Читать книгу: «Заповеди зла. Бог против традиционных ценностей?»

Итак, смотри: свет, который в тебе, не есть ли тьма?

(Лк. 11:35)

Предисловие

Бога нет, потому что мир несправедлив и жесток, мир – великая трагедия между тем, что есть, и тем, что должно быть. Раз Бог позволяет падать слезинке ребенка – к черту такого Бога. Ну что ж, удалим сверхъестественного Бога из уравнения. Что останется? Только естественное, то есть природа, реальность, действительность. Слезинки по-прежнему падают, только теперь у нас нет оснований сказать, что это несправедливо и плохо. Это – естественная необходимость. Больше никакой трагедии. Нравственный закон, который удивлял Канта, сосуществует в нас с законом жестокости. Мы любим и заботимся о своих и ненавидим и убиваем чужих в силу естественной необходимости. Мы умеем сдерживать эгоистичные порывы из страха перед сильным. Умеем быть добрыми, чтобы нас любили, и готовы творить зло, чтобы получить одобрение. Никакого всеобщего универсального добра, во имя которого стоило бы перекраивать недобрую реальность, не остается. Есть только традиции, у всех разные и одинаково правильные, какие бы жестокости они ни подразумевали. Нет никаких идеальных принципов, с высоты которых можно было бы осудить несправедливость и жестокость реальности. Наша реальность – такая, какая есть, ведом́ая законами причины и следствия. Для одних она лучше, для других хуже: «Муравейник живет, кто-то лапку сломал – не в счет, а до свадьбы заживет, а помрет, так помрет»¹. Можно менять мир к лучшему для одних и к худшему – для других. Какая разница? Реальность – по ту сторону добра и зла. И заповеди добра в этой реальности не имеют никаких преимуществ перед заповедями зла.

Или… или мы все же способны к какой-то иной реальности?

Цель этой книги: отделить Евангелие от идей, которые считаются частью христианской традиции и чуть ли не сутью христианства. Масса таких идей и соответствующих им ценностей на поверку оказываются «заповедями зла», если смотреть на них с позиции Христа.

Ни для любви к сильному (главному, старшему, авторитету), ни для верности своим и борьбы с чужими христианство не нужно – это базовые принципы эволюции, выживания сообществ. Чтобы любить сильного, необязательно даже быть курицей, соблюдающей порядок клевания. Муравейник – воплощенная гармония подчинения и послушания. Муравьи – самые что ни на есть «послушники», воплощенная жертвенность, и Евангелие им для этого читать не нужно, все их поведение управляется простейшими химическими соединениями. Красные и черные муравьи воюют без всяких сложностей, отличая своих и чужих по запаху, и рвутся в праведный бой.

Отправной точкой этой книги стало желание поспорить с позицией, что христианство ничего в себе не несет, кроме ненужной фантастики, поскольку все добро и ценности: а) можно обосновать разумностью или пользой; б) есть во всех философских, религиозных и моральных системах; в) свойственны также животным. И если сводить христианство к системе «традиционных ценностей», то можно было бы с этим согласиться – с такими ценностями, как показано, например, у де Вааля в «Истоках морали», мы недалеко ушли от шимпанзе. И в природе есть добро, но ограниченное и обусловленное необходимостью выживания, приспособления. Человек от природы способен, с одной стороны, к любви и сочувствию, с другой – к жестокости и насилию. Такие ценности, как послушание, верность, сочувствие, долг, самоотречение, героизм, патриотизм, сформировались в ходе эволюции, а значит, в них и правда нет ничего сверхъестественного, – они, наоборот, очень естественны. Однако, как показывает нацистская практика, на базе этих ценностей параллельно с общественными субботниками можно успешно осуществлять и массовые расстрелы.

