Читать книгу: «Скопа Московская», страница 7

За раздачей приказов прошло время до позднего вечера. И только тогда я отправился в свой шатёр, поставленный послужильцами несколько часов назад, чтобы хоть немного отдохнуть с дороги. Но только устроился, как в шатёр буквально ворвался Делагарди. Он взмахнул передо мной роскошной соболиной шубой, хвастаясь ею.

– Как она тебе, Михаэль? – спросил он, поворачивая шубу так и этак, чтобы я её как следует рассмотрел. – Хороша?

– Отличная шуба, – кивнул я, – только зачем она тебе летом, Якоб?

– Когда я был взят в плен при Вольмаре, – рассказал мне Делагарди, – гетман подарил мне рысью шубу, а у меня теперь есть для него соболья, которой я его отдарю.

– Это будет прямо-таки царский подарок, – усмехнулся я. – Осталась самая малость, побить Жолкевского.

– Если он придёт, – заметил Делагарди.

– Придёт, Якоб, – заявил я, – обязательно придёт. Ждём его завтра с первым лучом солнца.

– Это будет очень тяжёлый бой, Михаэль, – произнёс Делагарди, враз растеряв всю свою весёлость. – Поляки очень серьёзный противник, даже при нашем численном преимуществе.

– Но их надо бить, Якоб, – ответил я. – Не бывает непобедимых армий.

– Как и военачальников, – мрачно заметил Делагарди. – Даже Александр терпел поражения.

– Пускай это и будут наши Гавгамелы, Якоб, – подбодрил его я, хотя сам не испытывал, признаться, той уверенности, что пытался вселить в Делагарди. – И о твои пики разобьётся мощь полькой гусарии. А уж я не подведу, ты меня знаешь, Якоб.

Он поднялся стула, на котором устроился.

– Не подведи, Михаэль, – сказал он, – не подведи всех нас.

И вышел.

Глава одиннадцатая

Клушинская катастрофа

Конечно, засеку поставить вовремя не успели. Как бы хорошо ни работала посошная рать, чудо сотворить они не могли. Когда с первыми лучами солнца польская армия начала строиться по ту сторону плетня, на нашей ещё вовсю стучали топоры и визжали пилы. Однако убирать ратников я не спешил, наоборот, велел двум сотням стрельцов занять позицию за строящейся засекой, в вырытом уже рве, своего рода окопе. Не полноценное оборонительное сооружение, однако хоть что-то. Лучшее на что можно рассчитывать в наших условиях. Перед ней я выставил почти всю имевшуюся у нас кавалерию, разделив ещё на два условных полка. Русский, которым командовал князь Мезецкий и наёмный под руководством хорошо мне знакомого англичанина Колборна. Именно у него я взял серебряный свисток, который теперь болтался у меня на шее поверх опашня.

– Не торопятся, ляхи, – заметил Мезецкий. – То слушали командира своего, теперь вот ксендзы по рядам ездят, благословляют да причащают их своими сатанинскими облатками.

Тут он был не совсем прав. Среди всадников вместе с католическими ксендзами шагали и наши, православные, попы, причащавшие тех, кто придерживался нашей веры теми же облатками и тем же вином, что и католики. Даже служки у них были одни порой, и вполне православного вида бородатый поп брал облатку с серебряной тарелки у одетого по католическому канону юнца. Никого с той стороны это не смущало.

А вот в главном князь прав. Поляки могли ударить намного раньше, но тянули время. Значит, не все их силы в сборе. Значит, нужно спровоцировать их на атаку раньше времени. А с другой стороны, потянуть его самим, чтобы посоха успела закончить засеку, которую сооружали под прикрытием кавалерии.

И я решился на самую большую глупость, какую только можно себе представить. Сорвав с шеи свисток, кинул его обратно полковнику Колборну, а сам толкнул коня пятками и потянул из ножен тяжёлую саблю.

– Ты куда? – в один голос по-русски и по-немецки выпалили Колборн с князем Мезецким.

– Погарцевать перед строем, – ответил я, не оборачиваясь. – Про манёвр по свистку помните, – напомнил я им на случай если моя затея закончится плохо. Но об этом я предпочитал не раздумывать лишний раз.

