во дворце. Я и тебя к себе заберу. Приеду и заберу. Вот увидишь!

Горихвост покачал головой, сделал вид, что ничего не услышал, и поспешил пересечь площадь перед избой старосты, но загляделся по сторонам и угодил сапогом во что-то мягкое и тягучее.

– Как? Опять? Да что ты будешь делать! – не удержался он от восклицания.

Поганая лужа смачно чавкнула и попыталась втянуть сапог в свое чрево.

– Отпусти! Не отдам! – спорил с ней Горихвост, пытаясь не потерять равновесие и не уронить корзину.

Но болотце просто так не сдавалось.

– Вот дурни! – бросил он в сторону мужиков, вырывающих друг у друга древко, лишь бы покрасоваться со знаменем. – Лучше б болото засыпали. А вы на чужую войну, где от вас толку, как от дырявых лаптей.

Болотце разочарованно хлюпнуло и выплюнуло сапог с таким видом, будто он пришелся ему не по вкусу.

– То-то же, – наставительно произнес Горихвост. – Впредь не смей меня трогать!

Издалека стало видно, что на капище кто-то уже суетится.

– Вот и ты! – воскликнул Лутоха так, как будто давно его ждал. – Ну, давай. Что принес?

Горихвост опустил к его ногам корзину с едой.

– Посмотрим, – деловито бормотал оборванец, роясь в снеди. – Калачи? Белоярые, как и положено. Не трухой же богов угощать!

Он поднял на Горихвоста светлые глаза и рассмеялся.

– Молочко. То, что надо. А вот и мед! Тебя и учить ничему не придется. Сам все разумеешь.

– Так ведь дед у меня был волхвом. Всю жизнь Рода славил.

– Оно и видно. А я, дурак, беспокоился: мол, не на кого оставить капище, никто после меня кумирам требы ставить не возьмется.

– Что значит «после меня»? – с тревогой вгляделся в него Горихвост. – Куда ты собрался?

– Да куда ж я от тебя, горемыки, денусь? – улыбнулся Лутоха. – Рядом буду. Зови, если что. Кстати, у меня до тебя разговор, и серьезный.

– И о чем разговор?

Но Лутоха уже смотрел ему за спину, и выражение его лица из строгого становилось умильным.

– А вот и ладушка твоя прибежала, – сказал юродивый, указывая на аллею между кумирами.

Горихвост оглянулся и увидел Ярогневу, поднимающуюся на Крутояр.

Княжеская дочь вбежала на капище так, будто боялась опоздать. Щеки ее раскраснелись, голубые глаза стреляли по сторонам, но всюду натыкались лишь на строгие взгляды каменных идолов, негодующих по поводу очередного бесчинного вторжения пришельца, забывшего о том, как почтительно нужно вести себя в их присутствии.

Только заметив разложенный Лутохой костерок, она успокоилась и отчего-то смутилась. Движения ее вдруг замедлились, походка стала неуверенной. Она кинула быстрый взгляд на Горихвоста и тут же перевела его на Лутоху.

– Вот вы где, – неловко пробормотала она. – Лутоша, я тебе кое-что принесла. Батюшка шлет одежду со своего плеча.

И она протянула юродивому пухлый сверток. Лутоха развернул шерстяную вотолу, под которой обнаружились шелковые порты, расшитая узорами рубаха и ношеный, но богато украшенный пояс. Рассмотрев все как следует, он довольно прищелкнул языком и сказал:

– Царский подарок! Вот спасибо! Даже совестно принимать.

– Ничего-ничего, – заверила его Ярогнева. – Батюшка на войну отправляется. Там ему будет не до красивой одежки.

Нищий заметил, что ладонь княжны до сих пор перевязана чистой тряпицей, и участливо осведомился:

– Как ладошка? Болит?

– Заживает, – ответила дева. – Я к ней жив-траву приложила.

Лутоха перевел веселый взгляд с княжны на Горихвоста, и, улыбаясь во всю ширь, сказал:

– Побегу, обновки примерю. А вы тут оставайтесь. Приглядите за капищем. Костерок я уже запалил, он вот-вот разгорится.

– Ступай, Лутоша. Мы побудем тут, приглядим, – ласково проводила его княжна.

Юродивый удалился, насвистывая веселую песенку. Горихвост с Ярогневой остались наедине. Княжна неловко переминалась с ноги на ногу, не зная, с чего начать.

