Читать книгу: «Берег печалей», страница 3

– Она говорила мне, что женщина должна знать свое место, но мне на этом месте было слишком тесно. Пока однажды я не встретила Жозе. Он целый вечер смотрел на меня не отрываясь, потом наконец подошел и сказал мне всего четыре слова: «Ты должна быть моей», – но этого было больше чем достаточно. Когда Жозе подготовился к отъезду, я ушла от мужа и уехала вместе с ним. И ни разу не обернулась назад.

– Вы скучаете по Бразилии?

– Немного. Знаешь, это очень красивая страна. Очень бедная, но очень красивая.

– Когда закончится война, вы сможете снова поехать туда.

– На это не будет времени, – тихо ответила Анита.

Акилле показалось, что эти слова замерли у нее на устах.

– А где твоя семья? – спросила женщина, меняя тему.

Юноша рассказал о городке на берегу По, о том, как его отца назвали в честь американской монеты, и о бабушке-цыганке, которая ходила с фазаньими перьями в волосах.

Анита весело смеялась, обстановка слегка разрядилась.

– Готова поспорить, дома тебя ждет какая-нибудь красотка.

– Кого, меня? Нет… Были несколько девушек, что мне нравились, но не знаю, влюблялся ли я когда-нибудь.

– Когда это случится, ты сразу поймешь, не будет никаких сомнений.

– Можно задать вам вопрос?

– Конечно.

– А что чувствуешь, когда влюбляешься?

Она немного помолчала, а потом ответила:

– Это когда все встает на свои места. Ты встречаешь кого-то, и с первой минуты уже знаешь, что этот человек будет для тебя всем: и добром и злом, что он подарит тебе величайшее счастье и принесет великие страдания.

* * *

Вскоре австрийцы окружили лагерь у стен Сан-Марино, и Гарибальди приказал бежать. Преодолев множество опасностей, в ночь с 1 на 2 августа 250 гарибальдийцев достигли порта Чезенатико. Анита по-прежнему скакала бок о бок с мужем. В три часа ночи, продав лошадей и собрав немного провизии, беглецы отплыли по направлению к Венеции, где собирались присоединиться к другой группе революционеров. Гарибальди настоял на том, чтобы Басси сел с ним в одну лодку, а поскольку священник и Акилле к тому времени уже стали не разлей вода, юношу тоже взяли на борт.

Весь следующий день плавание проходило спокойно. Настала ночь, но революционеры продолжили продвигаться на север, надеясь, что темнота послужит надежной защитой. Однако их выдал лунный свет. На австрийской шхуне заметили беглецов и открыли стрельбу. Несколько судов сдались. Только пяти лодкам, включая ту, на которой плыл Гарибальди, удалось спастись.

Пережив множество приключений, революционеры достигли города Комаккьо. Но в трактире, где они остановились, кто-то узнал Гарибальди и Уго Басси и донес на них властям. В последний момент генералу с женой и несколькими солдатами удалось бежать, а вот варнавита арестовали, и вместе с ним троих его людей: Фабрицио Тесту, Джованни Ливраги и Акилле Казадио. Всех четверых отвезли в болонскую тюрьму, где несколько дней спустя им объявили смертный приговор без суда и следствия.

Из своей камеры Акилле написал прощальное письмо родителям:

Дорогие мама и папа, я в тюрьме, откуда и пишу вам мое последнее послание. Больше всего я страдаю не по собственной жизни, а от мысли о том, какую боль принесет вам моя смерть. Не отчаивайтесь, помните о том, что я умираю с гордостью за себя и за идеалы, которые стоят жизни.

Обнимаю вас и целую со всей сердечностью,

ваш сын Акилле

Около полудня 8 августа 1849 года четверых приговоренных к смерти оставили наедине со священниками, которым было поручено исповедовать их и совершить последнее помазание. Акилле сидел опустив голову, совершенно сломленный. Уго Басси подумал, что ему лучше было бы покричать, выпустить свою боль. Он подошел к верному юноше.