Гарцовники – это слово мне подкинула память князя Скопина. Воины, выезжающие перед войском, чтобы в поединке доказать свою удаль, а заодно и поднять боевой дух товарищам. Конечно, воеводе не к лицу самому заниматься чем-то подобным, однако сейчас мне нужно было спровоцировать поляков, и лучшего способа я не придумал.

Проехав половину расстояния до плетня, я пустил коня вдоль него быстрым шагом, перебрасывая саблю из правой руки в левую и обратно. Самому себе я больше всего напоминал Челубея из старинного мультфильма «Лебеди Непрядвы» про Куликовскую битву. Надеюсь, с той стороны не найдётся своего Пересвета.

– Эй, пан гетман! – крикнул я, снова перекидывая саблю и ловя её у самого седла. Ещё секунда и выронил бы, и эффект был бы потерян. – Пан гетман Жолкевский! Это я князь-воевода, Михаил Скопин-Шуйский! Выходи погарцуем перед войском! Покажем воинскую удаль! Или страшишься! Струсил, пан гетман!

Тут не выдержал один из гусар, стоявших в первом ряду. Он передал копьё боевому слуге-пахолику²⁷ и дал коню шпоры, на скаку выхватывая саблю. Эх, как знатно сверкала его броня в первых лучах солнца, как лучи его играли на золотой насечке, украшавшей доспехи. Как плясала на плечах тигриная шкура. А уж трепещущие за спиной орлиные перья в «крыле» – от их треска всё внутри словно лёд сковал. Интересно, что будет, когда таких помчится в атаку несколько сотен, а если тысяч…

Но я недрогнувшей рукой направил коня навстречу, слегка кольнув его шпорами, чтобы сразу пошёл быстрой рысью. В галоп скакунов мы пустили одновременно с лихим гусаром. А потом был удар!

Гусар изо всех сил рубанул сверху вниз, целя в голову. Понимал, что я не дурак, и под опашнем у меня кольчуга, а то и юшман.²⁸ К слову, я и в самом деле таскал тяжеленный юшман, и сейчас совсем не жалел об этом. Да и под шапку надел стальной шлем, так оно надёжней. Я уклонился от его удара, клинок гусарской сабли скользнул по плечу, отдавшись болью, на которую я не обратил внимания. И тут же ударил сам. Да во всю силу!

Тяжеленная сабля моя врезалась в бок гусару, не успевшему ни уклониться, ни тем более парировать мою атаку. Прорубить прочный доспех я не сумел, но по тому, как повело врага, понял, что удар оказался весьма чувствительным. Украшенное чёрной бородой лицо гусара с дикими, жестокими глазами убийцы перекосило от боли. Однако он нашёл в себе силы на контратаку.

Не рубани я его первым, наверное, за исход поединка стоило бы опасаться всерьёз. Противник мне достался покруче командира лисовчиков, которого я почти обезглавил. Гусар орудовал саблей весьма умело, рубил наотмашь, когда надо, и тут же переходил почти к фехтованию со стремительными короткими движениями. Вообще, фехтование в седле весьма странная штука, и всё же для умелого бойца нет ничего невозможного. Я же как обычно полагался на силу, отбивая вражеские атаки и нанося в ответ могучие удары. То и дело целил в раненный бок врага, который тот оберегал, несмотря на то, что мне не удалось пробить его доспехи. На этом я его и поймал. Он слишком опустил саблю, прикрывая бок, куда я лишь обозначил атаку. Я же быстро врезал ему прямо в лоб. Шлем спас гусара, но от смерти, не от плена. Он покачнулся в седле, по лицу побежала алая струйка крови, сабля повисла на кожаном темляке, охватывавшем запястье.

Не поддержи я его, гусар бы свалился под копыта наших коней. Так, придерживая полумёртвого врага, я вернулся к нашему строю. Вся схватка проходила в почти полной тишине, однако стоило мне подъехать в строю русских и наёмных всадников, как те разразились приветственными криками. В польском стане по-прежнему стояла тишина.

– Лихо ты его, – с завистью высказался князь Мезецкий. – Но всё же зря рисковал. Погибни ты, старшим воеводой Дмитрий Шуйский останется, а это всему войску смерть.

