Читать книгу: «Темная сторона нации. Почему одни выбирают комфортное рабство, а другие следуют зову свободы», страница 3

Шрифт:

Когда я пишу эти строки, я понимаю: Йозеф Менгеле рассматривал те же самые фотографии и ощущал приятное чувство превосходства. Он уже тогда пытался разглядеть в форме черепов и челюстей анатомические признаки неполноценности.

Одна и та же фотография у одних вызывает желание исследовать, а у других пробуждает упоение чувством собственного превосходства.

Помню и другой пример из числа моих пациентов. Студент учился на инженера и отлично играл в футбол: каждый раз он забивал гол и грустил, потому что расстроил команду противника. Он страдал от меланхолии. Малейшее происшествие в повседневной жизни он считал несчастьем, а вину возлагал на себя. Восприятие одного и того же факта – разницы в цвете кожи, окружающей обстановки или забитого гола – может привести к различным выводам, а вызванные чувства – к противоположным реакциям. Мой пациент наказывал себя за то, что приносил другим несчастье, я же получал удовольствие, открывая другие миры. Менгеле при помощи науки удовлетворял желание составить иерархию людей, что подтолкнуло его к поиску способов вырезать из общества неполноценных. Таким было его мировоззрение.

В 1930 году молодой Йозеф Менгеле, трудолюбивый и приветливый врач, на собрании в Мюнхене узнал об идеологии расизма. Эта теория облекла в слова его мировоззрение. Он считал себя сторонником левых взглядов, поскольку дискурс ему импонировал и соответствовал натурфилософии, к которой стремился Менгеле. Наука давала ему пищу для воображения и поводы для социального взаимодействия. Молодой врач все больше размышлял о праве на уничтожение тех, чья жизнь не представляет ценности, но дорого обходится и мешает дать хорошее образование добропорядочной молодежи. Как раз этот принцип и объясняет необходимость устранения 300 000 душевнобольных, чье бессмысленное существование слишком дорогое.

Среди молодых врачей, увлеченных антропологией как научным подходом к изучению человека с точки зрения его биологических, социальных и культурных функций, был и Фрейд. На момент своего рождения в 1856 году в моравском Фрайберге Зигисмунд Шломо Фрейд не был австрийцем. В те времена в результате политических событий двигались границы, и у многих в Центральной Европе менялось подданство.

Фрейд рос в семье с перепутанными родственными связями. Зигисмунд лишь примерно знал, что его семья вела происхождение от немецких, литовских и галицких евреев. «На развитие его эмоциональной сферы должно было повлиять… сложное родство внутри семьи». В то время запутанные родственные связи были обычным делом: средняя продолжительность жизни у женщин не превышала 40 лет, а каждый второй ребенок умирал в первые годы жизни. Часто вдовцы женились снова, как и поступил отец Зигисмунда.

Якоб Фрейд в 40 лет женился в третий раз, его невесте Амалии было 20. От предыдущего брака у Якоба остались двое сыновей. Старший, Эммануэль, жил по соседству с молодоженами. Младший, Филипп, был ровесником Амалии, и в детстве Зигисмунд долгое время полагал, что Филипп и Амалия супружеская пара. После смерти отца Фрейд, возможно, испытал облегчение. Он осмелился прийти к мысли, что семейные перипетии, как в случае с Эдипом, в глобальном плане представляют собой проблему сексуальных связей внутри семьи. Их именуют инцестом.

Исследовать мир или делить его на иерархические категории

В 1925 году Фрейд в коротком автобиографическом очерке написал о спокойном иудаизме: «Я еврей без Бога. Не чувствую необходимости примыкать к группе самозащиты. Евреи объединяются для борьбы с врагом и начинают придерживаться радикальной идеологии. По этой же причине не думаю о создании еврейского государства. Израиль на Ближнем Востоке принесет немало проблем». Письмо Зигмунда Фрейда деятелю сионизма Хаиму Коффлеку 26 февраля 1930 года свидетельствует о его «сожалении, что пробуждение недоверия у арабов частично связано с фанатизмом наших соотечественников, имеющим мало общего с реальностью». Эту переписку сначала опубликовали в Журнале исследований Палестины, потом в Италии, а затем ее издали и во Франции.

