Читать книгу: «Неизвестные», страница 4

«Напьемся так напьемся. С курением справилась, хоть и не кайфово это. С алкоголем тоже справлюсь. На Новый год родители наливают немного шампанского. Вкусно, в голове потом приятно как-то. Так что, без проблем. Выпью, стану смелее и узнаю, наконец, всю правду».

О дне рождения Кудрявая невзначай спросила, когда они вместе с Малой смотрели фильм «Колдовство»¹⁴.

«Нам нужно еще двоих девчонок, а то одни пацаны вокруг», – сказала тогда Кудрявая. А потом вдруг добавила: «А когда у тебя день рождения?»

Седьмое марта выпало на воскресенье. День выдался солнечным и теплым, всего минус двадцать пять градусов. Папа по традиции подарил дочери букет тюльпанов. Несмотря на то, что город был расположен за полярным кругом, и ничего в этой земле не росло, цветы приплывали и прилетали с Большой земли к международному женскому дню.

Папа привычно поцеловал Малую в нос, а мама – в обе щеки. Подарок родителей – золотые серьги с парой прозрачных камушков – сразу же был вдет в уши. С ними Малая стала больше походить на девочку.

В тот день она впервые задумалась о том, как много на самом деле есть в ее жизни. Целых два родителя. Нормальная семья. Дом и достаток. Но, как только Малая оценила по достоинству все блага своей жизни, то сразу же поняла еще кое-что, более важное. Ей этого недостаточно! Это скучно! Это не интересно вот ни капельки! О простых людях с обычными жизнями не пишут книги, не снимают фильмы, о них никто не помнит, их никто не знает. Малая поняла, что такая вот нормальная жизнь не для нее.

Другое дело Богдановы…

Время тянулось невыносимо долго. Казалось, три часа дня никогда не наступят. Нетерпение Малой зашкаливало, и ничто не могло ее отвлечь от мыслей о предстоящем вечере. Ей исполнилось тринадцать, у нее есть друзья, и не простые, а крутые друзья, она выпьет, она будет курить, она будет веселиться, она узнает правду.

Седьмого марта полковник Богданов уезжал в командировку на две недели, и вся квартира должна была остаться в распоряжении его детей. Главный оставался за главного.

– С Днем рождения! – низкий бас прозвучал совсем не празднично, хоть полковник и постарался улыбнуться, когда Малая прошла в прихожую, где собралась вся семья Богдановых.

– Спасибо, – тихо ответила она.

– И тебя еще раз, сынок, – повернулся полковник к Чокнутому.

«В смысле? Что значит «и тебя»? У него тоже день рождения? И почему мне не сказали? Так может и сборище это из-за Чокнутого, а я так, постольку поскольку? Почему не сказать то? О-о, только не надо краснеть, блин».

– Я как всегда рассчитываю на тебя, – сказал отец Главному.

– Так точно, – ответил он.

– На днях заедут Сергей с Верой, проведают вас. Сестры Берг тоже рядом.

«Значит, эти старые ведьмы правда знакомы с полковником», – подумала Малая, услышав про сестер.

– Когда вернешься? – спросил Бес.

– Через пару недель, может позже.

– Будь осторожен, – хором сказали дети.

– Спасибо. И вы.

«Куда он едет то? Причем тут осторожность? Ну сегодня вы мне все расскажете! Промолчали про днюху Чокнутого, но остальное я узнаю!»

Стоило двери захлопнуться с тяжелым грохотом Кудрявая взяла Малую за руку и повела на кухню. Все гуськом, а Белый еще и тащил магнитофон, двинулись следом.

На кухне был накрыт скромный стол. Посередине стоял торт «Наполеон», как сердцевина цветка, а по кругу, как его лепестки, расположились шесть красных кружек в белый горох.

На секунду воцарилось молчание. И тогда Бесстрашный залез в шкафчик под раковиной, с гордостью выудил оттуда литровую бутылку водки, которую с громким стуком водрузил в центр стола, отодвинув праздничный торт, и сказал:

– Ну что! С днем рождения, мелюзга!