– Теперь уже не важно, – отмахнулся я, передавая пленника первому попавшемуся послужильцу, даже не заметил своему или нет. – Ляхи не потерпят такого оскорбления. Гонор их знаменитый не позволит.

Я забрал у уважительно кивнувшего Колборна свисток. Скоро он мне пригодится.

Когда к нему примчались сразу трое офицеров с правого фланга требовать сигнала к атаке, гетман Жолкевский был готов к их натиску. Он отлично видел гарцы и победу московского воеводы над польским поединщиком. Вряд ли князь Скопин решился на это из одной лишь удали. Он может и московский варвар с татарскими представлениями о чести, однако не дурак. Должен преследовать свою цель. И цель эта был уверен гетман, провокация атаки.

– Пан гетман, трубите атаку! – выпалил подъехавший первым Зборовский. – Московиты смеются над нами! Оттуда кричат, что мы трусы и боимся к ним через плетень перелезть.

– Крикните в ответ, чтобы лезли к нам, – вполне спокойно ответил Жолкевский.

– Нас оскорбляют, пан гетман! – подлетел следом Мартин Казановский. – Мы не должны этого терпеть. Велите трубить атаку!

– Охолоните, горячие головы, – осадил обоих Жолкевский. – Ударим, когда пора придёт.

А придёт она, когда чёртовы дети, гайдуки, дотащат, наконец, проклятые пушки. Пехота и пара жалких фальконетов, с помощью которых гетман хотел немного размягчить порядки немецкой пехоты, безнадёжно отстали от всадников. Он ждал вестей от пехоты и пушек, не спеша начинать сражение. Понимал, что упускает инициативу, однако его оппонент предпочитал обороняться, и сам вперёд не пойдёт. Не отстань чёртовы пушки, они бы ударили с первыми лучами солнца, когда враг не был готов совершенно. Теперь же остаётся только ждать, чтобы там ни кричали горячие головы с правого фланга.

– Возвращайтесь к своим людям, – велел он обоим офицерам, – и ждите сигнала к атаке. Будет весьма скверно, если он прозвучит, а вы окажетесь здесь.

Ободренные его словами, Зборовский с Казановским поспешили обратно. А следом прибыл гонец, мотавшийся к пехоте и пушкам. И новость он принёс крайне неприятную. Пушки застряли, гайдуки пытаются вытащить их, но пока безрезультатно. Сколько ждать эти два жалких фальконета, неясно. Выходит, придётся идти в атаку без них. Неприятно, но что поделать. Alea iacta est.

– Горнисты, – обернулся гетман к свите, – трубите атаку.

И тут же запели горны. Юнцы, державшие их, только и мечтали о том, чтобы услышать эти слова последний час с лишним. Горны пели, отправляя в атаку передовые хоругви лучшей в мире кавалерии.

Лишь увидев мчащихся на нас крылатых гусар, я понял, какая это сила. Даже схватка с одним из них не давала представления об их атаке. Они ехали ровным строем, колено к колену, пустив коней медленным шагом, но постепенно подбадривая их, чтобы шли быстрее. Вот уже шаг сменился бодрой рысью, когда первые ряды миновали проходы в плетне. Длинные выкрашенные в красный копья подняты, доспехи сверкают, крылья за спинами трепещут, издавая тот самый вселяющих в сердца врагов ужас шелестящий звук.

Я невольно глянул на своих конников, и понял, насколько же мы уступаем полякам. Конечно, рейтары Колборна выглядели вполне представительно, как и присоединившиеся к нашему войску на марше финские кавалеристы Горна. Но всё равно они не шли ни в какое сравнение с этими последними рыцарями Европы. Что уж говорить нашей поместной коннице. Тут не у каждого даже кольчуга, да что там кольчуга, далеко не все тегиляем похвастаться могут. Иные, и их не так уж мало, к сожалению, воюют в опашнях и жупанах, кое-как подбитых войлоком на плечах, куда приходится большинство ударов в кавалерийской сшибке. Стальными шлемами тоже далеко не все похвастаться могут. Дворяне из задних рядов носят бумажные шапки²⁹, послужильцы же и вовсе через одного в обычных, которые и от скользящего удара особо не защитят.

