Капсула

Лох

Сколько же он уже вагонов прошел? Вагон-ресторан вроде в 8-ом вагоне, а у него 2-ой, в голове поезда … шесть вагонов всего. Так … было два 'плацкартных', потом 'купейный', потом 'мягкий' … или наоборот? А может ресторан вовсе не в 8-ом? Надо дальше идти. Куда он денется с 'подводной лодки'? Паша улыбнулся, просто он выпил лишнего, вагоны не может сосчитать. Хотя что их считать? Ресторан наверное следующий. А если нет, он постучится к проводнице и спросит, что тут такого? От холодного обжигающего воздуха между вагонами, Пашина голова немного прояснилась, прогулка по поезду шла ему на пользу. Правильно, что он пошел за пивом, завтра утром оно как найденное будет. Дядька с теткой ему попались невредные. Они сначала пивко … а потом чайку. Паше вдруг остро захотелось этого самого холодного пивка, где уж этот чертов ресторан. Он сейчас там бутылку обязательно выпьет и три с собой возьмет. Он шел вперед, на автомате отрывая холодные тяжелые двери: коридор, рабочий тамбур, сбоку туалет, тамбур, пространство между вагонами, с ветром, оглушающим лязгом колес, обжигающим морозом, потом тамбур, туалет, коридор … снова рабочий тамбур с титаном для кипятка … мелькающие двери, стучащие колеса, ветер, темные коридоры … и полная тишина … он прошел уже не шесть, а наверное 26 вагонов, а ресторана все не видел. Может тут и нет ресторана? Но он когда шел по платформе на посадку вроде видел надпись 'вагон-ресторан'. Может этот вагон отцепили? Только зачем? Паша в раздумье остановился посреди мрачного коридора и решил идти обратно: жаль конечно, но черт с ним с этим пивом. Впрочем, он сейчас все-таки зайдет к проводнице, спросит … что тут у них за хрень …

Лида завороженно следит за продвижением клиента по 'коридору'. Паша между вагонами, жгучий холод, он в одной спортивной легкой куртке, надо быстрее нырнуть в вагон, но дверь не открывается. Закрыли что-ли? Паша дергает вниз тяжелую ручку, но дверь не подается. Его буквально сдувает под колеса. Черт, а обратно? Ага, открылась. Купе проводницы закрыто, Паша рывком открывает дверь туалета. Дико захотелось в уборную. Тут пахнет сортиром, окно зачем-то приоткрыли, из него невероятно дует. Паша смотрится в зеркало, откуда на него глядит испуганная, усталая, растерянная физиономия: опущенные вниз уголки губ, глаза с набрякшими веками, тяжелый взгляд исподлобья. Неподвижное, бледное, испуганное лицо. В коридоре Паша почему-то забывает, в какую сторону ему надо идти обратно. Откуда он пришел, где была эта закрытая дверь между вагонами. Он снова стучит к проводнику, но ему не отвечают, пассажиров тревожить Паше неудобно, но он все-таки пробует негромко стукнуть в пару дверей. Никто его не слышит, тогда он идет по вагону и с силой, истерично стучит в каждую дверь кулаком и ногами. Нет, никто не открывает. Они не могут его не слышать, это какой-то пустой вагон. Но, почему? Паша смотрит на часы, стрелки не двигаются, даже секундная. Он бежит по вагону, переходит в следующий, потом в следующий, в следующий. Все двери теперь открываются. Сейчас Паша хочет только одного: оказаться в своем купе с дядькой, теткой, и теткиным ребенком. Они давно спят, и он ляжет на свою верхнюю полку и постарается уснуть. Но где же его вагон? Ему кажется, что он уже сто раз пробежал туда-обратно весь состав, но состав, катящийся по рельсам с адским грохотом, среди тайги, совершенно пуст, он в нем один-единственный пассажир.

