Читать книгу: «Боги страсти»

Пролог

Голова раскалывается с похмелья. Как будто в мою черепную коробку насыпали битого стекла, и теперь острые осколки вонзаются в мой мозг при каждом движении мысли. При каждой попытке подумать. Вспомнить.

Я даже не могу разлепить веки: мне кажется, что как только я открою глаза, солнце мгновенно выжжет их серной кислотой. Пытаюсь пошевелить хотя бы рукой. Понять, есть ли у меня вообще конечности. Такое ощущение, что я сейчас парю в полной невесомости. Бестелесная. Безымянная. Разбитая и скомканная. О боже, что было в этом сраном коктейле?! Отлично. Коктейль. И я морщусь об одном только воспоминании о его вкусе, который, как мне кажется, моё тело впитало в себя, как губка.

Black Russian. Чёрный русский. Облизываю пересохшие губы, на которых ещё остался кофейный вкус, и мне кажется, что невесомые молекулы мгновенно проникают в мою кровь, взрываются в ней нанобомбочками. Как ни странно, это придаёт мне сил, я наконец-то шевелю пальцами.

Чувствую под подушечками какую-то нежную шелковистость, пока вдруг не понимаю, что глажу мягкую шерсть. Пытаюсь сконцентрироваться. Скотт что, прикупил себе звериную шкуру? И я вообще у него? Не помню, с кем я вчера ушла. Да я вообще ни хрена не помню!

Веки всё ещё залиты свинцом, и я определяю окружающий мир на ощупь. По запахам. Я утопаю в чём-то пушистом и обволакивающим всё моё тело, и я до сих пор не могу понять, голая я или нет. Хотя, если я у своего бойфренда, то наверняка первое. Но мне не холодно, хотя кондёры в пентхаусе Скотта обычно сифонят на полную мощность. Но, видимо, не сегодня.

Делаю ещё одну попытку открыть веки, но снова неудачно. И этот запах… Запах струганого дерева, дымных шкур, совсем едва уловимый, но от него у меня отчего-то тоскливо сжимается что-то в груди. Как будто когда-то давным-давно я жила этим запахом, дышала, он въелся в мою кожу, в моё сердце. А потом я утратила его навсегда.

Я лежу в надежде, что сейчас услышу какую-нибудь очередную шуточку Скотта, что он придёт и принесёт мне таблетку. И воду. Моё горло набито колючей проволокой, и ещё минута, и оно всё потрескается, как древняя пустыня.

Проклятый «Чёрный русский»! Кто вообще пьёт это дерьмо в наши дни?! Как я могла вообще выпить какую-то незнакомую дрянь! Я же вообще не пью коктейли!

И тут вдруг что-то влажное, тёплое, липкое касается моей ладони. Я вздрагиваю. Слышу странный звук, похожий на хриплое мяуканье. Словно скулит фантастическая собака. И снова это прикосновение к моей ладони, оставляющее горячий влажный след. Я вся сжимаюсь и наконец-то открываю глаза. Свет остриём вонзается в мой мозг, наполняет слезами, и я не сразу вижу странного зверя, который стоит рядом со мной.

Лижет мою руку своим шершавым, как наждак, языком. Это пума, мать её! И теперь я лежу, парализованная страхом, боясь пошевелиться. Откуда в апартаментах Скотта в центре Чикаго пума?! Он что, совсем рехнулся?! И теперь я понимаю, что этот странный звериный запах исходит от её шерсти. Гигантская кошка останавливается, внимательно смотрит мне в глаза и снова издаёт своё жуткое мяуканье.

Я уже не думаю о дикой боли. Адреналин наполнил мои вены, и теперь я затаилась: прячься или беги. А пума утыкается мне своим кожаным влажным носом в бедро, втягивает воздух, лижет голую кожу, и я покрываюсь холодным потом. Она же должна когда-то уйти? Не может же она обнюхивать меня вечно?!

Но она вдруг теряет ко мне интерес, оборачивается назад и уходит. И я слышу незнакомый мужской голос со странным акцентом:

– Ну что, очнулась, принцесса? – я нахожу в себе силы повернуть голову.

Предрассветный сумрак вокруг обретает очертания комнаты, и из него выступает вперёд фигура.

Какой-то мужчина. Высокий, насколько я могу судить. Мускулистый, стройный. Он уверенно шагает ко мне и рядом с ним бежит его ручная пума.

– Это Аяна. Не бойся. Она ручная. Хотела познакомиться с тобой, – объясняет он мне, указывая на своего питомца, как будто это вообще хоть что-то мне объясняет.

