Читать книгу: «Список Райской», страница 2

Данила Чебоксаров

Шрифт:

– Читал.

– И что читал?

– «Преступление» и «Идиота».

– Целиком? – спрашиваю.

– «Идиота» до конца не осилил.

– Не понравилось?

– Нет.

– «Анну Каренину» читал? – продолжаю допрос.

– Первый том.

– Тоже не понравилось?

– Понравилось, – смеётся Яр-Яр. – Но надоело.

– Кафку читал?

– Нет.

– Кто это, знаешь?

– Еврейский писатель. Заумный.

– Заумным его братья-жидята выставили, критики в том числе. Они же его возвели в ранг великого писателя. А чувачок графоманствовал себе в своё удовольствие в свободное от страховок время.

– От страховок?..

– Он всю жизнь проработал страховым агентом.

Пока мы гуляли, два часа, не меньше, я претендента хорошенько порасспросила и пришла к выводу, что дети у меня будут не только арийской внешности, но и не самые тупые.

Под конец прогулки уже Яр-Яр меня вдруг спрашивает:

– А ты Кастанеду читала?

Я тогда Кастанеду прочесть ещё не успела (потом ознакомилась, и поняла, что зря), в чём и чистосердечно призналась. И перешла к сути дела:

– Слушай, братан Ярослав-Ярополк, я девственница, – выкладываю я напрямую. – Хочешь лишить меня сего тяжкого бремени?

Он, само собой, делает свои серо-голубые очи круглыми. Не удивительно – не часто получаешь такого рода предложения.

– Ты хочешь, чтобы я тебе целку порвал? – также без обиняков уточняет он.

– Тут не всё так просто, – говорю я загадочно. – Дело в том, что целка уже порвана.

Его большие и широкие очи становятся ещё круглее.

– Нужна твоя помощь, Ярослав-Ярополк, – говорю я. – Целка у меня порвана, но формально я девственница.

– Это как? – недоумевает он.

– Подумай, ёб твою мать! – немножко грубовато предлагаю я.

– Сама себя дефлорировала?

– Ну во! – радуюсь я. – Можешь, когда захочешь!

– И как ты это сделала? – любопытствует Яр-Яр. – Пальцами?

– Мамкиным розовым самотыком, – сообщаю я.

– Самотык – это фаллоимитатор? – уточняет он.

– Нет, блять, это сорт кабачков! – язвлю я. – Разумеется, это фаллоимитатор.

– Зачем ты так лаешься, Аннабель? – несколько покоробившись, спрашивает Яр-Яр.

– А тебя ебёт? – на автомате отвечаю я и тут же думаю, что таким макаром отпугну очень даже подходящего кандидата.

– Очень некрасиво, – печально качает головой мой потенциальный целколом.

– Если тебя это фраппирует, я больше не буду.

– Что значит «фраппирует»?

– Это значит неприятно поражает, – объясняю я и не удерживаюсь: – По контексту можно было догадаться.

– Да, Аннабель, меня это неприятно поражает. Девушкам нельзя так ругаться. Даже в наше ненормальное время.

– Хорошо, Ярослав-Ярополк, обещаю больше не ругаться.

– Спасибо.

– Пожалуйста, – вежливо отзываюсь я. – Но между прочим, первым ты «целку» употребил, тоже не самое нормативное слово.

– Согласен. Извиняюсь.

Я про себя думаю, что корректней будет «извини», но на всякий случай придерживаю язык.

– А почему ты выбрала именно меня? – спрашивает он.

– Ты мне понравился. И…

…И я вкратце рассказываю ему о явлении телегонии и о том, как тяжело найти достойного дефлоратора, особенно в «наше ненормальное время». Про время, a propos, я с ним целиком и полностью согласна, только я бы назвала нынешние времена «ебанутыми на всю голову».

– Так что? Когда, где? – говорю. – Предлагаю сегодня вечером. Только у меня нельзя. Есть место на примете? Желательно не на природе и чтобы подмыться можно было.

Яр-Яр довольно долго думает.

– Так где и когда, Ярослав-Ярополк? (Почти Гумберт Гумберт.)

– Называй меня или Ярополком, или Ярославом, пожалуйста. Можно Яриком.

– Ярик мне не нравится, – говорю. – Где и когда, Ярополк?