Глава IV. СЕЙЧАС. Паника, похороны, предки и глюки

9 января 2024 года

Инга не помнила, как оказалась в школьном туалете в одной из кабинок. Как будто свет в голове погас, и заработал запасной генератор, который и дал ногам сигнал бежать и прятаться. Когда картинка перед глазами немного прояснилась, Инга поняла, где находится. Она внимательно разглядывала похабный рисунок на дверце, пытаясь прийти в себя. Инга знала, что с ней происходит, это было не впервые. Паническая атака.

Скулы у нее свело, в ногах и руках словно копошились злобные ёжики, а сердце казалось зажатым в металлические тиски. Было тяжело сделать вдох, в горле как будто застрял один из этих ёжиков, у которого вместо иголок были металлические гвозди. Преодолевая боль, Инга все-таки вздохнула, совсем тихонько, потом чуть глубже, потом еще. Нужно было успокоиться, вспомнить, что ощущения приближающейся смерти не настоящие, это обман, идиотская реакция мозга, на самом деле она не умирает. Инга очень даже жива. В отличие от Егора… Егор погиб. Как же так?

Сердце так сильно забилось, словно захотело вырваться из тела, к горлу подступила тошнота, и Ингу вырвало. Она только успела немного отдышаться, когда раздался стук в дверь.

– Инга, это Надежда…

Тут у Инги так засвистело в ушах, что она не расслышала отчества.

– Я – школьный психолог. Ты в порядке? Тебе нужна помощь?

«О да! Еще как нужна! Только я не могу и слова сказать», – думала Инга, готовая расплакаться.

– Прости, я вижу, что дверь не заперта. Я открою ее, хорошо? Извини, если что, но мне нужно все-таки ее открыть.

Только когда Инга увидела перед собой психолога, она осознала, что сидит на грязном полу. Надежда как ее там присела на корточки и внимательно посмотрела Инге в глаза, взяв ее за руки. Она что-то говорила, успокаивала, а Инга словно тонула в мутной воде, и ничего не понимала.

«Нужно зацепиться за что-то…»

Это Инга смогла услышать и последовала совету незамедлительно, зацепившись за необычные глаза психолога. Они были разного цвета – один зеленый, другой голубой. И чем дольше Инга в них смотрела, тем легче ей становилось. Наконец она услышала в своей голове что-то похожее на хлопок, после чего паника отступила.

– Ну все, – сказала Надежда. – Поднимайся. Давай-давай. Это, конечно, большое потрясение, увидеть такое. Мозг реагирует по-разному. Но все будет хорошо.

Поднявшись на ноги, Инга стала выше психолога на полголовы.

– Спасибо, – выдавила она из себя.

Ей хотелось уже сказать, что дело не в обнаруженном трупе, а в том, что единственный нормальный человек в ее жизни погиб в аварии, когда в туалет зашли несколько школьниц.

– Пойдем, – сказала психолог и, положив руку на спину Инге, вывела ее в коридор.

Инга сразу же увидела Кирилла, который встретился с ней настороженным взглядом. Он был не один. Рядом стояли его младший брат и еще один парень. Инга сразу поняла, что это Герман. У нее что-то кольнуло в сердце, когда он повернулся и посмотрел на нее.

– Ты всегда можешь ко мне обратиться, – послышался рядом голос психолога. – Хорошо? Инга?

– А? – она повернулась к Надежде. – Да. Хорошо. Спасибо вам.

– Ты точно в порядке?

– Да-да. Спасибо.

Инга направилась к ребятам, которые смотрели на нее, но думала о Егоре, о маме. Ежики опять побежали по телу, знаменуя волну нового приступа панической атаки.

«Надо за что-то зацепиться», – вспомнились слова психолога. Инга снова выбрала глаза другого человека, но уже через мгновение пожалела об этом. Из-за синих глаз Германа у нее внутри что-то сжалось, как будто завязалось в тугие узлы. И такого за свои шестнадцать лет Инга еще никогда не чувствовала.

***

– Покажи её, – сказал Герман, когда они наконец выбрались из школы и отошли на приличное расстояние от здания.

Инга достала карточку со списком имен из кармана брюк и протянула ее Герману.

