Читать книгу: «Базаров порезал палец. Как говорить и молчать о любви», страница 4

«Завтрак у Тиффани» как история дружбы

Б.П. В жизни писателя случается важное событие. Он находит в почтовом ящике письмо из маленького университетского журнала, пожелавшего опубликовать его рассказ. Первая публикация! Хоть и без гонорара, но публикация. Он, задыхаясь от счастья, побежал к Холли, прыгая через две ступеньки. Позвонил. Она открыла дверь не сразу, сонная, щурясь от солнца, а писатель просто сунул ей письмо. Холли долго его изучала, а потом говорит: «Я бы им не дала, раз они не хотят платить». Подняла глаза на писателя, поняла, что он пришел не советоваться, а делиться счастьем, и зевок сменился улыбкой.

– А, понимаю. Это чудесно. Ну заходи, – сказала она. – Сварим кофе и отпразднуем это дело. Нет. Лучше я оденусь и поведу тебя завтракать.

〈…〉

Помню тот понедельник в октябре сорок третьего. Дивный день, беззаботный, как у птицы. Для начала мы выпили по «манхэттену» в баре у Джо Белла, потом, когда он узнал о моей удаче, еще по «шампаню», за счет заведения. Позже мы отправились гулять на Пятую авеню, где шел парад. Флаги на ветру, буханье военных оркестров и военных сапог – все это, казалось, было затеяно в мою честь и к войне не имело никакого отношения.

Позавтракали мы в закусочной парка. Потом, обойдя стороной зоосад (Холли сказала, что не выносит, когда кого-нибудь держат в клетке), мы бегали, хихикали, пели на дорожках, ведущих к старому деревянному сараю для лодок, которого теперь уже нет. По озеру плыли листья; на берегу садовник сложил из них костер, и столб дыма – единственное пятно в осеннем мареве – поднимался вверх, как индейский сигнал.

Весна никогда меня не волновала; началом, преддверием всего казалась мне осень, и это я особенно ощутил, сидя с Холли на перилах у лодочного сарая. Я думал о будущем и говорил о прошлом. Холли расспрашивала о моем детстве. Она рассказывала и о своем, но уклончиво, без имен, без названий, и впечатление от ее рассказов получалось смутное, хотя она со сладострастием описывала лето, купанье, рождественскую елку, хорошеньких кузин, вечеринки – словом, счастье, которого не было, да и не могло быть у ребенка, сбежавшего из дому.

– А может быть, неправда, что ты с четырнадцати лет живешь самостоятельно?

Она потерла нос.

– Это-то правда. Остальное – неправда. Но ты, милый, такую трагедию устроил из своего детства, что я решила с тобой не тягаться.

〈…〉

Возле Вулворта она схватила меня за руку.

– Украдем что-нибудь, – сказала она, втаскивая меня в магазин, и мне сразу показалось, что на нас смотрят во все глаза, словно мы уже под подозрением. – Давай, не бойся.

Она шмыгнула вдоль прилавка, заваленного бумажными тыквами и масками. Продавщица была занята монашками, которые примеряли маски. Холли взяла маску и надела ее, потом выбрала другую и напялила на меня; потом взяла меня за руку, и мы вышли. Только и всего. Несколько кварталов мы пробежали, наверно, для пущего драматизма и еще, как я понял, потому что удачная кража окрыляет.

Как бы ни хотела Холли отгородиться от своего прошлого, прошлое ее настигло. Одним утром у дома появился довольно потрепанного вида мужчина в шляпе с пятнами от пота, который оказался мужем Холли, Доком Голайтли, фермером и лошадиным доктором из Техаса. Он рассказал писателю о настоящем детстве Холли. Прежде всего выяснилось, что ее имя – Луламей.

Все началось с того, что Луламей и ее брат Фред еще детьми влезли к Доку на кухню, чтобы своровать молока и яиц. Там он их и поймал.

– До чего же они были страшные – ты такого в жизни не видел. Ребра торчат, ножки тощие – еле держат, зубы шатаются – каши не разжевать. Оказывается, мать умерла от туберкулеза, отец – тоже, а детишек – всю ораву – отправили жить к разным дрянным людям.

Док сжалился над ними и взял к себе в семью. Луламей выросла, стала красивой девушкой, и добродушный Док влюбился в нее.