Паша предельно устал, сбит с толку, им овладевает желание спрыгнуть с поезда, упасть в снег и постараться добраться до ближайшего поселка. Он садится на пол и начинает серьезно планировать, как он будет прыгать … Хотя может ему и не стоит прыгать. Он знает Север, это тайга, сколько километров до ближайшего поселка? Может сто, а может больше. В одной куртке он не дойдет, тем более без лыж. При прыжке может ногу сломать, и тогда ему конечно не выжить. Дурная мысль. Паше не по себе, он предельно испуган. Заплакал бы от отчаяния, но последние проблески гордости, он же мужчина, не дают ему этого сделать. Паша закрывает лицо руками и тихо стонет.

В конце коридора лязгает дверь служебного купе. Он видит силуэт проводницы, которая неспешно к нему направляется. Пашей овладевает смешанное чувство: он счастлив, что девка наконец появилась и положит конец его кошмару, с другой стороны она сейчас вызывает в нем неимоверную злобу. Заспалась там, сволочь, телка тупая! Он же стучал – не открывала, заставила его так мучаться, блядь. Вот он ей сейчас врежет! Пашины кулаки непроизвольно сжались. Хотя что он себе в голову взял? Не сможет он женщину ударить, никогда не мог. Он, кстати, вообще никого не может ударить. Кажется, что сильный и борзый, но это не так. Пашина внешность обманчива. Высокий, длинные ноги, чуть сутулится, как многие высокие люди. Фигура у него лучше, чем лицо. Лицо неприятное: большие серые глаза были бы красивы, но очень уж они навыкате, почти как при Базедовой болезни, про которую Пашу ничего не слышал. Веки слишком тяжелые, немного полузакрыты, наплывают на глаза, из-за этого это взгляд исподлобья кажется недобрым и тупым. Уголки рта опущены, что создает вечно брюзгливое выражение. При улыбке открываются десны, да и улыбка больше похожа на ухмылку. Такие нюансы Паше незаметны.

Женщина у него была только одна: первая и последняя – Маша. Он с ней прожил больше двух лет. Сначала все было хорошо, девчонка крутая, лучше многих, Паше даже казалось, что парни ему завидуют. Она с удовольствием ходила с ним в походы, не ныла, несла тяжелый рюкзак. Паша даже начал подумывать о женитьбе, но Маша стала показывать свой характер: то не так, это не так, денег мало, работу смени, свози, достань, ты должен … Это 'должен' Пашу бесило. Никому он ничего не должен, еще чего. Еще не жена, а уже командует. Стали ссориться, Маша на него орала, а он молчал, а потом выгнал из квартиры. Сам себе он казался 'крутым', да нужна она ему! Еще придет, будет умолять, чтобы обратно пустил, говорить, что любит.

Маша не вернулась, вообще ни разу не пришла. В компании, где ее можно было встретить, Паша старался не ходить. С другой стороны, а куда ему было еще ходить? Стало тоскливо. О жизни с Машей он не жалел, был доволен, что не женился. Мать ее сразу невзлюбила, надо же, оказалась права. Мать он любил и жалел, но считал бабой несуразной, неудачливой и глупой, всерьез ее принимать было нельзя. Мать казалась большим, даже старым ребенком, потерявшимся без жесткой родительской руки. Мать у него – балда, но другой-то нет. Сестра, папашки у них, правда, разные, вот она – другое дело. Хитрая девка, не бог весть какая красавица, но замуж вышла удачно. Двое детей, дом, муж обеспечивает, что еще бабе надо? Тут Паша ловит себя на стыдной мысли, что он тоже был бы непротив родиться 'бабой', и тогда кто-то другой на него бы впахивал. Но это он так, не всерьез: бабой быть конечно легче, но мужиком однако лучше и почетнее. Он, Паша, мужик и должен этим гордиться. Впрочем честно говоря, гордиться было особо нечем.