В Евангелии есть своя уникальность, которая не сводится ни к разумности, ни к пользе, ни к биологии. Христос провозглашает абсурдную и самоубийственную заповедь любви к чужому, к врагу и иные ценности, помимо верности, патриотизма, семейственности. Евангелие переворачивает естественную семейную и общественную иерархию и призывает скептически относиться не только к грубому материальному успеху (власти, богатству), но и к успеху духовному – мудрости, безгрешности, моральной чистоте. Нам хочется быть «за все хорошее и против всего плохого», но что для одних – помощь и верность семье, то для других – кумовство и блат. Христос упорно повторяет, что «не все йогурты одинаково полезны»: часто приходится делать выбор в пользу той или иной ценности, и этот выбор не из приятных. Ценности, поставленные выше любви, способствующие разделению, несправедливости, насилию, из «хлебов» превращаются в «камни».

Толпа, общество сильнее, чем индивидуум. Начальник сильнее подчиненных. Семья сильнее одиночки. Взрослый сильнее ребенка. А кто сильнее, тот и прав, потому что именно он определяет, что «хорошо», а что «плохо». Сильный, важный и полезный автоматически становится добрым, и неважно, как он поступает со слабыми, незначительными и бесполезными. Примерно так Ницше и объясняет происхождение морали и истинных ценностей, которым подставило подножку Евангелие. Ницше, проклиная христианство, одновременно провозглашает и настоящие ценности: иерархию, насилие, разделение, – конечно, в одном ряду с мужеством и верностью. По сути, он задает христианству поистине библейский вопрос: не есть ли свет, который в тебе, тьма? И отвечает: да, конечно, тьма! Христиане твердят о любви, а сами сладострастно рисуют картины ада, мечтая хоть за гробом отомстить своим противникам. Ну и где здесь «свет»? Так давайте честно выберем тьму и не будем лицемерить. Только тьма реальна! Тьма давно объяла свет, и никому он не светит! Ницше оказывает христианам большую услугу, показывая, что христианство, превращенное в бесконечный ряд нравоучений, мертво и отравляет все вокруг, а провозглашаемые им ценности – чистое лицемерие: в этой роли его могут заменить гораздо более традиционные, народные (родовые, расовые) и патриотические верования. Все причитания о старых добрых традициях, когда дети слушались старших, а молодежь была лучше (а сейчас обнаглела!), Ницше доводит до прекрасного абсурда: да, слабый раньше вообще пикнуть не смел, сильный по нему пешком ходил! А все эти современные «идейки» – равенство, братство, права человека, помощь слабому, – по мнению философа, деградация и разложение старых добрых традиций, начатое «анархистом» Иисусом. Давайте вернемся к старым добрым традициям, которые включают верность семье и родине, национальное величие, порядок господства и подчинения. В сущности, именно на такой призыв и откликнулись нацисты в попытке восстановить величие родины, отстоять честь своего народа и чистоту нации.

По большому счету, старые добрые традиции – это часто и есть скромный, не бьющий себя в грудь, но самый настоящий практический сатанизм, базирующийся на «заповедях зла», которыми руководствовался Сатана, «князь мира сего», воплощаясь в сотни и тысячи человеческих «князей». Настоящий сатанизм никогда не выглядит, как лубочный сатанизм мистических триллеров, – кровавые жертвоприношения в нем всегда приносятся «справедливости», «необходимости», «величию», «прогрессу» или «общественному порядку» и т. д. Делая зло, никто не кричит: «Да здравствует зло!» Поэтому проповедь Христа в большинстве случаев – это не банальное «Давайте жить дружно и делать добро!», а, скорее, именно разоблачение, переоценка ценностей: «Подумайте, что вы делаете? Что за “добро” вы творите? Не зло ли то, что вы привыкли называть добром? По-моему, все-таки зло!» И если в ответ на «Давайте делать добро!» все бы радостно кивали («Да-да, его мы и делаем»), то с задаваемыми Христом неудобными вопросами не все так просто: приходится задумываться, расставаться с иллюзиями, удобным самообманом. Лучше закрыть эту тему, не нужно мутить воду!

Суд же состоит в том, что свет пришел в мир; но люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы; ибо всякий, делающий злое, ненавидит свет и не идет к свету, чтобы не обличились дела его, потому что они злы (Ин. 3:19–20).

