Читать книгу: «Дом смерти», страница 2

– Ты сказала «развалина».

– Ну да, признаюсь, состояние далеко от безупречного, но чего еще ожидать от постройки девятнадцатого века? В Лондоне за такие деньги и садового сарайчика не купишь.

Правда, разумеется, скрывалась между строк. В коттедже, к которому не были подведены электричество и водопровод, в последний раз кто-то жил в период между войнами, и с тех пор он стоял пустой и был отдан на волю стихий. «Состояние далеко от безупречного» – это аукционный эвфемизм, вуалирующий тот факт, что объект потребует существенного ремонта и снаружи, и внутри. То, что осталось от кровли, давно прогнило, крысы довершили дело, и дымовая труба провалилась внутрь. Признаки разрушения несущей конструкции имелись и в торцовой стене, возможно, пострадал и фундамент. Единственным источником питьевой воды был колодец в пятидесяти ярдах от дома, теперь частично обвалившийся внутрь.

Но все эти проблемы можно было решить при помощи денег, а для Мэгги настоящая ценность этого места превышала ценность стен и крыши. Она увидела коттедж с дороги, просто проезжая мимо, когда бледный полуденный свет на мгновение просочился сквозь голубоватые костяшки туч и океан уходил вдаль как подвижная пластина, покрытая рябью и скрывающая под собой целую подводную галактику. Одного беглого взгляда было достаточно, чтобы полностью перевернуть ее мир.

– Не могу описать словами, что я тут ощутила, Майк. Это такое уединение, которого я никогда в жизни не знала. Здесь и правда кажется, что ты отрезан от всего живого. В самом лучшем смысле отрезан. Потому что на самом деле изоляцию вовсе нельзя назвать полной. Аллихис всего в нескольких минутах на машине или где-то в пятнадцати или двадцати пешком. Это небольшая деревенька, но в ней есть приличного размера магазин, почта, пара-тройка пабов на выбор. Этого более чем достаточно. Если же понадобится что-то еще, всегда есть Каслтаунбер – ближайший отсюда городок более внушительных размеров в каком-то получасе езды вдоль южного побережья полуострова. Не знаю, как объяснить, такое ощущение, что здесь две разных реальности. Вот действительность, но за ней есть что-то еще. Через минуту после того, как ты видишь этот дом, появляется чувство, что, когда дует ветер и собирается буря, стены смыкают вокруг тебя плотное кольцо. На дворе двадцать первый век, но здесь все словно как прежде, все находится во власти мифа.

Дорога из Реентриска до коттеджа была узкой и извилистой, рассказывала она, такую дорожку, наверное, прокладывали для лошадей и повозок, и она не предназначалась для более тяжелого транспорта. Когда дом впервые появился в поле зрения, внизу и справа, Мэгги пришлось остановить машину на краю и последние пару сотен ярдов вниз по склону преодолеть пешком, придерживаясь едва заметной тропинки, заросшей диким вереском.

Ни один художник ни о чем большем и мечтать не мог: живописные виды холмов и океана, громадные небеса, а лучше всего – свет, странный призрачный свет, необычайно тяжелый и находящийся в постоянном движении. Даже одного того, что ты дышишь этим воздухом, было достаточно, чтобы захотеть плакать и смеяться одновременно. Весь мир здесь сводился к камню, океану, небу, ветру и дождю, ведь все остальное воспринималось как мимолетное, и тебя накрывало с головой ощущением незыблемости всего окружающего, пониманием того, что все, что попадает в поле зрения в эту минуту, существовало всегда – и всегда будет существовать. Праведники строили в таких местах монастыри в попытке поймать хотя бы шлейф этой магической силы, которая заставляла время остановиться. Ничем не ограниченные просторы дикой природы навевали особую меланхолию. Они делали человека карликом, заставляли его чувствовать себя крошечным, подчиненным явлениям большего масштаба, но в то же время неожиданно вселяли чувство полноты жизни. Мэгги сказала, что внутри такой стихии ее восприятие менялось, а чувства неизбежно обострялись.