Пашу всегда разъедала внутренняя собой неудовлетворенность. Ребята из его компании служили в армии и всегда рассказывали много смешного и поучительного, делясь своим армейским опытом, твердо убежденные, что 'настоящий мужик должен послужить'. А Паша не служил. Еще в школе понимал, что 'да, настоящий мужик должен …', но было себя жалко, очень уж там тяжело. Мама суетилась, у него как раз спина жутко болела, сделали справку. Диагноз – остеохондроз, радикулит, грыжа межпозвоночного диска. Травма в связи со значительными нагрузками на позвоночник, предрасположенность к таким заболеваниям из-за высокого роста, когда на поясничный отдел приходится избыточный вес. В первый призыв не взяли, а потом он в институт поступил и вопрос закрылся. Смог бы он в армии выживать или нет, теперь узнать этого было нельзя. Ребята бурно праздновали 'дембель', Паша завидовал их форме, особенно десантной, голубым беретам, но уговаривал себя, что 'ему всего этого не надо', что ни к чему ему быть 'сапогом', и него, дескать, будет другой путь.

В институте ему сразу не понравилось, слишком уж трудно. В группе у них было несколько мальчиков в очках, сильных в точных науках и в компьютерах, но Паша даже не пытался за ними угнаться. Из своей компании он учился в институте только один, студентом было быть не так уж престижно. Ребята, которых он считал товарищами, довольно много пили, ругались и частенько по пьянке дрались. Паше очень бы хотелось быть как все, пить пиво кружками и быть в состоянии 'засосать', как они все говорили, бутылку водки, но пить он совсем не умел. Еще до того, как наступало приятное бесшабашное опьянение, Паше становилось плохо, тошнило, несколько раз начиналась рвота, Паша попадал в неудобное положение, и всячески старался крепких напитков избегать. Кроме того, имея папашу-алкоколика, Паша вовсе не желал идти по его стопам. Просто раз и навсегда объяснить ребятам, что он не пьет, он не решался. В их компании непьющий человек считался или больными или просто подозрительным, и Паша каждый раз на посиделках играл комедию отчаянного и веселого выпивохи, стараясь выпивать по-половинке, пропускать тосты, и внезапно уходил с вечеринки под разными загадочными предлогами. Разговаривали в их компании на смеси обильного мата с блатной феней. Сам он так не говорил, то ли стеснялся, то ли чувствовал, что в его устах все получится фальшиво и неорганично. Впрочем друзья не замечали, что он 'пожиже', чем большинство из них.

В Братске были группировки бандитов, которых Паша панически боялся встретить на своем пути. Избить могли до смерти, просто так покуражиться, унизить, проглядев момент, когда все выходит из-под контроля, и тот, кого они избивают ногами, перестает стонать и шевелиться. Пару раз Паше пришлось побывать на похоронах слишком смелых товарищей, которые считали, что им 'море по колено'. У Паши была внешность 'своего' парня, сам он считал себя разумным и осторожным, никогда не желая признаваться себе в трусости. Институт он бросил, интеллектуала-инженера из него не вышло, тяжелый труд на заводе он презирал. Шоферить его устраивало, но зарплаты оказались резко меньше, чем он себе представлял. В его гиблом, глубоко провинциальном, городе, следовало каждодневно доказывать свою крутость, а у Паши была неуместная мягкая картавость, тихий голос и нежелание ругаться через каждое слово матом. Временами он очень хотел бы быть как все, и иногда, наоборот, считал, что ему в Братске не место, что ему уготована какая-то другая, яркая судьба, просто надо потерпеть и подождать.

Сейчас он стоял, напряженный, нахохлившийся в коридоре поезда дальнего следования, стараясь перебороть нервную дрожь пережитого испуга, паники, приправленную злобой, неуверенностью в себе и агрессией. Прямо на него шла молодая довольно красивая проводница в синей узкой юбке, белой блузке с синей жилеткой. Форма ее выглядела новой, Паше было очевидно, но она не ложилась. Что ж не открывала-то? Чем так была занята? Он постепенно успокоился и даже попытался улыбнуться. Не рассказывать же ей про свои страхи. Стыдно как-то. И чего запаниковал? Бегал тут как идиот, вагон свой потерял, ресторан не мог найти. Сейчас ни в какой ресторан он уж не пойдет. Поздно. Соседи по купе давно спать легли, не дождались его. А может ему к ней в купе пойти? А что? Неплохая идея:

– Девушка, я же стучался. Вы, что не слышали? Я громко стучал.

