Стоящие свыше. Часть II. Усомнившиеся в абсолюте

16 января 78 года до н.э.с. Исподний мир

Письмо, немного подправленное «лучшими людьми», дошло до Государя, несмотря на категорические возражения ректора. Ректор явился на следующее собрание ближе к его концу, полный негодования. Старый, умудренный опытом человек, он был не столько ученым, сколько политиком. Может, благодаря этому университет и процветал много лет?

– Вы ополоумели? – он кричал и топал ногами. – Все собрания прекратить! Все письма сжечь! Все разговоры забыть навсегда! Нашлись спасители мира! Я бьюсь за существование университета как рыба об лед, а мне подкладывают такую свинью! Тупоголовые бездари!

Он был смешон в гневе и никого не напугал.

– Кто составлял эту крамолу? – Ректор скомкал в тонкой холеной руке разложенные на кафедре черновики и потряс ими над головой.

Зимич, сидевший в первом ряду амфитеатра, поднялся – чего бояться человеку, в одиночку убившему змея?

– Это я составлял.

Однако председатель собрания – декан философского факультета – тоже не испугался ректора:

– Он сделал это по моему поручению. И решение это было принято собранием… Не надо искать козла отпущения.

– Козлов отпущения буду искать не я! В прямом смысле этих слов, без всяких иносказаний. Жаль только, что никакое заклание не спасет университет от закрытия! Всем – вон отсюда! А лучше всего – вон из города! Если я еще хоть раз услышу о подобных сборищах, я самолично напишу донос в Консисторию! Я не собираюсь умирать за чужую дурь!

Кто-то попробовал возразить, но ректор хлопнул ладонью по кафедре, и лицо его, без того красное, еще сильней налилось дурной кровью: вот-вот хватит удар.

Зимич хотел выйти вместе со всеми, но ректор его остановил:

– А вы, юноша, не знаю вашего имени, пойдете со мной. – Ноздри его аристократического носа еще раздувались от гнева, но щеки уже шли пятнами – удар миновал.

И всю дорогу до крыла ректората старый профессор-политик фыркал в седую бороду:

– Болваны! Дубье стоеросовое! Бараньи головы!

Наверное, он никогда не слышал ругани не только охотников, но и торговок на базаре.

Зимич не бывал в этом крыле – что там делать студенту? – и видел крытую остекленную галерею, ведущую в апартаменты ректора, только со двора.

Но, как ни странно, пройдя галерею, ректор повел его по лестнице вниз. А потом и вовсе свернул в узкий коридор, вышел на черную лестницу с высокими затертыми ступенями, снова свернул в коридор, еще у́же, темнее и холодней, и на площадке следующей лестницы подхватил из ниши масляную лампу:

– Погоди, зажжем огонь.

В полутьме стукнул кремень, вспыхнул фитиль лампы, осветив руки старого профессора, – огниво его было точь-в-точь похоже на то, половинку которого Зимич нашел возле мертвого колдуна. Только на ручке из оленьего рога был вырезан не кузнец, а цветочный орнамент.

– Откуда у вас эта вещь? – спросил Зимич вполголоса.

– Нравится? – ректор усмехнулся. – Это мне подарил один злой дух, как ты их называешь. Пойдем.

Ступени винтовой лестницы были еще круче, и спускалась она глубоко под землю. Зимич не любил подвалов…

Но вместо мрачных подземелий с тюремными камерами, которые он успел себе навоображать, лестница уперлась в дубовую дверь маленькой уютной комнаты. Ректор зажег десяток свечей, потушив чадившую лампу, кинул лучину в камин – подготовленные заранее дрова вспыхнули легко и бездымно, – а потом запер дверь на засов и указал Зимичу кресло возле камина:

– Садись. Не бойся, этот дымоход ведет не на крышу, а в глухую стену, высоко над землей. Подслушать нас невозможно.

– Я не боюсь, – ответил Зимич.

– Напрасно. – Ректор поставил подсвечник на низкий стол между креслами, и Зимич разглядел вазу с фруктами (редкими в Млчане зимой) и початую бутылку вина. – Итак, расскажи мне, как тебе удалось в одиночку убить змея.

Отпираться было бессмысленно, удивляться – тоже.