– Это я повел тебя на смерть и ни за что себе этого не прощу. Когда я встретил тебя в Ченто и спросил о твоем возрасте, я сразу понял, что тебе не двадцать один год. Я должен был отправить тебя домой, но я прочел в твоих глазах такое негодование, такую смелость… И я понял, что не в моих силах отговорить тебя.

– Они не могут казнить нас вот так запросто, без адвокатов, даже без суда!

– Я знаю, но у австрийцев судья – это чудовище с двумя головами: судья и присяжные в одном лице. Я попросил помиловать хотя бы тебя и Фабрицио, поскольку вы еще несовершеннолетние. Надеюсь, хоть на это у них хватит совести. Мужайся, – подытожил он и обнял своего верного соратника.

– А что с Гарибальди, падре?

– Он в безопасности, а вот Анита погибла.

* * *

Наступил час казни. Четверых мужчин со связанными руками заставили залезть в армейскую повозку. В сопровождении солдат, под глухой стук барабанов, их повезли в район виа Делла Чертоза, недалеко от кладбища. На месте, однако, только Уго Басси и Джованни Ливраги заставили вылезти из повозки. Чуть позже один из солдат сказал Фабрицио и Акилле, что вопрос об их помиловании еще обсуждается.

Уго Басси и Джованни Ливраги тем временем поставили к стене, плечом к плечу. Храня верность себе до последнего момента, варнавит потребовал, чтобы глаза ему завязал священник. Затем он принялся читать «Аве Мария».

Глубоко потрясенный, Акилле подумал, что голос Уго еще никогда не звучал так возвышенно.

 
Аве, Мария, благодати полна, Господь в тебе.
Избрана была ты между женами,
И избранным стал плод от чрева твоего, Иисус.
Святая Мария, Матерь Божья…
 

Залп из множества ружей прервал молитву.

* * *

Той ночью Акилле и Фабрицио не сомкнули глаз, подскакивая при звуке шагов в коридоре, вздрагивая от любого шума. На заре жандарм открыл дверь камеры. В одно мгновение юноши были на ногах. Но когда они увидели, что вместе с солдатом вошел священник, то поняли, что надежды больше нет.

Их отвезли в то же место, что и накануне, на виа Делла Чертоза. На улице было свежо, ветер трепал светлые волосы Акилле. На земле все еще виднелись багровые пятна от пролитой крови. Фабрицио разразился рыданиями, а потом, заикаясь, принялся просить о милости Деву Марию. Акилле молиться не стал. Пока ему завязывали глаза, он думал об отце и матери, а еще о том, что теперь никогда не познает любовь. Ружейный залп гулким эхом разнесся в розоватом рассветном воздухе. Акилле Казадио рухнул на бок, ударившись щекой о холодную землю.

* * *

Родители получили его последнее письмо через несколько дней после казни. Первой конверт взяла в руки Доменика: она не умела читать, но все равно почувствовала странное волнение в груди, листок бумаги жег ей руки. Женщина побежала в поле, чтобы скорее дать прочитать письмо мужу. Она мчалась напролом через колючие кустарники и даже не замечала, как они царапают ей ноги.

Едва Доллар развернул письмо, стал белее мела. Он обнял жену, а потом издал сквозь зубы такой стон, что у Доменики сердце ушло в пятки.

– Его убили… – наконец выдавил он.

Некоторое время муж и жена стояли обнявшись, потом упали на колени, по-прежнему прижимая друг друга к груди, слишком раздавленные горем, чтобы плакать.

После обеда супруги запрягли тележку и двинулись в сторону Болоньи. Из письма Акилле они поняли, что уже не успеют обнять сына в последний раз, – им оставалось только забрать его останки. Они сидели рядом, сокрушенные, не находя слов, чтобы излить свою боль. Доллар погонял лошадей. Животные покрылись потом, изо ртов пошла пена.

– Перестань, а то загонишь их. Какая теперь разница, приедем мы на час раньше или позже, – горько заметила Доменика.

Жара в тот день стояла невыносимая. Когда супруги вошли в неуютное помещение, где находилось тело Акилле, их обдало такой сильной вонью, что обоим пришлось закрыть нос платком. Крышка гроба оказалась прибита.

– Я хочу увидеть сына в последний раз, – сказал Доллар жандарму.