– Да, не слышала, но видела, как ты тут ходил по вагонам.

– Ну, как вы могли меня видеть, ваша дверь была закрыта.

– Идем ко мне в купе, я тебе объясню.

Пашу не удивило, что проводница обращается к нему на 'ты'. Он же молодой, а она все-таки постарше. К себе приглашает, даже делать ничего не пришлось. Он ей сразу понравился. Хорошо, он с ней ночь скоротает, а утром к себе вернется, а на следующую ночь опять сюда придет, и так до самой Москвы. Интересно, а она москвичка? Может бригада московская, вот бы так все и было. Девушка открыла дверь в боковое купе, пропустила его вперед и закрыла дверь на задвижку. Паша довольно развязно уселся на сидение и потянул проводницу за собой.

– Посиди со мной, ладно? Не бойся, я тебя не обижу. А ты мне скажешь, почему ты такая красивая и ездишь тут одна? Скажешь? Знаю, что это ты меня ждала, и вот я пришел …

Что-то было не то, девушка на его шепот не реагировала. Она деловито села сбоку и облокотилась о подушку. Паша видел, что эта симпатичная проводница на его ухаживания вряд ли поведется. Что еще делать и что еще ей говорить он не знал, как-то сразу сдался. Не так уж он был в себе с женщинами уверен, в глубине души прекрасно зная, что некоторым женщинам он понравиться не может, не их он поля ягода. Так нечего и стараться. Такое должно было или сразу получиться или уже некогда. Не насиловать же ее тут. Зачем она его к себе пригласила, за каким-таким делом? А вдруг тут что-нибудь криминальное, сейчас втянет его по самое не могу … Что-то тут не так. Паше снова стало не по себе. Надо от нее уматывать и возвращаться к себе. Все как-то мутно. Не стоит с ней связываться.

– Ладно, девушка, мне пора спать идти. Хотел в вагон-ресторан сходить, но не дошел. Поздно уже. Схожу утром. Спокойной ночи, я пошел …

Паша встал, хотел выйти, но дверь не открывалась. Что за черт? Начинается опять.

– Откройте, я же сказал, мне пора идти! Поиграли и хватит. Откройте! Что вам от меня надо?

– Паш, сядь. Не мельтеши. Нам надо поговорить. Поговорим и ты пойдешь.

– А если я не хочу с вами разговаривать? Как вы меня заставите?

Паша хотел бы тоже называть ее на 'ты', но у него это резко перестало получаться. В женщине было что-то такое, что определяло их неравенство. 'Странная проводница, и на проводницу-то вовсе не похожа' – успел подумать он, прежде чем девушка заговорила:

– Паша, не глупи, поговорить тебе со мной придется, так надо.

– Кому надо?

– И об этом мы тоже побеседуем. Просто ты должен меня послушать, не перебивать. Знаю, что по ходу моих объяснений у тебя возникнут вопросы, но ты их запомни, задашь потом.

– Да кто вы такая? Откуда знаете, что меня зовут Паша. Билет мой видели, да? Зачем? Ну, да, я – Паша, и что дальше? Я ничего не сделал. Еду в Москву в отпуск, что нельзя?

– Паша, ты и едешь в Москву, лежить в своем купе и спишь на верхней левой полке, отвернувшись к стене. Мы с тобой сейчас не в поезде. Пойми, это – не поезд и я – не проводница.

Мяч был на его стороне, и Лида ждала вопросов, но Паша молчал, остолбенело на нее уставившись. 'Это не поезд' – было дня него непонятно, слишком сильно, нечто такое, что он не мог пока принять. Она говорила ему дикие вещи, настолько дикие, что Паша даже не мог ее просто прервать, чтобы выразить недовольное недоумение. Ему так противно морочат голову, да еще ночью, когда он устал и хочет спать. Бедный парень, наивный и глупый.