– Как вы догадались?

– На ваших собраниях присутствовали не только шпионы Консистории, но и мои личные шпионы. – Ректор посмотрел на Зимича презрительно. – Надеюсь только, что шпионы Консистории оказались не столь сообразительными, как мои. Я жду рассказа.

– А что рассказывать? Убил и убил… – Зимич пожал плечами и, вспомнив о расспросах колдуна, добавил: – Вот, шрамы на ладонях остались. От молний.

– У тебя хороший слог. – Ректор не взглянул на ладони, а развернул скомканное письмо и пробежал по нему глазами. – И узнаваемая манера говорить. Может быть, ты знаешь, кто сочинил пресловутую сказку про людоеда?

– Какую… сказку? – Зимич опешил. Может быть, шпионы ректора подслушали и его разговор с хозяйской девчонкой в пивной?

– Ну, о солнечной полянке и пещере с детскими косточками… Ее сейчас рассказывают на каждом углу. Мне поступило предписание от храмовников переделать конец этой сказки: не умный мальчик должен стать спасителем детей, а добрый чудотвор. И сделать это надо так, чтобы сказка получилась интересней предыдущей и чтобы новую сказку рассказывали на каждом углу, а старую забыли. Не хочешь взяться за эту работу?

Зимич усмехнулся:

– Это невозможно.

– Что, неужели жалко портить свое творение? А? А сочинять такие сказки не страшно? – ректор приподнялся и повысил голос.

– Это невозможно по другой причине. Сказки имеют свои законы. Добрый чудотвор может спасти детей, но на улицах такую сказку повторять не станут. Это никому не интересно. Ведь ребенок не может представить себя добрым чудотвором, зато каждый считает себя умным мальчиком.

– Вот и думай, как сделать, чтобы ее повторяли на улицах! Раз ты такой умный и знаешь законы сказок!

– Я не стану этого делать, – Зимич улыбнулся и покачал головой.

– Но как умны, как хитры! Бестии! Они все делают именно так: не уничтожают, а поворачивают в свою пользу. В этом их сила. Не ловить сказочника, не наказывать невинных детей, а придумать другой конец… Чтобы даже мысли не возникло о том, кто такой волшебник-людоед на самом деле. Я уповаю только на то, что и университет они не уничтожат, а повернут себе на пользу. А тут ваши дурацкие письма и собрания!

– Но ведь надо что-то делать. Неужели Государь не видит, что от них исходит угроза?

– Государь видит все. – Ректор повернулся и пристально посмотрел на Зимича. – И Государю видней, что выгодно для государства. Ты понял меня?

– Боитесь, что я шпион?

– Нет! Ты не шпион! Ты безмозглый недоумок! Как все ваши… собиранцы… Никого не интересует, о чем я говорил с тобой на самом деле: на допросе ты скажешь то, что велят. А письмо… с тем же успехом можете написать письмо Надзирающим или сразу самому Стоящему Свыше, с рассказом о том, кто такие чудотворы. А то они без вас не знают!

– Но ведь… но ведь это предательство…

– Предательство кого? Чего?

– Своего народа… – пробормотал Зимич, опустив голову.

– Ты думаешь, кому-то есть дело до народа? Еще раз безмозглый недоумок! Золото! Власть! Покорное стадо вместо неудобных и вечно недовольных чем-то людей! Счастливое стадо! Посмотри, с какой радостью этот народ упал ниц и ползает на брюхе! И, заметь, Надзирающие не отнимают власти у Государя, даже наоборот – они обеспечивают безраздельную власть Государя. Это величайшая сделка за всю историю Млчаны! Вот только университет в этой сделке оказался лишним: никому не нужны мыслители, они выбиваются из стада. Паршивые овцы, рассадник вольнодумства! Я пообещал им факультет феологии, кафедру мистических практик, где будут изучать, как правильно и наиболее продуктивно молиться чудотворам. Я вылез из кожи вон, я расстелился перед ними скатертью-самобранкой! Я подписал соглашение со Стоящим Свыше о безоговорочном подчинении университета Храму! А вы… собиранцы… Откуда у меня в университете столько недоумков?

– Может быть, это не от глупости, а от честности?