Они даже толком не поздоровались и не познакомились, когда этот пятый из списка дал команду выбираться из школы, чтобы обо всем поговорить. Очевидно Кирилл успел многое рассказать и Герману, и своему брату Ярославу, пока Инга переживала паническую атаку в туалете.

Герман несколько секунд всматривался в карточку, столько же он вглядывался в нее, когда перевернул. Инга с Кириллом посмотрели друг на друга. Про то, что на обратной стороне может быть что-то важное, они не подумали.

– Погнали. Есть разговор.

Герман пошел прочь от троих ребят, обескураженно смотрящих ему в спину. Он почти сделал шаг на пешеходный переход, когда Инга одернула его за куртку и резким движением вернула себе улику, которую тут же положила в карман куртки.

– Я никуда не пойду. Мне надо к матери.

– Что? К матери? Есть что-то важнее этого? – Герман махнул головой в сторону ее кармана.

– Мой дядя в аварии погиб, мне надо к маме в больницу.

– Дядя погиб? – Герман удивленно поднял брови.

– Что? Когда? – спросил Кирилл.

– Сегодня.

Инга поняла, что телефон по-прежнему на беззвучном, и решила, что мама наверняка окончательно сошла с ума, пытаясь с ней связаться.

– Ну и денек у тебя выдался, да? – сказал Герман.

– Мне надо идти, – нерешительно ответила она.

Да, ей надо к матери, но нельзя же уйти просто так.

– Ладно, – сказал Герман. – Соболезную. Но нам надо будет поговорить об этом, – он снова махнул головой на карман Ингиной куртки. – Давайте обменяемся телефонами, что ли.

– Говори сейчас, – сказал Кирилл.

– Я вообще не понял, зачем вы забрали это? – ломающимся голосом сказал Ярослав. – Почему не отдали полиции? Это же глупо! Давайте, пока еще здесь, вернемся, отдадим.

– Короче, мне пора, я пошла, – Инга сделала вид, что пропустила сказанное Ярославом мимо ушей, потому что она не собиралась никому ничего отдавать.

– Вы слышали? – настойчивее добавил Ярик. – Давайте отдадим это полиции!

– Послушай, мой отец с полицией связан, – сказал ему Герман. – Надо будет, расскажем ему.

– Как связан? – задал вопрос Кирилл.

– Он следователь, вот как.

Герман опустил глаза на карман Инги и сказал, понизив голос:

– У меня есть такие же… Такие же карточки.

– С именами? Нашими именами? – спросил Кирилл.

– Нет. Леда, – Герман сглотнул, – писала мне записочки всякие на таких вот штуковинах. Я хотел эту сравнить с ними. Они дома у меня. Но, – он посмотрел на Ингу, – так понимаю, эту ты присвоила себе с концами?

Инга не ответила. Она просто продиктовала свой номер телефона, потом еще раз, чтобы все точно записали, и бросив всем «на связи», решительно зашагала прочь. И только тогда она, наконец, собралась с духом и позвонила матери, правда думала она только о том, смотрит ли Герман ей вслед.

***

13 января 2024 года

Глядя на выкопанную могилу, в которую вот-вот должен был опуститься гроб с телом Егора, Инга представляла, как окажется дома, упадет на кровать и расплачется, включив «Tomhet» от Burzum¹⁵. Эта была музыка, о которой не слышал ни один из ее сверстников, да и в принципе не так много людей о ней знало. Но Егор… Егор знал. Он очень любил музыку, самую разную, в том числе такую необычную. «Слово «Tomhet» в переводе с норвежского означает «пустота», – однажды рассказал Егор. – Как удивительно можно передать пустоту музыкой, да?»

Без него действительно стало пусто. Как теперь жить то? Без единственного нормального человека, который помогал им с матерью держаться на плаву.

Так сложилось, что Егор заменил Инге отца. Точно также он когда-то заменил родителей и своей сестре. Он был для Киры всем – братом, отцом, другом, опорой, наставником, проще говоря, Богом. И вот он погиб. «Бог умер», – подумала Инга. Недавно она видела такую картинку в ленте Тик Тока. Слова были подписаны «Ф. Ницше» и почему-то запомнились. Может, потому что выбивались из общего потока, были нетипичными?