– Меня зовут Лида, так меня можно называть. Это мое настоящее имя. Я знаю, что ты мне не веришь, поэтому я тебе покажу, что я не шучу.

Лида взглянула на дверь и там моментально появилось изображение слабо освещенного купе. Внизу лежали женщина и похрапывающий военный, а наверху спала девчонка. Паша увидел свое лицо в пол-оборота. Глаза его были закрыты, он мерно посапывал. На столике стояли стаканы, чуть брякающие о подстаканники. Пустая обертка от печенья подвинулась на самый край и грозилась упасть на пол. Все спали, через щель в шторке мелькали огни полустанков и встречных поездов. Пашу даже каким-то образом обдало духотой, запахом перегара, еды и дешевой косметики. Что это такое? Он, что, в своем купе? Спит? Но он же не спит, он тут сидит. Как это может быть? Пашино тело покрылось испариной.

– Это че? Как вы это делаете? Через компьютер? В купе камера установлена?

– Паш, ну какая камера? Даже, если бы там была камера в реальном времени, как бы ты себя видел, находясь здесь? Ты же не усомнился, что там в купе – это ты. Спишь, как и собирался.

– А пива я купил?

– Да вроде купил … это неважно.

– А че происходит?

Лиду с ходу стало раздражать это его лоховско-сибирское 'че', но она поклялась себе не впутывать в интервью с клиентом свое личное к нему отношение. Получалось пока неважно. Паша ей не нравился, действовал на нервы и она с тоской подумала, что сейчас надо ему объяснять про суть капсулы. Такие далекие от него материи, что у него вряд ли даже хватит терпения ее выслушать, да ему похоже суть будет безразлична. Таким как он нужно приоткрыть самый минимум.

– Происходит, Паша, то, что ты попал в коридор, роль которого сыграл твой поезд. Коридор привел тебя в капсулу, которая является искусственным сгустком антиматерии.

– Это че такое? Какая антиматерия? Вы сказали 'капсула'. Какая капсула? Я не понимаю. Это все ненастоящее? Так? Как во сне?

– Нет, не совсем так. Тут все настоящее, но для тебя временное. Это пространство, в котором мы с тобой сейчас находимся не принадлежит твоему привычному миру. Считай, что мы в другом измерении. Капсула подвижна, она меняет формы, конфигурации, модифицируется, управляется моей волей.

– А я могу ей управлять?

Началось … как и следовало ожидать, ничего серьезного он не спросил и не спросит. Для этого у него не хватает образования и фантазии. Дурачок уже заинтересовался, но воспринимает 'капсулу' как игру, в которую ему хочется поиграть. Управлять он собрался …

– Нет, ты не можешь ничем управлять. Я могу, потому что я – сотрудница капсулы, у меня есть такие полномочия. А ты не хочешь меня спросить, зачем ты здесь?

– Подождите … а как ей управлять, что тут можно сделать? Я хочу посмотреть.

Понятно, без фокусов не обойтись. Лида поняла, что ко второй части интервью, касающейся его цели, переходить еще рано. Мальчик хочет развлекаться.

– Ладно, я вижу, ты мне не совсем веришь. У нас с тобой впереди серьезный разговор, и после пережитых волнений, я же знаю, что ты был сильно напуган, тебе следует полностью расслабиться. Зачем нам с тобой сидеть в этом купе. Где бы тебе хотелось оказаться? Выбирай место!

– Что, я могу выбрать все что угодно? Все-все?

Да, что он такого может выбрать? Сейчас на море захочет, в Турцию или Египет … предел его мечтаний. Пляж, шезлонги, бар с напитками поблизости … Но Лида ошиблась.

– А можно в Саяны, и чтобы была зима. Туда, куда мы в последний поход ходили.