– От честности? Я посмотрю, чего будет стоить эта честность в застенках Консистории! Вся ваша честность – только слова, и не более. Ну и довольно об этом. Я позвал тебя не для того, чтобы рассуждать о честности и глупости. Поговорим о силе.

– О… моей силе? – Зимич поднял голову и сузил глаза.

– О чьей же еще? Змей – это не только оружие, не только участник представления, змей – это разменная карта в игре. Я мог бы потихоньку запродать тебя Государю, но он не сумеет воспользоваться тобой с выгодой для всех. Государь, между нами, глуп. Я мог бы обменять тебя на университет, но чудотворы меня обманут, мне нечем на них давить. А тебе – есть. И я предлагаю тебе заключить с ними сделку: ты принимаешь участие в их представлении только до тех пор, пока университет стоит и его профессоров никто не трогает. Разумеется, я не откажусь от своих с ними соглашений – они пойдут на компромисс, но диктовать себе условия от и до не позволят.

– И… как вы себе это представляете? – Зимич спросил это исключительно из любопытства.

– У тебя будут лучшие наставники. И твоя задача, и задача чудотворов – сохранить твою личность. Иначе вместо представления они получат еще одну безмозглую тварь, коих летает по миру не один десяток. Это сложнейшая задача, которую чудотворам не решить самостоятельно, без твоего добровольного участия. Но и твоего желания будет маловато: нужны умы, ученые, нужна практика. Нужны колдуны, наконец, которые знают об этом побольше чудотворов.

– А если я откажусь?

– Дурак! – хмыкнул ректор. – Ты все равно рано или поздно превратишься в змея. Только у тебя есть выбор: смерть личности и рождение еще одного чудовища или сохранение разума и могущество. Ты будешь богом этого мира! Да, темным богом, но все же… Змеи живут долго, гораздо дольше чудотворов.

– Я не хочу принимать в этом участие. Я не буду дурить людям головы.

– Еще раз дурак. Людям ты уже не поможешь – никто не поможет тем кроликам, которые с радостью скачут в пасть аспиду. Ты спасешь университет. Лучшие умы Млчаны будут передавать знания новым поколениям. Разве это не достойная цель?

– Какие знания? Как наиболее продуктивно молиться чудотворам? Или как правильно любить Предвечного? – Зимич выпрямился. – Разве не этому будет учить новые поколения факультет феологии?

– Молодости свойственен максимализм, – ректор кисло улыбнулся. – Однако жизнь состоит из компромиссов. Умение идти на компромиссы и есть мудрость.

– Я думал, что мудрость – это нечто иное.

– Я тоже так думал. С годами это прошло. – Он помолчал, глядя на огонь. – Ты выслушал мое предложение, не спеши отказываться, отказаться ты всегда успеешь. Мне нет смысла прятать тебя или удерживать силой. Чудотворы рано или поздно тебя найдут. Я думаю, они тебя давно нашли, а теперь просто наблюдают. И когда они придут к тебе, предложи им эту сделку. Только не переборщи: не настолько им нужен змей, чтобы отказаться от чего-то более значимого. Ты лишь часть представления, небольшая часть. Не больше сказки про людоеда, которого должен победить чудотвор. Кстати, о сказке подумай – ты меня весьма обяжешь, если сможешь что-нибудь предложить.

Наверное, пора было уходить… И уйти очень хотелось, чтобы не смотреть в глаза ректору: умные, живые – и в то же время такие самоуверенно порочные.

– Скажите, а почему чудотворы так уверены, что я стану семиглавым змеем? – спросил Зимич, собираясь подняться. – Ведь я убил трехглавого.

– Я не могу сказать этого точно, но, похоже, человек сам выбирает облик змея, в которого желает превратиться.

– Почему же тогда никто до меня не пожелал стать таким огромным змеем? Почему змеи в основном двух- или трехглавые?

– Отчего же… Были случаи, когда люди превращались в пятнадцатиглавых змеев. Только они очень быстро умирали: не могли летать. Семь – предельное число по многим причинам. И вес змея, баланс его тела, и физиологические особенности дыхания, пищеварения, и – главное – принцип, по которому более семи объектов одновременно нельзя слить в единый, воспринять как единый. Работа о том, как действует мозг, разнесенный по нескольким головам, написана ученым из нашего университета, ныне покойным. Очень толковая работа, она есть в библиотеке.