– Да ведь уже три дня как он умер, и на такой жаре…

– Пойдем, Доллар. Давай так его и повезем, – вмешалась Доменика. – Будем помнить Акилле, каким он был при жизни.

Дома остальные сыновья помогли Доллару выгрузить гроб из повозки. Виолка, окаменев, молча смотрела на печальное зрелище. «Лучше умереть, чем пережить такую утрату», – думала она. А ведь карты говорили, что внук вернется живым. Неужели она ошиблась?

Вонь была такой сильной, что гроб решили не вносить в дом для прощания, а оставить во дворе.

Наступила ночь, и супругам ничего не оставалось, кроме как удалиться к себе в спальню. Доменика провела долгие часы, всхлипывая в темноте. Доллар молча смотрел в потолок и вспоминал, как ребенком сумел поговорить с мертвым отцом, когда тот повесился. Тогда странный разговор облегчил его горе, ведь постепенно они смогли шутить, обсуждать сладкие блинчики, и странных соседей, и рыб из По, которые никогда не спят… С этой мыслью он поднялся с кровати.

– Куда ты? – спросила обеспокоенная Доменика.

– Скоро вернусь.

Доллар спустился по лестнице, пересек двор и подошел к гробу.

– Акилле! Акилле, слышишь меня? Это папа…

Затаив дыхание, он ждал ответа. Тишина.

Доллар погладил доски в том месте, где должно было находиться лицо юноши.

– Сынок, это я… Пожалуйста, ответь…

Он подождал еще немного. От волнения сердце гулко билось, кровь стучала в висках. Снова тишина. Доллар задумался. Да, он уже много лет не говорил с мертвецами, но дар у него был, и такие вещи не проходят, это же не насморк. Неужели уникальная способность не вернется в такой момент? Может, Господь решил наказать его. Он представил себе умирающего Иисуса на Голгофе, который смотрит на небо и вопрошает: «Отец, для чего ты меня оставил?» Доллар почувствовал себя словно Христос, распятый на кресте: совершенно одиноким, всеми забытым.

– Акилле, умоляю тебя, скажи что-нибудь. Мне нужно услышать твой голос. Хотя бы одно слово… Не оставляй меня в таком отчаянии.

Стояла липкая жара, запах от гроба исходил совершенно невыносимый. Доллар ощутил страшную обиду и на Господа, и на собственную жизнь.

– Ну ладно! – разозлился он. – Если ты решил, что не хочешь со мной разговаривать, то я хотя бы взгляну тебе в лицо в последний раз. Посмотрим, хватит ли у тебя тогда наглости не ответить мне!

Доллар сбегал в сарай с инструментами и принес масляную лампу, молоток и лом. Он принялся один за другим вытаскивать гвозди, вбитые в крышку гроба, с трудом сдерживая нарастающее волнение. Вынув последний гвоздь, Доллар поднял крышку и поднес лампу ближе. То, что он увидел, заставило его широко раскрыть глаза, а потом отпрыгнуть с возгласом крайнего удивления.

Доллар снова приблизил лампу, чтобы разглядеть лучше, и без сил опустился на землю рядом с гробом. Он закрыл лицо руками и заплакал. Однако рыдания постепенно перешли в нерешительные смешки, потом в нервное хихиканье и наконец во взрыв хохота, который разнесся по всему двору, а затем и по всему дому, долетев до спальни Доменики.

Женщина подскочила на постели. Она не понимала, плачет или смеется ее муж, но сразу догадалась о том, что он натворил. Доменика, как была – в ночной рубашке и босиком, – кинулась вниз, пробежала через двор и обнаружила, что муж сидит на земле и заливается смехом.

– Доллар… Чего ты хохочешь, с ума сошел?

– Я чувствую себя лучше, чем когда бы то ни было.

– Побойся Бога! Закрой скорее гроб.

– Свинья! Вот что мать увидела в картах! – выдавил Доллар, рыдая от смеха.

– Да ты совсем рассудка лишился?

– Свинья, Доменика… Господи, мы собирались устроить похороны свиньи!