Лида никогда не была в Саянах, но по опыту знала, что это не так уж и важно. Паша сейчас думает о своем походе, все его мысли о поездке. Мысли его она 'видит', а поэтому … пожалуйста … отправляемся в Саяны … жалко что ли …

Морозный колкий воздух, пахнет хвоей. Они вдвоем в ярких куртках сидят на огромных валунах, лыжи воткнуты в снег, чуть внизу видно крохотное горное озерцо, покрытое льдом, за ним насколько хватает глаз простирается густой массив из кедров, растущих так плотно, что воспринимается ковром. Вдали, на горизонте, чуть покрытые туманной дымкой, видны горы, невысокие, плавно перетекающие одна в другую, на вершинах снег. Деревья наверху тоже густо припорошены снегом.

– Ой, это же подъем на Араданской перевал. А сзади Ергаки … Здорово. По реке Араданке, мы можем к Красному озеру выйти. Я покажу, это красота обалденная.

– Нет, Паша, никуда мы с тобой не пойдем. Ты хотел в зимние Саяны, и вот … пожалуйста, оказался. Пойми просто, что это на самом деле никакие не Саяны, мы по-прежнему в капсуле. Я ее модифицировала, превратила в Саяны.

– А ребята где? Ден, Птица, Звездный, Динозавр? Где они все? Мы же там вместе были.

– Извини, Паш, тут не может быть никаких ребят. Они дома, в другом мире. Мы с тобой здесь, в капсуле, я не могу позвать сюда твоих ребят … и вообще, мы должны быть с тобой одни.

– Ну, ладно, ладно. А еще куда можно попасть?

– Куда угодно. Давай мы с тобой договоримся: сейчас оказываемся там, где тебе нравится и ты меня выслушиваешь. Договорились?

– А в Москву, в хороший ресторан можно попасть?

– Можно конечно, но учти, мы там будем одни, никаких людей. Ты понял?

– Да, понял. А поесть? Мы сможем там поесть? Это дорого?

Надо же двадцать семь лет парню, а ведет себя как ребенок. Лида редко встречала таких наивных и бесхитростных клиентов. Неужели он ничего существенного не спросит? Лишь бы поесть … Ладно, так даже удобнее.

– Господи, в какой ты хочешь ресторан? Московский? Какую ты кухню любишь?

– Не знаю.

Все-таки он жутко действовал ей на нервы. Пожрать захотел. Использовать капсулу для такой ерунды! Сейчас 'сводим' его в ресторан и все! Больше никуда. Надоело.

– Все равно какой ресторан, только, чтоб живой оркестр был.

Паша мечтательно улыбался. Испуг от панического перебегания из вагона в вагон у него совсем прошел, было даже похоже, что он вовсе о своих приключениях забыл, и все его внимание переключилось на максимальное использование необыкновенных Лидиных возможностей, чтобы позабавиться и получить удовольствие. Паша явно считал все, что с ним происходит непонятной, но приятной игрой.

– Паша, оркестра не будет, можно музыку, но я тебе говорила, кроме нас тут никого нет. Ты меня разве не понял?

Все, больше его ни о чем не спрошу. Сама ресторан выберу, тоже мне аристократ … пусть будет какой-нибудь лофт, например в Б. Черкизовском переулке … хороший ресторан … 'Высота' и еще номера, какая-то четырехзначная цифра. Кавказская кухня будет в самый раз. И вот они уже в зале. Лида была в этом ресторане всего один раз, зато недавно, но не было уверена, что так уж хорошо воспроизвела интерьер. Да, ладно, для Паши сойдет. Они сидели в довольно большом зале за круглым красным столиком на пять человек. Над головой висели огромные хрустальные люстры, свет от которых был приглушен, зал казался темноватым, а главное неуютным. Слишком большой и совершенно пустой. Лида мысленно взглянула на меню, которое немедленно высветилось в ее голове, и представила на столе первые попавшиеся закуски и пару горячих блюд. Мысленно сделав над собой усилие она подумала и о десерте. Паша сидел, раскинувшись в кресле, глаза его восхищенно пожирали уставленный тарелками стол.