Егор погиб в аварии. С ним в машине были его беременная жена и десятилетняя дочь. Люба потеряла ребенка, Дашка была в коме, а мир Киры и Инги рухнул. Опять… Инга всегда думала, что гибель мужа и новорожденной дочери, почти одиннадцать лет назад, подкосила здоровье мамы, но в последнее время до нее стало доходить, что с мамой всегда было что-то не так. Может Кира родилась такой? А может ее мир рухнул давным давно? Еще в детстве. Что у них с Егором случилось, с их родителями? Это была тема, о которой мать велела не спрашивать. «Почему? Что, блин с вами со всеми не так?!» А еще Инга начинала думать, что и с ней самой что-то не так. И это было ужасно.

Иногда у Инги вдруг начинала кружиться голова, сердце билось то слишком быстро, то, казалось, не бьется вовсе, в глазах темнело, и было ощущение, что она вот-вот упадет в обморок. Интернет поставил диагноз – паническая атака. Несколько раз такие приступы происходили с Ингой дома, когда мама начинала «чудить»: смотреть подолгу в одну точку, разговаривать сама с собой, или как будто с кем-то, кого видит только она. Тогда прийти в себя Инге помогал кот. Дарвин, как телепат и экстрасенс, чувствовал, что с ней происходит что-то не то и, вальяжно виляя задом, громко мурча, заходил в комнату и запрыгивал к Инге на кровать, где она лежала, тяжела дыша. Кот терся о ее руки, щеки, а потом ложился рядом, и его размеренные вибрации и гипнотическое гудение в итоге помогали успокоиться.

Стоя у могилы Егора, Инга старалась дышать ровно, держаться, быть собранной, чтобы не допустить приступа прямо здесь, на похоронах. Пока получалось, правда было очень грустно и очень странно.

Чувства, которые Инга испытала, глядя на Егора в гробу, были какие-то дурацкие. Она не видела человека, не видела Егора. Это был какой-то муляж, манекен, пластмассовая кукла. Фигурка с макета жизни, у которой больше не работает внутри механизм, делающий ее живой. И чувств к тому, что лежало в гробу, как будто не было. Ведь это не сам Егор там лежит. То, что делало Егора Егором, отсутствовало.

У Инги появилась странная мысль: «А работа патологоанатомом не такая уж и страшная. Че такого? Резать манекены, которые когда-то были людьми, но уже людьми не являются».

На кладбище было мерзко. Под ногами булькало и чавкало месиво из земли, снега и дождя, и хоть Инга и любила шлепать по грязи, но в день похорон тонуть в этом болоте не хотелось. Достаточно было того болота горя и страха, в котором оказались они с матерью.

«Как теперь жить? Как? Кто теперь нам поможет? Кто поможет лично мне?»

Инга все откладывала и откладывала разговор с Егором о своих проблемах с психикой, о панических атаках, а ведь он мог бы помочь. Егор работал психиатром, он бы точно нашел и что сказать, и какие лекарства прописать. Но панические атаки теперь казались Инге сущим пустяком, ведь в первую же ночь после смерти Егора и обнаружения трупа в школе с ней случилось кое-что пострашнее.

Внезапно проснувшись, она увидела возле своей кровати её… Леда просто стояла и смотрела на нее в упор своими наполненными ужасом глазами и с этим жутко открытым ртом.

Инга хотела вскочить, хотела заорать, но не могла пошевелиться. Когда Леда стала наклоняться к ней, Инге показалось, что еще немного и она прислониться к ее рту и высосет из нее всю жизнь. Но тут на кровать запрыгнул Дарвин. И бах, все исчезло, как будто ничего и не было.

Инга выскочила из постели, напугав кота, и забилась в угол. Пульс зашкаливал, голова кружилась, сердце, казалось, взорвется в груди.

Уснуть в ту ночь Инга больше не смогла. До самого утра она сидела в телефоне, искала ответы в интернете.

Объяснение произошедшему она нашла быстро. Сонный паралич. Когда сон кажется реальным, но не можешь ни пошевелиться, ни сделать нормальный вздох, и кажется, что еще немного и умрешь.

«Панические атаки, сонный паралич! Шикарно, вашу мать! Что дальше? Биполярка, психоз, шизофрения? Что? Или все это уже у меня есть?»