Как и следовало ожидать, внутри коттедж сохранился очень плохо. Осыпающаяся штукатурка, выбитые стекла, дурной запах гнили и разложения, чайки, грызуны, а в одной из двух спален, той, которая смотрела окнами на запад, на океан, побелевшие остатки какого-то более крупного существа, собаки или лисицы, но теперь от них остался только горючий материал из костей, расположенных в естественном порядке, потому что разложению этого живого организма ничего не препятствовало. Возвращение дома в пригодное для жизни состояние, разумеется, потребует огромных, даже пугающих усилий, но Мэгги знала, что любые усилия будут оправданы.

Не позднее чем через час после того, как Мэгги увидела коттедж, она связалась по телефону с агентом по недвижимости из Каслтаунбера, женщиной по имени Майрид, которая сверилась с кадастром и почти мгновенно вернулась с хорошей новостью: агентство имело право продажи этого особняка в пользу одной адвокатской конторы из Корка. Документы о регистрации права собственности отсутствовали, наверное, были утрачены, если вообще когда-то существовали, но эта правовая проблема была не слишком существенной, подобное нередко возникало при работе со старыми объектами недвижимости, особенно в сельской местности. Мэгги встретилась с агентом на следующее утро, и они вместе прогулялись по территории вокруг коттеджа. Майрид оказалась невысокой улыбчивой женщиной лет сорока, с длинными рыжеватыми волосами и румяными щеками, по которым можно было предположить раннюю менопаузу, но с не меньшей вероятностью это мог быть результат утренней спешки и борьбы с последствиями бурной ночи. Вооружившись небольшой красной папкой с распечатанной информацией и парой карт государственной топографической службы Великобритании, она показывала Мэгги участок, очерчивала его границы и почти непрерывно говорила о погоде, о том, как эта местность выглядит летом, о своем детстве по другую сторону от Аллихиса, о том, как за последние годы многое изменилось, но, что еще важнее, многое осталось неизменным. Кроме того, она предоставила Мэгги список надежных подрядчиков, которые могли бы заняться необходимыми восстановительными работами по приемлемой цене, но честно предупредила, что итоговый счет, скорее всего, будет внушительным, ведь в коттедже предстояло сделать капитальный ремонт.

– Вы уверены, что это то, что вам нужно? – спросила она, оглядывая Мэгги после осмотра дома, когда они снова вышли под слабый дождь. Позади них визжали и бегали кругами по остаткам кровли молодые крысы, которых побеспокоили разговоры людей после стольких лет полного одиночества и вседозволенности. – Это место уже так давно пустует. Противоестественно долго, будем честны. Ходят разные слухи. Здесь одиноко, в таком месте проще всего заметить что-то странное. У нас в портфолио есть и другие объекты, в гораздо более приемлемом состоянии, и виды оттуда открываются ничуть не хуже. И соотношение цены и качества в них лучше. Больше задаток, но на ремонт можно закладывать гораздо меньшую сумму. Если хотите, можем вернуться в офис, я покажу вам другие варианты. Обещаю, вы не разочаруетесь. Мы можем предложить вам настоящую красоту. Уверена, вы найдете дом, в который сможете сразу въехать, если вам будет угодно.

В ее должностные обязанности не входило отговаривать клиента от покупки дома его мечты, но, возможно, Майрид улавливала какие-то ощутимые вибрации или же до нее уже дошли истории о прошлом коттеджа и сплетни, которые стойкими пятнами сохранялись в коллективном сознании городов и сел. Однако, скорее всего, она просто хотела поступить правильно. Невозможно было игнорировать и уж тем более не заметить бросающуюся в глаза хрупкость Мэгги: глаза, привыкшие заглядывать за границу обыденного, смотрели потерянным остановившимся взглядом, глубокие складки на щеках словно заключали ее рот в скобки, на отдельных участках лица остался едва заметный блеск – напоминание о сильных отеках и недавней бледности.