– Так и думала, что тебя тут застану, – кусая губы, вымолвила она. – Попрощаться пришла. Батюшка мой идет брать столицу, а с ним мужики из села. Скоро уже выступаем.

Она запнулась, покраснела и помолчала.

– Я тоже с ним вместе отправлюсь, – сообщила она. – Ему моя помощь нужна. Мы теперь всей семьей заедино.

– Так и должно быть, – согласился Горихвост. – Пусть Перун даст твоему отцу правду.

– Не могу его бросить, – виновато сказала Ярогнева и потупила очи.

– И не надо. Тебе здесь не место.

– Почему? – вспыхнула девушка.

– Дико тут. Лес один. Глушь да грязь.

– Я тут выросла! – возразила она.

– Что с того? Ты княжна. Выйдешь замуж, нарожаешь владык и правителей.

– Может, поедешь со мной? – попросила дева. – Батюшка так тебе благодарен! Он у тебя в долгу.

– Нет у него передо мной долгов. Он у меня не заимствовал.

– Так не в займе же дело! – княжна закусила губу от досады. – Поедем, Горюня! Отец вернет себе стол, снова станет хозяином в вятичах. Сможет любое желанье исполнить! Поселит тебя во дворце, станет кормить и поить, как почетного гостя. Сможем видеться каждый день…

– Каждый день видеться – только душу зря бередить. Ясно же: вместе нам быть не судьба. Я – лесной зверь, а ты – госпожа. Мы из разных миров.

– Город и для тебя родным домом станет.

– Нет, я в городе не приживусь. Сидеть в каменной палате? Да я с тоски взвою. Я привык к воле, к простору. Вурдалака в кремле не удержишь.

Ярогнева подняла на него глаза и уже не сводила взгляд.

– У тебя глаза стали синими, – улыбнулась она. – И шерсти на загривке больше нет.

– Разумеется, – улыбнулся в ответ Горихвост. – Теперь она мне ни к чему.

– А волком ты никогда больше не обернешься?

– Уже никогда. Но варварам и злодеям об этом знать не обязательно – пусть верят, что если набедокурят, то волк за ними придет.

Дева погладила его по щеке и призналась:

– Я с тоски по тебе иссохну.

– Тебе сохнуть некуда, ты и так тощая, как соломка.

– Так не покидай меня, чтобы я не зачахла.

– Разве мы покидаем друг друга? Просто пути у нас разные. Мне – назад, в лес. Тебе – дальше, в столицу. Большие дороги ведут далеко. Жаль, что в разные стороны.

Ярогнева кинулась ему на плечи, охватила руками шею, прижалась к груди.

– Я всегда тебя буду помнить, – пообещала она.

– Что тут помнить? Как злодей тебе едва кровь не пустил?

– Да причем тут злодей? Он свое получил. Главное – что мы с тобой повстречались.

– Нас судьба свела на день. А теперь вот разводит, – утешая, проговорил он, гладя княжну по подрагивающим плечам.

Они обнимались до темноты, и Горихвост впервые в жизни шептал деве ласковые слова. Когда непроглядная темень окутала мир, он проводил княжну до господской усадьбы. Село до сих пор не ложилось, дворы гудели от возбуждения, словно праздник еще продолжался. От избы старосты доносились жалостливые визги гармошки, под которую Головач пел веселую песню о том, как «в поход выступает хороброе войско…» Целый хор голосов подтягивал невпопад. Особенно выделялся петушиный, срывающийся баритон конюха.

У забора усадьбы Горихвост обнял Ярогневу в последний раз.

– Прощай, моя душа, – прошептал он. – Ступай своим путем, и пусть он принесет тебе счастье.

24 вересня

Ветер дул в спину уходящему войску, будто подталкивал князя с дружиной к столице. Нежата взгромоздился на коня и с гордостью красовался рядом со Всеволодом, поднимая повыше багряное знамя с золотым соколом. Тонкая змейка возбужденных мужиков струилась по едва подсохшей дороге на Красную слободу. За ними грохотали, подскакивая на ухабах, телеги обоза, на которые набросали горой нехитрое деревенское оружие и мешки со съестными припасами.

Горихвост оперся ладонью о холодный, шершавый камень кумира, торчащего из земли на краю Ветхого капища. Отсюда, с высоты Крутояра, растянувшаяся рать казалась тоненькой ниточкой, с которой ветер играет, шевеля и заставляя трепыхаться.

