Koch Industries. «Капитализм для своих», или Как строилась власть корпораций в Америке

Вскоре после начала работы на заводе Полсон получил шанс сразиться с OCAW. Срок действия соглашения с профсоюзом истекал в конце 1972 г. Переговоры по новому соглашению были для Полсона и Чарльза Коха возможностью переписать правила, по которым жил завод, и заставить его работать так, как считали нужным они.

В апреле 1972 г. Полсон сделал первый шаг. Он поставил Хэммершмидту рабочую смену в пасхальное воскресенье.

Хэммершмидт, естественно, работать на Пасху не хотел^[124]. И сделал то, что обычно делалось в таких случаях. Он отказал Полсону. Он не собирался работать в пасхальное воскресенье.

Хэммершмидта можно простить за то, что, как он считал, его открытое неповиновение не повлечет за собой протеста и наказания, потому что так все и работало в Pine Bend: если профсоюзные рабочие были чем-то недовольны – скажем, назначением коллегам дисциплинарного взыскания, – они просто бросали свою работу. Они шли в приемную начальства и сидели, пока вопрос не решался, и руководство обычно уступало их требованиям. Казалось, что Полсон тоже уступит – он не пользовался популярностью у рабочих. Ковбойские сапоги, инспекции в военном духе, манера будить людей и напрягать их утром в субботу – за это сотрудники его невзлюбили. Хэммершмидт вспоминает, как услышал, что члены профсоюза говорят у него за спиной: «Они собираются засунуть эти сапоги в задницу Полсону и отправить его обратно в Техас».

Когда пасхальная смена началась и Хэммершмидт не явился на работу, Полсон немедленно его уволил. С точки зрения OCAW, Полсон только что объявил войну.

В конце осени и начале зимы 1972 г.^[125] Koch Refining Company и OCAW необходимо было заключить новое трудовое соглашение.

Существовал установленный порядок действий и множество традиций, связанных с ведением переговоров по поводу соглашения. Коллективное трудовое соглашение – взаимная договоренность между профсоюзом и компанией, в которой обозначаются условия труда на рабочем месте: от уровня заработной платы до размера дополнительных льгот, таких как медицинская страховка. В соглашении также перечислены правила трудового режима предприятия, такие как процедура увольнения работника или способы, которыми работник может подать жалобу на злоупотребления со стороны руководства. Трудовые договоры обычно заключались на срок около трех лет. Когда срок действия истекал, группа юристов Koch Refining входила в зал заседаний и садилась за стол напротив группы переговорщиков, выбранных OCAW. Переговорщики от профсоюза почти всегда были рабочими нефтеперерабатывающего завода, а не юристами и экспертами по ведению переговоров. В переговорах с компанией члены профсоюза полагались на свои личные знания о том, как работает завод. Они знали, о чем просить, и знали, что могут предложить взамен. Получить желаемое профсоюзные деятели рассчитывали с помощью коллективной силы воли. Они держались вместе и были готовы вместе уйти с работы, если руководство не удовлетворит их требования.

Во время первой встречи с представителями OCAW Полсон сидел в конференц-зале в окружении юристов компании. За столом напротив него был Джозеф Хэммершмидт, президент профсоюза. Хотя Хэммершмидта уволили, профсоюз настоял на его участии в переговорах. Профсоюз уже подал официальную жалобу об увольнении Хэммершмидта, к тому же он все еще оставался его членом.

После того как все заняли места, Полсон озвучил свое предложение.

Koch в одностороннем порядке переписывает все правила работы на заводе. Система субординации, которую использовал профсоюз, исчезнет. Правила, которые запрещали сотрудникам выполнять работу других «профессий», устраняются. Водитель пикапа? Его не будет. Правило о бонусных выплатах за сверхурочную работу без получения предварительного уведомления за два часа? Устраняется. Затем Полсон дал понять профсоюзным деятелям, что для обсуждений мало возможностей. Это новые правила. Вот как все будет устроено на заводе. И точка.

Это могло показаться блефом; просто манерой Полсона начинать переговоры о трудовом соглашении с техасским нахальством. Но после Рождества и в первые холодные дни нового года профсоюзу стало ясно, что Полсон не блефовал. Он не собирался вести переговоры.

С точки зрения членов OCAW, им не оставили выбора для дальнейших действий.