– Поправилась она у нас, красивая стала женщина. И веселая. Говорливая, как сойка. Про что бы речь ни зашла – всегда скажет что-нибудь смешное, лучше всякого радио. Я ей, знаешь, цветы собирал. Ворона ей приручил, научил говорить ее имя. Показал ей, как на гитаре играют. Бывало, погляжу на нее – и слезы навертываются. Ночью, когда ей предложение делал, я плакал, как маленький. А она мне говорит: «Зачем ты плачешь. Док? Конечно, мы поженимся. Я ни разу еще не женилась».

Луламей тогда было четырнадцать лет, потом она скажет, что брак этот, конечно, не мог быть официальным. Но она стала жить на ферме с Доком как жена. И все было хорошо, пока Луламей не начала читать модные журналы. Их мирную техасскую жизнь испортили журналы. Луламей помешалась на них, стала выписывать целую кипу, на сотню долларов, выискивала в них истории, смотрела картинки. И затосковала. Начала ходить по дороге.

– Что ни день, все дальше уходит. Пройдет милю – и вернется. Две мили – и вернется. А один раз взяла и не вернулась… Ворон ее улетел и одичал. Все лето его было слышно. Во дворе. В саду. В лесу. Все лето кричал проклятый ворон: «Луламей, Луламей!»

Долго Док искал Луламей и наконец узнал, что его «хозяйка» живет в Нью-Йорке, и приехал забрать домой. Но Холли объяснила ему, что теперь она другой человек, и несчастный фермер, лошадиный врач, уехал к себе в Техас.

На следующее утро, проводив Дока, Холли пришла к писателю со словами «надо выпить». Они сели в баре у Джо Белла, и уже к двенадцати часам дня, подвыпившая и сентиментальная, она говорила бармену:

– Смотрите, мистер Белл, не вздумайте влюбиться в лесную тварь. Вот в чем ошибка Дока. Он вечно таскал домой лесных зверей… А диких зверей любить нельзя: чем больше их любишь, тем они сильнее становятся. А когда наберутся сил – убегают в лес.

Ф.Ж. Расскажу историю про Холли Голайтли в моей жизни.

Мы просто хотели поговорить о снах, мы друг другу ничего не обещали. Однажды я потерял голову от девушки на восемь лет младше меня. Мне было двадцать восемь, ей – двадцать. Мы познакомились, когда вместе работали над театральным проектом. Это произошло, когда мы с Борисом Александровичем делали выпуск про Чернышевских, я тогда довольно строго относился к чувствам и, мне кажется, получил за это сполна.

Как-то раз она мне написала: «А можешь мне рассказать про сны, пожалуйста? Мне эта тема очень интересна, давай встретимся, покушаем». Я ответил: «Давай поужинаем, и я все тебе расскажу». У меня не было никаких фантазий об этой встрече, мой внутренний нестрогий эйджист просто не допускал возможности какой-то романтической истории.

Мы встретились в ресторане. Про сны – ни слова, мы говорили о гадании и про ее экзистенциальные переживания о будущем. Я как-то невольно и нежно обесценивал ее проблемы, хотя сам в двадцать лет переживал то же самое. Встреча прошла ровно, без романтического флера, было смешно и легко. Во мне росли любопытство и забота. Мы договорились встретиться еще раз и сходить в кино на «Французский вестник».

Между первой и второй встречей мы, конечно, переписывались. Все шло складно, было место чему-то простому, обычному – смех, улыбки. Мы говорили про все на свете, она могла записать голосовое сообщение со своим смехом, от которого мое сердечко уже начинало таять. Перед встречей у кинотеатра она мне пишет: «Мы будем самые шумные в кинотеатре». Я ей пишу: «Ты что, купила петарды?» Не успеваю дождаться ответа и вижу, как она идет с двумя большими пакетами. Накупила на свои студенческие деньги яблок, бананов, снеков. В тот момент я очаровался, влюбился и подумал: «Это очень красиво. Человек создает магию такими простыми вещами».

И вот мы смотрим Уэса Андерсона, естественно в оригинале, с субтитрами, и едим все эти снеки, которые она нам принесла. Мы не можем разговаривать, потому что надо слушать, читать и есть. В какой-то момент субтитры зависают, а картинка идет дальше. Мы начинаем друг другу переводить, додумывать, смеяться и даже параллельно что-то обсуждать. Сейчас все это выглядит таким красивым и романтичным, как будто судьба говорила нам: «Общайтесь, пожалуйста, а кино еще успеете посмотреть тысячу раз».