«Делающий зло», «дела их были злы»… дела, делать… Хвалить добро, верить в добро, проповедовать его с готовностью будет и Сатана. Но вот когда доходит до дела… «Скушайте яблочко, ребята, хорошее яблочко, будете, как боги, зуб даю!»²

Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные. По плодам их узнаете их. Собирают ли с терновника виноград или с репейника смоквы? Так всякое дерево доброе приносит и плоды добрые, а худое дерево приносит и плоды худые. Не может дерево доброе приносить плоды худые, ни дерево худое приносить плоды добрые. Всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь. Итак, по плодам их узна́ете их (Мф. 7:15–20).

Тьма, двусмысленность, обман, лицемерие – хочется блага, а совершается почему-то зло. Бунт, богохульство, богоборчество? Помилуйте, мы все тут приличные люди! Давайте жить дружно, я тоже за Бога и за благо!

Ницше, который клеймит христианство и за его правду (любовь к слабому, сосредоточенность на внутреннем), и за лицемерие (мстительные злобные мечтания об аде), при этом очень ярко живописует «антихристианство» – единственную альтернативу, которая придется по вкусу далеко не каждому. Я антихрист, читаем мы между строк, я «ужас, летящий на крыльях ночи», христианство – это для слюнтяев, «давайте мучить, грабить, резать, бить, радостно хлопая в ладоши и демонически хохоча!». Но к такой искренности готов не каждый. Например, Ницше вдохновил современный «теоретический сатанизм» – со времен написания «Антихриста» ничего нового в этой области не придумали. Но приходится признать, что свободомыслие и эгоизм, провозглашаемый современными сатанистами, обычно плавают очень неглубоко в лужице умеренного гуманизма: оргии только с обоюдного согласия, котиков в жертву не приносить, ведь они тоже боги! По большому счету, сатанизмом это называется только для вида, чтобы досадить «господствующей религии». Если у Ницше сатанизм вполне деятельный, практический и исторический (по его мнению, ради власти можно пустить под нож или замучить до смерти миллионы людей), то нынешний, «фэнтезийный» сатанизм ограничивается аватарками в духе «Зверь666», а в лучшем случае – медийным хулиганством вроде алтаря Люциферу на рождественской ярмарке. В общем, если христиане и отступили от принципов Евангелия, часто сохраняя только форму, но не дух, то «антихристиане» сделали то же самое по отношению к Ницше: они всерьез проповедуют, что нужно поклоняться Сатане, не беспокоя окружающих! Если перефразировать евангельскую фразу³, то не всякий орущий «Сатана! Сатана!» достоин царства князя мира сего.

Иными словами, если что-то радостно и прямо кричит, будто оно сатанизм, это не более чем маскарад. Присматриваться с подозрением стоит к особо благому, чистому, высокому и божественному.

Итак, смотри: свет, который в тебе, не есть ли тьма?

(Лк. 11:35)

Уважай старших, равняйся на лучших, добивайся успеха

Эволюционная мораль

Мне дано имя Порядка, а заслуживаю я лишь имя Компромисса. Мне смешно, если выше меня есть Благо, от которого я отказываюсь, так как ниже меня есть лишь Самое Худшее. Или Я, или Ничто. Я бросил этот вызов самому Богу, и он его не принял⁴.

Жорж Бернанос. Униженные дети: Дневник 1939–1940

Есть ли у животных душа? Могут ли они быть «человечными», добрыми, жертвенными, любящими? Опыт показывает: конечно, да. Эволюционные биологи, исследующие примеры «этичного поведения» животных, выяснили: человек не изобретал добро! Все, что мы считаем добрым, этичным, отличающим человека от животных, заложено в нас природой. Наше добро лишь продукт эволюции. Никакая духовность к этому отношения не имеет! Вы не найдете верующих среди животных, но добрых – сколько угодно. Потому что это необходимо для выживания.