9 января 1973 г. в четыре часа дня^[126] все профсоюзные рабочие покинули свои места и территорию завода. Они прошли через парковку, а затем через широкие ворота вышли за пределы завода. Когда они вышли за ворота, те приобрели новую функцию. Они стали пикетной линией. Пересечение этой линии означало точку невозврата. После того как члены OCAW вышли за ворота, территория завода оказалась для них закрытой. Они лишились доступа на рабочие места. Они стали безработными.

Нефтеперерабатывающий завод за воротами обеспечивал их всем, что у них было, – денежными средствами, чтобы кормить детей и платить по кредитам. Он давал им возможность вести жизнь среднего класса. И никто из рабочих не знал, вернется ли когда-нибудь обратно и будут ли их рабочие места вновь доступны для них. Бернард Полсон и Чарльз Кох за столом переговоров четко дали понять: Koch Refining планирует сломить OCAW. А члены профсоюза должны были дать понять Бернарду Полсону и Чарльзу Коху: OCAW нельзя сломить.

Сделать это было нелегко. Никто из членов OCAW не был рад ставить на кон свою работу. Например, у Джозефа Куинна^[127] была жена и пятеро детей. Куинн редко видел детей: он пропустил рождественское утро по крайней мере пять раз подряд из-за работы на заводе. Его жена Рита раздавала детям подарки без него. Но именно его отсутствие обеспечивало детям жизнь, которой он сам не знал. У них с Ритой был аккуратный дом в пригороде Миннеаполиса, недалеко от Росмаунта. Их дети ходили в хорошие школы. Они не работали долгие часы на фермерских полях под палящим летним солнцем, как Джозеф Куинн, выросший в западной Миннесоте.

Но Куинн не стал сомневаться в своем профсоюзе, когда OCAW велел ему покинуть рабочее место. К послушанию его мотивировала простая идея: солидарность. Солидарность воплощала все, за что боролся профсоюз, и все, что делало профсоюз сильным. Куинн не знал о солидарности в детстве. Он вырос в семье фермера, поэтому много слышал об индивидуальных достижениях и ценности тяжелого труда. Отец Куинна учил его, что профсоюзы являются организациями, прикрывающими коммунистов, и поощряют лень. Но когда Куинн переехал в Миннеаполис, все доступные для него рабочие места были связаны с профсоюзами. Когда Куинн поднимал правую руку и присягал в верности OCAW, он клялся в солидарности своим братьям по профсоюзу на заводе. Клятва, правда, не была слишком искренней; Куинн просто хотел иметь работу.

Потом у Куинна впервые возникли неприятности.

Одна из его задач на заводе состояла в проверке уровня сырой нефти в больших белых резервуарах в южной части завода. Это была критически важная работа, потому что резервуары могли переполниться, если за уровнем нефти не будут следить. В конце одной из смен Куинн не сумел проверить уровень нефти в одном из баков, потому что там вели сварку какого-то оборудования. После того как рабочие ушли, он хотел было проверить уровень нефти, но возле нужного ему замерного люка один рабочий решил помочиться, поэтому Куинн отошел, чтобы не мешать. Его смена подошла к концу, а Куинн все еще не успел проверить уровень в этом резервуаре. Он сообщил об этом своему менеджеру, но тот сказал ему не переживать из-за этого.

«Позже я узнал, что тот большой красивый белый резервуар стал черным, полностью был залит нефтью», – вспоминал Куинн. Резервуар переполнился, и этого не случилось бы, если бы он проверил уровень нефти, как следовало.

За нарушение Куинн был отстранен от работы на три дня. Заработная плата, из которой он выплачивал ипотеку, на которую кормил детей, была примерно на треть меньше, чем обычно. Это был ощутимый удар по его финансовому положению, и он считал, что несправедливо себя ему подвергать. Поэтому Куинн подал официальную претензию в профсоюз по поводу наказания. Претензия – это официальная жалоба, которую могут подавать только члены профсоюза. Это жалоба, рассмотрение которой в некоторой степени напоминает судебный процесс, где профсоюз выступает в качестве личной группы юристов рабочего. Вне профсоюза нет таких формальных претензий: работник может просто пожаловаться, и только от него или нее зависит, получится ли убедить начальство отнестись к жалобе серьезно. В случае же подачи претензии речь шла о получении поддержки профсоюза.