У Зимича осталось и много других вопросов, но не было сил их задать: трудно беседовать с человеком, который вызывает если не ненависть, то столь глубокое отвращение. Интересно, он продался чудотворам, искренне ратуя за университет, или ему дорого ректорство? А может, спасая университет, он спасает в первую очередь свою жизнь? Но ведь нельзя, нельзя цепляться за жизнь любой ценой! Слишком высокой может оказаться цена!

Да, цена может оказаться слишком высокой… Зимич со свечой в руках поднимался по винтовой лестнице и думал, что и сам не смог умереть, сам бежал от охотников. И если ему не удастся остаться человеком, не будет ли это той самой высокой ценой? И бессмысленно оправдывать себя надеждами, будто он никогда не превратится в змея. Никто не знает, как повернется жизнь.

10 мая 427 года от н.э.с. Утро

Лодка шла по течению узкой, извилистой речки быстро, темная вода журчала под бортом, по берегам свиристели птицы, и майское солнце приятно грело голые плечи. Йока неожиданно заметил, что устал: его клонило в сон, тело ныло от побоев, и особенно разболелись вдруг пальцы, сломанные Важаном. Но лодку покачивало, словно колыбель, и он не заметил, как прислонился головой к плечу Змая, сидевшего рядом. И голос Цапы доносился до него сквозь пелену сна. А скорее всего, сном и был.

– Как ты нашел мальчика?

– Считай, это он меня нашел.

– Нравится тебе у нас?

– Уютный мирок. Бросил бы все и остался тут навсегда. Солнышко светит, птички поют. Благодать. Зимой, наверное, морозы?

– Да, морозы. И снега много. А как у вас?

– Плохо. Я уже забыл, что такое мороз. Ни зимы, ни лета. На юге и того хуже – сырость, море цветет, реки смердят, рыба дохнет. Голод, моровые язвы, нищета.

– Ишь, спит… Когда спит – совсем ребенок. Ты ему еще не говорил?

– Нет. Он сам догадается. Не сегодня. Через неделю-другую.

Танцующая девочка тоже сидела в лодке и гладила Йоку по голове. У нее были маленькие руки с белыми пальцами и короткими ногтями. И от ее прикосновений сон становился все глубже, и в нем Йока уже не слышал голосов, а бродил по Беспросветному лесу со Стриженым Песочником.

И в результате предстал перед профессором Важаном не только босым и голым до пояса, не только весь в синяках и с разбитым лицом, но еще и зевающим самым неприличным образом. Но не мог же Йока предположить, что профессор выйдет встречать лодку!

– Ничта… – начал Цапа еще с воды. – Простите, я хотел сказать, профессор Важан! Я подобрал по дороге мальчика, который явно нуждался в помощи. Не могли бы мы дать ему чистую рубашку, умыть и обработать раны?

– Сначала умыть и обработать раны, и только потом дать чистую рубашку, – добродушно проворчал профессор, собственноручно принимая конец. На этот раз он был одет так, словно маскировался под сытинского разбойника: в льняную рубаху навыпуск и синие штаны в тонкую полоску. Но более всего Йоку поразили тяжелые грязные сапоги. Домашний халат и собранные гармошкой чулки более соответствовали облику профессора, чем этот наряд хлебопашца.

– С мальчиком прибыл его товарищ, – продолжил Цапа.

– Я не слепой, – ответил Важан. – Милости прошу. У нас сейчас время завтрака, но на кухне не готовы к приему гостей. Я думаю, мы устроим небольшой пикник на свежем воздухе. Выпьем кофе, пока готовят угли и мясо.

Йока, еще не вполне проснувшийся, едва не свалился с лодки, выходя на берег, но Важан подхватил его под локоть.

– Так-так, Йелен… Подобного рода драки не красят порядочных юношей, но я всегда делаю скидку на то, что по-другому реализовать свою потребность в риске у современной молодежи возможностей нет. Кулачные бои для простолюдинов и поединки для аристократов ушли в небытие. Ты помнишь, в каком году законом были запрещены поединки?