В контексте развития антисемитизма в Европе нельзя сказать, что Фрейда окружали антисемиты. Карл Клаус, профессор зоологии, заметил этого ученика и предложил ему стажировку в лаборатории биологии моря в Триесте, чтобы разрешить проблему, над которой тогда бился весь мир: куда исчезли семенники у морских угрей? Фрейд, будущий отец психоанализа, а пока что безумно амбициозный и блестящий ученик, мечтал постичь тайны природы и часто получал от Карла Клауса, убеждавшего своего ученика в эволюционизме, публикации Хаксли и Дарвина. Фрейд увлекался философией Эрнста Брюкка и публичными мероприятиями в клинике Шарко, он чувствовал, что карьера в университете не для него. Он, как и многие другие создатели новых дисциплин, предпочитал прокладывать собственный путь.

Дарвин оставил отпечаток на развитии эволюционизма в представлениях биологов, психологов и нацистов. Дисциплины по-разному трактовали эволюционный факт. Чтобы представить, насколько различались пути развития концепции эволюции, стоит погрузиться в контекст.

В середине XVIII века Линней поместил человека в классификацию животных, что возмутило сторонников спиритуализма.

Согласно учению Дарвина, человек – это млекопитающее, близкое к обезьяне, а выйти из животного состояния позволяют возможности мозга, отвечающие за использование орудий и развитие речи.

Дарвин не выстраивает иерархию живых существ, которые более или менее успешно адаптируются к изменениям окружающей среды. Естественный отбор способствует выживанию и воспроизводству наиболее приспособленных, но не всегда наиболее сильных. Подобный экосистемный подход не устроил сторонников идей подчиненности.

Фрейд исследовал различия в двух психических мирах и чувствовал счастье исследователя. Менгеле, напротив, видел доказательство существования естественной иерархии. Подобная интерпретация вызывала в нем радость подчинения, которое приводит к доминированию. Слово «интерпретация» соотносится с исполнительским мастерством музыкантов: они играют по одним и тем же нотам на одном и том же инструменте, но демонстрируют разные прочтения музыкального текста. Появлению феномена интерпретации как факта мы обязаны замечаниям Дарвина. В XIX веке, согласно сложившимся представлениям, природа одушевленного человека считалась сверхъестественной. Адама создали из глины, а невидимый дух помог ему отделиться от земли, позволил встать над вещами и живыми существами.

Гипотеза о происхождении человека от обезьяны вызывала возмущение или насмешки. Г-жа Уилберфорс, говорят, воскликнула: «Боже, лишь бы об этом не узнали!» Многие биологи видели в теории эволюции логичное представление анатомических и поведенческих изменений у потомков животных одного вида, а другие исследователи находили в ней доказательство естественных основ иерархии среди живых видов. «Из дарвинизма проистекает иерархическая классификация рас». Дарвин показывал, что в новых условиях выживший организм проявил себя наиболее способным к воспроизводству и поддержанию популяции вида. Однако Фрэнсис Гальтон заключал, что жизни достойны только самые сильные, и так узаконивал «уничтожение слабых, душевнобольных, маргиналов и преступников». В соответствии с законом естественного отбора, бедным и непривлекательным отводилось место на нижней ступени социальной лестницы.

Интерпретация факта зависит от личности наблюдателя и от эмоциональной окраски.

Некоторые считают, что поскольку выживание зависит от адаптации, нужно бороться с неблагоприятными условиями и поддерживать наименее приспособленных. Те же, кто рассматривает жизнь как иерархию с разными уровнями силы, восхищаются доминирующими и оправдывают уничтожение рецессивных. Их не волнует маленький человек, они не стремятся исследовать его мир, им безразличны его страдания. У них не развилась эмпатия, потому они поразительным образом не чувствуют вины за легитимированное уничтожение тех, чья жизнь не представляет ценности. Удаление пораженных гангреной участков на теле общества, ликвидация слабых, больных, сумасшедших и нарушителей общественного порядка становится вопросом гигиены. Моральна та миссия, которая несет правильную религию, технологию, позволяющую возвыситься над отсталыми цивилизациями, к коим относятся африканцы и азиаты. С таким посылом «колониализм – это добродетель, и убийство слабых становится источником блага и социального прогресса».