После того как Куинн подал претензию, его вызвали в офис нефтеперерабатывающего завода. Он вошел в переговорную комнату и увидел там юриста компании, который хотел обсудить наказание Куинна. Но Куинн был не один. Рядом с ним за столом сидел представитель OCAW. Пока Куинн и юрист компании обсуждали проблему, сотрудник OCAW вмешивался в их разговор. Он все время поправлял Куинна, добавляя в историю новые детали. Куинн был категорически не согласен с некоторыми из подробностей, хотя они искажали ситуацию в интересах Куинна. Он даже начал спорить с человеком из OCAW в присутствии юриста компании. Наконец, юрист объявил об окончании встречи и, казалось, был в отчаянии. Трудно было получить прямые ответы на какие-либо вопросы, пока напористый представитель OCAW сидел на встрече.

Через несколько дней после встречи Куинна снова вызвали в администрацию. На этот раз там сидел только менеджер. Он указал на стол, где лежал чек на имя Куинна на сумму заработной платы, которую он потерял за эти три дня. «Он сказал мне: “Не воспринимай это как победу”. Но на столе перед ним лежала моя победа!» – вспоминал Куинн. Куинн обрадованно взял и обналичил этот чек. Этот эпизод стал для него важным уроком. Переговорщик OCAW превратил процесс рассмотрения жалобы в ад для адвоката компании и боролся за оплату всего трех дней работы всего одного парня. Благодаря этому эпизоду Куинн понял, что такое солидарность: «Я видел, как это работает на самом деле». Когда пришло время покинуть рабочее место, Куинн его покинул. Он не сомневался в OCAW, потому что OCAW не сомневался в нем. Один за всех и все за одного.

Когда началась забастовка, Джозеф Куинн помогал в организации пикета. Сотрудники завода по расписанию сменяли друг друга у трех главных ворот завода, чтобы пикет стоял круглосуточно. OCAW координировал основную часть этой деятельности из небольшого автоприцепа, припаркованного рядом с территорией завода. Люди возле прицепа бездельничали и играли в карты. Другие подходили к ним, чтобы получить плакаты^[128], которые надо держать во время своей смены, с надписями вроде «Koch за рабство» и «OCAW LOCAL 6–662 бастует». Работа Куинна состояла в том, чтобы смены протекали гладко и таблички всегда были в наличии.

Это было экономическое оружие, которое использовалось с большим эффектом в течение ста лет американской трудовой борьбы.

Ряды пикетчиков были баррикадой, задачей которой была остановка любого транспорта, въезжающего и выезжающего с территории завода. Огромная часть продукции, производимой на нефтеперерабатывающем заводе, перевозилась в больших автоцистернах, которые доставляли мазут в близлежащие школы или бензин на соседние автозаправки. Если грузовики не могли въезжать и выезжать, Koch не могла продавать свою продукцию. OCAW стремился взять компанию измором и заставить вернуться за стол переговоров в более слабой позиции.

Водители автоцистерн и даже полицейские, которые патрулировали дорогу возле нефтеперерабатывающего завода, были членами профсоюза Teamsters. Это означало, что пересечение ими пикетной линии приравнивается к нарушению их священной клятвы в солидарности. Пикетная линия выполняла свои функции. В обычный день через ворота завода проезжало около 200 автоцистерн^[129], забиравших и вывозивших топливо. Их количество сократилось почти до нуля после того, как Куинн стал помогать в организации посменной забастовки членов OCAW.

Профсоюз перекрыл кислород нефтеперерабатывающему заводу Koch. Он знал, что его владелец, Чарльз Кох, теряет огромные суммы денег каждую минуту забастовки. Казалось очевидным, что у Коха не остается иного выбора, кроме как уступить. Он мог продержаться неделю или две, чтобы сохранить лицо, но способа держаться дольше не было.

Эти люди из профсоюза явно не знали, с кем имели дело.

Бернард Полсон был в полной готовности^[130]. Он установил в своем кабинете раскладушку, на которой будет спать большую часть следующих девяти месяцев, изредка покидая завод и свой пост. Он также запасся едой. Рядом с офисным зданием на заводе располагалась большая столовая, и когда профсоюзные работники покинули завод, Полсон дал распоряжение открыть ее на 24 часа в сутки. Бригада из рабочих, не состоящих в профсоюзе, будет жить на территории завода, и Полсон позаботится о том, чтобы столовая работала всегда, когда им захочется поесть. А в период забастовки есть им надо было в любое время, потому что больше не было восьмичасовых смен. Управление заводским оборудованием теперь стало круглосуточной работой. И не было определенных часов для обеда или ужина.