– Кажется, в двести шестьдесят первом… – Йока неблагопристойно зевнул.

– В шестьдесят втором. Кулачные бои – немного позже, в начале четвертого века. Но, как видишь, традиции еще живы, хотя и претерпели некоторые изменения. Я смотрю, теперь в кулачных боях применяют оружие? Раньше это было принято лишь в отдельных местностях.

– И совершенно напрасно применяют. – Змай легко соскочил с лодки. – Оружие им только мешало.

– Я думаю, оно служит для устрашения противника, а не для победы над ним, – сказал на это Важан, – и, скорей всего, имеет целью повысить статус бойцов в глазах мелюзги и девчонок. Ибо ни один искушенный в боях человек не поверит в серьезность этого оружия. Пожалуй, за исключением кастета, который утяжеляет удар кулаком.

– Не скажите, – возразил Цапа Дымлен, – оружие повышает смертельный риск. Задачи, которые они ставят перед собой, далеки от смертоубийства, но ведь их цель – риск.

– В любом случае это бравада и подростковая глупость, – фыркнул Важан. – Нет хранителей традиций, нет школы кулачного боя, нет зрелых арбитров – закон уничтожил все, кроме собственно кулачного боя. Я всегда говорил, что при помощи закона бесполезно бороться против человеческого естества, будет только хуже.

Йока не видел усадьбы Важана с той стороны, с которой они сейчас в нее входили, а оказалось, что, кроме чопорного парка с фонтанами и мраморными статуями, за домом прячется небольшой яблоневый сад, в котором оборудована площадка для пикников: беседка, качели-скамейки, уголок для жаровни, выложенный светлым камнем, легкие деревянные столики и плетеные кресла. Между яблонь журчал веселый чистый ручеек.

Цапа ушел распорядиться прислугой, а Важан остался с гостями. Он и Змай сели в кресла за стол, а Йока устроился чуть поодаль, в тени яблонь, на широких качелях со спинкой: голым он чувствовал себя неловко.

– Мы с Йеленом в последний раз обсуждали Откровение Танграуса, – пояснил Важан Змаю, – и мне бы хотелось продолжить.

– Нисколько не возражаю, – чинно ответил Змай. – Напротив, поговорить об Откровении мне не менее интересно.

И тут Йока вспомнил, что хотел спросить у Змая о трех деталях, упомянутых Важаном, но забыл! Однако Важан его опередил:

– И что вы думаете о последней части Откровения? И ее отличии от первой?

– Не вызывает сомнений, что стилистически они различны. Но я не возьмусь судить, какая написана лучше. – Змай сделал серьезное лицо, и Йока понял, что он опять шутит.

– По-моему, это очевидно, – фыркнул Важан.

– Неужели?

– Первая часть Откровения, вместе со всеми остальными пророчествами Танграуса, причислена к литературным памятникам лишь потому, что написана пятьсот лет назад. Других литературных достоинств у нее нет. Конечно, с точки зрения современной поэзии и вторая часть имеет огрехи, но для своего времени является в некотором роде прорывом. Йелен, а ты как считаешь?

– Я плохо разбираюсь в поэзии. Но допускаю, что перед смертью у Танграуса случилось озарение. Он ведь умер через несколько дней.

– Ты исходишь не из объективных предпосылок, а из желания верить в то, что Откровение может сбыться. Это свойственно женщинам и детям. Щекочет нервы. Придает нашей скучной жизни оттенок романтики.

– А вы сомневаетесь в том, что Откровение сбудется? – лукаво спросил Змай.

– Я сомневаюсь в том, что оно сбудется само по себе. Если оно начинает сбываться, а некоторые факты говорят в пользу этого утверждения, это означает лишь, что кто-то способствует его осуществлению.

В садик из задней двери особняка вышла горничная с подносом; вслед за ней появился дворецкий, который нес тазик с горячей водой и чистые полотенца, перекинутые через локоть.

– А вот и кофе, – удовлетворенно кивнул Важан Змаю, – у меня отличный кофе, мне его привозят из Исида.

– Буду рад попробовать. Там, откуда я прибыл, нет хорошего кофе.