Он упер в губы кулак и прикусил костяшку на пальце. «Где Ярогнева? Наверное, вон на той белой лошадке, под самым знаменем, которое ветер будто нарочно расправил? Бело-синее платье, уверенная осанка, высокий убрус на голове, из-под которого не выбивается ни пряди – нет, это не дочь, это мать, рядом с мужем, что скачет неторопливо в окружении слуг и начальников ополчения.

Ха-ха-ха, разве эта шебутная девка согласилась бы на такую игрушечную лошадку, всю беленькую и холеную, будто лебедь в боярском пруду? Как бы не так! Вон она, на поджаром гнедом скакуне, что так и кусает удила, буйствуя от того, что хозяйка не пускает его во всю прыть. Золотистая рубаха под алым корзном, развевающимся от дыхания Стрибога. Две косички пшеничного цвета, пляшущие за спиной. Порывистые движения, будто она старается успеть сразу всюду. Кажется, княжна задорно покрикивает на отстающих – жаль, что отсюда не слышно ни слова. Мужики ржут, как кони – они любят княжну, но не так, как я. Они обожают ее, как госпожу и наследницу князя, с которым связаны их надежды.

А что остается мне? Смотреть вслед уходящим? Чувствовать, что теряю что-то важное и дорогое, что мне и прежде не принадлежало?»

Вот войско втянулось в широкую просеку между обугленными стволами деревьев. Еще недавно там стояла желто-красная стена осеннего леса, а теперь только черные обрубки торчат из грязно-серого пепла.

Гнедой скакун встряхнул гривой и понес наездницу к голове колонны, куда звали ее отец с матерью. «Впереди у нее большой путь. Большая судьба. А какая моя судьба? Что со мной будет дальше? Знать бы ответ…»

Горихвост вымазал красной охрой каменную шапку Рода, вытер о траву руки, и по крутой тропке спустился на Девичье поле.

Перейдешь поле – вот и изба Дедослава. Теперь она моя. Все, как в детстве. Поднимешься по крыльцу, толкнешь дверь – и ты в сенях. Тонкий нюх сразу ловит знакомый, давно устоявшийся запах жилья.

Бьет в нос прелый запах рогожи, щекочет ноздри сухое сено. Хлев давно опустел, но скотина оставила в нем такой след, что он не выветрится, наверное, никогда.

Под ногой скрипнули обгорелые доски, на которых Курдюм разводил костер. Подстилка спрятала почерневшие пятна – если не знать, что тут лилась кровь, то сразу и не догадаешься. Сломанная лестница на чердак – как неудобно туда забираться, того и гляди, приложишься макушкой о притолочную балку. Вот, теперь я хозяин всего этого добра. И что мне с ним делать? Был бы дед – подсказал бы.

Горихвост шагнул в угол и поднял остатки разорванной сумки. «Что это? Боги! Вот это да! Это же моя переметная сума, в которой я носил длаку! Одна рвань от нее и осталась. А я так к ней привык! Хотя, зачем она мне теперь? Длаки уж нет, и я никогда больше ее не накину. Не почувствую себя волком – диким, поджарым, вечно голодным зверем, которого веселит мысль о том, что весь мир вокруг – это его охотничий заповедник, в котором каждая тварь, от самой маленькой до самой большой, подарена ему самим небом.

Какое это счастье – чувствовать себя хозяином всего леса! А теперь я кто? Мелкая сошка, приблудившаяся к чужому жилью? Отшельник, пугающий односельчан своим прошлым? Что мне делать-то среди этих людей?»

На дворе хлопнула сломанная калитка, висящая на одной петле. Эй, кого принесла там нелегкая? Не боитесь заходить в гости к бывшему вурдалаку, соседи?

– К тебе можно? – раздался знакомый голос.

Горихвост выбрался на крыльцо.

Ах, вот это кто. Ну конечно, кто же еще? По песчаной дорожке к избе ковыляет господин Новый Мельник.

– Вот это вырядился! – не слишком приветливо встретил гостя хозяин. – Что нацепил на себя? Шерстяная вотола? И льняная сорочка? И пояс? Новый, кожаный, на блестящей застежке? Поглядеть на тебя – вылитый Иванушка-дурачок после того, как женился на царевне и отхватил полцарства в придачу.

– По царевнам – это ты у нас главный ходок, – ничуть не обидевшись, рассмеялся Лутоха. – Тут мне до тебя далеко. А полцарства свои ты, гляжу, упустил. Хоть они и просились тебе прямо в руки.