Оказалось, он отдыхает здесь один – снимает отдельный домик в дачном посёлке. Лучше и придумать нельзя, хоть летний душ у него имелся только на улице. Я заскочила домой (к бабке) и прихватила с собой непочатый тюбик вазелина (заранее прикупила).

Небольшой дачный домик под двускатной крышей, крытой шифером, утопал в кустах жимолости и жасмина. Единственная комната оказалась довольно просторной. Три окна, занавешенные бело-голубыми занавесками. Под потолком лампа под матовым коническим абажуром. Квадратный обеденный стол, на нём пепельница с двумя скуренными до фильтра окурками, пачка красного «Пелл-мелла», блюдце с порезанным лимоном (попка и три тоненьких кусочка), заварной фарфоровый чайник с изображением жёлтой розы (крышка снята и лежит рядом), железный электрический чайник советских времён, початая пачка рассыпного чая «Tess» без ароматизаторов, старая общепитовская чайная ложка. Под столом высокие красные резиновые сапоги, рваные матерчатые кроссовки и пустая полторашка от крепкой «Охоты». Советский платяной шкаф 50-60 годов. Маленький чёрно-белый телевизор «Юность» и электрическая плитка на тумбочке между двух окон. Односпальная кровать с низкими спинками, аккуратно застеленная красным вязаным покрывалом. На кровати ещё не остывший труп грудастой девственницы (дайте пофантазировать). На стене над кроватью гранатомёт РПГ-16 на гвозде (шутка, даже ружья не висело). Портрет первого президента Б.Н. Ельцина с траурной ленточкой (тоже шутка). Стул с высокой спинкой, на котором сидела гиперреалистичная блондинка секс-кукла с пятым или шестым размером бюста на ХХХL-фаллоимитаторе с присоской (опять шутка). В углу у входной двери три удочки, два спиннинга и невод для ловли золотой рыбки (снова шутка – невод лежал под кроватью).

По очереди (я на этом настояла, чтобы не торопить события) мы приняли душ. Яр-Яр препоясался вафельным белым полотенцем, я натянула своё короткое лёгкое платьице на голое тело. Стояла удушливая жара, Ярополк распахнул настежь два окна и задёрнул занавески.

Я положила на стол вазелин, смартфон и брелок в виде миниатюрной метровой рулетки, который отстегнула от связки с ключами.

– Чайку, может? – предложил Хумберт Хумберт.

– С лимоном? – осведомилась Долорес Хейз.

– Ага.

– Спасибо, нет.

– Без лимона? – уточнил Ярослав-Ярополк.

– Тоже нет, мерси бьян, – отказалась Аннабела Даниловна Райская. Её французское произношение безупречно, чувствуется лионский акцент.

– Was ist das? – не понимает Ярослав Хер Его Знает Как По Отчеству и Фамилии. Хотя у него внешность истинного арийца, ощущается еврейский акцент.

– Это значит, что, пожалуй, пора бы и начать то благое дело, для которого, собственно, мы и посетили сие обширное дачное бунгало. Вы ещё не забыли, для чего мы явились сюда, мсье?

Шевалье приподнимает шляпу с тремя гусиными перьями цветов российского триколора, вынимает из ножен шпагу и делает выпад и укол невидимому противнику. Орлеанская дева восторженно хлопает в ладоши.

– Ну что, Ярополче, зачнём, помолясь?

– Боюсь, я ещё не готов стать отцом.

– А ты не боись, это фигура речи. «Зачнём» в смысле «начнём». Сними полотенце и стой на месте, Ярый Полк.

Он стеснительно, как-то неловко и нерешительно распоясал полотенце на чреслах и повесил его на шею. Член маленький, толстый и совершенно расслабленный. Двольно тёмные для блондина лобковые волосы коротко пострижены, видимо триммером, зона бикини выбрита начисто. Живот, руки, плечи и грудь знатно, но без фанатизма раскачаны (особенно пресс – это радует глаз); ногами он явно пренебрегает в зале, вероятно, не прорабатывает совсем. Тело абсолютно безволосое.

Я взяла смартфон и сделала несколько снимков: он во весь рост, расслабленные причиндалы крупным планом.

– Э, вот этого не надо! – возмутился без пяти минут целколом. – Я этого не люблю!