И Важан не спросил, откуда прибыл Змай! Он вообще вел себя странно: то ли делал вид, что ему нет до Змая никакого дела, то ли действительно давно и хорошо его знал.

Дворецкий же устроил тазик на стул возле Йоки.

– Йелен, мой дворецкий неплохо разбирается в медицине. Можешь смело доверить ему свои боевые раны.

– Я бы попросил вас повернуться к солнцу, господин Йелен, – сказал дворецкий, – а лучше всего – пересесть в кресло.

– Как вам будет удобней, – кивнул Йока. В тени он начал замерзать.

– А вы, если я правильно понял, не сомневаетесь в том, что Откровение сбудется? – продолжил Важан разговор со Змаем.

– Мне трудно ответить на этот вопрос. Но я согласен с вашей точкой зрения: чтобы Откровение сбылось, кто-то должен приложить к этому руку. В частности, кто-то должен родить и вырастить Врага. И этот кто-то должен в полной мере владеть прикладным оккультизмом, ведь речь идет об изменении биологических особенностей человека.

Дворецкий (внешне – сама учтивость) довольно грубо пощупал нос Йоки – едва успокоившаяся боль вспыхнула снова.

– Ничта, перелома нет, немного смещена перегородка. Подправить?

– Конечно. Не оставлять же его с кривым носом на всю жизнь.

– Может быть, стоит сделать ему инъекцию морфина?

Важан повернулся вполоборота и смерил Йоку взглядом:

– Не думаю, что это хорошая идея.

– Вам придется потерпеть, господин Йелен, – вздохнул дворецкий. – Это болезненная операция.

– Подержать ему голову? – Змай поднялся.

– Да, – согласился дворецкий, – так будет лучше. И… Ничта, надо, чтобы кто-то придержал полотенце.

– Мне это ничего не будет стоить. – Важан медленно поднял грузное тело с плетеного кресла – оно заскрипело и едва не развалилось.

– Не бойся, – весело сказал Змай, подходя к Йоке сзади, – я буду держать крепко.

– Спасибо, – едко ответил тот.

– Сожми подлокотники покрепче и рук не разжимай, – шепнул Змай ему на ухо и взял его за щеки, приподнимая голову вверх.

Вообще-то это было ужасно, хотя дворецкий мучил его не более трех секунд. Слезы опять хлынули ручьями. Важан прижал полотенце к многострадальному носу, а Змай повернул Йоку к себе лицом и потрепал по волосам:

– Сейчас пройдет.

– Будем считать это расплатой за желание быть взрослым, – проворчал Важан, отправляясь к ручью – мыть руки.

Йока прятал лицо на животе Змая и не мог унять слез, всхлипывал и дрожал. Змай похлопывал его по плечу и даже гладил по голове.

– Ничта, у него, похоже, сломано два пальца. Но не сегодня, давно. Мне показалось, с них раньше времени сняли гипс, – дворецкий указал на левую руку Йоки.

– Да, это я сломал. Две недели назад. Йелен, все прошло. Можно больше не плакать.

Йока, конечно, досадовал на самого себя, но слова Важана разозлили его. Он коротко глянул в его сторону, и тот вдруг шагнул назад и побледнел. А через секунду сухо рассмеялся.

– Йелен, тебе нужно учиться владеть своим гневом. Для твоей же пользы. В школе мальчиков недаром учат держать глаза долу. И тебе бы это пригодилось как никому другому.

– Чем это я настолько хуже других? – проворчал Йока. Зато слезы высохли в один миг.

– Я не говорил, что ты хуже других, – Важан уселся в кресло, – я всего лишь дал тебе хороший совет.

Цапа Дымлен появился неожиданно, словно вышел из-за корявого ствола яблони.

– Я издали догадался, что господину Йелену здесь оказана первая помощь, – сообщил он весело и нагнулся к уху Важана. Прошептал что-то и протянул записку.

Важан сначала нахмурился, разворачивая листок, а потом улыбнулся одним углом рта.

– Прекрасно, Цапа. Проводи их сюда. У нас здесь как раз неофициальная дружеская обстановка.

– Господин Йелен, – дворецкий тронул Йоку за плечо, – я бы смазал йодом некоторые ссадины и помог вам умыться. Чтобы вы могли одеться и сесть за стол.