Полсон запасся не только едой. Он также незаметно сформировал штат сотрудников, в которых нуждался. Многие члены этого нового трудового коллектива^[131] были супервайзерами, работавшими на заводе. Каждый из них теперь выполнял двойную или тройную работу, трудясь по 16 часов в смену. Но даже этого было недостаточно. Поэтому Полсон стал звонить в Техас, в нефтепромысловый штат, где у него остались друзья и бывшие подчиненные, помнившие его. Он звонил этим старым знакомым и просил их приехать в Миннесоту работать. Вскоре после того, как за воротами нефтеперерабатывающего завода выстроились ряды пикетчиков, Полсон организовал перевозку этих сотрудников на завод вертолетами. Вертолеты пролетали низко над забором завода и приземлялись на его территории, чтобы высаживать новых рабочих из Техаса, Оклахомы и других штатов, где профсоюзы были не только редкими, но и резко ненавидимыми. Большое помещение в цокольном этаже офисного здания Полсон превратил в общежитие для новых рабочих.

Стоя на линии пикета, члены OCAW наблюдали, как вертолеты пролетают над ними, зависают и приземляются за воротами, доставляя рабочих им на замену. Пикетная линия становилась условной.

Но даже в присутствии новых рабочих Полсону было нелегко поддерживать работу завода. Например, ему нужно было управлять гигантскими машинами, установками риформинга, которые производили жизненно важный химикат для топливных продуктов. Однако их нельзя было запустить простым нажатием кнопки. Для разжигания их нужны были цистерны с водородом. После того как на заводе закончился водород, Полсон понял, что не сможет убедить кого-либо из местных водителей прорвать пикет и привезти водород. Поэтому он позвонил старым знакомым в Amoco, и те предложили решение: для запуска установок риформинга можно использовать природный газ, поступающий на завод по трубопроводу. Это был заковыристый, сложный процесс, но Полсон и его команда выяснили, как его осуществить. Вскоре были запущены все установки риформинга, а ректификационные колонны заработали на полную мощность.

В первую ночь забастовки^[132], однако, одна из установок нагрева – большая печь, в которой нефть разогревали до высокой температуры, перед тем как направить в ректификационные колонны, – стала работать неисправно. Механические проблемы внутри нее оставались незамеченными в течение многих часов, потому что в цеху был недостаток персонала. Обычно за нагревательной установкой следили три сотрудника, но Полсону пришлось сократить их количество. Агрегат работал все хуже, пока система не отказала, при этом произошел взрыв. Казалось чудом, что никто не погиб, – в стене печи от взрыва появилась зияющая дыра. Установка была срочно отключена, клапаны перекрыты, чтобы остановить приток нефти и предотвратить пожар, который мог охватить завод. Работающие на заводе супервайзеры пришли и осмотрели печь. Она полностью вышла из строя.

Один из менеджеров зашел в кабинет Полсона и сообщил ему новость. Менеджер сказал, что печь нельзя отремонтировать, по крайней мере, без помощи рабочих из профсоюза, управлявших такими агрегатами. Надо было бы вернуть операторов из пикета для ремонтных работ. «Он сказал: “Мы проиграли забастовку. Мне нужно, чтобы мои операторы вернулись”, – вспоминает Полсон. – А я сказал ему: “Если ты так считаешь, иди к черту”».

Полсон снова позвонил одному из друзей в Техасе и разбудил его среди ночи. Он сказал, что ему срочно нужна помощь, и рассказал о взрыве. Старый друг Полсона собрал ремонтную бригаду и на самолете отправил в Миннеаполис. Оттуда вертолетом их доставили на нефтеперерабатывающий завод. Установка снова заработала примерно через неделю.

Поздно вечером, перед тем как ложиться спать, Полсон обходил завод, чтобы убедиться, что у сотрудников все хорошо. Он заходил в диспетчерские, где люди смотрели на экраны, изнуренные бесконечными рабочими часами. Нагрузка на них была огромной. Все знали, что в любой момент может случиться катастрофа. Взрыв печи был тому доказательством. Теперь за ними следит бригада сокращенной численности, а печи работают, и перегретое огнеопасное вещество перекачивается по территории завода. Это было почти безумием – управлять работой нефтеперерабатывающего завода с таким количеством персонала, когда из-за отсутствия внимания в течение нескольких минут могли погибнуть люди. Один сотрудник ушел с завода, страдая от переутомления и панических атак, чуть ли в состоянии кататонии.