Идеологи социальной гигиены были образованными людьми. Их труды и научные знания дали им доступ к кругам, где принимались политические решения. Алексис Каррель получил одобрение, когда встал на сторону тех, кто «любит красоту, стремится в жизни не только к деньгам… Вместо неблагоприятных условий промышленной цивилизации необходимо создать среду, подходящую для таких людей». Теперь наша культура ценит возврат к мирной жизни и приятной эстетике. Алексисом Каррелем восхищались. В 1912 году ему присудили Нобелевскую премию за работы по сосудистому шву. Ему следовало присудить еще одну награду за культивирование живых тканей в экспериментальной медицине. Великий ученый скромно ухаживал за больными в Лондоне. Он способствовал их чудесным исцелениям и только укреплялся в своей вере в божественное чудо. Преисполненный желанием заботиться об обществе, он писал:

Ненормальное мешает развитию нормального…

…Мы искореним глупость и преступность при помощи лучшего знания о человеке – евгеники… при помощи кнута или иного, более научного метода. …Проведение эвтаназии при наличии подходящего газа обеспечит гуманное и экономичное решение. Аргумент о «жизнях, не представляющих ценности» обосновывал моральную сторону уничтожения слабых для укрепления сильных.

Швейцарский психиатр и генетик Эрнст Рюдин по запросу Гитлера подготовил закон о принудительной стерилизации (1934), чтобы ликвидировать страдающих шизофренией, душевнобольных, слепых, глухих и алкоголиков. В 1939 году Рюдин получил медаль Гете за искусство и науку. В своей работе он оправдывал умерщвление слабых детей, она стала орудием нацистской пропаганды. Создавали изображения с двумя людьми: у одного было безобразное лицо, уродливое тело, кривые ноги; другой стоял рядом и был красив, хорошо одет, аккуратно причесан и улыбался. Как в комиксах, ниже шла подпись: «Жизнь этого человека с наследственными заболеваниями обходится в 60 рейхсмарок». Жизнь, не представляющая ценности, приводит к разорению. Структура комикса подводила к мысли, насколько целесообразно тратить столько денег на неполноценных людей? Напрашивающийся ответ был очевиден.

Подобная апелляция к эмоциям вызывала праведный гнев читателя. Он не мог не прийти к мысли, что поддержание жизни неполноценного человека шокирующим образом накладывает ограничения на другого человека – полноценного. В 1945 году, когда война приближалась к концу, Эрнст Рюдин утверждал, что его работа носила исключительно научный характер. В наказание ему назначили штраф в размере 500 марок. Дважды лауреат премий Гитлера, он продолжил карьеру в США, а затем вернулся в Мюнхен, где и умер в 1952 году.

Противостоять

Альфред Адлер родился в 1870 году. Обстановка в его семье не способствовала развитию. Первые годы Альфред провел в компании матери – она посвятила себя мужу-предпринимателю и властному старшему брату. Затем семья пополнилась еще четырьмя детьми. Альфред отличался слабым здоровьем, предположительно страдал рахитом и крайней эмоциональностью, – при малейшей неприятности мальчик задыхался от всхлипов. Ему было сложно найти свое место в доме, который слабо ассоциировался с чувством защищенности. Когда родился еще один брат, Альфред считал, что младенец отберет у него мать. Мальчик так думал небезосновательно: внимание матери переключилось на больного младенца, он вскоре умер.

В школе Альфред показывал посредственные результаты, математика ему не давалась, ситуация усугублялась нулевой самооценкой. Учителя направляли его в сторону ремесла с ручным трудом, но такую работу Альфред физически не успевал выполнять. К счастью, у хилого ребенка с посредственной успеваемостью было огромное преимущество: он любил других и интересовался миром. В теории привязанности оценка этого стремления соотносится с другим качеством – коммуникабельностью. Когда ребенок может назвать от четырех до шести человек, которых он считает друзьями, и когда он может обратиться к матери при возникновении неприятностей, считается, что у него сформировалась «надежная привязанность». Ее значение сложно переоценить с точки зрения защищенности и социализации.

В подростковом возрасте хрупкий Альфред стал сильнее. Он компенсировал отставание по математике усердным трудом, поступил на медицинский факультет, хорошо учился и в 1897 году начал частную практику. Он не работал в университете, но любовь к исследованиям, необходимым для понимания своего дела, заставила его написать на следующий год книгу. В ней уже тогда проявились те темы, которые определили его жизнь и исследования:

человек – это не индивид-единица в иерархической лестнице, а личность, формирующаяся в результате социального воздействия.

В возрасте 37 лет идеи Альфреда Адлера были близки к философии Фрейда. Адлер опубликовал книгу со своими упорядоченными размышлениями о компенсаторной реакции психики при наличии чувства неполноценности. Выбор объекта исследования не был случайным, если учесть биографию автора. События детства сформировали в нем восприимчивость к определенному типу фактов, он расставил их по полочкам и сделал темой исследования. В детские годы Адлер увидел наглядный пример физической неполноценности, при этом его не интересовал пансексуализм, который стал предметом размышления Фрейда.