Мы выходим на улицу, она говорит:

– Побежали, метро еще открыто.

Я говорю:

– Не стоит торопиться, давай погуляем.

Мы гуляли до трех часов ночи, в ноябре, по холодной Москве. Беседы и шутки лились рекой, темы для обсуждения находили нас сами. Например, мы обсуждали граффити, как будто были кураторами современного искусства, и каждое безымянное граффити в центре Москвы получило свое название и автора; всерьез обсуждали, о чем эти работы и какую важную социальную тему они поднимают, кивали друг другу, а потом заливались смехом и согревались в холодном осеннем воздухе.

Наступило три часа ночи, мы стали зевать, и я вызвал такси, конечно, сначала на ее адрес, потом на свой. Мы садимся на заднее сиденье, она берет меня за руку, кладет голову мне на плечо, и я думаю: «Я буду полным идиотом, если ее не поцелую». Мы подъезжаем, она поворачивается ко мне, чтобы попрощаться, и я нежно целую ее в губы. Она застывает, молча выходит из машины, смотрит на меня недобрым взглядом и говорит:

– Доброй ночи.

Закрывает дверь, машина трогается, а внутри меня поднимается нерациональное чувство: я сделал что-то не так, что-то сломал. В моем мире, когда люди держатся за руки и едут в такси в три часа ночи после прекрасного свидания, нет ничего естественнее поцелуя…

Она начинает пропадать. Происходит что-то новое. Холод и отдаление. Она не отвечает на вопросы или отвечает односложно спустя долгое время. Она то появляется, то пропадает, все это сопровождается какой-то тяжестью, недоговоренностью. И больше никаких встреч.

Дальше на протяжении почти года мы встречались только случайно, примерно раз в два-три месяца. Первый раз на общем театральном мероприятии. После него мы вместе шли до метро, и я спросил:

– Хочешь прогуляться?

Она ответила:

– Прости, я спешу.

В итоге мы стояли три часа у входа в метро и целовались, не в силах расцепиться. Я думал: «Ну все, сейчас точно все наладится». Мы попрощались, и она вновь пропала. Повторилась та же схема: ее появление, тепло, затем отдаление, односложность и отсутствие.

Утомившись, я подумал: «Все, хватит, мне не нужны инфантильные женщины. Я, вообще-то, взрослый мужик, я хожу на терапию и могу с этим справиться». Через месяц я решил устроить себе свидание с искусством, пойти в театр. Захожу и вижу, как она пробегает мимо. Я пришел туда как зритель, а она была там по работе. Я честно не ожидал ее встретить. И в этот момент моя нервная система, которая как-то наладилась за последний месяц, пока мы не виделись, вновь дала сбой. Сердце стучит, дыхание сбивается, ножки подкашиваются, и мартышка в голове начинает стучать в тарелки. Я понимаю, что я самый тупой человек на свете. Спектакль я, конечно, смотрю невнимательно, не могу впустить его в себя. Вижу ее где-то краем глаза и не могу думать ни о чем другом. После спектакля стою с вещами у гардероба, и тут подходит она и спрашивает:

– Что, уходишь?

Я отвечаю:

– Да.

Наши руки снова сплетаются, мы снова обнимаемся. Я спрашиваю:

– Может, сходим куда-то?

– Я не могу, мне здесь нужно поработать.

Я целую ее в макушку, наши руки расцепляются с трудом. Я выхожу на улицу, иду и думаю: «Идиот».

Интересно, что между встречами я все время говорил себе: я что-то делаю не так, но, когда мы встречались, у меня появлялось ощущение, что все идет правильно, как у людей, которые хотят быть вместе, которых тянет друг к другу. А потом происходит что-то странное, какая-та нестыковка двух миров. И она снова пропадает на два, на три месяца.

Б.П. И все эти месяцы ты страдаешь, правильно я понимаю?

Ф.Ж. Постепенно я приходил в себя: отправлялся на свидания и танцы, работал, принимал гостей у себя на Цветном бульваре. Но однажды она снова мне написала: «Мы можем встретиться?» Я удивился и решил, что не буду менять планы ради нее и честно скажу, что не могу. Она спрашивает: «А завтра?» Я отвечаю: «Завтра тоже». В итоге она меня встретила после танцев. Мы шли, по-приятельски общались. Поначалу не было никакого нервного романтического флера, но вечер закончился тем, что мы сидели в баре в центре города и держались за руки. Она сказала:

– Я хотела встретиться и сказать, что просто хочу дружить. Почему у нас все время так?