Во время ночных обходов Полсон старался выглядеть уверенно, чтобы поддержать дух своих сотрудников. «Они говорили, что было очень важно то, как я держался во время этой забастовки, – вспоминает Полсон. – Один из наших специалистов по продажам в те времена называл меня Паттоном. Он говорил: “Вам не хватает только двух револьверов с ручкой из слоновой кости”».

Шли недели^[133]. Люди в пикете стояли днями и ночами. Они перекрыли движение грузовиков на завод. Но, находясь у ворот завода, они видели, что ректификационные колонны все еще выбрасывают пар и из факельных башен все еще вырывается пламя.

Пикетчики не могли остановить все грузовики. Рабочие Полсона из Техаса и Оклахомы заезжали на территорию завода и выезжали с нее. Даже некоторые местные водители грузовиков, не входящие в профсоюзы, начали прорывать линию пикета, ввозя и вывозя топливо.

Эрни Тромберг, член OCAW^[134], работавший на одной из ректификационных колонн, наблюдал, как гнев наполняет ряды его коллег при появлении водителей-скебов^[135]. Члены профсоюза вставали перед грузовиками и размахивали плакатами. Но машины скебов медленно, с остановками, ехали вперед, на территорию завода. Тромберг видел, как его коллеги делали «ежей» – острые шары из металлических шипов и гвоздей, обращенных острием наружу, и бросали их на землю перед приближающимися грузовиками. По оценкам Полсона, Koch потратила $100 000 (или около $593 000 с учетом инфляции по курсу 2018 г.) на замену шин у грузовиков только в первые несколько месяцев забастовки.

Koch Refinery наняла частную компанию Wackenhut^[136] для охраны ворот, но эти частные охранники были похожи на подростков с арендованными жетонами. Они только больше злили пикетчиков. Тромберг стоял недалеко от проезжавшего мимо грузовика, когда услышал безошибочный звук «ежа», брошенного под колесо машины. Молодой охранник Wackenhut подошел к Тромбергу сзади и обвинил в том, что тот бросил «еж». Охранник сопроводил Тромберга к сотруднику полиции штата, но офицер сказал, что ничего не может поделать, так как не был свидетелем этого события. Тромберг понял, что охранники Wackenhut были беспомощны, и другие пикетчики тоже это поняли.

Атмосфера беззакония воцарилась в рядах пикетчиков. Когда водители-скебы приближались к воротам, участники пикета залезали на подножки грузовиков и стучали в окна. Когда это не помогало, они становились еще более жестокими. «У нас там были довольно крутые парни. Они могли открыть дверь и вытащить водителя», – вспоминает Лоуэлл Пейтон, член профсоюза, участник пикета у ворот.

Когда рабочие стали проявлять насилие^[137], Полсон использовал их ошибку. Он отправился в суд и подал ходатайство с просьбой запретить OCAW устраивать пикеты перед заводом. Адвокаты Полсона утверждали, что порча чужого имущества и насилие со стороны членов OCAW выходили далеко за рамки законной деятельности профсоюза. Судья местного окружного суда согласился с иском и вынес временный судебный запрет в отношении профсоюза. Судебное предписание не запрещало пикеты напрямую, но сильно ограничивало действия профсоюза. Судья определил, что теперь профсоюзу разрешается выставлять перед заводом четырех пикетчиков с табличками, в то время как раньше их были десятки. Этим четверым запрещалось применять какие-либо угрозы и насилие. Входящие в профсоюз полицейские на месте событий не имели права оставаться в стороне и бездействовать: им надо было выполнять судебное предписание. Постановление судьи подавляло пикет.

После третьей, а затем и четвертой недели люди стали осознавать реалии забастовки. У людей за воротами завода по-прежнему оставались ипотечные кредиты, и им надо было кормить детей. Они тайно искали подработки на неполный день, и многие из них такие нашли, но там не платили так много, как на заводе. Пока забастовка продолжалась, члены OCAW начали понимать, как легко выпасть из рядов среднего класса. Они поняли, как легко потерять дом, машину, поставить под угрозу экономическое будущее своих детей. И они знали, кто виноват в этих угрозах. Они обвиняли Бернарда Полсона. Многие возненавидели Полсона, его техасские ковбойские сапоги и прекрасную выправку. Мужчины собирались в баре Коутса, пили и говорили о том, что могут сделать. Их гнев переливался через край.