У нидерландского приматолога и этолога Франса де Вааля, автора книги «Истоки морали: В поисках человеческого у приматов»⁵, моральный закон внутри каждого человека не вызывает изумления, в отличие от Иммануила Канта. Де Вааль долго изучал шимпанзе и в своей книге подробно описал образцы морального (то есть неэгоистичного) поведения, свойственного этим животным: самопожертвование, взаимопомощь, утешение, дружба. Основная задача его книги – показать, что «религиозники» не имеют права узурпировать нравственное в человеке: без страха и веры в рай человек не превратится в «животное», то есть в крушащего все вокруг и не знающего никаких законов эгоиста. Более того, те самые «животные», с которыми люди привыкли сравнивать аморальных эгоистов, в большинстве случаев очень сдержанны и соблюдают огромное количество законов сосуществования, не нуждаясь при этом ни в каких специальных религиозных или философских системах. Вся книга «Истоки морали» построена на полемике с религией: одна из глав, например, называется «Бог умер или просто впал в кому», другая – «Десять лишних заповедей» (иными словами, зачем нужны заповеди, если у шимпанзе и без них есть любовь и взаимопомощь?). Зачем вводить какую-то ненужную «гипотезу Бога», чтобы отказаться от эгоизма, если в экспериментах крыса идет вызволять свою соплеменницу из ловушки, хотя в соседней ячейке ее ждет вкусная шоколадная крошка?

Де Вааль последовательно доказывает: вовсе не человек первым научился сдерживать импульсы и эмоции. Кошка не бросается за мышью, а терпеливо подползает к ней сантиметр за сантиметром. Молодой самец шимпанзе демонстрирует эрекцию самке, приглашая ее последовать за ним в тихое местечко, но, «завидев самца постарше, торопливо прикрыл пенис лапами…»⁶. Эти приматы не хуже человеческих детей показывают себя в экспериментах с отсроченным вознаграждением: чем дольше ты не ешь сладости, тем больше их получишь. Шимпанзе постоянно сдерживают импульсы и эмоции, оценивая последствия своих действий. Они даже строят сложные политические союзы, чтобы дать отпор сопернику, а не бросаются на него сгоряча, в порыве гнева. Эмоции – это просто один из каналов передачи информации, «разумный интерфейс», и какого-то противоречия между ними и набором знаний не существует. Нет значимого различия между чувством и разумом, – сдерживать чувства, руководствуясь разумом, научились еще шимпанзе: «Так, пожалуй, и до свободы воли уже недалеко! <…> Они… ждут очереди и сдерживают свои желания», – отмечает де Вааль⁷.

Итак, сдерживание импульсов и «аскезу» изобрели вовсе не монахи. Это такой же эволюционный инструмент, как и «биологический моральный закон», для исполнения которого нужно себя сдерживать.

Но какой же моральный закон «написан в сердцах шимпанзе»?

Прежде всего – «любовь к сильному» и «порядок клевания» (подробнее о нем – ниже), подчинение власти, порядку и иерархии, направляемое страхом. Вот как выглядит иерархическая система у шимпанзе:

«За дисциплинированным поведением часто стоит строгая социальная иерархия. Эта иерархия однозначно определяет, кто имеет право есть или спариваться первым, и основана она в конечном счете на насилии. Если бы кто-то из низкоранговых самок и их отпрысков попытался воспользоваться станком (для колки орехов) не в свой черед, ситуация могла бы обернуться плохо. Дело не только в том, что все обезьяны знают свое место; дело в том, что они знают, чем может обернуться нарушение правил. Социальная иерархия – гигантская система запретов и тормозов; именно она, вне всякого сомнения, проложила пусть к человеческой морали, которая представляет собой такую же систему. Ключевой момент здесь – контроль поведенческих импульсов»⁸.

Любовь к сильному, к порядку и иерархии не нуждается в сверхъестественном подкреплении:

«Мы происходим от длинной череды предков, которые существовали в условиях развитой иерархии и для которых соблюдение социальных запретов было второй натурой. Если сомневающимся нужны доказательства того, как много мы от них унаследовали, достаточно вспомнить, как часто мы подкрепляем моральные правила авторитетом власти. Иногда это личная власть, вроде власти суперальфа-самца (когда мы утверждаем, что Бог на вершине горы вручил нам скрижали Завета)»⁹.