– Не ссыкуй, Ярополче, – успокаиваю я его и кладу телефон обратно на стол. – Сугубо для личного пользования, в есть выкладывать не буду, честное слово.

Ариец вздыхает, но не противится судьбе. И правильно делает.

– А где стоячок-с, стесняюсь спросить? – я взяла брелочную рулетку. – Я тебя не возбуждаю?

Замеряю висячий член: 3.5х3, какой-то обрубок микояновской сардельки (Ням-ням-ням! Покупайте Микоян!).

– Да странная какая-то ситуация, вот он и растерялся, – развёл руками Яр-Яр. – Ща всё будет.

Я отошла на шаг и приподняла подол платья, показывая скудноволосую, молоденькую, почти девственную писю. А чу?.. «Почти девственница» – хорошее название для эротической комедии. Или уже сняли такую?

Продукт выпрямился секунды за три – ну во, теперь полноценная сарделька, с добавлением баранины и сыра. Замеряла эрегированный: 12х5.5, залупа окружностью около 6. Дефлорировала тюбик вазелина, проткнув острием на пластмассовой крышке фольговую плеву. Присев на корточки и щедро выдавив лубрикант на ладонь, мазнула по увесистым яйцам – мошонка начисто выбрита станком. Обмазала боровичка с головки и вниз, потом сжала пальцы, и тут толстячок обильно и высоко выстрелил, попав мне на волосы – нехилый такой фонтан.

– Ну ёб твою мать! – расстроилась Аннабела Райская.

– Полгода воздержания, сорян.

После такого конфуза Ярослав-Ярополк завидно спокоен и невозмутим.

– Даже не дрочил ни разу. И поллюций не было.

Боровичок моментально сдувается проткнутым воздушным шариком и снова превращается в обрубок микояновской сардельки.

– Что так? – полюбопытствовала Райская. – Я не про дрочку, а про воздержание. Ты ж реликтовый самец!

– Так получилось, – уклонился от ответа Яр-Яр.

– Иди мойся тогда, стрелок!

– Опять?..

– Не опять, а снова! – Райская раздражена. – Подмойся хотя бы.

После иду в летнюю душевую и я, вымыть волосы – засохнет спермач, потом хер отдерёшь. Ещё и руки все в вазелине. Шампунь оказался дерьмовым, и я помыла голову с мылом. На этот раз вернулась в дом голой.

– И долго ждать восстановления? – рекламным жестом я встряхнула мокрыми длинными вьющимися каштановыми волосами.

– Хрен знает, как получится, – пожал плечами стрелок. – Минут двадцать, полчаса.

– Давай тогда чаю попьём, – сказала я. – С лимоном.

Скорострел вскипятил воду. Пока в чайнике с жёлтой розой заваривался чёрный «Tess», он положил в чашки по кружку лимона, добавил по три ложки сахарного песку и начал давить лимон чайной ложечкой – сначала в одной чашке, потом в другой.

– Сколько лет тебе, Ярослав-Ярополк, то есть Ярополк? – спросила я.

– Тридцать три. Позавчера исполнилось.

– Нормуль. Возраст Христа, все дела. Смерти не боишься?

– Чуть-чуть. Стараюсь не думать об этом.

– В бога веришь?

– В христианского? – уточнил Яр-Яр.

– В какого-нибудь.

Он продолжал давить лимон с сахаром, потом через ситечко налил в чашки одной заварки и начал методично размешивать.

– В христианского точно не верю, – наконец сообщил ариец.

– Поддерживаю! – одобрила я.

– Я, скорее, буддист.

– Одобряю! – поддержала я.

Он смотрел на меня обнажённую: юная плоть, титечки большие, высокие, объёмистые, талия широкая, но животик пилоскинький, ножки длинные, ладные (не жирные, ни анорексичные – самое оно), писечка едва припушённая, щелочка короткая, ровная, аккуратная. Боровичок снова встал молодцом, слегка подёргиваясь.

– Ну, братец, давай-ка с чайком попозже, – сказала я.

Сдёрнула с кровати вязаное покрывало и легла на спину, пошире расставив ноги. Во избежание повторных недоразумений я навазелинила только себя, совсем слегка, для подстраховки – и своей смазки выделилось предостаточно.