* * *

Острый запах уксуса. Яркий свет слепит газа. Смотреть больно, но постепенно удается различить окно, белый столик с масляной лампой и Евангелие.

К нему наклоняется лицо девушки: белоснежная кожа, маленький рот. У нее зеленые глаза, светлые брови и ресницы.

– Не двигайтесь, вы еще очень слабы, – шепчет она.

Он чувствует ее запах – запах чистоты, апельсинов и мыла. И видит, что на девушке платок и серое платье послушницы.

– Где я? – спрашивает он.

– В монастыре Делла-Визитационе. Вас сюда тайно принесли могильщики. Это настоящее чудо, что вы остались в живых.

Акилле начал вспоминать: завязанные глаза, мольбы Фабрицио, приказ стрелять. А потом темнота.

– Вы были весь в крови, но ранены только в руки и ноги. Видимо, даже в австрийцах проснулась жалость, когда пришлось стрелять в двух молодых ребят. Кто-то из солдат прицелился в стену, другие – в не жизненно важные части тела. Но юноша, который был с вами, все равно умер. Он упал на вас сверху и перепачкал своей кровью. Видимо, еще и это помогло вам спастись.

– Но как же осмотр врача? Ведь они всегда проверяют…

– Наверное, ваше сердце билось так тихо, что даже врач его не услышал, – пожала плечами девушка. – А может, он решил дать вам шанс на спасение, кто знает. Вас уже положили в гроб, чтобы отдать родным. Не пугайтесь, но даже крышку заколотили. И вдруг один из гробовщиков услышал стон – так вас и спасли. Они принесли вас сюда, в безопасное место, но к тому моменту вы потеряли много крови. Неделю вы находились между жизнью и смертью. Знаете, как вас прозвали сестры? «Лазарь»! – послушница захихикала, демонстрируя аккуратные зубки и ямочки на щеках. – Меня зовут Анджелика, – сообщила она. – Здесь в монастыре одни монахини, а поскольку только я еще не приняла обет, то мне и поручили ухаживать за вами.

– Передайте матери настоятельнице, что я ей очень благодарен и покину монастырь, как только смогу.

– Пока думайте о том, чтобы поправиться.

– У меня очень болит левая рука, от кисти и выше ее просто пронизывает болью…

Девушка положила руку ему на плечо.

– Акилле… Вас зовут Акилле, верно? Этой руки у вас больше нет. Врачу пришлось ампутировать ее ниже локтя. Но по крайней мере вы живы, да и рука, к счастью, была левая.

Без руки ему уже не сражаться за революцию. Такой была первая мысль Акилле, и она ужасно расстроила его.

– Родители наверняка думают, что я погиб. Вы их известили?

– Нет. Пока вы не покинете монастырь, никто не должен знать, что вы живы. Такое условие поставила мать настоятельница, когда согласилась принять вас. Могу представить, как это ужасно для вашей семьи, но это необходимо для безопасности сестер.

– А гроб… Как же его отдали родным?

– Внутрь положили свинью. У гробовщика как раз умерла одна, довольно маленькая, и она туда поместилась.

* * *

Акилле прожил под крышей монастыря два месяца. Поначалу Анджелика проводила много времени у его изголовья, но, когда он пошел на поправку, ее посещения стали намного реже. Теперь девушка приходила к нему в келью, только чтобы принести еду, перестелить постель и забрать грязное белье.

Однако и во время таких коротких встреч они успевали немного поболтать. Анджелика отличалась живым, веселым характером, что очень нравилось Акилле. С ее приходом келья наполнялась приятным ароматом чистоты, который он заметил с первого дня. К тому же послушница была единственным человеком, с которым он мог поговорить.

Когда Акилле начал вставать с постели, настоятельница передала ему листок с указанием часов, в которые ему разрешалось прогуляться по внутреннему дворику или заглянуть в сад, не беспокоя монахинь.

Тем временем наступила осень. Акилле проводил время в прогулках между кустами роз или в тени ветвей буков, наблюдая, как день ото дня желтеют листья. Воздух был прохладным, а тишина вокруг – пропитана бесконечным спокойствием и в то же время легкостью.