Длинным гусарским копьям нам нечего было противопоставить. Рейтары предпочитали пистолеты, из поместных всадников рогатины есть только у тех, кто в первых рядах, у остальных лишь сабли. С такой конницей гусар не остановить, даже при подавляющем численном превосходстве, которого у нас в кавалерии не было. Потому я пошёл на большой риск, и очень надеюсь, что он окажется оправдан.

Я смотрел на приближающихся гусар, а сам прислушивался. Стук топоров и визг пил за нашими спинами стих. Посошная рать закончила сооружать засеку. Надеюсь, её сделали на советь, иначе засевшим за ней во рву стрельцам придётся туго.

Память Скопина буквально толкнула меня под руку. Сам не знаю как, я понял, что пора атаковать. Да, рейтары и поместная конница не чета гусарам, однако стоять и ждать сокрушительного удара нельзя. Сила кавалерии в движении, а значит пора атаковать навстречу.

Я вскинул руку с саблей, дав клинку сверкнуть на солнце. Рисовался, конечно, но куда ж без этого. И первым послал коня с места в карьер. Времени на разгон не оставалось. Гусары уже готовились пустить своих тяжёлых коней галопом. Рейтары Колборна давно уже повыхватывали пистолеты, чтобы ошеломить врага залпом перед сшибкой. Они не отставали от поместных всадников, и обошли бы их будь враг чуть дальше.

Наш строй промчался половину расстояния до плетня за считанные мгновения. Гусары успели пустить коней галопом, опустили копья для атаки. И врезались в наш строй. Часто захлопали выстрелы рейтарских пистолетов, но я уже не обращал на это внимания – не до того стало.

Я впервые оказался в конной свалке, и едва не впал в ступор, настольно безумным было всё вокруг меня. Вот уж воистину смешались в кучу кони, люди… Мимо прошло красное гусарское копьё, наконечник разорвал опашень на боку, проскрежетал по звеньям кольчуги. Тупая боль толкнула в бок, но я не обратил на неё внимания. Гусар оказался слишком близко ко мне. Он отбросил копьё, потянулся к сабле, но я не дал ему шанса. Рубанул отвесно по голове, тут никакой шлем не спасёт. Гусара пронесла мимо лошадь. Оборачиваться и добивать не стал – некогда. Другой уже пытается достать длинным концежом.³⁰ Я отбил его выпад, весьма умелый, однако само оружие его не слишком удобно в конной свалке, тут сподручней сабля. Что я и доказал гусару буквально в следующий миг. Достать получилось самым концом, зато по лицу, разрубив нижнюю челюсть. Зубы во все стороны так и посыпались.

А дальше я потерял счёт врагам. С кем-то дрался. От кого-то получал удары. Всё смешалось в каком-то жутком калейдоскопе. Перекошенные лица, конские морды, блеск стали. Боль. Кровь. Какие-то отдельные моменты вроде и помнились, но быстро выветрились из памяти. Я кого-то отчаянно рубил. Уклонялся от ударов, когда не выходило, спасал крепкий юшман, не от боли конечно. Сабля наливалась свинцом, но надо было раз за разом поднимать её, и бить кого-то. По шлему, по наплечникам, а чаще куда придётся, лишь бы достать, ударить раньше, чем он ударит тебя. Таков жестокий закон войны.

Когда нас начали теснить я не понял, но снова едва не опоздал, как с сигналом к атаке. Слабо представляю себе, сколько вообще продержалась поместная конница против гусар. Но теперь пора уходить. Улучив момент, когда на меня никто не нападал прямо сейчас, я левой рукой сунул в зубы свисток, и выдул из него залихватскую трель. Ну прямо Соловей Разбойник! Для верности свистнул ещё дважды, прежде чем дёрнуть поводья, уводя коня в сторону.

Потом оказалось, мы сумели сдержать натиск первого отряда атакующих, и уйти вовремя. Как раз, когда на нас должны были обрушиться свежие силы врага. Вот тут наша конница показала себя с лучшей стороны. Всадники рванули в разные стороны. Рейтары не сильно отстали от них. Рубиться с гусарами и дальше им было ничуть не легче, чем нам, несмотря на более прочные доспехи.