У меня внутри просыпается какой-то лирический ремарковский герой, который говорит:

– Таков наш рок, такова наша судьба. Мы будем встречаться с тобой раз в три месяца, вот так держаться за руки и целоваться. Что ж, мне о’кей.

Ложь, в которую я тогда искренне верил. Мы выходим на улицу, я заказываю ей такси. Говорю:

– Я буду ждать твоего звонка. И нашей завтрашней встречи.

Она отвечает:

– Я не смогу.

Я спрашиваю:

– Почему?

– Я иду завтра на день рождения.

– Не иди на день рождения, давай проведем этот день вместе.

– Я не могу.

– Давай тогда встретимся после.

– Я не приду.

– Я уверен, что ты придешь.

– Я не приду.

– Придешь.

Таксист уже сигналит:

– Вы надоели, давайте садитесь в машину!

Я был на сто десять процентов уверен, что завтра мы увидимся.

Весь следующий день я ждал ее звонка; думал, что мы обязательно встретимся. Переписывались мы очень мало, что было для меня хорошим знаком. Поздно вечером она мне написала: «Я еду домой». Я ответил: «А ты не проезжаешь мимо моего адреса?» – «Нет». В этот момент я понимаю, что она снова убегает от меня. Я лежу в своей кровати, смотрю в потолок и думаю, что мне делать. Вчера я говорил, что это клево, что это наш рок, наша судьба, но ни фига это не клево. Я чувствую, как в моей груди ноет заноза, чувствую, что несчастлив. Я понимаю, что нужно делать. Как поступить правильно. Я должен закончить эти отношения.

Наутро я пишу ей большое нежное письмо: «В эти стремные времена я хочу найти какую-то опору. Думаю, все люди испытывают сомнения, и я не исключение. Я бы хотел, чтобы рядом был человек, который во мне не сомневается. Хочу встречать его с работы, дарить подарки – каштаны, камни, платья, пленку для фотоаппарата. Приглашать на спектакли, в кино. Курить с ним сигареты, пить кофе. Целовать в разные места. Называть разными прозвищами – Петарда, Скорлупка, Шкатулка. Мне хочется все это попробовать». Написал ей, что, если она желает быть вместе, я готов. А если нет, то давай попрощаемся навсегда. И она мне ответила: «Спасибо за твое письмо. Я пока не знаю, что тебе ответить».

Б.П. Какой кошмар.

Ф.Ж. Мы с тех пор не виделись и не общались, общение закончилось навсегда. Ты меня тогда спросил: «Как тебе кажется, чему тебя учит судьба, чему тебя учит Господь Бог, если он тебе посылает такое испытание?» Я и сам чувак с избегающим типом привязанности. Я тоже убегаю от напряжения. Не в таком, конечно, количестве, как та девчонка, но и я вел себя несправедливо много раз. Теперь я прочувствовал, каково это, когда люди исчезают, ничего не объясняя. Несмотря на всю странность и смазанность этой истории, я испытываю к ней и той девушке очень теплые чувства. Я ощущаю в ней много взросления, поиск стабильности. Ведь на самом деле я не такой уж избегающий тип, – может быть, я даже чуть-чуть надежный.

Вот такая у меня история про Холли Голайтли, про сны и отсутствие обещаний.

«Завтрак у Тиффани» как трагедия одиночества

Б.П. Кажется, Холли всегда знала, чего хочет. И как ни странно, все у нее складывалось очень неплохо. После неудачи с Расти Троулером она нашла себе гораздо более «взрослого» богатого жениха, бразильского дипломата по имени Жозе. Холли перестала устраивать вечеринки и вести ночной образ жизни, она учила португальский и готовила сложные блюда. Холли уже ждала ребенка и в самом ближайшем будущем должна была переехать с Жозе в Рио. Билеты были уже куплены. Она, как и прежде, много времени проводила с писателем, но теперь говорила только о своей жизни в Бразилии, и писатель, конечно, тосковал. Потому что в той жизни, которую себе придумала Холли, ему не было места.