Монахинь он слышал, только когда они пели церковные гимны в отведенные для этого часы. Все остальное время вокруг раздавалось только чириканье воробьев да голоса крестьян, работавших в поле по другую сторону высокой каменной стены.

Окруженный спокойствием, Акилле, казалось, первый раз в жизни получил возможность задуматься о совершенстве природы: он с удовольствием наблюдал, как капля скользит по листу дерева, как улитка оставляет за собой влажный след, как розовый бутон раскрывается вопреки первым заморозкам. Иногда он вспоминал о своих соратниках и о тяготах, что выпали на их долю. Тогда юноше становилось стыдно, что он целыми днями прохлаждается здесь, ничего не делая, пока другие рискуют жизнью. Он чувствовал себя виноватым даже за то, что не погиб.

* * *

Через некоторое время Акилле почувствовал себя намного лучше, но начал мучиться от скуки и попросил у матери настоятельницы разрешения пользоваться монастырской библиотекой. Он думал, что там содержатся только религиозные тексты, сборники молитв и жизнеописания святых, однако, к своему удивлению, обнаружил также книги по естественным наукам, анатомии и физике. Юноша унес их в свою келью и проглотил одну за другой, чувствуя возбуждение, какого не испытывал с тех времен, когда отыскал труды Галилео Галилея в коробке с запрещенными публикациями.

Как-то раз он сидел погрузившись в чтение, когда в комнату вошла Анджелика со сменой чистой одежды: рясой и остальными предметами белья, принадлежавшими какому-то монаху, – это было лучшее, что сестры смогли подыскать для него.

– Что вы читаете?

– Исаака Ньютона, это ученый.

– Покажите-ка… «Математические начала натуральной философии». Это где он пишет о теории приливов и расчете равноденствий?

– Да… А вы откуда знаете?

– Я читала эту книгу. Мне разрешают учиться: когда я приму обет, буду преподавать.

– Я и не знал, что такое чтение подходит для монахинь.

– Почему?

– Наука всегда противостояла религии. Вспомните Галилея.

– Но научные открытия вовсе не отрицают существование Бога. В математике содержится такая красота и совершенство, что она может только подтвердить божественное происхождение мира.

Восхищенный, Акилле не знал, что ответить, и опустил глаза в книгу. В этот момент Анджелика заметила яблоко, упавшее на пол, и резко наклонилась, чтобы поднять его. От быстрого движения платок соскользнул у нее с головы. Девушка поднялась, надеясь, что Акилле ничего не заметил, но он, напротив, не мог отвести от нее глаз. Без монашеского головного убора Анджелика казалась совершенно другой. Волосы цвета меди мягкими волнами обрамляли белоснежное лицо.

– Анджелика…

Она залилась краской, а потом подхватила платок и выбежала из кельи.

* * *

Акилле не стал пытаться ее соблазнить. Несмотря на свою красоту, Анджелика оставалась монастырской послушницей – девушкой, решившей посвятить свою жизнь молитвам и Господу. Акилле никогда особенно не задумывался о том, верит ли он в Бога, однако, испытывая влечение к Анджелике, чувствовал себя неловко. Когда ему случалось представить ее обнаженной, юноше становилось стыдно. Думать о ней в таком ключе было сродни осквернению святыни.

В течение нескольких дней Анджелика оставляла поднос с едой под дверью, а входила в келью только тогда, когда точно знала, что Акилле гуляет в саду. И даже когда все вроде бы снова стало как раньше, девушка больше не могла смотреть ему в глаза. Ей не удавалось забыть тот взгляд, что был у него, когда с ее волос соскользнул платок. То, как он посмотрел на нее в тот момент, все изменило, и вернуться обратно не представлялось возможным.

Сам Акилле тоже изменился. Теперь, оказавшись наедине с Анджеликой, он опускал глаза и чувствовал в груди новое, непонятное волнение. Молодые люди стали ограничиваться приветствиями и ничего не значащими фразами, после чего каждый возвращался в свой мир.

Октябрь подошел к концу, и Акилле окончательно выздоровел. Однажды Анджелика пришла поменять ему постельное белье, но он остановил ее:

– Не нужно, завтра я уйду.

– Но куда?