Залупа натужно, но вошла; живот у меня поджался, мне сделалось немного больно, но в целом хорошо. Засунув до упора, Яр-Яр кончил.

– Только теперь про воздержание не пизди, – предупредила я. – И получаса не прошло!

– Ты очень привлекательная девушка, – по-прежнему невозмутимо отозвался Ярослав-Ярополк, вынимая скользкого обмякшего дружка. – И очень тесная.

– Мерси бьян за комплимент, – отозвалась я. Ну ладно. По крайней мере дефлорация худо-бедно свершилась и теперь я была обеспечена качественным потомством (про телегонию ещё не забыли?).

Опять принимать душ стало лень и ему, и мне.

– Полотенце ещё есть у тебя? – осведомилась я.

Он достал из шкафа широкое длинное полотенце с синими слониками. Я задрапировалась так же, как хозяин, обмотав только чресла и оставив великолепные перси на свободе.

– Поздравляю, – сказал он.

– С дефлорацией?

– Ну да.

– Мерси боку, – сказала я. – И я тебя поздравляю, Ярополк.

– А меня с чем?

– Целибат прервал. Это раз. Сочную почти целочку оприходовал. Это два, – сказала райская советница. – Поди, не было у тебя такой как я, признайся?

(«Это раз» – это я, конечно, у жидогрузинчика К. Ропоткина подтибрила.)

– Не было, – признаётся он с печальным вздохом. – Мне вообще с бабами не везёт. Одни страхотии попадаются. Только две красивых было, и то, относительно.

– Относительно чего?

– Относительно восприятия.

– А сколько всего у тебя баб было? – полюбопытствовала я.

– Дюжина, около того, – Ариец задумался, ведя в уме подсчёты: – Ты пятнадцатая.

– Маловато для тридцатника, – сокрушилась я. – Я бы с твоей внешностью и полтишок обработала.

– Ты со своей внешностью и больше обработаешь, – молвил он пророчески.

– Как фамилия у тебя, Ярослав-Ярополк, в смысле Ярополк?

– Распутин.

– Опять врёшь?

– Нет. Могу паспорт показать.

– Покажи!

Дефлоратор извлёк из барсетки документ и протянул мне.

Распутин Ярослав Сергеевич, пол муж, дата рождения 11.06.1977, место рождения гор. Москва. Паспорт выдан ОВД «Крылатское» города Москвы. Дата выдачи 13.04.2001. Код подразделения 77*-**0. Серия 45 06, номер 76****.

Аннабела Райская удовлетворена – не соврал. Любовники сели к столу. Чай был едва тёплый, но очень вкусный. Вечерело. Бело-голубые занавески воздушно шелестели на ветерке.

– Распутин, ты сегодня дольше минуты сможешь? – осторожно поинтересовалась Аннабела Даниловна, отхлебнув ароматного сладко-кислого чая.

– Как пойдёт, – пожал плечами Ярослав Сергеевич.

– Ты уж постарайся. Ты же Распутин, ёб твою мать!

– Ты обещала не лаяться, Белочка, – мягко напомнил маловолосый ариец.

– Виновата, не спорю, – согласилась я. – Но и ты тоже хорош. Два выстрела за полчаса – это же натуральное безобразие! Да один ещё и холостой!

– Всё будет, – пообещал Распутин. – Ещё не вечер.

– А propos, уже вечер, – заметила Райская и почувствовала, как из неё вытекает сперма. – Пойду-ка я подмоюсь, всё-таки.

В третий раз Ярослав Сергеевич эякулировал через две минуты.

– Распутин, блять! Ты издеваешься, ёб твою в жопу, в рот и в оба уха?! – вознегодовала Аннабела Даниловна. – Ну как тут не материться, скажи на милость?!!

– Со мной такое впервые, – категорически заявил Распутин.

– Пизди больше! – не унималась Райская. – Ты скорострел, признавайся?!!

– Нет!

– Я насладиться в первый раз сексом хочу, а он брызгает направо и налево каждые три минуты, как школьник!

– Виноват…

– Если ты и в четвёртый раз облажаешься, Распутин, предупреждаю: ты меня больше не увидишь! – угрожала Аннабель. – И уж точно не потрогаешь!

– В четвёртый раз у меня, может, и вовсе не встанет, – подумал вслух Ярослав.

– Результат будет тот же, сам понимаешь.