Но Мэгги только улыбалась и качала головой. Нет, это место откликалось в ней. Ей не было дела до других домов теперь, когда она увидела этот, когда погуляла по территории и подышала этим воздухом. С улыбкой, исходившей откуда-то из самой глубины, Мэгги сказала, что в этом месте чувствует себя как дома.

И это было правдой. Я тоже чувствовал это, даже через телефонные провода. Мне было знакомо это ощущение по другим сферам жизни. Такую страсть невозможно было подделать.

– Мне неудобно просить, – сказала она после долгого молчания на линии, – но мне нужны деньги.

Она почти целый год не рисовала ничего годного для продажи, а когда выложила наличными сумму за покупку дома, которую в конечном счете удалось скостить до девятнадцати тысяч фунтов вместо изначально затребованных двадцати двух с половиной, то осталась совсем с пустыми карманами. Я доел свой тост и сообщил, что это не проблема и через пару дней нужная сумма окажется у нее на счету. Оглядываясь назад, именно поэтому я считаю себя ответственным за все, что произошло в дальнейшем. Даже если то место идеально ей подходило, в глубине души я все равно чувствовал, что она совершает ужасную ошибку. В ее состоянии полная изоляция от мира могла ей только навредить. И все же я ничего тогда не сказал. Кажется, я тогда развязал ей руки. Потакая ее желанию, я облегчил путь к достижению цели, сделал его слишком комфортным. Но что еще я мог сделать? Мы были друзьями, наверное, даже больше, чем просто друзьями. Ей многое пришлось пережить. Я хотел помочь. Хотел, чтобы она была счастлива.

– Ты примерно представляешь сумму?

Я почувствовал, как она пожимает плечами.

– Сумма понадобится немалая, – ответила она. – Майрид уже поговорила с архитектором. И я хочу, чтобы работы начались немедленно. Первым делом возьмемся за основное: поддерживающие конструкции, новая крыша, водопровод, электрика. Так коттедж станет жилым.

– О какой сумме все-таки идет речь? Приблизительно?

– Если учесть остатки моих сбережений, – ответила Мэгги, и я услышал в ее голосе дрожь, – мне понадобится еще тридцать тысяч. Возможно, даже больше. Это посильно для тебя?

Я не сомневался ни минуты. Сказал, что да.

* * *

Поверхностного осмотра было достаточно, чтобы проявились масштабы катастрофы. Стены требовалось выровнять и укрепить, фундамент сделать влагонепроницаемым, старую кровлю полностью заменить, установить новые окна и двери, сделать кухню, ванную, провести коммуникации. Кроме того, колодец нуждался в прочистке, дом – в водопроводе и системе отопления, а также генераторе электричества. День ото дня проект становился все более масштабным, и все же в течение шести недель основные работы были окончены, и, хотя финальная сумма расходов сильно превышала первоначальную смету и едва не перевалила отметку в пятьдесят тысяч, Мэгги только пела дифирамбы самоотдаче подрядчиков и высоким стандартам их мастерства. Она въехала в коттедж в конце второй недели ремонта, когда меньшая из двух спален была относительно готова. Мэгги спала на матрасе, разложенном на деревянных поддонах, а чтобы не мешать строительной бригаде, проводила ставшие долгими дни поздней весны на пляже и исследовала окрестности: бродила по холмам и дорогам, вступала в беседы с местными, искала интересные места вроде медных рудников, круга друидов, скал и прибрежных рифов, на которых гнездились бакланы, старинного камня, по преданию, связанного с детьми Лира – одной из трех трагедий ирландской мифологии. Она говорила, что отчаянно стремится понять душу этого места и найти общий язык с его необузданными стихиями.