Инга все-таки попыталась мыслить рационально, как здоровый человек. Может это просто такая реакция на стресс, на потерю, на потрясение? Что ей сказала тогда школьная психолог, Надежда как её там с необычными разноцветными глазами? «Мозг реагирует по-разному». А мозг Инги все-таки был нездоровым, она была в этом уверенна. Поэтому он и выдал ей эту галлюцинацию. Не призрак же это был?

Инга поискала странички Леды в соцсетях. В VK мало фотографий и активности. На аватарке какой-то магический знак, напоминающий сплетение змей. Значит, Леда увлекалась магией? Это уже было что-то.

Было в VK и фото, подписанное «С мамой». Женщина на нем явно увлекалась колдовским и магическим не меньше дочери, судя по амулетам на шее, длинным черным ногтям и кольцам на всех десяти пальцах.

В Телеграмме и Тик Токе ничего. Инстаграм Инга удалила еще в двадцать втором году.

Посмотрела она еще раз и на карточки, которые прислал Герман в чате, куда добавил ее и братьев Турбиных. На фото они были изображены рубашкой вверх. Инга понимала, что та, с именами, которая теперь хранилась у нее, из того же набора. Что это за набор? И к чему этот список имен? Очень напоминало какие-то ритуальные штуки. Или из-за доклада про оккультизм Инга во всем видит скрытые магические смыслы? Но все-таки, судя по соцсетям Леды, чем-то магическим она увлекалась.

Но больше всего Ингу интересовало другое. Что Леда писала Герману на этих карточках? Какую-то романтическую чушь? Кто-то из учителей тогда сказал, что Герман и Леда встречались. Поэтому напротив его имени стоял грустный смайлик? Хотя сам он убитым горем не выглядел. Но почему же Инге было так плохо от всего этого? Почему она жалела, что три оставшихся учебных дня в школе объявили выходными из-за произошедшей трагедии, и она больше не видела Германа?

Инга не понимала всей этой романтической ерунды, думала, что это величайшая глупость на земле, она считала себя выше всего этого. Но тут появляется какой-то Герман, такой высокий, с широкими плечами, глазами такими красивыми, и голосом таким… Каким? Мужским. Он весь был какой-то мужской. Ни на одного парня Инга еще не смотрела так. Как на мужчину. Так, как смотрит женщина.

Что это такое, черт возьми? Только этого ей не хватало!

***

Когда перед глазами снова появился образ Леды, то Ингу сразу же пробил холодный пот, дыхание сперло, в руках появились иголки. После того ночного происшествия Инга ее больше не видела, но теперь мёртвая Леда стояла за одним из высоких надгробий неподалеку, в той же белой рубашке и плиссированной юбке. Только выражение её лица стало другим. Никакого испуга, одна злость.

Инга зажмурилась.

«Приступ, чтоб его! Только не сейчас, только не здесь… Это просто воображение, мое больное воображение. Господи… Молиться что ли начать? Это уже слишком! Отвлечься, надо отвлечься. Зацепиться за что-то реальное».

Инга сразу нашла, на ком сфокусироваться, стоило ей открыть глаза.

Если бы она не знала, что смотрит на мать и дочь, то подумала бы, что перед ней сестры. У обеих длинные рыжие волосы, у Яны яркие и явно крашенные, у Искры светлее, и точно естественного цвета. Инга хорошо помнила этот необычный оттенок рыжих волос своей двоюродной сестры.

Мать и дочь были очень похожи. Одинаково бледная кожа, большие кукольные глаза, невысокий рост, тонкая талия, большая грудь.

Яна и Искра были одеты в платья одинакового фасона, напоминающие те, что носили веке так в восемнадцатом-девятнадцатом. Квадратный глубокий вырез, стягивающий туловище и приподнимающий грудь корсет. Прозрачная черная ткань немного скрывала открытое декольте. На горле эта ткань, похожая на капрон, превращалась в аккуратный, и, казалось, колючий воротничёк. Современность пышным юбкам, из-под которых виднелось белое кружево, придавала длина значительно выше колена. Яна мечтала стать дизайнером, и кажется после развода с Егором у нее это получилось.