Горихвост сел на завалинку, приглашая к себе и Лутоху.

– Обживаешься? – спросил гость.

– А куда мне деваться? Вот, свалилось хозяйство на голову. Что мне теперь – кур и свиней заводить?

– Свинья на дворе – к богатству, – со знанием дела заметил Лутоха.

– Боюсь, как бы я живьем ее не сожрал, – возразил Горихвост. – Вдруг в полнолуние захочется старое вспомнить?

Они посидели, глядя на то, как клонится солнце в сторону мирной, спокойной Шерны.

– Чего пришел-то? – спросил хозяин. – Ты ведь себе на уме. Без дела не ходишь.

– Пришел именинника с днем рождения поздравить.

– Ах, да! – спохватился Горихвост. – Нынче у меня день рождения. А я и забыл.

– Ты-то забыл, да друзья твои не забыли.

– Какие у вурдалака друзья? Лешии да кикиморы.

– Я, выходит, кикимора? – хитренько подмигнул Лутоха.

– Уж и не знаю, как тебя величать. Давеча был дурачком, а теперь поглядеть на тебя – вылитый барин.

– Сколько тебе исполняется?

– Не припомню. Давно сбился со счета.

– А прежде ты не считал?

– Куда там? В лесу дни рождения не празднуют.

– Давай-ка прикинем, – с умным видом почесал нос Лутоха. – От преждевременной гибели твоих батюшки с матушкой прошло два-девять лет плюс три года. А случилась эта беда на десятый год от их свадьбы. Ты родился спустя год. Выходит, тебе три и три-девять.

– Ровно тридцать? А я себя чувствую на шестьдесят. В лесу жизнь – год за два.

– Ты на заслуженный отдых не торопись. Тебе еще дом восстанавливать. А главное – есть у тебя кое-какие должки пред народом.

– Нет у меня никаких должков! – возразил Горихвост. – Взаймы ни у кого не просил.

– Это как посмотреть, – не согласился настырный Лутоха. – Дед твой ушел, не закончив всех дел. А дела у него были важные.

– Дел своих он мне не завещал.

– Зато он завещал кое-что позаковыристей. Это и будет тебе подарком на тридцатилетие.

Лутоха выудил из котомки книгу в черном кожаном переплете и протянул ее Горихвосту. Тот взял ее в руки и раскрыл.

– Что надо сказать? – напомнил гость.

– Спасибо? – почесал голову хозяин.

– Дурень! Чтобы книга заговорила!

– Ах, да! «Веда»! – спохватился Горихвост.

С пожелтевших страниц вдруг дохнуло силой и стариной. В нос ударил запах костров и сражений, в ушах зазвучали крики воевод и стоны гибнущих воинов. Ведьмы зашептали колдовские слова, а искатели кладов потянулись к сокровищам, зарытым под камнем Алатырем на далеком острове.

Горихвост резко захлопнул книгу, и видение исчезло.

– Как она, не разбухла от влаги? – с той же хитрой усмешкой спросил его гость.

– Письмена все такие же четкие. Их ни огонь, ни вода не берут, – ответил хозяин.

– Разобрать их сумеешь?

– Дед меня с детства учил. Вот не знал, что когда-нибудь пригодится!

– Еще как пригодится! Деревня без волхва не может. К Дедославу всем миром за советом ходили.

– Я-то что посоветую? Как охотиться на баранов? – невесело усмехнулся Горихвост.

– А про травы ты что знаешь? Как ими лечиться? Когда собирать? Как сушить?

– Это любой лесовик ведает, – нехотя признал Горихвост.

– Лесовики на селе не живут. Окромя тебя, никого больше нет. Быть тебе деревенским волхвом взамен деда. Ты ведь дальше него пошел.

– Я-то? Ну, ты скажешь!

– Сам подумай. Дедослав только мечтал побывать там, на небе. Любой волхв об этом мечтает. Самолично увидеть богов! Кому еще выпадало такое?

– Рано или поздно всем выпадет, – не слишком радостно буркнул Горихвост.

– Да не все после вернутся, – возразил Лутоха. – Ты сам видел, как горят очаги Белой вежи. У тебя в душе теперь вера такая, какой ни у кого больше не сыщешь. Вот и выходит, что стал ты таким волхвом, каким даже предки твои не бывали.

Горихвост призадумался.

– Слышал бы тебя мой пра-прадед, которого звали Плетуном, – наконец, произнес он. – За то, что так плел языком словеса, что у всех уши в трубку сворачивались.