Поскольку я дал обещание или, по крайней мере, пусть и без особого энтузиазма, но принял ее приглашение, в первую пятницу июня ранним утром я прилетел в Корк, взял в аренду автомобиль в аэропорту и выдвинулся на запад. Дорога была длинной. Я не спешил, позволил себе наслаждаться пейзажами и как мог старался не тревожиться, хотя это и полностью противоречило природным инстинктам. Утро было теплым и ясным, просто идеальным, какими бывают утра в начале лета: небо в крапинку бледно-голубого цвета, как скорлупа яиц дрозда, насколько хватает глаз – сочная зелень, подарок благодатной весны. Я сделал остановку в Скибберине, посчитав этот городок подходящим промежуточным пунктом путешествия, плотно позавтракал в тесном, но симпатичном кафе на шесть столов, в котором кофе подливали мгновенно, и уже в одиннадцать часов снова сел за руль. По радио активно разыгрывали билеты на предстоящий концерт Вана Моррисона и крутили его песни, включая несколько старых хитов, которые я не слышал много лет, и они порядком скрасили мне оставшиеся два часа пути.

Трудно сказать, что именно я ожидал увидеть по прибытии, но коттедж среди скал смотрелся просто великолепно. Я остановился сразу за тремя автомобилями, которые уже были припаркованы на обочине дороги, заглушил мотор и вышел, чтобы рассмотреть пейзаж. В ярком солнечном свете мне открылась поистине поразительная картина: уходящие в сторону холмы, покрытые зеленью поля, низкие стены-ограды из слабо скрепленных камней, канавы, поросшие ежевикой и дроком, а дальше – широкая серебристо-голубая полоса океана до самого горизонта. До Аллихиса оставалась еще пара миль, но с дороги не доносилось никаких звуков. Время от времени невдалеке кричал пролетавший мимо буревестник или баклан. Мы так часто лишаем свою жизнь воздуха, нагружаем себя всем, что можем унести, страдаем под спудом малозначимых явлений. Я сделал глубокий вдох и шумно выдохнул – впервые за несколько недель, впервые с момента госпитализации Мэгги уж точно – и почувствовал, как расправляются плечи, постепенно уходит напряжение из грудной клетки. Тогда я начал понимать выбор, сделанный моей подругой.

Я не успел спуститься по каменистой тропе, когда входная дверь в коттедж открылась и из дома выбежала Мэгги. Я остановился и приготовился к ее стремительному объятию, но чувства, которые породила во мне близость ее тела, по-прежнему были непредсказуемы. Она крепко обняла меня и начала, смеясь, целовать все мое лицо и рот. Оставалось только одно: сдаться. Изменения, произошедшие в Мэгги, поразили меня. Ее волосы отросли после суровой больничной стрижки, которая не добавляла ей привлекательности, стали густыми и обрели женственную форму. Мэгги была босиком, в выцветших джинсах и белой хлопковой блузке без рукавов. Казалось, что ей удалось сбросить прошлое и переродиться на новом уровне свободы. Улыбка Мэгги источала любовь и счастье, и я обнял ее и с полной отдачей ответил на поцелуи, чувствуя в себе самом отголосок этой новой радости.

Потом она разжала объятья и повернулась, чтобы мы могли вместе осмотреть открывавшиеся виды.

– Ну как? Что скажешь?

– Видал я места похуже, что еще сказать.

Она рассмеялась и ударила меня по руке.

– Вот паршивец. Пойдем в дом. Только тебя ждали. Я даже не была уверена, что ты приедешь.

Я протянул ей руку и вслед за ней преодолел последние несколько шагов вниз по тропе. Уже на пороге дома Мэгги остановилась, снова обняла и поцеловала меня.

– Спасибо, Майк, – вздохнув, произнесла она, и я чувствовал на подбородке и шее слезы ее облегчения. – Спасибо за все. Кроме тебя, у меня больше никого нет.

– Сказала она, а сама за все пять минут, что я здесь, еще не предложила мне пива.

– Пива. У тебя одно на уме, что с тобой поделать? Пойдем. Все уже собрались. И я хочу тебя кое с кем познакомить.

– С кем?

– Увидишь.

– Прекрати.

– Что прекратить?

– Все это. Улыбочки. Загадочные взгляды.

– Что, уже и улыбаться нельзя? Это что, преступление?