Но тут все сломалось.

Сначала Холли получила известие о гибели брата Фреда на войне. Вслед за этим она попала в полицию. Дело в том, что раз в неделю она ездила в тюрьму Синг-Синг навещать заключенного Салли Томато, бывшего наркоторговца. Когда-то ей позвонил адвокат этого мафиози и предложил несложную работу – нужно было регулярно навещать старика и разговаривать с ним, чтобы тому не было скучно. За это адвокат платил деньги. А чтобы подтвердить, что Холли к старику действительно ездила, Салли говорил ей какой-нибудь прогноз погоды, который нужно было передать адвокату: «На Кубе дождь», «В Канаде – жара». И Холли передавала. Потом оказалось, что это были шифровки, через которые Салли продолжал управлять своим наркобизнесом из тюрьмы. Когда стало известно, что Холли может оказаться «сообщницей», пугливый Жозе спешно собрал вещи и убежал. Он был дипломатом, и это могло сломать его карьеру.

Письмо Жозе писатель принес Холли в больницу. Накануне они катались верхом, лошадь писателя понесла, Холли самоотверженно бросилась его спасать, вероятно, как-то неудачно упала и потеряла ребенка. Лежа в палате, Холли, накрасив губы, разворачивает письмо.

«Ты не похожа на ту женщину, которую человек моей веры и общественного положения хотел бы назвать своей женой. Я поистине скорблю, что тебя постигло такое бесчестие… Я должен оберегать свою семью и свое имя… Пусть Бог не оставит тебя и твоего ребенка».

Когда Холли дочитала письмо, она назвала Жозе гигантской крысой, крысиным королем.

Суд отпустил Холли под подписку о невыезде, но она решила все-таки полететь в Рио-де-Жанейро, не пропадать же такому «прекрасному билету».

– Какими таблетками тебя тут кормят? Ты что, не понимаешь, что ты под следствием? Если ты сбежишь и тебя поймают, то посадят как следует.

На эти слова писателя Холли, как всегда рационально, отвечает:

– Даже если суд мне присудит медаль «Пурпурное сердце», все равно здесь мне ждать нечего: ни в одну дыру теперь не пустят, от «Ла-Рю» до бара Пероны, – можешь поверить, мне здесь будут рады, как гробовщику. А если бы ты, птенчик, зарабатывал моими специфическими талантами, ты бы понял, что это для меня банкротство. Я не намерена пасть до того, чтобы обслуживать в здешнем городке разных дроволомов с Вест-Сайда… Вряд ли кто будет по мне скучать. У меня нет друзей.

– Я буду скучать…

Но Холли уже собиралась в дорогу.

И вот Джо Белл, владелец бара, куда Холли частенько заходила, заказал ей кадиллак до аэропорта. Холли с писателем под проливным дождем погрузили туда все вещи, прихватили рыжего кота и поехали.

– Остановите здесь, – приказала она шоферу, и мы затормозили у обочины тротуара в испанском Гарлеме.

〈…〉

Холли вылезла из машины; кота она взяла с собой. Баюкая его, она почесала ему за ухом и спросила:

– Как ты думаешь? Пожалуй, это самое подходящее место для такого бандюги, как ты. Мусорные ящики. Пропасть крыс. Масса бродячих котов. Чем тебе не компания? Ну, убирайся, – сказала она, бросив его на землю. Когда кот не двинулся с места и только поднял к ней свою разбойничью морду, вопрошающе глядя желтым пиратским глазом, она топнула ногой: – Сказано тебе, мотай!

Он потерся об ее ногу.

– Сказано тебе!.. – крикнула она, потом прыгнула в машину, захлопнула дверцу и приказала шоферу: – Езжайте! Езжайте!

Я был ошеломлен.

– Ну ты и… ну ты и стерва.

Мы проехали квартал, прежде чем она ответила.

– Я ведь тебе говорила. Мы просто встретились однажды у реки – и все. Мы чужие. Мы ничего друг другу не обещали. Мы никогда… – проговорила она, и голос у нее прервался, а лицо пошло судорогой, покрылось болезненной бледностью. Машина стала перед светофором. А дверца уже была открыта, Холли бежала назад по улице, и я бежал за ней.

Но кота не было на том углу, где его бросили. Там было пусто, только пьяный мочился у стенки да две монахини-негритянки гуськом вели поющих ребятишек.