Вечером пятницы, 23 февраля^[138], более 30 членов профсоюза собрались возле завода. Полсон и его сотрудники пребывали в изоляции за воротами около шести недель, но не могли оставаться там вечно. Люди из профсоюза знали это и поджидали снаружи, когда вереница машин сотрудников Полсона начнет выезжать за ворота. Забастовщики стучали по капотам, разбивали окна и кричали на рабочих, сидевших в автомобилях. Пикетчики знали способ, позволявший опрокинуть машину: собраться группой и раскачивать автомобиль из стороны в сторону. Они пробовали так делать с проезжавшими мимо них автомобилями. Кто-то во время беспорядков сделал несколько выстрелов в сторону завода. Никто не пострадал, но определить, кто стрелял, было невозможно.

В это время жена Бернарда Полсона^[139] была дома одна вместе с шестерыми детьми. Однажды ночью позвонил мужчина и спросил, дома ли Полсон. Она ответила, что его нет, и спросила, может ли что-то ему передать. Звонивший сказал, что может, и пусть она передаст ему, что скоро мистеру Полсону конец. Затем повесил трубку, оставив миссис Полсон одну со своими мыслями и спящими детьми.

Бернард Полсон не уступил. Он продолжал работать и спать на раскладушке в своем кабинете. Он не собирался уходить; он не собирался отступать перед лицом угроз.

Всякий раз, когда Полсону нужна была поддержка, он поднимал трубку и звонил в Уичито.

«Я работал непосредственно на Чарльза, и мы совещались по несколько раз в день. Это происходило при его поддержке, – вспоминает Полсон. – Он точно знал, что я делаю и почему я это делаю».

В ночь на 15 марта^[140] Полсон пошел в свой кабинет, лег на раскладушку и укрылся одеялом, погружаясь в сон. Он был измотан и спал крепко. Пока он спал, кто-то осуществил план, грозивший гибелью ему и всем сотрудникам, которым он только что пожелал спокойной ночи.

Вдоль западной стороны завода проходило несколько железнодорожных путей. По ним ездили цистерны с сырой нефтью. Пути вели в самый центр нефтеперерабатывающего комплекса, где в поезда загружалось и из них выгружалось топливо. По ночам вагоны-цистерны и дизельные локомотивы часто стояли в небольшом депо за пределами нефтеперерабатывающего завода, ожидая отгрузки на следующий день. У железнодорожных компаний было обычной практикой оставлять дизельные локомотивы в течение ночи на холостом ходу, потому что для запуска двигателя требовалось много топлива. Некоторые работники завода знали об этом, потому что часть из них когда-то работала на железной дороге. Эти люди знали, как работают поезда, и знали, где они стоят.

В темноте после полуночи 15 марта кто-то прокрался между вагонами и локомотивами, стоявшими возле завода. Диверсант поднялся к двери в кабину одного из моторных вагонов и забрался внутрь. Неизвестно, был ли это один человек или группа, но тот, кто залез в кабину, знал, как управлять локомотивом. Он знал, где расположен рычаг управления двигателем и как им пользоваться. Он повернул рычаг и выскочил из кабины дизеля, когда тот с пыхтением двинулся вперед.

Дизель-локомотив набирал обороты, двигаясь по путям. Кабина была пуста, и в депо не было сотрудников, которые могли бы заметить, как он едет по пустым полям и набирает скорость. Примерно в час ночи поезд несся прямо на ворота нефтеперерабатывающего завода. Путь, по которому он ехал, вел прямо в центр завода, в сплетение труб, резервуаров и колонн, заполненных огнеопасным веществом.

Бернард Полсон проснулся в своем кабинете от того, что зазвонил телефон. Он ответил и услышал крик сотрудника с другого конца завода. Еще в полусне он пытался понять, что ему говорят. Произошла какая-то авария. Крушение поезда. Полсон быстро оделся и выбежал из кабинета. На улице кричали люди, и он побежал к ним.

Затем он стал свидетелем сюрреалистичной картины. Дизельный локомотив лежал на боку посреди территории завода. Его гигантский двигатель все еще работал.

Когда локомотив с шумом несся по территории завода, он направлялся прямо к большой нефтеперегонной башне. Но на железнодорожных путях были установлены особые механизмы, так называемые сбрасыватели, которые служили для аварийной остановки потерявшего управление поезда и предотвращения катастрофы. Локомотив врезался в них на высокой скорости, и механизмы выполнили свою работу, перевернув стальную машину на бок и сбросив с рельсов, заставив пробуксовать по земле.