– Двоюродный брат моего отца живет на холме недалеко от Болоньи. Я попрошу, чтобы он разрешил мне пожить у него.

Девушка ничего не ответила, но мысль о том, что они больше не увидятся, сделалась невыносимой. Она уже давно изо всех сил пыталась выкинуть его из головы, проводила долгие часы в раскаянии и молитвах. Анджелика ничего не рассказывала об Акилле на исповеди только потому, что боялась, что тогда его выгонят из монастыря. А теперь он сам решил уйти.

Девушка застыла на месте, прижав чистые простыни к груди.

– Возьмите меня с собой, – сказала она наконец.

– Что вы такое говорите?

– Я теперь не смогу принять обет.

– В таком случае вам стоит вернуться домой.

– Я не хочу возвращаться домой… Я… Я хочу быть с вами.

– Анджелика… Посмотрите на меня: я безрукий калека, беглец, преступник, которому суждено вечно жить в страхе. И я не люблю вас.

– Это не страшно.

– Вы поняли, что я сказал? Я не чувствую…

Акилле не смог закончить фразу, потому что девушка подошла и поцеловала его. Этот поцелуй, поначалу скромный, неумелый, длился и длился и в мгновение ока стер все мысли о Боге, матери настоятельнице и страхе оказаться в преисподней.

Потом они долго разговаривали, держась за руки, так искренне, как никогда раньше.

– Подумай хорошо, прежде чем уходить из монастыря. Не ломай себе жизнь.

– Я сломаю себе жизнь, если останусь.

– Ты не боишься Бога?

Анджелика погладила его по щеке.

– Твое лицо так похоже на лик Господа…

Когда Анджелика уходила, Акилле не дал ей никаких обещаний, и она ни о чем не просила. Однако девушке удалось узнать название деревни, куда он собирался отправиться. Оставалось только надеяться, что у родственника его отца такая же фамилия.

* * *

Акилле в монашеской рясе появился на пороге дома Альфонсо, кузена отца, невысокого крепкого мужчины лет сорока. Коренастое телосложение тот унаследовал от матери, но светлая кожа и голубые глаза безошибочно выдавали родство с семьей Казадио. Поначалу Альфонсо никак не мог поверить, что стоящий перед ним монах – сын Доллара, несколько месяцев тому назад похороненный на кладбище Стеллаты. История со свиньей и вовсе показалась ему глупой выдумкой. Конечно, определенное сходство налицо, но как удостовериться, что все сказанное – правда? Последний раз, когда они виделись, Акилле было двенадцать лет.

– Назови мне имена отца и матери Доллара, – сказал хозяин дома.

– Джакомо Казадио – отец, а Виолка Тоска – мать.

– И чем сейчас занимается Джакомо? – пришла на подмогу Ада, жена Альфонсо.

– Он повесился, когда отец был еще маленьким.

Супруги переглянулись.

– Сколько будет 2345 на 18? – спросил тогда хозяин.

Через несколько мгновений юноша уверенно произнес:

– 42 210.

Альфонсо взял бумагу и ручку и стал считать. Наконец он поднял глаза:

– Акилле, черт меня раздери! Это и правда ты!

Альфонсо и Ада жили с тремя детьми на ферме неподалеку от Болоньи. Как и многие крестьяне в тех краях, они совмещали работу в поле с разведением шелковичных червей. Целый гектар земли вокруг дома был засажен тутовником, листьями которого питались личинки. Поскольку у Акилле осталась всего одна рука, да и показываться на люди лишний раз ему не стоило, решили, что он займется шелковичными червями. Радуясь возможности скинуть с себя эту обузу, Ада отвела его на чердак и показала, что нужно делать.

Просторное помещение было заставлено деревянными стеллажами, в них одна над другой располагалось множество решеток из прутьев, покрытых листьями тутовника, по которым ползали личинки.

– Тутовые шелкопряды стоят дороже золота, нужно заботиться о них как следует. Прежде всего, не забывай регулярно протирать пол и инструменты водой с серой. Гусеницы легко подхватывают разные инфекции, так что чистота очень важна. Кроме того, следи, чтобы чердак хорошо проветривался и чтобы здесь не было ни слишком жарко, ни слишком холодно. Через некоторое время нужно будет топить печку. Мы занимаемся личинками до момента свивания коконов, а потом отвозим их в Болонью и продаем на площади Дель Павальоне.