Тут m-lle Райской приспичило погадить. Ну, блять, думаю, очень вовремя! Но делать нечего, против природы не попрёшь.

– Где туалет у тебя, Распутин?

– Нужник рядом с душевой.

– Лучше нужник, – поправила я и отправилась облегчаться. Стул, сколько себя помню, у меня всегда был идеальный – хоть не подтирайся. Тем не менее я в очередной раз посетила душевую и основательно, с мылом подмыла обе дырки. Пока голая шла обратно, с соседнего участка на меня пялились два малолетних гопника и противно, гнусно хихикали. Пусть зырят, мне не жалко.

– Мож, перекусим? – спросил Распутин.

– Я пас. Я вообще мало ем, фигуру блюду, – ответила я. – И ты не увлекайся, у нас четвёртый раунд впереди.

Пока он варганил яичницу на электрической плитке, я залегла в кровать и на смартфоне открыла последнюю книгу Пелевина. Распутин оттрапезничал и закурил пелл-меллину, предложил и мне.

– Я сигареты не курю, – отказалась я.

– Сигареты не куришь? А что тогда куришь? Вейп?

– Трубку курю.

– Ого! – восхитился Распутин. – Респект! А играешь во что?

– Я не играю, я читаю книгу, – надменно отозвалась я.

– Какая интеллектуальная сосочка! И какую книгу читаешь?

– Пелевина. Читал?

– Нет.

– Но слышал хотя бы о таком?

– Конечно.

– Почитай. Очень любопытно, – порекомендовала я. – Серьёзный автор, чтобы о нём в сети не писали.

– С чего начать?

– «Чапаев и Пустота» или «Т». А дальше как пойдёт. Если вообще пойдёт.

– Очень ты умная, я гляжу, – усмехнулся Распутин. – Для своих лет.

– Не такая глупая, чтобы считать себя очень умной, – мудро откликнулась я. – Но вроде не дурочка, это ты верно подметил.

Дело между тем клонилось к ночи.

– Ты готов к продолжению, Распутин? – спросила я, выключив смартфон. – А то… уж полночь близится, оргазма же всё нет.

– Давай попробуем… – Ярослав Сергеич усмехнулся – как мне показалось, несколько нервически. – …Мессалина.

– Пользуйся, ёпта! – благодушно разрешила я. – Пока судьба благоволит. И не обосрись на сей раз.

Он в полотенце сидел на стуле, докуривая пэллмэллину.

– Встань, – сказала я, подойдя.

Распутин затушил сигарету в чёрной квадратной пепельнице и повиновался. Я присела перед ним на корточки, расставив колени, и скинула с него полотенце. Сарделька маняще зашевелилась, наполняясь кровью. Я провела языком по яйцу – бритая мошонка поджалась, а микояновский продукт волшебнопалочно выпрямился. Я поднялась языком от основания члена, пощекотала кончиком уздечку, и Григорий Ефимыч засопел. Огромедная залупа не влезла мне в рот, и, опасаясь навредить зубами, я прекратила оральные дерзновения.

– Давай смазки побольше… больно тесная ты… – тяжело проговорил Распутин.

Я выдавила в ладонь чуть ли не полтюбика вазелина, мельком взглянув на старые механические настольные часы: 22.13.

– Как невтерпёж будет, сразу скажи, – Я основательно провазелинила весь толстый фаллос, оставив шматок лубриканта на отверстии уретры; не заыбла и про свою кольпочку (это от греч. Colpos, влагалище – вам для общего развития). Мои ладони и наши общие гениталии стали липкими и скользкими.

На четвёртый раз Распутин оправдал свою фамилию. Сначала он отжарил меня стоя сзади, потом раком на кровати. Затем я залезла на него сверху – было экстремально и расслабляться не приходилось ни на секунду (чтобы меня не разорвало пополам). Ближе к финалу переместились в миссионерскую, и тут я поняла, что мой целколом устал и не может кончить. Он пыхтел как дед, всандаливая свой гриб в мою измождённую грибницу, и двигался уже с большим трудом.

– Щас я… щас…. – стенал страдалец. – Можно уже или рано?..

– Давай, давай.

Я, по правде, уже и сама порядком заебалась.