Наша конница сорвалась в дикий галоп. Всадники подгоняли уставших, спотыкающихся коней, спеша убраться с дороги шеренг гусарского подкрепления. А те неслись ровными рядами, колено к колену, все разом перешли в галоп, чтобы догнать нас. Опустились длинные копья, украшенные прапорами, грозя ударить в спину.

Но гусары не видели того, что открылось нам. Того что несло нам спасенье, а им – смерть!

Я ещё раз сунул в рот свисток и дважды выдул длинную серебристую трель. Поместная конница направила скакунов в одну сторону, рейтары – в другую. Несмотря на схватку и поспешное отступление нам удалось сохранить порядок и даже какое-то подобие строя.

Раздавшись перед гусарами, словно воды Чермного моря³¹ перед Моисеем и его иудеями, наша конница открыла врагу засеку, спешно сооружённую посошной ратью. Та щетинилась необрезанными ветвями деревьев, грозящими выбить неосторожного всадника из седла, пройтись по груди и глазам его коня. Наша конница обтекла засеку с двух сторон, и как только между ней и преследовавшими нас гусарами никого не осталось, я услышал, или мне показалось, что услышал команды стрелецкого головы, чьи люди засели во рву прямо за засекой.

– Полку крой! Па-али!

И тут же засека буквально взорвалась огнём и дымом. Сотня пищалей плюнула во врага свинцом. Тяжёлые пули выбивали гусар из сёдел, и они летели на землю со всеми их крыльями и леопардовыми шкурами. Кто-то силился подняться, но его сшибали скачущие следом товарищи. Гаркнули одна за другой три лёгких пушки, стоявшие перед строем стрельцов. Совсем маленькие, четвертьфунтовки, но и они нанесли врагу заметный урон.

Гусары со всего разгона врезались в засеку, кого-то смело с седла удачно подвернувшейся веткой, другие пытались развернуться, но из-за плотного строя не смогли. Атака разбилась, прежде чем стрельцы с пушкарями успели дать второй залп. Запели трубы и вся масса гусарской конницы начала поспешно отступать обратно к плетню.

Вот тут-то стрельцы не сплоховали. По команде головы они выбрались изо рва, поднялись на заваленный брёвнами бруствер (или как там эта часть засеки называется), даже пушки подкатили туда. Я снова услышал громовой голос стрелецкого головы, который командовал своим людям:

– Все разом, фитиль крепи! Полку крой! Па-али!

И снова сотня пищалей дала слитный залп по врагу. На сей раз в спину отступающим гусарам.

Вот теперь и нам пора опять вступать в дело. Я в третий раз высвистал длинную трель, надеясь, что её услышат на той стороне засеки. Вряд ли, конечно, но Колборн – не дурак, видит момент и знает, когда надо контратаковать.

Преследование – в этом поместная конница сильна. Мы обрушились на отступающих гусар, рубя им в спину. Рейтары зашли с другого фланга, снова предварив рукопашную выстрелами из пистолетов. И тут уж мы отвели душу! Многие гусары нашли свою смерть от наших сабель.

Жолкевский, конечно, не рассчитывал на лёгкую победу. Не был столь наивен – московитов слишком много, и скверная кавалерия их вполне искупалась стойкостью пехоты, особенно в малых крепостцах, за засеками или даже простыми рогатками, преодолеть которые даже гусарам совсем непросто. А уж когда их с фланга подпирают отборные войска шведов и наёмников, так и подавно. Только наивный fatue³² может думать, что одолеет их одним ударом.