Цвета платьев отличались. У матери темно-синее, у дочери темно-зеленое. Они не стали одевать траурный черный. Даже накинутые сверху пальто были под цвет платьев. Были ли они в трауре вообще?

Детально разглядывая наряды и описывая их в своей голове, Инга почувствовала, что дыхание стало ровнее, иголки в руках пропали. Она бросила взгляд в сторону надгробия, где видела Леду. Никого. Облегчение. Но какое-то половинчатое.

Что это было? У нее реально глюки после пережитого стресса?

Надо возвращаться в реальность, в нормальность, если это вообще возможно, «заземляться». Еще один термин из ночных исследований в интернете. Инга успокаивала себя, стоя на кладбище, проводя пальцами по рельефу написанных букв на шершавой карточке, которую держала в кармане куртки.

С уже более или менее ровным дыханием она переместила взгляд с ярких рыжих пятен на тонкую серую линию. Новая жена, нет, стоп, уже вдова Егора, стояла к гробу ближе всех. Блеклая, высохшая, постаревшая. Люба и раньше не блистала красотой, а в день похорон мужа была страшна, как сама смерть. Особенно с этими царапинами от битого стекла по всему лицу.

Когда Егор ушел от красивой и яркой Яны, многие в его окружении не могли этого понять. Люба была женщиной с неприметной внешностью, молчаливой и закрытой. «Что ты в ней нашел? Что в ней такого?» Инга своими ушами слышала эти взрослые разговоры.

Гроб стали опускать в могилу. Инга тут же посмотрела на стоявшую рядом мать. Бледная тень, призрак, дымка, пар… Можно было придумать еще немало эпитетов, описывающих что-то ускользающее и исчезающее в небытие. Такой была ее мать.

Это было подобие жизни, но не жизнь. Инга все чаще думала, что такое существование не имеет смысла, уж лучше умереть. Она подсознательно ждала этого и не раз представляла, как ей звонит Егор и сообщает, что мамы больше нет. Но все случилось ровным счетом наоборот.

Кира зашагала к могиле брата. Черное старое пальто висело на ней, как на вешалке. Из высоких ботинок торчали тонкие ноги в черных джинсах. И эти ноги странно двигались, словно в них была проволока, которая где-то погнулась, и теперь все движения выглядели поломанными. Инга знала, что так мама ходит, когда пьет слишком много своих лекарств. Тогда она превращается в зомби. Ничего удивительного в том, что и в день похорон, Кира перебрала с таблетками и каплями. Хотя Ингу удивляло, что мать не плачет. С того самого дня, как погиб Егор, она не плакала. Может выплакала все еще в больнице, и слезы кончились?

Инга засомневалась в реальности происходящего, увидев на лице матери улыбку, когда та бросила в могилу брата две белых гвоздики.

«Улыбаешься? Ты серьезно, мам? Только не устрой здесь какое-нибудь представление. Это уже слишком! Я это не осилю, честное слово».

От вида матери, этой ее улыбки Инге снова стало плохо. Все начало плыть перед глазами. Она двигалась по инерции: бросила свои две гвоздики в могилу Егора и пошла дальше, как и все. Инга ненадолго обернулась, увидела как принялись за дело могильщики, услышала, как на крышку гроба ее дяди с чавкающим звуком падают комья влажной и холодной земли, и к дурноте добавилась злость.

«Это несправедливо, вашу мать! Несправедливо!»

Все куда-то шли, потом зачем-то остановились. Моросящий весь день дождь стал усиливаться, как и ветер. Все стало промозгло и мерзко.

«Пофиг. Буду молиться. Не знаю, что еще делать. Господи, или кто там, если меня кто-то слышит, пожалуйста, пусть это все поскорее закончится. Я сейчас умру на глазах у всех этих людей».

Инга молилась, пока стояла в толпе, молилась, когда все стали залезать в автобус, который должен был отвезти их в кафе на поминки, и она молилась, чтобы кафе куда-нибудь исчезло, чтобы его смыло дождем или еще что, лишь бы поскорее оказаться дома.