– Щас… щас…

Когда наконец Распутин выпростался с невероятно тяжким, страшным стоном – как будто избавился от неизбывного, невыносимого страдания – часы показывали 22.49. Он обессиленно распластался на мне.

– Ох бля, как же я заебался!.. – замогильным голосом проговорил Распутин.

– А как же недопустимость сквернословия в наше ненормальное время? – напомнила я.

– Да похуй!

Я понимающе хмыкнула.

– Слезай с меня, чай, не одеяло.

Распутин перевалился на бок и на спину, рядом со мной.

– Можно я тебя провожать не пойду? – с великой надеждой в голосе осведомился он. – А лучше у меня оставайся.

– Нет. Боюсь опять искуситься.

– Этого не бойся, – со спокойствием древнего домена отозвался Распутин. – Его теперь и все гурии рая не поднимут.

– В джаннат тебя всё равно не пустят, ибо ты неверный, – заметила я. – Не парься, я пошутила. Я сама уебалась, как старая кобыла.

Он даже замечания не сделал, так утомился, бедняжечка.

В 371 раз проводить водные процедуры очень, очень, очень, очень и очень не хотелось, но я вся была в поте, сперме, в своей смазке и в вазелине – домой идти в таком виде не представлялось возможным. Остаться я тоже не могла – бабка Шура мне бы потом все мозги выебла, ничуть не хуже нынешнего. И я потащилась в душевую, где долго и нудно смывала с себя приставучий вазелин. Елозя по коже жёсткой мочалкой, я думала о том, что впредь надо использовать другой, менее маркий и более легко смываемый лубрикант.

Только я отошла от Храма Своей Дефлорации, как меня окликнули с соседнего крыльца:

– Эй, блядина, а у меня отсосёшь?..

Я вообще-то девочка толерантная и необидчивая, но чутка оскорбилась. Сейчас придётся бить, поняла я, возможно даже ногой.

– У задротов-гопников не сосу! – ответила я с достоинством.

– Чо-о-о?.

– Иди сюда, хуила ёбаный, – сказала я жёстко.

Ёбаный хуила подошёл – это оказался один из двух гопников, видевших меня голой после душа. Примерно моего возраста, маленький и щуплый.

– Ты чо, блять, совсем берега потеряла, манда?!

– Ты кого мандой назвал, гондон штопанный?

Да, уже тогда я могла быть грубой и умела постоять за себя. Гопничек явно растерялся – он никак не ожидал такого отпора.

– Извинился быстро за блядину и манду, – отчеканила я заёрзавшему пацанёнку. – И ступай дрочить дальше, хуесос!

Тот не знал ни что сказать, ни что делать.

– Ах ты блядь…

По контексту не представлялось возможным определить, использовал ли он междометие «блять» или существительное «блядь» – по настроению я услышала последнее.

– В челюсть или по яйцам? – холодно осведомилась я.

– Я думаю, ты больше по яйцам, – нервно хихикнул гопник.

Ценю хорошую, а главное тонкую шутку, но лучше бы он выбрал челюсть. Для него лучше, разумеется. Ах, мае-гэри, мае-гэри, мой излюбленный удар. В одно мгновение подъём правой стопы близко, сокрушающе и распластывающе познакомился с причиндалами невоспитанного гопника – подозреваю, там даже скорлупы не осталось. Задрот и пикнуть не успел, как уже лежал на земле в позе эмбриона, похоже, и сознание потерял. Да, а мог бы просто извиниться.

Дома бабка Шура всё-таки подрочила мне мозги за позднее возвращение. Я ей ответствовала, что уже совершеннолетняя и могу отвечать за свои поступки. Бабка пошла чесать языком, чего на тот момент я вытерпеть просто не могла:

– Баб, ради Христа, отъебись, – утомлённо перебила я её. – Я устала, как блядь после двух смен! Спать хочу – умираю!

Нужного эффекта я достигла – бабка Шура охнула, всплеснула руками и ушла в свою комнату, возмущённо хлопнув дверью. Я же отправилась к себе, разделась догола и рухнула на кровать. Рядом с подушкой похрапывал преданный Фридрих – тогда ещё я всюду возила его с собой. Несмотря на все старания (свои и Распутина), кончить в тот вечер я так и не смогла. Нос Фридриха манил, но сил не осталось, и я заснула с мишкой в платонических объятьях. Перед тем, как ухнуть в сон, почувствовала, как из меня исторгаются остатки распутинского биоматериала.