Однако того, что передовые отряд Струся и Зборовского так быстро отступят, Жолкевский не ожидал. Тем более на правом фланге, где стояли не крепкие духом наёмники Делагарди, но московская конница, которая и в подмётки не годилась не то что гусарским или панцирным,³³ даже лёгким казацким хоругвям. Однако московскому воеводе удалось перехитрить Жолкевского, действуя в привычной манере, но с небывалой дерзостью. Возвести засеку и вырыть за ней ров, где смогут укрыться стрельцы с парой лёгких пушек за столь короткое время – это достойно восхищения. Без шуток, Жолкевский был почти восхищён своим противником. Тот, конечно, московский варвар, не огранённый военный талант, но благодаря своему уму и дерзости, а ещё рабской покорности московитских хлопьев, готовых работать столько сколько им прикажут, он смог удивить бывалого гетмана. Тот воевал и против шведов, и против конфедератов Зебжидовского, и думал, что знает если не все тактические приёмы, то уж точно большую их часть. И всё же этот московский сопляк сумел его проучить. Вот только больше гетман не попадётся на его уловки, станет действовать осторожней, несмотря ни на что.

– Что, панове, побили вас немцы с московитами, – обратился он к вызванным полковникам.

Струсь и Зборовский не знали, куда глаза девять. Обоих побили, оба вынуждены были отступать. И если Струсь вывел гусар в полном порядке, несмотря на то, что драться ему пришлось с наёмниками и шведами Делагарди, то Зборовский не мог похвастаться и этим. После сюрприза с засекой, прикрытой вражеской конницей, он оттуда едва ноги унёс, преследуемый московской кавалерией, что наносило самый большой урон его шляхетскому гонору.

– Крепко побили, – добавил Жолкевский. – А так вам и надо! Нечего было дурью лезть! Сколько гусар положили?

Оба вскинулись, не спеша докладывать о потерях. Зборовский помрачнел ещё сильнее. Струсю хотя удалось сберечь большую часть людей, потолкались с пикинерами, получили из мушкетов, да и отступили – что тут такого? А вот Зборовский на засеке и от преследования потерял многих, слишком многих. Цвет польской кавалерии, доверенной ему королём. Они должны были размазать московскую и наёмную конницу с первого раза, а после ударить во фланг наёмникам и шведам – на этом строился план сражения. Однако не вышло, и теперь придётся спешно менять тактику.

– Зборовский, – обратился к полковнику гетман, – бери казаков князя Збаражского, пускай разведают для тебя место для атаки. Сам же приводи гусар в порядок и готовь к новой атаке. Струсь, ты переводи дух, собирай людей для новой атаки. Но первыми пускай панцирные хоругви, нечего гусар попусту класть.

– А ты сам, пан гетман, когда в бой вступить изволишь? – решительно спросил Зборовский. – Или всё ждёшь пушек с пехотой?

– Разговорился ты сильно для московской конницей потоптанного, – осадил его Жолкевский. – Струся поддержат с фланга хоругви Порыцкого и Пясковского, а с ними хоругви казацкие. Надо задать немцам со шведами хорошего перцу. Ты же, пан Александр, сам покажи, какой ты рыцарь, и что не для красоты на доспех крыло прицепил.

Зборовский побледнел от гнева, однако ничего не сказал. Может, и зря так задел его гетман, ведь судя по посечённому доспеху и помятому крылу за спиной тот явно дрался в первых рядах, и только заступничеством Богородицы да собственным мужеством спасся от гибели и плена. И всё же Жолкевский не был намерен щадить чувства побитого полковника, пускай весь свой гнев на московитов изольёт.

– Ну, с Богом, панове, – напутствовал полковников Жолкевский.

Те поспешили обратно к своим хоругвям.

Я остановил коня у позиций Делагарди. Ровные квадраты иноземной пехоты, ощетинившиеся длинными пиками и мушкетными стволами внушали уверенность. Мне указали, где искать самого Якоба Понтуссона, я быстро нашёл его и спешился. Делагарди стоял над столом с примерной картой окрестностей, прикидывая, откуда теперь ждать удара.

– В лоб не взяли, – сказал он мне, на секунду оторвавшись от карты, – теперь попытаются с фланга обойти. Тут нам уже туго придётся. Но ты молодец, Михаэль, задал гусарам хорошую трёпку. Они её надолго запомнят.

– И пойдут мстить, – ответил я. – Надеюсь, командир снова рванёт в атаку очертя голову. Сюрпризов для него у меня нет, придётся по старинке воевать.

– А в этом гусары сильны, – кивнул Делагарди. – Так что и тебе крепко достанется на сей раз. Но ты зачем приехал-то?