Инга перестала мысленно разговаривать с кем-то там только когда уселась на ближайшее сидение в автобусе. Кто-то тут же сел рядом, и это была не мама. Но хорошо хоть не призрак или глюк.

– Ну что ж… Привет, сестренка, – сказала Искра.

***

Голос Искры был высоким, похожим на детский.

– Привет, – ответила Инга сестре.

Она сразу же отвлеклась от мыслей о своих приступах, диагнозах, галлюцинациях. Надо было сосредоточиться, пребывать в реальности, не выглядеть психом в глазах сестры, с которой, к слову, последний раз они виделись одиннадцать лет назад, и тоже на похоронах. Тогда хоронили отца Инги, который, и снова к слову, тоже погиб в аварии. Но тогда же рядом с большим гробом, в котором лежало тело взрослого мужчины, стоял и совсем крохотный. В нем лежало тельце новорожденной девочки. Инга помнила, как родители разговаривали в машине, решая, как назовут дочь. Мама хотела дать ей имя Изольда, папе нравилось имя Алиса. Они только-только забрали маму и малыша из роддома, проехали всего ничего, когда внезапно все заскрежетало, засвистело, загорелось и стало очень больно. На могиле девочки в итоге написали то имя, которое хотел ей дать отец.

«Мы прокляты? Снова авария, снова погиб мужчина, снова погиб малыш, один даже не успел родиться. Психические расстройства, галлюцинации, и вдобавок ко всему – проклятие? Да это просто джек-пот!»

– Ты как? – спросила Инга, пытаясь казаться спокойной.

– Я как? Да никак. Мы ж с отцом не виделись и не общались. Жаль его, наверное, не знаю. Никак короче.

«Жаль? Правда? Или думаешь, что так ему и надо?»

– А ты с ним много общалась? – спросила Искра. – Все-таки дядя. Или как?

– Много, – коротко ответила Инга.

Она не могла знать, о чем думает Искра, но была убеждена, что там очень много обиды и злости. Инга вдруг почувствовала себя виноватой, причем за всех разом: за самого Егора, за свою мать, потому что Люба, к которой ушел ее брат, была ее подругой, и за себя, за то, что получала внимание и заботу, которую от Егора не получала его собственная дочь. Почему-то.

– Когда выйдем, мне надо кое-что тебе показать, рассказать кое о чем, – Инга схватилась за карточку в кармане.

Искра удивилась, но ничего не ответила, просто хмыкнула и кивнула. Она сцепила свои ладони на острой коленке, закинув ногу на ногу, и отвернулась в другую сторону. Колготки на ней были в тонкую сетку, а полусапоги на шпильке были под цвет платья и пальто – темно-зелеными.

Всего на полгода Искра была старше. Им обеим было по шестнадцать, но Инге казалось, что сестра уже слишком взрослая, в этом своем платье, на этих шпильках, с накрашенными глазами и губами. Взрослая кукла. Хотя может так и надо выглядеть в этом возрасте, а Инга со своими проблемами с головой просто этого не понимает?

– Вот это ты вымахала, – сказала Искра, подняв руку вверх, когда они выбрались из автобуса.

– Ага. Ты тоже…

Инге тут же стало неловко. Сестра была ниже на голову, но в некоторых местах она точно «вымахала».

– Ну кое-где, да, – положив ладони под пышную грудь, сказала Искра. – Так что ты хотела рассказать?

Но поговорить не получилось. Все эти передвижения, кто куда и зачем, поминки, тосты, слезы, мрак и уныние: все это не давало сестрам остаться наедине и поговорить, пока наконец Искра не подошла к Инге и не вытащила ее из-за стола.

– Или мы валим отсюда, или я сейчас свихнусь.

Инга стала искать глазами мать, но не нашла.

– Твоя мама вместе с моей, и она ее до дома довезет, – сказала Искра. – Пошли нахрен отсюда.

***

– Лена?

– Ле-да, – четче выговорила Инга. – Да, необычное имя.

– Да уж, – усмехнулась Искра.

Сестры шли быстрым шагом от ресторана «Тихий Дон», где был забронирован зал, по Набережной в сторону Театральной площади. Дождь прекратился, но ветер не унимался. Влажный воздух создавал ощущение мороза, хотя было около нуля.