〈…〉

Лимузин подъехал за нами. Холли позволила отвести себя к машине. У дверцы она замешкалась, посмотрела назад, мимо меня; потом она задрожала и, чтобы не упасть, схватила меня за руку:

– О Господи Иисусе! Какие же мы чужие? Он был мой.

Тогда я дал ей слово: я сказал, что вернусь и найду ее кота.

– И позабочусь о нем. Обещаю.

Она улыбнулась, невесело, одними губами.

– А как же я? – спросила она шепотом и опять задрожала. – Мне страшно, милый. Да, теперь страшно. Потому что это может продолжаться без конца. Так и не узнаешь, что твое, пока не потеряешь…

Наш герой-писатель выполнил свое обещание, он нашел кота. Для этого ему пришлось неделями бродить после работы по улицам Гарлема. И однажды зимой он на него наткнулся. Кот сидел среди каких-то кружевных занавесок, между цветочных горшков, в окне уютной комнаты.

Я был уверен, что имя теперь у него есть, что он нашел наконец свое место… Надеюсь, что и Холли нашла свое.

Этими словами заканчивается повесть «Завтрак у Тиффани».

Ф.Ж. С Холли происходит чудесная трансформация. Она понимает, что кот принадлежит ей. Лед тронулся, система изменилась. Это дает надежду на то, что Холли найдет когда-нибудь свой дом.

Почему история заканчивается не так хорошо, как хотелось бы (как фильм, например)? Жизнь Холли ближе к концу повести обретает немало стабильности: Салли Томато, беременность, жених, друг, кот, брат, которого она ждала с войны. И все это рушится в один миг.

У Холли есть монолог, она произносит его после того, как потеряла ребенка. Говорит о том, какие сложные отношения были у нее с мужчинами. «Я их всех любила, все было взаимно, кроме одного случая». Она упоминает об этом вскользь, из-за чего мы можем предположить, что Холли стала жертвой насилия. У нее хрупкая нервная система, ее психика часто прибегает к защитным реакциям.

Дальше я хочу поговорить не про Холли, а скорее про каждого из нас. Как освободиться от избегающего типа привязанности? У меня есть небольшая инструкция, которую можно попробовать воплотить в реальность.

1. Признаться в том, что я – избегающий человек.

Это очень важно. Заметить, что бежишь, остановиться и спросить себя: «А почему? От чего?» Мы все чего-то избегаем, это нормально – не хотеть встречаться с неприятными и непростыми для нас вещами.

2. Наладить доверительные отношения.

Например, Холли стоило бы дать коту имя, распаковать вещи, найти стабильную работу, хотя бы на час-другой в день. Обзавестись постоянными надежными связями, которые не станут зажимать в тиски, не будут посягать на идентичность. Моя рекомендация для людей с избегающим типом – выстраивать отношения с вещами, работой, хобби, танцами, людьми. Купить себе цветок.

3. Найти ответ на вопрос: «Зачем нужны отношения?»

Когда я задаю его людям на терапии, они удивляются: «В смысле – зачем?» – как будто ответ очевиден. Начинают говорить на абстрактные темы: брак, семья. Я прошу их выражаться конкретнее, и тогда они вспоминают о милых, уютных вещах: принимать ванну вместе, готовить завтрак друг для друга. Эти занятия – ответ на вопрос «Зачем я борюсь со своим типом привязанности?» или «Почему я должен перестать убегать?». Наши ценности помогают нам сделать правильный выбор, но «правильно» не значит «легко».

4. Ходить на терапию.

Это важная штука. Терапевт – не учитель и не мудрец, который расскажет, как жить. Он обычный человек, которому можно доверять, можно передать груз своих страданий. Встречаясь с ним раз в неделю или раз в две недели, рассказывая ему о своих проблемах, мы выстраиваем новые доверительные отношения.

Существуют КПТ-терапевты, они помогают разглядеть в отношениях определенные схемы. КПТ – это когнитивно-поведенческая терапия, которая работает с образом мышления человека и пытается его изменить. Раскрывает схему его поведения.

Холли, например, ищет надежности в ювелирном магазине. КПТ-терапевт разобрал бы с ней, что такое надежность, почему ей спокойно именно у Тиффани. «Холли, твои знакомые – не самые надежные люди. Взять, например, Расти Троулера. В газетах пишут, что каждую неделю у него появляется новая жена. Он богат, но стабильных отношений не ищет».