– А это че?

Лида лениво, показывая на каждое блюдо пальцем, перечислила армянские, вперемежку с грузинскими, названия: хычины с картошкой и сыром, гедлибже, аджапсандали, буррата, баклажаны с хумусом, мегрельский хачапури, хинкали с ягненком, харчо, шкмерули и шашлык из телятины. Сама бы она ни за что не запомнила экзотических слов, но название услужливо 'высвечивалось' в ее голове и она их называла безо всяких усилий. Их еще ждал десерт, 'Наполеон' с кофе.

– Я, что, все это могу есть … или еда искусственная?

– Да, ешь, на здоровье.

– А кто будет платить?

– Паша, мы не будем ни за что платить. Не беспокойся. Я представила себе эту еду и вот … капсула все выдала.

– А можно мне вина красного?

– Не надо, Паша, вина. Ешь и здесь нам будет удобно поговорить.

– Это вроде как 'скатерть-самобранка' … мы с вами в сказке. Стану потом рассказывать – никто не поверит. Нет, ну правда, как вы это делаете?

Лида слышала Пашину картавость, мягкое фрикативное ' эр'. Мало применимый к Братску интеллигентный прононс. Нелегко ему наверное пришлось. Ни черта он в жизни не видел. Этот стол в ресторане, каких в Москве десятки, кажется ему верхом шикарности, вехой особой московской глянцевой жизни, которой он очень хотел бы жить, но не знает как. Ел Паша жадно, поправляя еду в тарелке руками. Еще раз попросил 'заказать' вина, но Лида опять отказала. Его не очень хорошая переносимость алкоголя была ей известна. Наконец темпы поглощения пищи стали у него замедляться и Паша неожиданно сказал, что он готов ее слушать:

– Ну, я поел, спасибо за угощение. Что вы там мне хотели сказать?

– Так вот, Паша, мы в капсуле. В ее особых свойствах ты имел возможность убедиться. Мы предлагаем тебе шанс начать жить снова. С какой-то точки твоя жизнь продолжится, и хотя возможно в общих чертах она будет похожа на ту, которой ты живешь, полной идентичности не будет. Не будет, потому что в тебе кое-что изменится. Ты станешь несколько другой Павел Титов, и этот другой мужчина проживет другую жизнь.

– Извините, я не совсем понял. В каком смысле я буду другой Титов? Как другой? В чем? Я – это я, если 'другой', то это уже не я.

– Паш, ты задаешь хороший вопрос: да, это будешь не ты, правда. Потому что, если бы речь шла о тебе таком же как сейчас, другой жизни не могло бы быть. Прежний Паша жил бы прежней жизнью. Шило, грубо говоря, сменилось бы на мыло. В том-то и дело, что ....

– Постойте. Что-то тут не то. Как это я буду жить снова? Где? Мама меня снова родит? Что за чушь!

– Вот именно чушь. Такого никто не предлагает. Мама твоя тут совершенно ни при чем. Никто не станет тебя рожать. Если ты на наше предложение согласишься, то жизнь твоя не начнется с младенчества. Она начнется с момента, который можно считать поворотным. Ты пошел по одному пути, а пойдешь по-другому …

– Я не понял, а где я буду жить, вы сказали?

– Альтернативная действительность, параллельная реальность, другое измерение, созданное из антиматерии.

– А как я туда попаду?

– Это не твоя забота. А как ты сюда попал. Был создан коридор, который, я уверена, ты помнишь. Я тебя ждала в коридоре, встретила и вот мы в капсуле, коридор уже был частью капсулы.

– Ладно, сейчас это неважно. Я в нормальном мире умру? Не, я не согласен. Я еще молодой. Я и своей нормальной жизнью не пожил. А с матерью что будет? Это че такое? Не, я не согласен.