– Предупреждаю, Мэгги, никаких игр.

Но она снова взяла меня за руку и потянула в дом, и теперь, когда я проделал такой долгий путь, у меня не оставалось другого выхода – только следовать за ней.

Внутри коттедж производил приятное впечатление. В нем легко было ощутить себя как дома. Мэгги с пользой провела прошедшие недели и добилась больших результатов. Многое еще предстояло сделать, кое-где в доме ощущались незавершенность и незаконченность конструкций, но невооруженным глазом было видно, что Мэгги уже живет в своем коттедже и начинает постепенно наполнять его следами своего присутствия. Особенно уютной получилась гостиная: никаких картин там пока не было, но стены были выкрашены в нежный оттенок розового «фанданго» и желтый, который она назвала «бабуш»; на полу небрежно лежали два больших недорогих ковра, один с узором из турецких огурцов, второй лоскутный с зелеными и голубыми фрагментами вперемешку. С их помощью Мэгги спасалась от холода каменных плит пола. Я оглянулся и с удовольствием отметил, что, кроме всего прочего, она перевезла и книги, вестерны и научную фантастику в бумажных обложках. Луис Ламур, Зейн Грей, Брэдбери, Хайнлайн. Коллекция значительно выросла за последние десять лет и теперь занимала три полки в нише рядом с небольшим открытым камином.

Однако основной изюминкой гостиной, без всяких сомнений, была пара высоких подъемных окон, выходящих на запад. Старинные рамы (или очень качественные копии) перетягивали на себя все внимание и открывали эффектный вид на протяженную береговую линию и океан. Комнату заливал естественный свет, и долгий день обещал окончиться алым закатом, что проливало истинный бальзам на сердце человека с художественным вкусом.

На разных концах кремового трехместного дивана с обивкой из искусственной кожи сидели две женщины, которые наклонились друг к другу и что-то весело обсуждали, но стоило мне войти в комнату, как обе мгновенно замолчали. Отголосок смеха еще звенел в воздухе. Какое-то время они не меняли поз, слегка нагнувшись друг к другу, и мое сердце застучало сильнее, когда я узнал в женщине, сидевшей ближе ко мне, Элисон. Небольшая стереосистема в углу напротив двери создавала в комнате приятный ненавязчивый фон из скрипичных трелей, и я в тот же миг почувствовал тайные намеки, которые вторым пульсом застучали в моей крови.

Элисон поднялась, и через мгновение ее примеру последовала вторая женщина. Затем ко мне подошла Мэгги с банкой обещанного пива и немного разрядила атмосферу. Дышать стало легче. Мэгги в непринужденной манере представила меня, и я сначала пожал руку второй женщине, поэтессе по имени Лиз, которая была подружкой Мэгги еще в Лондоне, но пару лет назад переехала в Западный Корк. Она разговаривала с северным акцентом, но, по ее собственному выражению, ее больше прельщала реальность юго-западной Ирландии, и поэтому теперь она обосновалась в Бэнтри, то есть они с Мэгги стали практически соседками. Лиз была молодой и симпатичной женщиной, но слегка неотесанной и потускневшей, как бывает с людьми, которые смогли найти себе пристанище только в эзотерике и витают в эмпиреях. Возраст около тридцати, едва ли больше, пышная копна волос соломенного оттенка, плотно сжатые губы, привыкшие к молчанию, и больше десяти сантиметров металлических и пластиковых браслетов на левом запястье. К тому времени Лиз выпустила две книги стихов в небольшом независимом издательстве, выход третьей был намечен на конец года. Она зарабатывала на жизнь, преподавая на вечерних курсах в Бэнтри два дня в неделю и организуя субботний мастер-класс в Скибберине. Кроме того, Лиз на регулярной основе публиковала рецензии на книги в двух еженедельных газетах, одной национальной и одной местного значения.

– Полагаю, вы уже знакомы с Элисон, – сказала Мэгги, и Элисон взглянула на нее и кивнула.