Если бы сбрасывателей не было и поезд продолжал движение, он врезался бы прямо в сплетение продуктопроводов, насосов и труб. И тогда адское пламя могло поглотить завод и убить многих людей, которые там работали. Полсон мог сгореть заживо в своем кабинете. Место крушения располагалось примерно в 200 футах от места, где он спал.

Полсон пытался переварить увиденное, ходя вокруг дизеля. Один из рабочих смены, который раньше работал на железной дороге, залез в опрокинутый локомотив и выключил двигатель.

Полсон пристально смотрел на искореженный локомотив и думал о людях, которые едва избежали смерти. И спрашивал себя: кто мог сделать что-то подобное? Крушение передавало четкое сообщение. Если Koch стремится уничтожить OCAW, то OCAW уничтожит Koch.

Насильственные действия профсоюза отчасти питались гневом. Но другой их причиной был страх. Члены профсоюза имели численное преимущество, но во многих важных отношениях они были не так сильны, как в былые времена. Сила американских профсоюзов в то время была основана главным образом на важном законодательном акте «Нового курса», принятом в 1935 г. под названием «Закон Вагнера». Закон предоставлял работникам законное право вступать в профсоюзы, а компании юридически обязывал заключать с ними соглашения. Также он учреждал федеральное агентство по надзору за профсоюзными спорами под названием Национальный совет по трудовым отношениям. Благодаря новой правовой защите влияние профсоюзов выросло. К 1950-м гг. профсоюзы являлись общепринятой, почти неизбежной частью жизни рядового американца, и более трети американских рабочих были их членами. Влияние профсоюзов ощущалось даже теми рабочими, которые в них не входили; сам факт наличия профсоюзов влиял на компании, чьи сотрудники в профсоюзы не входили. Эти компании знали, что заработная плата и условия труда в них должны быть достаточно привлекательными, чтобы сотрудники не уволились или не организовали собственный союз. Однако эта система начала давать трещины в 1960-х гг. и разрушалась отчасти изнутри.

Союзы были учреждены для защиты простых людей, но к концу 1960-х многие из них превратились в раздутые структуры власти, которые утратили сочувствие своих же членов. Профсоюзные лидеры стали профсоюзными «боссами», многие из которых получали неоправданно высокую зарплату и занимались коррупцией. Насилие и бандитизм стали чересчур частыми признаками организованных акций рабочих. Популярность профсоюзов в обществе, согласно социологическим опросам, начала падать. В то же время компании на территории штатов с сильными профсоюзами стали перемещать свои производства на юг, в штаты, для которых эти объединения были не характерны. Вместо того чтобы вести переговоры с профсоюзами, эти компании стали искать окольные пути.

Несмотря на свою воинственность и высокомерие, профсоюзные лидеры, такие как Джо Хэммершмидт, утратили свое влияние к началу 1970-х гг. Это делало их методы борьбы несколько нездоровыми, а их поведение – безрассудным.

Koch Refining Co., наоборот, работала методично и терпеливо. Ее действия отражали мышление ответственного человека.

Чарльз Кох отправился в Пайн Бенд^[141] и по прибытии незаметно проник на территорию завода. СМИ не сообщали о его присутствии, и, похоже, никто из пикетчиков на улице не знал, что он здесь.

Кох ходил по территории предприятия вместе с Бернардом Полсоном и собственными глазами видел, какой урон нанесла забастовка. Завод был похож на место катастрофы. Сроки технического обслуживания оборудования не соблюдались. Штат был минимальным. Пища скудной. И OCAW не собирался отступать.

Казалось, будет неразумно со стороны Коха просить Полсона продолжать эту борьбу. Полсон и его команда рисковали жизнью каждую ночь забастовки. Предыдущие владельцы завода, включая Фреда Коха, почти наверняка сдались бы и вернулись за стол переговоров.

Но Полсон не хотел отступать. И он видел, что Чарльз Кох тоже не хочет отступать. Кох и Полсон уединились в кабинете Полсона, который теперь напоминал штаб-квартиру полевого генерала. Рядом с письменным столом стояла раскладушка, где Полсон спал большую часть ночей, телефон всегда был под рукой. Мужчины сели и вместе составили новый бюджет для завода. С помощью ручки и бумаги они набрасывали новые прогнозы доходов и план производства на год.