– Боже, правый – прошептала Боброва, осматривая себя и свое окружение, состоящее из разбросанной одежды и осколков разбитой вазы, привезенной из Флоренции. – Дрянь. Я превратилась в дрянь.

Эти слова давались ей крайне тяжело, однако она пыталась пересилить себя, стремясь хоть раз в жизни признаться самой себе в той низости, которую она совершила бездумно и неосознанно. Или ей хотелось так думать? Относиться к себе, как к пьяной дурочке, не соображавшей в тот вечер, казалось разумным. Связывать себя и греховный поступок, на который Боброва решилась по мановению ока, обнявшая себя руками голая дама вовсе не хотела. В тоже время, чем больше Софья Андреевна пробуждалась, быстро хлопая наращёнными ресницами, тем чаще к ней приходили мысли о неизбежной расплате за измену. Как человек интересующимся религией, изредка она выбиралась в храм, дабы отмолить свои согрешения и пообщаться с батюшкой. Как и большинство людей, Боброва не жила по всем заповедям Христовым, что не мешало ей причислять себя к людям верующим.

Из головы меж тем не исчезал сексуальный взгляд молодого человека, чей образ, к сожалению, окутанный туманом, не был таким четким. Потому Боброва по крупицам восстанавливала детали портрета. Она помнила его горящие карие глаза, мощную шею, сладкий, обволакивающий баритон.

– Он же был студентом. Магистрантом? Или все-таки аспирантом? Боже, я перестала держать себя в руках – шептала Софья, водя рукой по смятой простыне.

Пришлось одеваться, как бы не хотелось провести весь оставшийся день в теплой постели. Более того, с каждым часом оскверненное, по мнению самой Бобровой, семейное ложе казалось женщине все менее привлекательным, если так можно было бы сказать. Продолжая вспоминать вчерашние эпизоды, она собирала осколки вазы, убиралась в квартире и попутно пила свой любимый кофе, подаренный подругой. Становилось страшно от одной только мысли, что о случившимся может прознать ее муж, который, несомненно, подаст на развод.

Не терпящая скандалов и любопытства общественности, Софья избегала внимания журналистов и прочих активистов, что желали смешать ее с грязью и подпортить репутацию обыкновенной чиновнице из правящей партии со своим типическим набором превышений должностных полномочий, которыми грешат все на многострадальной русской земле. Ближе к вечеру возвернулся муж-банкир, проведший последнюю неделю на форуме в столице, организованном одним из главных банков страны. Проводя вечера в кампании не столько полноватых менеджеров нефтяных кампаний, сколько в окружении приятных девушек, он нисколько не заботился о том, чтобы сохранить в тайне собственные похождения. Константин надеялся на инициативу развода со стороны Софьи, не знавшей правда о его похождениях.

Дежурный поцелуй и непродолжительное объятие говорили больше, чем сотни слов. Остаток дня обещал пройти также, как и всегда. Она не трогала его, пока он работал в кабинете, а сам Бобров не беспокоил жену, давая возможность приготовить его любимые котлеты со спагетти. Стоя у плиты, Софья Андреевна прокручивала в голове этот вечер, пытаясь соотнести происходившее, будто во сне, с реальностью. Она продолжала верить, что это был нелепый сон, но не находя объяснения, почему дорогая ваза неожиданно разбилась, а молния на подаренном мужем платье оказалась сломанной от, вероятно, чересчур энергичных попыток расстегнуть его, несчастная Боброва начинала принимать факт измены. В глубине души женщина оправдывала свое согрешение алкоголем и веществами, которые часто проникали в ее организм. Случалось, так, что, готовя ужин нелюбимому мужу, она начинала тихо плакать, орошая солеными слезами овощи и мясо. Внутренний голос нашептывал «куртизанке», как называла себя дама, что она непременно должна встать на колени и просить о пощаде мужа, делавшего все для того, чтобы дама не нуждалась в средствах. Привыкшая жить не первый год в обставленной с изыском и подчеркнутой роскошью квартире Боброва не хотела потерять все это в одночасье, сознавшись в глупой нелепице, неизбежно приключающейся с каждым, кто перебарщивает с коньяком или водкой.