– Да, в том-то и дело, что из своей нормальной жизни ты никуда не денешься. Не надо тебе умирать. Это незачем. Жизнь твоя продолжится как ей положено, но параллельно ты будешь жить в другом мире.

Паша долго молчал. Настолько долго, что Лида уже совсем решила, что ей следует прервать его раздумья и привести какие-нибудь другие аргументы в пользу своего предложения. Да и понял ли он ее? Слишком все это для него огромно. Неожиданно Паша вновь заговорил:

– А кто там со мной в новом мире будет жить? Мама, сестра, друзья? Я что заново буду со всеми знакомиться?

– Хороший, Паша, вопрос, но я не могу тебе на него ответить точно. Просто не знаю. Я уверена, что какая-то составляющая будет изменена, но что именно … черта твоего характера, обстоятельство или встреча с кем-то, кто тебе пока не встречался. Это риск, но ты на него либо идешь, либо нет. Это твое решение … ты должен его сам принять. Никто тебе не поможет.

– А можно я кое с кем посоветуюсь, мы потом поговорим.

– Нет. Единственное, что мы можем тебе предложить – это кино про тебя самого, которое ты посмотришь, и там ты увидишь себя со стороны, глазами других людей. Это помощь в принятии решения. Мы увидимся еще раз и тогда ты выйдешь из капсулы в другую жизнь, о которой никому пока не известно, или вернешься домой после поездки в Москву и все забудешь.

– Я не забуду.

– Забудешь, Паша, поверь, так тебе будет лучше.

– А если я соглашусь … ну … выйти отсюда в 'другую сторону', я тоже все забуду?

– Да, это так. У тебя будет нормальная обычная жизнь, где нет места воспоминаниям о сверхъестественном. Такие вещи только мешают жить. Зачем тебе этот груз?

– А вы тоже живете в параллельной жизни?

– Нет, я живу в Москве, замужем, у меня двое детей. Я просто сотрудница капсулы. Предложений альтернативной жизни мне не делали.

– А вы бы согласились?

– Не знаю. Наверное, да. Я люблю использовать шанс, который у меня появляется.

– Я тоже использую. Я – сильный человек! Я мужчина, у меня все получится.

– Да, я тоже так думаю, но повторяю: это твое решение! Я не могу тебе помочь его принять.

– Ну, а все-таки, что во мне изменится? Ну, например.

– Паша, это не в моей компетенции. Я просто не знаю, но … например, просто пример … ладно? Тебе предлагали уехать в Канаду в 2012 году? Давай предположим, что ты согласился … как тебе такой пример?

– Конечно я бы уехал, кто бы не уехал?

– Ну, ты же не уехал. И я знаю почему.

– Почему?

– Потому что это был трудный, слишком сложный путь, ты испугался, и решил пойти в бизнес, это казалось проще, привычнее, освобождало от института, и, главное, со знакомыми ребятами.

– Сейчас бы я поехал.

– Шанс, Паша, надо использовать сразу, он потом больше не предоставляется. Ты отказался, потому что твой характер не нацелен на принятие самостоятельных необычных решений … что не так?

– Так. Я поеду в Канаду. Ну, или в Америку. Я как раз сейчас … я как раз сейчас с Америкой пробую, весной может эмигрирую …

– Пойми, я просто привела пример, связанный с эмиграцией. Просто пример … ты понял?

– Понял. Я что мне надо делать?

– Ничего. У меня следующий клиент, а ты скоро окажешься в нашем кинозале. Я найду тебя. Пока.

– А мама? Мама обо мне беспокоится?

– Нет, смотри ты ей звонишь …

Паша видел маму, она сидела у себя на кухне и разговаривала с ним по телефону. Свой голос он не слышал, но мама улыбалась, и изредка повторяла '… и че? И че? Ну, давай там, не буянь'. Было видно, что она совершенно спокойна, рада, что он хорошо проводит время и незатейливо острит, принимая с ним свой обычный шутливо-покровительственный тон, как будто он по-прежнему маленький шалунишка, с которым ей надо построже, чтобы он не наделал глупостей.