Инга рассказала о случившемся в школе, показала сестре карточку, но поспешно забрала назад и бережно убрала обратно в карман.

– Понятно. Мы с тобой, эти два брата, которые твои соседи, какой-то Герман, и возможно кто-то еще. И буквы наших фамилий. У мертвой девчонки. И что с ней случилось?

– Сердечный приступ, говорят.

– В этом возрасте? Такое бывает?

– Видимо.

В кармане куртки у Инги завибрировал и засигналил телефон. Пришло сообщение от Германа. «Встречаемся у меня. Леду убили. Подробности при встрече». В следующем сообщении был его адрес.

– Тот самый Герман? – спросила Искра. – Дай хоть глянуть.

Не дожидаясь разрешения, она взяла телефон у сестры. На аватарке Германа не было фото, просто черный экран, но само сообщение Искра успела прочитать.

– Убили? Ему-то откуда знать?

– У него отец – следователь вроде.

– Ясно. Ну пошли.

– Ты тоже пойдешь? – задав вопрос, Инга поняла, что сказала глупость.

– А почему бы мне не пойти? Я тоже в этом списке, в конце концов.

Инге совершенно не хотелось знакомить Германа со своей сестрой, в этом ее платье, на этих шпильках, с этой ее грудью, рыжими волосами и кукольными глазами. Собственная одежда – черные широкие джинсы и черная оверсайз толстовка – стали Инге противны.

«Надо было одеть то черное платье. С ботинками оно смотрится классно. Но я ж не думала. Что не думала? Что мы пойдём к Герману? Ты серьезно? Серьезно? Ты дура, что ли? Герман… Черт бы тебя побрал!»

***

Приближаясь к старому трехэтажному дому на пересечении Пушкинской и Чехова, Инга чувствовала, как настроение становится все хуже и хуже. Хотя куда еще хуже?

Искра, конечно же, произвела на парней то впечатление, какое и должна была. Инге показалось, что Кирилл и Ярослав в миг отупели. Тоже самое глупое выражение лица Инга увидела и у Германа, стоило им всем зайти к нему.

Захолустная квартира, где парень жил вместе с отцом, была на третьем, последнем этаже в очень старом доме номер сто тридцать два по улице Пушкинской. Инге показалось, что она переместилась во времени, стоило ей зайти в подъезд. Ей даже послышалось, как заедает какая-то старая песня, льющаяся из граммофона в одной из квартир. От самих стен и лестницы в подъезде исходил запах допотопных времен.

В единственной комнате в квартире Германа стояли шкаф, диван, на котором лежал ноут, и стол со стулом. Никакого телевизора, зато несколько башен из стопок книг на полу, несколько бумажных коробок и главное богатство комнаты, если не считать ноутбука – громоздкая и древняя музыкальная система, на которую Инга сразу обратила внимание.

Проходя мимо кухни, она увидела, что комнатка маленькая, с грязными обоями и не менее грязным линолеумом. Никакого обеденного стола не было, зато в углу стояла собранная раскладушка из тех же допотопных времен, как и весь этот дом.

Пока все неловко озирались, Герман лазил в какой-то бумажной коробке, а потом выудил оттуда несколько карточек. Он не мог не заметить, как ребята осматривают скудную обстановку его квартиры.

– Батя – аскет. Что я могу сказать.

Кашлянув, Герман продолжил:

– Вот они, записки Леды. Такая же, видите? Гляньте.

Он разложил восемь карточек на старом диване.

– Это какая-то колода карт, что ли? Что это? – спросил Кирилл.

– Если б я знал.

– А что на них написано? – спросила Искра. – Не покажешь?

– Это личное. И не важно вообще.

Герман собрал карточки и положил обратно в коробку, из которой их достал.

– Да какая разница, что это, и что на них написано! Почему наши имена на одной из них? – нервно произнес Ярослав.

– Короче, такое дело, – сказал Герман. – Сегодня утром я услышал часть телефонного разговора отца. «Они с ней разобрались. Леда мертва, брат». Вот что он сказал, когда выходил из дома. Никакой это не сердечный приступ, понимаете? «Разобрались»! Похоже, ее убили. Как еще это понимать?