Не зная, как себя вести, я протянул ей руку и пробормотал, что очень рад, что мы наконец получили возможность познакомиться после всех наших разговоров по телефону и электронных писем.

– Ну все, ребята, – проговорила Мэгги. – Это, в конце концов, новоселье, а не саммит. Кто мы с вами? Политики? Хватит рукопожатий. Давайте здороваться как положено.

Элисон замерла на месте, но потом перед ней словно рухнула какая-то стена и она снова рассмеялась, и мы обнялись, поцеловали друг друга в щеки, как друзья, которыми мы почти были, и как любовники, которыми нам вскоре предстояло стать.

Мэгги, стоявшая возле нас, открыла предназначавшуюся мне банку пива и тут же приложила ее ко рту – из отверстия внезапно брызнула пена.

– Так-то лучше, – сказала она. – Празднование объявляется открытым.

* * *

Когда первая неловкость прошла, наше общение свернуло в более радостное, пусть и изрядно хмельное, направление. Я всегда комфортно себя чувствовал в компании женщин, особенно красивых, возможно, из-за того, что с самого раннего возраста привык не ожидать от такого общения ничего серьезного, слишком хорошо осознавая собственные ограничения. И, по моим ощущениям, женщинам обычно нравилась моя компания. Даже теперь я не то чтобы дурен собой, хотя и красавцем меня тоже ни в коем случае назвать нельзя. Однако ближе к сорока годам я набрал примерно с десяток лишних килограммов. Я философски решил смотреть на это не как на признак распущенности, а скорее как на простое и естественное в своей неизбежности возрастное изменение, а может быть, и вовсе единственно возможную в моем случае физическую форму мужчины средних лет. Благодаря моим довольно высокому росту и широким плечам избыточный вес никогда не был слишком заметен, как бывает у мужчин другой комплекции, однако он придавал мне дополнительную мягкость, лишал уверенности в себе или, по крайней мере, чувства собственной важности по сравнению с тем, каким я был в ранние годы. Амбициозности во мне точно поубавилось. И женщины, по-моему, это чувствовали. Рядом со мной они расслаблялись и даже могли рискнуть и немного пофлиртовать, не волнуясь о том, что этот флирт приведет к неприятным последствиям. Я был довольно успешен в своей профессии и, как уже успел упомянуть, достиг определенной финансовой стабильности, но мой настоящий талант заключался в умении распознавать дарование других людей и с трудом поддавался количественному исчислению, так что мои достижения никак не угрожали чувству собственного достоинства моих собеседниц. Я не умел сражать наповал, и, когда дело доходило до романтических отношений, женщины если и бросали взгляды в мою сторону, то быстро отводили их. Так я научился адаптироваться и, как говорится, принимать то, что не мог изменить. В определенный момент мужчины привыкают к одиночеству, и любое общение с противоположным полом воспринимается ими как поощрительный приз.

Всю пятницу мы болтали и пытались наверстать упущенное, по крупицам раскрываясь друг другу. Мэгги лежала на боку в огромном бежевом кресле-мешке, направляла нас друг к другу и вела разговор, задавая вопросы, ответы на которые ей самой уже были известны. Пиво, а затем и виски, развязывало языки. Я чувствовал себя счастливым, я был как дома. Кажется, все ощущали себя так же. Я с удовольствием слушал, как Лиз разъясняет наиболее важные аспекты жизни и истории этих мест, особенно древней истории, туманных закоулков прошлого, где миф и реальность сливались воедино. Ее увлечение было под стать одержимости, охватившей Мэгги, словно в их сердцах горел один и тот же огонь. Элисон, специализировавшаяся, как и я, на деловой стороне искусства, казалась более сдержанной в проявлении эмоций, но вела себя совершенно расслабленно, много смеялась. Ей явно все нравилось: и место, и компания. Ближе к вечеру, ровно перед тем, как мы все вместе решились сотворить из хаоса спагетти болоньезе, Элисон сняла туфли и забралась с ногами на диван со своей стороны. Ногти на ее ногах были покрашены алым лаком, который в сумраке гостиной становился похожим на свежепролитую кровь, и я пытался отвести глаза от ее ступней, но никак не мог. Думаю, она это знала и несколько раз перехватывала мой взгляд, однако ничего не сказала и, кажется, была совсем не против. Оглядываясь назад, я понимаю, что такое поведение было частью ритуала заигрывания, но я ощущал это как нечто большее. Возможно, виной тому виски или какая-то химия, искры, о которых поют в песнях, но я тогда почувствовал, что вижу ее душу, как будто, едва заметно открываясь, она демонстрировала мне ту часть себя, которая порой навсегда остается закрытой от окружающих.