Нависает надо мной, и я машинально отмечаю, что он одет в мягкие спортивные штаны в клетку и белую футболку с короткими рукавами, из-под которых, как змеи, расползаются причудливые узоры.

Его лицо приближается, склоняется надо мной, и я вижу внимательные тёмно-серые глаза, с любопытством, деловито, осматривающие меня. Крупный нос и модная трёхдневная щетина. Тёмно-русые волосы, небрежно растрёпаны, но я точно знаю, что такого эффекта можно добиться только в дорогом барбершопе. Красиво очерченные губы кривятся в довольной ухмылке, словно он увидел то, чего и ожидал. Или точнее, даже больше, чем ожидал:

– Не думал, что ты будешь красивой, – и его пальцы бесцеремонно берут меня за подбородок, поворачивают мою безвольную голову в разные стороны, вертят её, словно он пытается рассмотреть форму моего черепа. – При других обстоятельствах мы бы смогли очень хорошо на тебе заработать, – подмигивает он мне, и у меня наконец-то хватает сил выдавить из себя:

– Да кто ты, мать твою, такой?! Где Скотт?!

– Скотт? – с совершенно неподдельным недоумением морщит он свой лоб, словно пытаясь припомнить что-то. – А, точно, тот американский ушлёпок, с которым ты трахаешься? – вдруг озаряется его красивое лицо догадкой. – Да, собственно, мне насрать, где он.

И тут я наконец-то нахожу в себе силы сесть на кровати. Или на чём я вообще сейчас лежала. И я снова чувствую горячее дыхание пумы на моём бедре.

– Успокойся, Женя. Всё будет нормально. Если ты меня будешь слушаться, ясно? – вдруг в его голосе звучат стальные ноты, и я снова вижу эти серые ледяные глаза, которые внимательно рассматривают меня.

– Я не Женя. Это недоразумение, – догадка пронзает мой мозг. Ну конечно. Меня с кем-то перепутали, и сейчас всё разрешится! – Я Дженнифер Томпсон.

– Нет, детка. Ты Евгения Суворова. По-русски Женя. Так ведь тебя звала твоя бабушка в детстве, правда?

Я в страхе оглядываюсь по сторонам: какое странное помещение. Будто сложенное из огромных стволов деревьев. Кажется, индейцы так раньше строили? Мой взгляд падает за окно, где, я не верю своим глазам, мягко кружит снег. В апреле. Я что, в Канаде?! Страшное осознание приходит ко мне.

Или нет. Ещё хуже.

– Я на Аляске? – смотрю я на этого странного мужчину, который вдруг словно взрывается хохотом от моего вопроса, и его странная гигантская кошка недовольно утробно вторит ему.

– Нет, блядь, Женя! В Сибири, детка! В Сибири!

Теперь я понимаю. Он безумен. Я в плену у какого-то сумасшедшего, который отчего-то уверен, что мы в Сибири. Это просто невозможно.

Потому что всего лишь прошлым вечером я ещё была в Чикаго. В своём родном городе.

На этом бое без правил в подпольном клубе, мать его!

И только сейчас я понимаю, что я в одних трусиках. Где моя одежда?! Я что, в лапах маньяка? Который тайком вывез меня в Канаду? Это возможно. Граница совсем рядом…

– Ах да, твоя одежда, – и взгляд мужчины скользит по моей голой коже…

Огромная пума довольно урчит, и я наконец-то замечаю, какие странные у неё уши. С кисточками на концах. Я же видела уже таких в зоопарке.

Это не пума. Это рысь.

1

Чикаго, три дня назад

– Тебе надо сходить со мной хоть на один бой, – в очередной раз предлагает мне Скотт, нагибаясь над чёрной мраморной столешницей и громко втягивая одной ноздрёй полоску белого инея.

– Я подумаю, – снова вру я ему, потому что совершенно не хочу смотреть, как огромные мускулистые мужики ломают друг другу хрящи и кости.

И вообще, откуда у мужчин такая тяга смотреть на других мужчин? Никогда не понимала этого.

Я лежу на огромной, как, впрочем, и всё в апартаментах моего парня, кровати, и с тоской рассматриваю рисунок лунохода на его футболке. Он замирает, зажмурив глаза и зажав пальцем одну ноздрю, пока эта сраная дурь не ударит ему в мозг. Я это точно могу понять по его алому члену, торчащему из-под толстовки: вот он мгновенно твердеет, наливается и выскакивает из его паха, плавно пружиня на весу.