– Да, конечно, – кивнул Йока и заметил, что сжимает в кулаке полу пиджака Змая.

– А я бы положил лед на переносицу, чтобы успокоить кровотечение, – посоветовал Змай.

– Я думаю, кровотечения уже нет, – мягко ответил ему дворецкий. – Я все сделал очень аккуратно.

Каково же было удивление Йоки, когда вслед за Цапой Дымленом в саду появился отец! А за ним, в форменной куртке чудотвора, – Инда Хладан!

– Здравствуйте, господа, – Важан даже не привстал, приветствуя гостей. – Я рад, что вы решили провести выходной день в моем обществе.

– А мы, в свою очередь, рады, что вы не отказались нас принять, хотя наш приезд стал для вас… – отец не договорил, наткнувшись взглядом на Йоку. – Йока! Что ты здесь делаешь? Что у тебя с лицом?

– Ничего страшного с его лицом, – ответил Инда Хладан, – держу пари, он был вместе со всеми на сытинских лугах.

– Как? В этой стычке между бандитами? – Отец взялся рукой за ветку яблони, и она едва не обломилась.

– Брось, Йера. Какие бандиты? Недоросли, которым некуда девать молодецкую удаль.

– Йока! Да тебя же могли покалечить! Чем ты думал, когда туда пошел? Посмотри, ты же весь избит! Почему ты не вернулся домой? Я сейчас… Сейчас Дара тебя отвезет. Надо позвать доктора Сватана!

– Господин Йелен, это синяки. Они сойдут через неделю. Это не смертельно, – изрек Важан.

– Профессор Важан, я уважаю ваше мнение, но в данном случае речь идет о здоровье моего сына, и я не могу относиться к этому столь легкомысленно. Ему едва не выбили глаз!

– Между «выбили» и «едва не выбили» – огромная разница, – сказал вдруг Змай и потянулся, – впрочем, если бы глаз все же выбили, ему бы не помогли и лучшие врачи Славлены.

– Простите, я не знаю, как к вам обратиться… – недовольно начал отец, но его перебил Инда Хладан:

– Его зовут Змай. И я бы на твоем месте обратил на этого субъекта самое пристальное внимание. Твой сын представил его как своего друга, и было это, когда они пили пиво у входа в парк. Думаю, бутылка афранского вина урожая девяносто четвертого года предназначалась именно ему.

– Да, я выпил это вино, – скромно согласился Змай.

– Господа, не будете ли вы любезны присесть? – оборвал их Важан. – Здоровью мальчика уже ничто не угрожает, господин Йелен. Я заявляю это со всей ответственностью.

Йока смотрел на них с легкой усмешкой, иногда морщась, потому что дворецкий невозмутимо продолжал смазывать йодом ссадины на его плечах.

– Я сяду, профессор, – отец придвинул кресло к столу, – но, прошу меня извинить, мне бы хотелось кое-что выяснить.

– Выясняйте, я не буду вам мешать. Цапа, распорядись насчет кофе.

– Уже, – ответил тот. – Мне уйти?

– Нет уж! Пусть Цапа останется! – выкрикнул Йока. Пожалуй, получилось слишком громко. И вовсе не так официально, как ему хотелось.

– Я займусь жаровней, – подмигнул ему Цапа.

– Прекрасно, – выдохнул Важан, когда все расселись. – Вы что-то собирались выяснить, господин Йелен.

– Я хотел выяснить, что за человек называет себя другом моего сына. – Отец внимательно посмотрел на Змая.

– Это я назвал его своим другом, а не наоборот, – тут же поправил Йока.

– Хорошо. Кого мой сын называет своим другом. Итак, кто вы такой, милейший?

– Я? Я сказочник, – лаконично ответил Змай.

– Очень приятно, – кашлянул отец. – Вы пишете сказки для детей?

– Скорей, для взрослых. Собственно, я сочинил только одну хорошую сказку, но здесь она получила широкую известность.

– Ваша… хм… сказка издана большим тиражом?

– Да, изрядным, – Змай кивнул. И опять был так серьезен, что в несерьезности можно было не сомневаться.

– Я никогда не слышал вашего имени.