Шелковичные черви располагались на решетках, сплетенных из тростника. Благодаря такой системе на поддонах под решетками собирались яйца. По мере того как гусеницы вылуплялись из яиц и росли, их нужно было перемещать на верхние полки, следя, чтобы у них все время было достаточно листьев для еды. Постепенно они начинали забираться в пучки вереска, заблаговременно подготовленные Адой, и создавать шелковую нить, при помощи которой плели свои коконы. Лучшие коконы шли на продажу, из остальных вылуплялись бабочки, которые спаривались между собой и откладывали яйца, давая начало новому циклу.

Для работы с личинками шелкопряда требовались ответственность и аккуратность – качества, которых Акилле было не занимать. Так что, когда ему предложили взять это дело на себя, он с радостью согласился.

Через два дня после появления юноши Альфонсо отправился в Стеллату, чтобы известить семью двоюродного брата о том, что Акилле жив. Он сообщил новость Доллару очень осторожно, опасаясь, как бы от подобного сюрприза счастливый отец не лишился чувств. Тот же, напротив, ничуть не удивился.

– Я так и знал, – ответил Доллар и со смехом рассказал родственнику, как они с семьей, чтобы не вызвать подозрение соседей, регулярно носят цветы… на могилу свиньи.

В ожидании окончания войны Доллар и Доменика решили, что будут ездить навещать сына хотя бы раз в месяц.

* * *

Прошла пара недель, Акилле работал на чердаке и как раз было собрался разложить для гусениц свежие листья тутовника, как раздался звон колокольчика подъезжающей повозки. Через пару минут Ада позвала племянника вниз.

– Акилле, иди сюда! Тебя девушка ищет.

Он выглянул из окна: посреди двора, в двуколке, зажав вожжи в руке, сидела Анджелика, очень нарядная: в красном платье, накидке и шляпке, завязанной бантиком под подбородком.

Девушка рассказала, что после его отъезда ушла из монастыря, но дядя и тетя – единственные родные, что остались у нее после смерти родителей, – изо всех сил пытаются уговорить ее вернуться в послушницы.

– Они не хотят меня содержать, хотя, откровенно говоря, деньги у них есть, и немалые. Но в тот монастырь я больше не вернусь, – заявила она.

– Ты можешь пойти в какой-нибудь другой.

– Я больше не хочу становиться монахиней, я хочу быть с тобой.

– Анджелика, черт возьми, но я-то не собираюсь жениться. Я тебе когда-нибудь признавался в любви?

– Еще успеешь.

– Залезай обратно в свою повозку и возвращайся в Болонью.

– Я не сдамся, Акилле. Я вернусь через неделю, и потом снова, и так, пока ты не передумаешь.

Акилле окончательно растерялся. Упорство Анджелики грозило нарушить спокойствие и порядок, которые он наконец-то обрел в доме дяди. Юноша не знал, как реагировать на подобную настойчивость, хотя, если подумать, решимость была одним из качеств, которые так нравились ему в Аните Гарибальди. Но Анита была недостижимой мечтой, а вот Анджелика явилась перед ним во плоти и совершенно сбила его с толку.

– Ты сумасшедшая! – крикнул он в отчаянии.

– Сумасшедшая или нет, но я люблю тебя и буду приезжать сюда, пока ты не ответишь на мои чувства.

Акилле решил было, что она шутит, но девушка и в самом деле сдержала свое слово. С того дня каждое утро четверга Анджелика приезжала на ферму Альфонсо.

Поначалу Акилле даже не утруждал себя спускаться вниз. Едва заслышав звон колокольчика, он запирался на чердаке и не выходил оттуда, пока девушка не уезжала восвояси. Но постепенно визиты Анджелики стали чем-то настолько привычным, что он смирился с ними. В конце концов они начали обедать вместе со всей семьей, правда попытки девушки завести с возлюбленным разговор по-прежнему оставались безуспешными. После еды Анджелика поднималась на чердак, устраивалась у печки и наблюдала, как Акилле ухаживает за личинками шелкопряда. Ближе к вечеру она возвращалась в Болонью, но перед отъездом всегда вручала ему письмо. Акилле нехотя открывал послание несколько дней спустя, да и то не всегда. Все письма содержали признания в любви.