Спать мы пошли далеко за полночь. Мэгги и Лиз заняли одну комнату и большую двуспальную кровать, Элисон достались маленькая спальня и раскладушка, а мне – одеяло и диван. Я долго лежал без сна, но затем все-таки заснул в промежутке между двумя и тремя часами ночи и спал хорошо, по большей части благодаря количеству выпитого алкоголя. Проснулся я при этом довольно рано, еще не было семи. Я вскипятил воды, заварил чая и пил его из большой кружки, глядя на океанский простор. Занимался светлый и ясный день с обещанием чего-то прекрасного, и хромовое одеяло воды сохраняло иллюзию полного спокойствия, которая разрушалась, когда оно наплывало на заостренные черные зубья прибрежного рифа. Через несколько минут я почувствовал чье-то присутствие, обернулся и увидел в дверном проеме Элисон, которая молча наблюдала за мной. По ее словам, ей тоже не спалось. Она приняла из моих рук кружку чая, положила в него три ложки сахара. Потом мы сели за небольшой кухонный стол. Мы почти не разговаривали. И это казалось таким правильным, таким органичным. Я украдкой смотрел на Элисон, стараясь запомнить как можно больше деталей самым незаметным образом, и теперь, припоминая события тех дней, я точно знаю, что именно в те минуты окончательно и бесповоротно в нее влюбился.

Еще заспанная, она была одета в бледно-голубое хлопковое летнее платье с узором из беспорядочных букетов зелено-желтых цветов, наверное, нарциссов. На узкие плечи она накинула лимонного цвета шерстяной кардиган, защищаясь от утренней прохлады. Она сидела, опустив карие глаза и полуприкрыв веки, только изредка поднимая их и улыбаясь так мило и смущенно, как будто ее застали за каким-то очень интимным занятием.

– Давай пройдемся, – предложил я.

– Сейчас?

Я пожал плечами.

– Просто спустимся к воде, посмотрим, что так впечатлило Мэгги. В конце концов, свежий воздух точно нам не помешает. Немного проветрим головы. А может быть, нам совсем повезет – и где-то там внизу мы даже обнаружим аппетит.

Мы молча шли рядом плечом к плечу. Мокрая от ночной росы трава густо росла за коттеджем и становилась более длинной и худосочной по мере того, как мы спускались вниз. Земля под ногами становилась неровной. Я кожей ощущал разделявшее нас расстояние в полметра, а потом, когда под ногами показалась узкая осыпающаяся тропинка, ведущая к каменистому пляжу, я почувствовал, как ее прохладная ладонь скользнула в мою. Она держала меня за руку некрепко, деликатно, почти как ребенок. Я старался сохранять разум, говорил себе, что она в туфлях на невысоких, но все же каблуках и схватилась за меня только из страха поскользнуться – факт, который нашел подтверждение в том, как быстро она убрала руку, стоило нам выйти на более ровную поверхность. И все же я ощутил внезапно охватившее меня чувство пустоты. Мы спустились на пляж и какое-то время стояли так близко, что я чувствовал ее мягкое мерное дыхание, и волны шелестели у наших ног, а потом отступали назад, оставляя только серую челку пены на мелком песке. Хотя не было ни ветерка, Элисон укуталась в кардиган и крепко зажала края в кулаке на груди.