– Да по пути в лагерь заскочил узнать, как вы тут, – ответил я. – Крепко держитесь?

– А что нам будет, – философски заметил Делагарди, – Тунбург с Таубе, как и положено ландскнехтам упёрлись в землю и стоят. Гусар маловато, чтобы их с места сдвинуть, тут пушки нужны. Тем более что жалование за прошлую службу им выплатили, и те, кто дерётся сейчас, знают, что и теперь заплатят.

В его словах был открытый намёк – если не заплатят, наёмники драться не будут. Справедливо, но пока мне не до того. Эту бы битву пережить.

– Хорошо, – кивнул я Делагарди. – Теперь всем нам осталось одно – крепко стоять и в землю вцепиться, иначе растопчут поляки.

Мы пожали друг другу руки, и я поспешил в наш лагерь, где до сих пор без дела торчала большая часть пехоты и артиллерии. Время игр кончилось. Пока поляки приходят в себя и перестраиваются после первого поражения, нужно успеть выстроить линию обороны, чтобы отразить их следующий удар. И пускай война семнадцатого века дело небыстрое, всё равно нужно поторапливаться. Тем более что в собственном лагере, уверен, меня ждёт ещё одна битва, быть может, пожарче, чем на поле.

Стрельцы стояли наготове, как я и велел им прежде чем покинуть лагерь перед началом сражения. Вот только, когда я буквально влетел через проход из отодвинутых в сторону телег, оказалось, что следующего моего приказа слушать никто не собирается.

– Ты извиняй, князь-воевода, – проговорил, пряча глаза голова Постник Огарёв, командовавший стрельцами, – мы бы и рады в поле выйти, да нам князь Димитрий запретил то под страхом кары смертной. Сидите, говорит, в посаде и носу без приказа не кажите за городьбу. Вы уж там, – он сделал неопределённый жест, ткнув вверх и помахав рукой, – разберитесь, кто из вас главнее, да кто командует, а наше дело маленькое – приказ исполнять.

– Держи людей наготове, – велел я, – и пушкарям передавай, чтобы как говорено было тащили малого наряда орудия к засеке. Посоха им в помощь.

– Всем, – ещё ниже опустил голову Огарёв, – запретил князь Дмитрий из посада выходить. Ждать приказа велел.

– Вот тебе мой приказ, голова, и пушкарям с посохой его передавай, – выпалил я. – Собирайтесь и готовьтесь выйти из посада.

– Сделаем, князь-воевода, – тут же оживился голова. – Всё, как есть…

Он осёкся, увидев спешащего к нам князя Дмитрия. Я думал, что царёва брата придётся искать в обозе, но нет – он сам торопился навстречу. Экая удача!

– Ты не торопись, Мишенька, – ласково заговорил он со мной. – Пущай наёмных людей да свеев поболе повыбьют ляхи-то, а мы уж в посаде укреплённом отсидимся. Не сумеют они, окаянные, его взять без пехоты, да без пушек.

– Ты, Димитрий Иванович, совсем головушкой скорбен? – прошептал я ему в лицо, так чтобы не услышал даже стрелецкий голова Огарёв.

– А с чего ты взял, Мишенька? – притворно удивился князь. – Казна и так дно показывает из-за того, что немецким людишкам платить приходится, да и свеи не задаром воюют. Пушную-то ты английским немцам запродал разом, неоткуда государю серебро брать. Да и, – перешёл он на совсем уже заговорщицкий тон, – по секрету скажу тебе, Мишенька, не собирается брат мой, государь наш, земли свеям отдавать, они ведь на Корельском уезде не остановятся, они и Псков с Новгородом Великим себе захотят. А нам надо сделать так, чтобы не было сил у свеев удержать те земли за собой. Вот и мыслю я, пущай их ляхи побьют как следует, чтобы перья во все стороны. А там и мы, с божьей помощью, подойдём.

– Не выйдет, – ответил я. – Наёмники будут стоять крепко, покуда не поймут, что мы их под удар подставляем, а сами сидим в лагере. Они не на родной земле сражаются, и потому жизни свои класть не станут. Уйдут с поля, а то и вовсе к ляхам переметнутся. Тогда будет у Жолкевского и пехота, получше нашей, и пушки.