Получается, если представлять Бога как суперальфа-самца, то такой Бог действительно не нужен. В религии, которая призывает слушаться старших, соблюдать порядок, нет необходимости. Она не мудрее, чем мораль шимпанзе с их иерархией. Но евангельский Христос отказывается быть суперальфа-самцом, предпочитая бродяжничать и пойти на смерть. Он не поддается «искушению Сатаны», который предлагает ему «власть над царствами земными» (Лк. 4:6–7; Мф. 4:8–9)¹⁰. Христос часто просит помалкивать о совершаемых им чудесах и еще чаще просто отказывается их творить, потому что чудеса – явные доказательства власти. Он последовательно отказывается от действий и призывов из «позиции власти», при этом все время говоря с позиции «власть имеющего», чем часто вызывает у слушателей когнитивный диссонанс: да что этот бродяга о себе возомнил?

Умиляясь сложной этике животных, я все же вижу в логике «эволюционного добра» большой изъян. Согласно этой логике, «добро» сформировалось у животных как способ эволюционной адаптации, и ничего специально «человеческого» (а тем более божественного) в нем нет. Но дело в том, что животные также бывают эгоистичными и жестокими не реже (а в большинстве случаев значительно чаще), чем альтруистичными и жертвенными. Жестокость и эгоизм, несомненно, так же полезны для выживания, а значит, и эволюции, как альтруизм и сотрудничество, то есть «зло» ничем не хуже, а иногда даже значительно лучше добра. С точки зрения эволюции добра и зла в этическом понимании просто не существует, потому что отсутствует возможность личного выбора, есть только «программы поведения», пусть сложные, красивые и очень «человеческие». Съесть другого, чтобы выжить самому, или дать съесть себя, отвлекая хищника от детеныша, – это не злое и доброе, а просто нейтрально «нужное» поведение. Это необходимо для выживания особи и/или передачи своих генов в будущее.

Если мы попытаемся приспособить эту логику к человеческому миру, то столкнемся с очень большими проблемами. Все зло и насилие в человеческой истории также вполне эволюционно. Люди мучают и убивают других, чтобы расширить сферу влияния или кормовую базу для себя, своих детей, родственников, народа, общества, государства. Во имя этой же «великой цели» они постоянно жертвуют собой. Так что же тогда такое геноцид и война – триумф эгоизма или триумф самопожертвования? Если посмотреть с точки зрения эволюции, то это продолжение естественного отбора.

Тут сторонники «биологического нерелигиозного добра» сходятся во мнении со многими религиозными деятелями, считающими, что «все хорошо в этом лучшем из миров» и «так и должно быть». Говоря о войне, кстати, многие религиозные люди пускаются в длинные рассуждения на тему «Почему убийство на войне – это не грех». Приводя главный аргумент: «Потому что это за своих и за родину», они, сами того не замечая, соглашаются с теми, кого обычно яростно критикуют, – философами «естественного отбора», у которых добро неизбежно сводится к выживанию: пусть и не себя, но обязательно своих.

Поэтому «традиционные ценности» (особенно «семейные» и «государственные»), на первый взгляд основанные на религии, на самом деле обычно все то же «биологическое» и «эволюционное добро», регулирующее отношения в стае ради ее выживания. Именно ради выживания и продолжения рода, а не во имя счастья, любви или самосовершенствования. «Эти принципы дал нам Бог», – гордо заявят фундаменталисты. «Эти принципы выработались в процессе эволюции», – пожмут плечами биологи. И будут правы.