– А он слышит! Тебе ли не знать? И гордится тобой больше, чем любым из своих потомков. Теперь тебе приводить капище в божеский вид. Тебе хранить вечный огонь, без которого очаги Белой вежи погаснут. Когда пламя в Палате пиров запылает, боги снова вернутся. Не забывай угощать их хлебом, медом и молоком. Негоже нам, людям, держать богов в голоде да в нужде. Вот почувствуют, что снова стали нужны – и вернутся. Пусть уведают, что их не забыли.

Горихвост тяжко вздохнул:

– Мне бы в лес. Привык я к нему.

– Привыкать к людской жизни трудней, – возразил Лутоха.

Горихвост обнял тяжелую книгу обеими руками и прижал к животу.

– Дед погиб за нее, – задумчиво сказал он.

– И ты должен погибнуть, только б в руки злодейские не отдать! – заявил строго Лутоха.

– Ну всё: записали в герои – теперь не отмажешься, – безнадежно сказал Горихвост.

Солнце спряталось за макушками сосен, дневной свет начал гаснуть. Из села доносилось мычание скотины, которую гнали с пастбища. В ушах вязли крики заносчивых баб: кажется, это Духаня с Русаной затеяли спор, кто теперь тута главный, пока мужики на войне.

– По глазам вижу – ты и сам всё уже понял, – заключил Лутоха, поднялся и пошел к мельнице.

– Заходи, если что! – крикнул вдогонку ему Горихвост.

В такой вечер сидеть в пустой избе не хотелось. Он перешел через овраг по скрипучему мостику и двинулся вдоль конопляника, на котором остались лишь куцые островки неубранного урожая. Дикий лес даже после пожара стоял мрачной стеной, пугающей таинственной силой.

Горихвосту вдруг захотелось войти в эту чащу, пуститься бегом по едва заметным тропинкам, которые разглядит лишь тот, кто сам их проложил. Но он сделал усилие и остановил себя. «Наверное, мне дальше нельзя, – пришла горькая мысль. – Я теперь житель деревни, а у нас договор: в Дикий лес – ни ногой. Хочешь жить по-людски – подчиняйся законам».

Он дошел до Шерны и присел у холма, под которым покоились останки его деда. Колесница Дажьбога уже докатилась до Западного дворца, что за краем Вечернего моря, и последние солнечные лучи красили темное небо в золотисто-розовый цвет. Над головой пронеслась лебединая стая, улетая в далекие края. Из воды то и дело выпрыгивали мелкие рыбешки, словно решившие разузнать, что творится в неведомом им, воздушном мире.

Опускалась ночь. Волчья пора, самое время для охоты. Горихвост поежился от холодка и закутался в теплый коч.

«Мне б сейчас на луга – побродить, как когда-то, порыскать в ночи, распугивая селян и наводя страх на скотину. Вот веселье! Да теперь не порыщешь. Ты теперь человек, разве нет? А что это такое – быть человеком? Они все это знают. Мой дед знал. Слишком рано погибший отец. Князь с княгиней и дочь их, моя Ярогнева. Старый воин Нежата с женой. Воропай это знает. И Валуй, и Шумило, и Жихарь с Пятуней, и даже Коняй-самохвал с дурой-Млавой – им-то что? Они с детства привыкли. Да полно, знают ли они сами? Ведь они даже об этом не думают. А я думаю. Почему? Может, просто отвык? Как теперь тяжело возвращаться в обычную жизнь!

Примут ли меня эти люди? Кто я им – чудище, вышедшее из леса, или друг, ставший верной опорой? Да откуда им знать, пока я сам этого не решил? Что же делать? Как разгадать, что ждет меня впереди? И как жить?»

Тьма сгустилась. Ночные шорохи бередили затаенные страхи. Лес шумел и скрипел, и плескалась река.

«В такой час деревенские бабы испугаются сунуться в поле. А я по-прежнему ничего не боюсь. Я как будто опять на охоте. Я хищник, которого слишком старательно приучают к жилью. Не проснется ли во мне прежняя, дикая страсть?

Что теперь толковать? Раз судили мне боги вернуться домой – так изволь, возвращайся. Богам не перечат. Но я чую: не будет покоя, пока сам не узнаю, кто я все-таки – человек или зверь?»

Пред.1 ...29 3031

Вурдалакам нет места в раю

С этой книгой читают

Другие книги автора