Рано утром заявились родаки покалеченного урода (как потом выяснилось, полная потеря эректильной и детопроизводной функций). С первого взгляда и вслуха стало ясно, что то был достойный сын достойных родителей – такие же тупые мудаки. Его жирная уёбищная мамаша кричала, что подаст заявление в милицию (тогда еще была милиция) и в суд. Минуты две я терпеливо слушала её истеричные вопли, а потом, вклинившись в её паузу и глядя ей прямо в мутно-карие заплывшие свиные глазки, внятно и чётко отчеканила, не давая мамаше вставить более ни слова:

– Ваш сын меня глубоко и незаслуженно оскорбил и не соизволил извиниться. Это раз. С моей стороны это была самооборона. Это два. Нехуй плодить и воспитывать тупых мудацких уёбков. Это три. А напишешь на меня мусорам, быдляцкая корова, я подам на твоего выпиздыша ответное заявление о попытке изнасилования. И посмотрим, кому поверят менты. Это четыре. А теперь пошли отсюда на хуй, уёбища! Это пять.

Родители недоноска слушали мой пламенный монолог открыв рты (буквально), а после пятого пункта (вы не поверите) послушно ретировались. Бабка, как ни удивительно, осталась весьма довольна тем, как я отшила незваных гостей.

– Где ты так матюкаться намастырилась, Анька? – уважительно усмехнулась она.

– Не надобно особого уменья, когда так повезло с учителями, – ответила я цитатой из поп-песни (я тогда слегонца послушивала раннюю Натаху – мой маленький попсовый секрет).

Тем утром я начала интимный дневник, названный мной с лёгкого языка Распутина «мессалинским списком». Покончив с описанием ёбаря номер один, я намакияжилась и отправилась в дачный аптечный пункт. Когда я спросила интимную гель-смазку, колхозница-аптекарша посмотрела на меня с испугом и чуть ли не забилась под прилавок. Пожав плечами, довольно широкими для девушки, я удалилась. Город находился не близко, и я сочла возможным обойтись и без лубриканта.

Едва увидев издалека домик, заросший жимолостью и жасмином, я увлажнилась. Помимо этого влагальце поднывало и подсаднивало, но меня это не остановило. Дверь оказалась не заперта. Носитель грозного фаллоса ещё спал, призывно лёжа на спине, и я разбудила его тем, что оседлала его, предварительно приведя в боеготовность смертельное оружие пальцами и языком. Распутин мощно выпростался после тринадцати минут стараний наездницы (я опять засекла время по допотопным механическим часам). Мне иногда было больно и всегда приятно, эдакое ноющее блаженство, но меня настораживало полное отсутствие даже намёка на приближение к оргазму. Тогда я решила подойти к проблеме с другой стороны, и после завтрака (он опять ел яичницу), попросила Яр-Яра ублажить меня орально. Распутин замялся, даже покраснел (прости господи!), но всё-таки согласился. Я расставив ноги легла поперёк кровати, он встал передо мной на колени на пол. Язык его оказался короткий, неумелый и неповоротливый, как и его талант лизуна. Когда он оторвался от губ и занялся клитором, мне стало невыносимо щекотно, я начала хихикать и дёргаться всем телом. Распутин возбудился и оральные дерзанья переросли в 12минутный перепихон в миссионерской, во время которого никто не кончил.

– Надо бы немного поразнообразить наше совместное времяпрепровождение, – как бы между прочим заметил Ярослав-Ярополк, всё ещё пребывая во мне.

Я согласилась. Во время душа мне явилась идея показать утомлённому дефлоратору бабкину козлиную ферму.

– Распутин, ты когда-нибудь видел эрегированный член крупного племенного козла? – спросила я откровенно.

Оказалось, что нет.

На ферме бабки Шуры жили семь племенных козлов и десять племенных коз. К племенным козлам приводили истекающих племенных, не очень племенных и вовсе вшивых коз, и племенные козлы их с удовольствием осеменяли (за что бабка Шура получала бабки, причём приличные). Также бабкины племенные козлы осеменяли бабкиных же племенных коз, вследствие чего спустя какое-то время появлялись племенные козлята, которых бабка Шура продавала (опять же за приличные бабки).