Соглашаясь с тем, что этика как эволюционный механизм выработалась вовсе не в человеческом обществе, а еще среди человекообразных обезьян и просто продолжает действовать в «стае» людей, мы наталкиваемся на серьезную проблему. Люди больше не живут в стаях, то есть в расширенных семьях, группах, – мы существуем в гигантских сообществах с огромной диспропорцией силы и власти. Самый клыкастый альфа-самец шимпанзе бессилен против стаи, но дайте ему оружие, и ситуация изменится. Иерархия, что эволюционно регулировала и улучшала отношения в стае или в группе охотников, превращается в раковую опухоль социального неравенства, как только человек отходит от «гармонии с природой», то есть от образа жизни животных, которые «ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы» (Мф. 6:26). Человек может насобирать в житницы столько, что это коренным образом меняет отношения в сообществе. Чарльз Торп в книге «Социология в постнормальную эпоху» пишет: «Современный криминализированный финансовый правящий класс не заинтересован в уходе за “садом” общественного порядка. Напротив, он извлекает выгоду из дезорганизации и хаоса». Эволюционная мораль формировалась в естественных условиях, а мы живем в мире инструментов и технологий, которые успешно противостоят естественному отбору. Аппарат доминирования и насилия – уже не клыки и зубы, а сложнейшие технологические, военные, финансовые и информационные средства принуждения и манипуляции. Хватает ли человеку «этичности шимпанзе» в этой новой среде обитания, которую он создал сам для себя?

На самом деле вопрос не в том, есть ли у нас общее с животными добро (биологи убедительно доказывают – есть!). Главный вопрос: есть ли у человека хоть какое-то добро, отличающее его от животных? Иисус говорит: «И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так же ли поступают и язычники?» (Мф. 5:46). И этот риторический вопрос можно было бы дополнить: «Не так же ли поступают и животные»? Христос уверен, что у людей есть некий общий врожденный «моральный закон», и, подчиняясь этому закону, они не действуют хаотично-эгоистично или злобно. Современные ученые доказывают: такой же «моральный закон», ограничивающий эгоизм, объединяет нас не только с высшими животными, но и вообще с большинством живых существ. В чем состоит этот закон? «Приветствовать братьев ваших», то есть любить «своих»: близких, родных, членов своей семьи, стаи, клана. Христос уверен, что такой любви никого учить не нужно, и тут он един во мнении с эволюционными биологами. Тогда какой же любви пришел учить Христос, если не той, которую и без всяких наставлений знают и язычники, и животные? Он учит «любви к врагам», и именно эта парадоксальная заповедь кажется мне единственным «специально человеческим» принципом добра. Это антиэволюционное добро. Неудобное ни тебе как «особи», ни твоим детям, ни семье, ни вообще «своим».

Многие сетуют, что, мол, в человеческом обществе больше не идет естественный отбор, и выживают слабые, ущербные и дефективные особи, то есть «нормальная» эволюция человека как вида прекратилась. И кто-то уверен, что это несет угрозу нашему виду.

Но мне кажется, что это начало нового развития человека за пределами «биологической эволюции», в рамках иной, постэволюции. И направления этой постэволюции и задает в Евангелии Иисус, шокируя бедных последователей. Они привыкли к «семейным ценностям», построенным, помимо прочего, на том, что надо «плодиться и размножаться», усиливать и защищать свою «стаю» (семью, народ и т. п.), расширять «жизненное пространство» для этой стаи. И тут появляется Мессия, у которого более высокие цели, чем продолжение рода. Он призывает забыть о «жизненном пространстве», стать нищими как «птицы небесные», которые «не заботятся о пропитании». Иисус защищает «разгильдяйку» Марию от хозяйственной Марфы, которая заботится лишь о «хлебе насущном», и считает, что «пища духовная» для новой эволюции человека важнее, чем пища материальная. Иисус жертвует собой, но не ради того, чтобы «защитить и усилить стаю», например, победить римлян и прочих язычников и освободить «своих» от их господства. Напротив, он заявляет, что интересы «стаи» не так важны: племя, народ и иудейское государство с его святынями совсем не главное. И вообще надо идти к чужим стаям и нести им «новую пищу». Как ни крути, такую этику к животным никак не приспособить и не объяснить эволюцией. Конечно, годы «адаптации» христианства к реальности привели к тому, что во многих случаях оно не стало новой закваской, а мимикрировало под всё те же «традиционные ценности», но само Евангелие от них бесконечно далеко.