– Так на то ты здесь и нужен, Мишенька, чтобы момент подгадать для атаки… – начал князь Дмитрий.

– Раз я на то здесь и нужен, – перебил его я, – то говорю, сейчас такой момент и есть. Слышал, Огарёв? В полном согласии мы с князем Дмитрием, так что бери людей и выводи в поле вместе с пушками, как я велел.

– Слушаюсь! – выкрикнул с облегчением голова, и тут же отошёл к стрельцам и принялся раздавать команды.

– Думаешь провёл меня, Миша, – глаза князя Дмитрия сузились в щёлочки, но и так я видел что в них горит ненависть. – Зря, ой зря ты ссоришься со мною.

– И в мыслях не было ссориться, Дмитрий Иванович, – со всем уважением ответил я. – Мне надо битву выиграть, да Смоленск спасти, а с тобой ссоры разводить и в мыслях не было, – для верности повторил я.

Ничего не ответил мне князь Дмитрий, молча убрался в тыл. Надеюсь, хоть никаких глупостей не натворит. Очень не хочется проиграть битву из-за него.

Тем временем Огарёв развил бурную деятельность. Посошные ратники растаскивали телеги, расставленные кругов в подобие гуляй-города. Через проходы на поле боля шагали ровные колонны стрельцов. Следом те же посошные тащили заранее навязанные рогатки. Отдельно катили лёгкие пушки, с которыми легко справлялись два человека, какие там лошади. Их поставят на засеку, чтобы обстреливать атакующих поляков. Прикрывать орудия осталась сотня головы Мясоедова, остальные стрельцы спешным маршем прошли к проходам в плетне. Их закрывали рогатками и строились за ними, готовясь принять удар лучшей в мире тяжёлой конницы.

Мне там делать было нечего. Кавалерия отступила под прикрытие засеки с установленными на ней пушками, чтобы атаковать расстроенные ряды врага. Если, конечно, стрельцам удастся сдержать вражеский приступ. Но тут уж и Бог в помощь – я сделал всё, что мог. Теперь пришло время для обыкновенного боя, сила на силу, стойкость и упрямство против порыва и натиска.

Зборовский был в ярости. Жолкевский не имел права отчитывать его, да и Струся тоже, но на него плевать! – словно мальчишек. Он ещё поплатится за свои слова, когда они вернутся триумфаторами к королю. Какой бы он ни был гетман, всякий шляхтич имеет право часть свою с саблей в руках защищать. И коли вызовет Зборовский гетмана на двор, тот не посмеет отказаться – иначе слишком великий урон своему гонору нанесёт. С ним здороваться перестанут, не что слушаться. Кому нужен трусливый гетман. Лишь бы только король не вступился, но он вроде не сильно любит Жолкевского…

От мыслей от дуэли Зборовского отвлёк ротмистр Бобовский, доложивший что гусария готова к атаке. Но вперёд зачем-то лезут запорожцы.

– Так гетман приказал, – мрачно ответил ему Зборовский. – Пускай на сей раз первыми скачут, местность проверят. А затем уж и наш черёд придёт.

– После голытьбы в атаку идти, – сплюнул под ноги коню Бобовский. – Гетман никак унизить нас хочет.

– Наказать, а не унизить, – отрезал Зборовский, как хороший командир понимавший, что при подчинённых нельзя сомневаться в решениях командования, это подрывает всю суть армии. Жаль в войске далеко не все это могут уразуметь, выставляя свой шляхетский гонор превыше общего дела. – Мы не сумели с первого раза московитов взять. Теперь пускай казаки попытают счастья, а за ними уже и мы поспешим.

Ответ явно не особо устроил Бобовского, но спорить тот не стал и вернулся к своим гусарам.

Стоило отъехать Бобовскому, как словно специально дожидаясь своей очереди, к полковнику подъехали пара запорожцев.

– Челом бьём пану полковнику, – выдал старший, с седым черкасским чубом и усом цвета соли с перцем, заложенным за ухо, украшенное тяжёлой золотой серьгой. – Я буду сотник Тимофей Хмура, а это второй сотник – Василь Вереница, тоже добрый рубака.