Козлы гуляли в своём вольере (козы и козлы содержались раздельно), бодались, пытались трахнуть друг друга и корыто для питья, ссали и пили из своих бледно-розовых киев, попутно отсасывая у себя – обычные будни козлиной фермы. Но нам с Распутиным повезло – на случку привели молоденькую белую козочку. К ней вывели моего любимца Володьку – у него, конечно, уже стоял (у них почти всегда эрекция, как я писала ранее). Понюхав под хвостом у козы, он сладострастно задрал верхнюю губу (это у козлов признак наивысшего возбуждения, как я поняла) и возбуждённо закряхтел, заскрежетал, мотая комолой головой. Изогнувшись и лизнув кончик своего кия (ну, тут игра слов, вы поняли – кия/хуя), запрыгнул на Аллу Борисовну (так необычно звали загулявшую). Раздалось короткое взблеянье козочки – Володька попал с первого раза и сразу же кончил. Мдя, совсем как мой целколом, с невольной грустью подумалось мне (кстати, Аллочка наверняка была невинной – совсем молоденькая). За четверть часа Володька повторил операцию ещё два раза, после чего начинающую примадонну увели.

Поход на козлиную ферму оказал на меня странное воздействие. В очередной раз насмотревшись на длинные и тонкие елдаки, во мне созрело непокобелимое решение расстаться с Распутиным. О чём я ему тут же, у вольера, и сообщила.

– Знаешь, Распутин, похоже, мы не подходим друг другу, – промолвила я задумчиво, глядя как Володька, раскорячившись и выгнув спину, лизал горошевидную головку своей торчащей елдовины (у него был самый длинный из всей великолепной семёрки). – Тебе нужно корытце побольше, мне – колотушка поменьше. Извини, ничего личного. Без обид.

– Теперь понимаешь насчёт полгода воздержания? – осведомился Ярослав с лёгкой грустью в голосе.

– Признаться, не совсем, – покачала я головой из стороны в сторону. – Но в целом да.

– Ладно, Белка, всё в порядке. Я понимаю.

– Держи хер пистолетом, дружище! – ободряюще похлопала я его по мускулистому плечу. – Ты ещё найдёшь подходящую лоханку!

– Спасибо, подруга.

– И тебе спасибо, Распутин! За дефлорацию. Я тебя всегда буду помнить, – молвила я прочувствованно. – Надеюсь, принцип телегонии сработает, и мои чада будут похожими на тебя… только с хуями потоньше. (Знала бы я тогда, что в будущем мне предстоит встреча с футовым Иохананом!)

Распутин неопределённо усмехнулся, и мы разошлись в разные стороны.

До отъезда в Москву оставалось ещё несколько дней, и я отправилась на поиски следующего полового товарища. Так как дефлорация свершилась, моя задача значительно упрощалась – в широком смысле теперь можно было сношаться с кем ни попадя, в узком – найти мало-мальски симпатичного мне мужика. Единственно, с колхозником мутить не хотелось, даже с интеллигентным (если таковые вообще имеются).

Побродив несколько часов по дачному посёлку и его окрестностям… Итак, экспонат № 2: 16х4. Он ковырялся на грядке: худой, невысокий, темноволосый, средних лет. Я подошла к забору из сетки-рабицы:

– Мужик, познакомиться не хочешь?

Он воткнул лопату в землю, выпрямился и посмотрел на меня.

– Это как? – спросил он.

– Как? Я Райская. Я Такойтов. Здрасьте. Здрасьте. Пойдём потрахаемся? Пойдём. Как-то так.

– Девушка, вы совсем ебанутая? – вкрадчиво, с любопытством осведомился он. Тем не менее, я почувствовала, что заинтересовала его.

– Не совсем. Слегка.

– Понятно, – сказал он так, как будто ему действительно стало понятно.

– Место для уединения есть? С душем и туалетом, – сказала я. – У меня нельзя.

– Я отдыхаю здесь с женой и дочкой, – сообщил он.

– Я рада за вас. Жена, поди, старая, обрюзгшая и целюлитная, так? Встаёт ещё на неё?

Он промолчал.

– Мужик, думай быстрее. Я девушка импульсивная, могу и передумать, – предупредила я. – И второго шанса у тебя уже не будет.