– Ее издают под псевдонимом. И я позволю себе его не называть.

– Так что вам нужно от моего сына?

– Считайте, что я собираю материал для продолжения сказки. А вообще-то Йока Йелен помог мне в трудную минуту, за что я ему чрезвычайно благодарен. Правда, Йока Йелен?

– Я не знал, что ты сказочник, – усмехнулся Йока.

– Кроме всего прочего, я бог, – Змай серьезно посмотрел на отца, – так я и представился вашему сыну.

– Вы… сумасшедший? – тихо спросил отец.

– Немного, – согласился Змай.

– А еще он угощал твоего сына хлебным вином, – ехидно шепнул Инда, с трудом скрывая улыбку.

– Да. И этого я не отрицаю. Мальчик попал под дождь, промок, продрог… Хлебное вино хорошо помогает от простуды.

– Позвольте… Под какой дождь мог попасть мальчик?

– Йера, в ночь на среду была гроза, – напомнил Инда.

– Гроза началась после полуночи.

– Совершенно верно, – подтвердил Змай, – в среду, после полуночи, на Буйном поле. Но я высушил все его вещи у огня. Мы разожгли костер на краю Беспросветного леса.

– Вы издеваетесь надо мной? – беспомощно спросил отец.

– Нет, пап. Они просто над тобой смеются, – расхохотался Йока.

Остальные рассмеялись вместе с ним, и отцу ничего больше не оставалось, как присоединиться. Получилась милая шутка, смысл которой Йока разгадал не до конца: что-то крылось в придумке о сказочнике.

– Вы, наверное, пришли по делу? – осведомился Важан, когда напряжение за столом исчезло.

– Ни в коем случае! – Инда замахал руками. – Мы пришли приятно провести время и поговорить с одним из самых знающих людей Славлены.

– И о какой области моих знаний вы бы хотели поговорить? – хмыкнул Важан.

– Конечно, об истории, профессор. Думаю, это и вашему ученику было бы полезно.

Горничная тем временем принесла еще кофе и черную шелковую рубаху для Йоки.

– Если снова пойдет кровь, пятна будут не так заметны, – шепнул ему дворецкий, помогая застегнуть пуговицы.

– Спасибо, – кивнул ему Йока.

– На здоровье, – улыбнулся тот.

– История – широкое понятие, – сказал Важан. – Какой период вас интересует?

– Примерно семьдесят восьмой год до начала эры света, – недолго думая ответил Инда.

– Надо же! Мы перед вашим приходом как раз обсуждали стилистические особенности второй части Откровения, – вставил Змай.

– Да, нам остается только продолжить, – согласился Важан. – Йелен, садись наконец за стол. Ты, наверное, проголодался. Я велю подать тебе омлет.

– Спасибо, я могу подождать.

– В этом нет никакой необходимости. Цапа!

Цапа в ответ помахал рукой.

– Итак, Йелен… Чтобы у твоего отца не сложилось превратного представления о наших встречах… Что ты можешь сказать о стилистике второй части Откровения?

– Вы утверждаете, что оно не может принадлежать Танграусу. Я же предполагаю, что перед смертью Танграус мог написать более талантливый стих, чем прежде.

– А… у вас есть серьезные основания считать, что вторая часть Откровения не принадлежит Танграусу? – переспросил отец и даже подался вперед.

– Это можно считать доказанным. Я не знаю, может ли это доказать светская наука, но с точки зрения теоретического мистицизма и герметичной психологии это доказано давно. Первая часть принадлежит человеку со способностями чудотвора. Вторая – простому смертному, не чудотвору и не мрачуну. Принято считать Танграуса чудотвором. Значит, вторая часть написана не им.

– Вы мне этого не говорили! – возмутился Йока.

– Это неофициальная информация для работы комиссии государственной Думы, Йелен. Ты же понимаешь, ни ученикам, ни студентам я такого не говорю.

– И как вы это можете объяснить? – спросил отец.

– Интерпретация фактов – самая порочная практика в работе историка. Именно на этой стадии появляется ложь, которую все принимают за истину. Возможно множество вариантов, и самый вероятный из них – кто-то из учеников Танграуса написал текст Откровения за него.