– Здесь красиво, но как-то одиноко. – Она посмотрела на меня. – Тебе не кажется?

Я согласился.

– Я могла бы быть счастлива в подобном месте, но только рядом с кем-то еще. Представь, каково спускаться на этот пляж лютой зимой, темным ноябрьским утром, когда дует ураганный ветер и берег секут волны метровой высоты. Не уверена, что выдержала бы такую жизнь. Уж точно не одна.

– Мэгги уже хватило общения с другими людьми, – ответил я. – Теперь, по ее словам, она нуждается в уединении. Я с ней не вполне согласен, но понимаю, почему ей хочется сбежать от всего мира. Здесь она планирует творить, брать новые художественные высоты, и, если она будет одна, по крайней мере, никто ей не причинит вреда. Достаточно того вреда, который уже был ей причинен.

Но, оглядываясь по сторонам, я в точности понимал, что Элисон имеет в виду. Я и сам чувствовал то же самое. Летнее утро маскировало это место, затуманивало его суть.

Однако наша прогулка превзошла все мои ожидания. Я и не думал, что буду так рад просто разделить эти утренние часы с такой женщиной, как Элисон. Я старался не придавать нашему общению чрезмерного значения, не делать поспешных выводов, но при этом позволил себе радоваться минутам, проведенным вместе, хорошо осознавая, как быстротечны могут быть мгновения счастья. Мы решили прогуляться по берегу в сторону юго-запада: так мы не могли бы уйти далеко, потому что путь преграждали каменные глыбы и обнаженные скалы. Я думаю, тем утром мы оба ощущали не выраженную словами потребность в ограничениях. Справа нас теснил океан, и меня не покидало ощущение, что мы оказались на краю света. Если не считать нежного шума волн и шуршания камней под ногами, в мире не было больше ни единого звука. Я говорил только потому, что Эли задавала мне вопросы, в основном касающиеся дел: о том, какие картины я недавно продал, о новых, еще не законченных работах, которые произвели впечатление на меня и, возможно, если сойдемся в цене, приятно поразят и ее. А потом настал ее черед, и она по собственному желанию рассказала о плюсах и минусах жизни в Дублине, о театрах, дорожных пробках, росте числа групповых преступлений, внутригородской борьбе за сохранение традиций в условиях пронизанного духом яппи позерства и бахвальства твердой валютой после недавнего экономического подъема, о необычных рынках и старых пабах, в которых до сих пор то и дело встречаются персонажи Джойса, так напоминающие георгианцев во всем, кроме щегольского акцента. Не поднимая на меня глаз, она упомянула и о том, что была замужем, очень коротко и сто лет назад, одна из ошибок длиной в восемь месяцев, которые иногда совершают двадцатилетние девушки. Юный политический демагог по имени Лоренс, который беспрестанно твердил о спасении мира, а сам, как скоро выяснилось, вполне сгодился бы на роль профессионального натурщика при создании образа эгоистичного подлеца; всегда готовый прыгнуть в центр внимания, противник всего и сразу, если не считать разбазаривания чужих денег, постоянно лебезящий перед любым, кто теоретически способен заплатить за него в баре, и ныряющий в постель за любой юбкой. Мать, конечно, предупреждала Элисон, да и все остальные тоже, но в том возрасте она не слышала ничего и никого, кроме пения птиц. И вот однажды утром, как только Элисон бросила трубку после звонка очередной его девки, тучи расступились. Проснувшись примерно через час, ее муж обнаружил, что все его пожитки упакованы в чемоданы. Дальше на выручку пришел отчим Элисон, он занялся бумажными вопросами и при помощи небольшой суммы денег и многочисленных угроз добился официального развода. Элисон не видела Лоренса около двенадцати лет и больше слышать о нем не хотела. Последние новости, донесшиеся до нее, состояли в том, что он осел в Америке, наверное, нашел себе какую-нибудь мазохистку с тугим кошельком, которая восторженно принимала его фирменное вранье, липкое, как мед.