Ключевые точки нашей истории взяты из реального мира. В парижский период моей жизни я легко понимал эмоциональные травмы, полученные моими пациентами со сложным детством. Я был поражен, сколько жертв инцеста приходило ко мне на консультацию поведать свою тайну. Эти женщины, а иногда и мужчины, отвергнутые обществом за столь серьезный проступок, не могли открыто рассказать, что с ними произошло. Для них обсуждение темы было невозможным, как и для меня в первые годы после войны, когда мне не верили или с умным видом объясняли, что мои родители погибли в Освенциме за тяжкие грехи. Те, кто так рассуждал, воспринимали мир как иерархию ошибок, предполагающих наказание.

Женщины, пережившие изнасилование, часто слышат: «Ты подспудно его спровоцировала». Нередко жертв инцеста осуждают за то, что они опорочили своего отца: «Я его знаю, он бы никогда такого не сделал». Иногда подобные клише закрепляются в памяти жертв: «Я неосознанно его спровоцировала».

Вопреки распространенному мнению, разговаривать с незнакомцем легче, чем с близким человеком. Эмоциональная близость накладывает слишком много ограничений на слова. Как сказать собственным детям, что их любимый дедушка притворился спящим в кресле и внезапно набросился на дочь, когда она проходила мимо, и изнасиловал ее? Как окружение может принять подобный рассказ, несовместимый с образом доброго дедушки?

Отстраненный взгляд позволяет быть объективным. Эмоциональная дистанция помогает открыть глаза.

Не по этой ли причине в театре, кино и литературе вымышленные герои рассказывают публике о всевозможных преступлениях, войнах, изнасилованиях и инцестах, в то время как в реальности было бы невозможно получить показания свидетелей подобных событий?

Когда культура обходит вопрос вниманием при возникновении противоречивых взглядов, то история о личной травме, пережитая человеком, становится признанием для всех. Эмоциональная дистанция снижает градус, а в разговоре с близким человеком любая пауза вызывает неловкость и может ранить даже одно слово, сказанное против: «Почему мама замолкает, когда мы просим рассказать про ее отца, о нашем дедушке?.. Почему папа не говорит о своей родине?»

Культура исследует неозвученные травмы и восстанавливает соответствие между коллективным дискурсом и историей жертвы, пережившей травму. Последняя, рассказывая, как все произошло, может наконец не сдерживаться и не тревожиться. Чувство безопасности позволяет спокойно вести рассказ. Но когда жертва предает публичной огласке то, о чем не могла говорить в приватной обстановке, ее родные часто считают «откровение» изменой: «На конференции он о себе говорил, а с нами не мог обсудить».

Жертва инцеста чувствует всю чудовищность совершенного против нее преступления. Когда она решает обратиться в полицию, ее поступок часто раскалывает семью. Из-за невозможности представить доказательства конфликт приводит к противоречию в показаниях. Подобная ситуация возникает и в случае с памятью о Холокосте, когда те, кто его отрицает, встречаются с потомками выживших. Сложно вести дискуссию со сторонником теории заговора, который иронизирует, переиначивает содержание документов или кипит от возмущения: «Со мной такого не случалось!» Для него преступник становится жертвой несправедливого обвинения, ведь «не было никакого Освенцима».

Как разговаривать о таких вещах в привычных выражениях? На одной вечеринке мой друг Гонзаго Сен-Бри попросил меня рассказать об аресте, о побеге, о жизни в детских домах, где со мной иногда плохо обращались. Приятный вечер, вкусная еда, женщины в красивых нарядах, мужчины стараются быть занимательными собеседниками, и тут вдруг Гонзаго просит меня вписать в эту обстановку историю моего жалкого детства. «Если я начну рассказывать, – подумал я, – то испорчу им настроение, разрушу все очарование вечера, или, что хуже, они потешатся над моим несчастьем». Начало публичного разговора вызвало волнение в общественном мнении: так произошло с романом «Последний из праведников», когда ему присудили Гонкуровскую премию в 1959 году, с процессом Эйхмана 1961 года, получившим широкое освещение, выходом таких надрывных фильмов, как «Черный четверг» (1974). При этом диссонанс сохранялся.