Альфонсо и Аде было очень жаль девушку – такую хрупкую и при этом такую упорную.

– А твои дядя и тетя знают, куда ты ездишь по четвергам? – спросили они как-то.

– Конечно, нет. Я говорю им, что езжу в госпиталь по соседству, чтобы помогать больным и проверять, не вернется ли мое призвание. Они надеются, что рано или поздно я снова уйду в монастырь.

– Нам очень жаль, что Акилле так себя ведет, – смущенно говорили они, когда юноша проходил мимо, даже не взглянув на гостью.

– Ничего страшного. Если вы не против, я снова приеду в четверг. Может, однажды он передумает.

* * *

Еженедельные приезды Анджелики длились больше года. Каждый четверг в ворота рысью вбегала лошадка, тащившая двуколку. Постепенно все стали воспринимать ее как члена семьи. Анджелика помогала Аде накрывать на стол, а после обеда настаивала на том, чтобы помыть посуду, или предлагала посидеть с детьми. Даже Акилле со временем привык к ее визитам: видеть ее каждую неделю стало чем-то настолько обыденным, что юноша, казалось, забыл о причине этой настойчивости. Анджелика, однако, продолжала писать ему письма с признаниями в любви, и хотя Акилле клялся себе, что сожжет их все не открывая, в итоге читал каждую строчку.

Тем временем наступил декабрь 1850 года. В последний четверг перед Рождеством все вокруг покрылось снегом. Чтобы не дать замерзнуть личинкам шелкопряда, Акилле разжег большую печку. Он подкидывал дрова в очаг, когда с улицы донесся звон колокольчика, извещавший о появлении Анджелики. Вскоре раздался голос девушки, поздравлявшей хозяев с праздниками.

– И тебя с Рождеством, дорогая, – отвечала Ада.

– А где Акилле?

– Он наверху с гусеницами.

– Тогда я поднимусь.

– Да ну его! Этот осел тебя не заслуживает, – проворчал Альфонсо.

Анджелика шустро поднялась по лестнице на чердак.

– Привет, Акилле.

Он даже не взглянул на нее, продолжая работать.

Девушка, ничуть не смутившись, протянула ему письмо.

– С Рождеством! Но не открывай его до двадцать пятого числа. Я поднялась сюда, потому что приехала в последний раз. Больше я не буду тебе досаждать, – сообщила она и потом так же быстро спустилась по деревянной лестнице вниз.

* * *

Прошли праздники, потом весь январь – Анджелика не появлялась. Поначалу Акилле обрадовался и вздохнул свободно, но потом поймал себя на том, что по четвергам то и дело выглядывает из чердачного окошка на улицу. Он невольно ждал, что вот-вот раздастся знакомый звон колокольчика, но двор оставался пустым, и чем больше времени проходило, тем сильнее он скучал по Анджелике.

Врожденное желание поддерживать устоявшийся порядок вещей мучило его. К своему удивлению, Акилле заметил, что теперь ему не хватает упрямой девчонки. Потом он вспомнил про конверт, который она вручила ему в свой последний приезд. Письмо так и лежало нераспечатанным, так что юноша схватил его и вскрыл конверт. Внутри оказался только листок бумаги с двумя уравнениями:

x₁(t) = – a₁ x₁(t) + R₁x₂(t) + I₁(A₂)

x₂(t) = – a₂ x₂(t) + R₂x₁(t) + I₂(A₁)

Акилле попытался решить их, но несмотря на долгие часы, проведенные за расчетами, ему это не удалось. Юноша день за днем возвращался к уравнениям, одержимый манией добиться четкости и порядка, он просто физически не мог оставить задачу незавершенной. Но Анджелика, похоже, знала математику лучше него, и проклятые уравнения все оставались без ответа.

Две недели спустя, совершенно измученный, Акилле спустился на кухню.