Б.П. И второй, Жозе, совершенно ненадежный, потому что постоянно боится за свою репутацию.

Ф.Ж. Именно. И Томато, к которому она ходит. Он же мафиози!

В некотором смысле у избегания Холли есть своя мудрость. Я думаю, что поиск богатого мужа и есть ее надежность. Холли как Индиана Джонс, который постоянно ищет приключений, попадает в смертельные ловушки, но затем снова отправляется в путь. Ему важен не артефакт, который необходимо добыть, а сами приключения. Он никогда не скажет: «Ну все, это был последний артефакт, я сдаюсь».

Как-то раз одна моя клиентка сказала: «Слушай, я в интернете прочитала про типы привязанности и поняла свой тип. Только там не было написано, что мне с этим делать. Зато были слова „записывайтесь ко мне на консультацию за 17 000 рублей“». Теперь мне хочется выразить протест.

Есть два вида психологии. Первый можно назвать «метапсихологией». Я – метапсихолог и стою за людей, за то, что все мы нужны такие, какие есть. Не просто так нас выдумала природа. Второй вид – это психологическая колонизация. Такая психология (спасибо мистеру Фрейду) четко формулирует, как должен выглядеть здоровый взрослый человек: европейского вида, высокий, накачанный атлет, который занимается йогой и вовлечен в надежные отношения. Вот он, смотрите! Я мистер Фрейд, психолог, знаю, как стать надежным человеком, приходите ко мне сегодня по скидке, я вылечу всех.

Потом, есть все эти книжки про «счастье» (среди них бывают и полезные). Я никогда не встречал столько несчастья, сколько приносят книги по поиску счастья. Обычно они предлагают человеку рамку, в которую надо влезть, но многие туда либо не помещаются, либо она для них слишком большая.

Мой протест направлен против колонизации. Психотерапия не имеет права говорить, как должно быть и как быть не должно. Она в первую очередь про принятие себя в той версии, которая уже здесь. Мой основной посыл – держитесь за надежные отношения, укрепляйте их. При этом не важно, какой у вас тип привязанности – надежный, избегающий или тревожный. Людям нужны люди.

Б.П. Вот именно! Если рядом с вами есть такой писатель, который всегда поддержит и с которым вам хорошо, обратите на него внимание.

Ф.Ж. Обратите на него внимание, спросите: «А как тебя, кстати, зовут? Мы уже шесть лет знакомы, а я до сих пор не знаю…»

Что такое надежные отношения? Существуют ли они? Такие вопросы можно часто увидеть в выпусках психологических подкастов. Как будто разговор идет о редком зверьке из Красной книги. Но действительно – что же такое надежность и способен ли человек перестать избегать в своей жизни непростых вещей? Хочется для начала сказать, что избегание – это здоровая реакция нашего организма. Мозг не любит волноваться, переживать, выходить из зоны комфорта. Все чего-то избегают. Это закон человеческого поведения, однако каждый переживает его по-своему. Кто-то решает вместо готовки заказать пиццу, а кто-то заболевает на пять дней, если впереди его ждет важное мероприятие на тысячу зрителей. Мне кажется, что сам этот факт добавляет надежности и предсказуемости этому миру: хорошо просто знать, что такое может случиться.

В рекламе бытовой техники, стиральной машины или холодильника обязательно есть фраза про долгую и надежную службу, говорят, что гарантия этой надежности – пять лет… Я думаю, что человеческая стабильность тоже имеет свой срок, мы не застрахованы от кризисов, горя и внезапных приступов влюбленности. Мы не застрахованы от перемен, и слава богу.

Так что же такое надежность в нашем мире перемен? Для меня как специалиста формула надежности выглядит таким образом: это постоянная работа над собой, самоисследование, попытка понять себя, которая приводит к внутренней честности, позволяет, несмотря на страх, признаться в этой честности другим людям. Бояться и признаваться.

Надежность – это на двоих, это что-то коллективное и совместное, когда можно на кого-то положиться и позволить кому-то положиться на тебя; знать, сколько я могу выдержать, и не брать на себя слишком многого; это предсказуемость. Надежность начинается с желания быть надежным, надежность – это встреча с избеганием. Вот так.

Б.П. «Мне хорошо было только там, с тобой».