Что это вообще за идиотская привычка разгуливать по дому в одной футболке без трусов?! Он что, думает, что это так сексуально? Что я вообще делаю здесь, – в очередной раз задаюсь я вопросом, когда Скотт направляется к кровати, хватает меня за лодыжку и притягивает к себе:

– Подумай, малыш… – и его пальцы уже отодвигают край моих трусиков, зарываются в мою плоть, начинают неумело и слишком жёстко теребить её, и я морщусь от лёгкой боли.

Но он принимает это за возбуждение, как и всегда, и вот он уже наваливается на меня сверху, резко входит, и его мокрые губы утыкаются в мою шею, едва скользнув по скуле. Я не чувствую ни особого возбуждения, ни дискомфорта. Просто принимаю это как данность: стандартный рутинный секс с моим бойфрендом по средам, так ведь это называется?

Всё расписано по минутам: сейчас он остановится, потом начнёт двигаться медленнее и более плавно, чтобы растянуть кайф, и моё тело наконец-то начнёт отзываться, теплея и наполняясь заветной влагой. Я смотрю на крутящиеся над нами лопасти вентилятора под потолком и прикрываю глаза, представляя, что я сейчас на борту гудящего самолёта.

Концентрируюсь на ощущениях. Надо всё-таки отдать Скотту должное: даже без предварительных ласк и прелюдий он технично и методично довольно быстро доводит меня до оргазма. Я кончаю первой, пока его член всё ещё раскачивается во мне, как неутомимый челнок. Да, это немного меня в нём напрягает: я уже получила своё, а он продолжает плыть надо мной с отрешённым видом, стиснув челюсти, громко постанывая, и луноход на футболке всё ещё маячит перед моими глазами.

– Да, да, детка, – повизгивает он, уже приближаясь к финалу, и я помогаю ему, вцепившись в его ягодицы и лаская подушечкой пальца его анус. Этого хватает, чтобы он мгновенно разрядился, бормоча: – Fuck… – обрушиваясь на меня всем весом своего тела. – Люблю тебя, Дженни, – смотрит он в глаза, ласково проводит ладонью по моей щеке.

И это мгновение нежности, которое он дарит мне после каждой близости, снова ломает меня. Ломает мою хрупкую решимость порвать с ним. Начать всё заново. Потому что я понимаю, что отношения – это работа. А Скотт – самый лучший из всех моих немногочисленных парней, с которыми я когда-либо встречалась.

– Я тоже, – улыбаюсь я ему в ответ, и вижу, как теплеет его лицо.

Ведь это и есть любовь? Быть вдвоём, проводить время. Строить планы, в конце концов. Хотя, если честно, я не до конца уверена в планах Скотта. Впрочем, как и в своих.

Он прикусывает снова моё плечо, и тянется куда-то под подушку. Шарит под ней, вытягивая бархатную алую коробочку, и у меня всё внутри обрывается, когда я понимаю, что это может быть. Тот самый момент? Но почему не в каком-нибудь дорогом ресторане? Или как это обычно делается. И я сейчас должна буду что-то ответить? Сейчас, когда я вообще ни к чему не готова?

Я смотрю на эту коробочку, словно мне сейчас протягивают гранату, и Скотт хрипло шепчет:

– Это тебе, детка. Открой.

Трясущимися руками я открываю её, готовая к самому страшному в моей жизни, и тут же выдыхаю от радости. И облегчения.

– О боже, как красиво, Скотт! Что это? – хотя и сама отлично вижу, что это всего лишь пара серёжек, а не кольцо.

Слава Богу!

А ещё это первый подарок, который я получила от своего парня за два года. Если, конечно же, не считать денег на нижнее бельё. Эта его одержимость дорогим бельём… Иногда это меня тоже очень беспокоит, но мы же всего лишь пока встречаемся.

– Я подумал о тебе, когда увидел их, – с довольным видом объясняет мой бойфренд, когда я с восхищением рассматриваю два крошечных бриллианта.

Хотя, по правде говоря, я знаю наверняка, что для него это соврешенно незначительная сумма.

– Спасибо, – уже начинаю примерять я гвоздики перед ним, раздумывая, чтобы это значило, как вдруг на компьютере на столе начинают моргать окошки мессенджеров.

– О, мои сотрудники проснулись, – с довольным видом вскакивает мой парень, и всё так же, в одной футболке и с полуторчащим из-под неё членом, плюхается в кресло перед монитором.

Я слышу, как он начинает недовольно выговаривать своим разработчику, то ли из России, то из Украины по поводу очередного проекта, а они оправдываются в ответ, смешно коверкая американские слова.

– Прости, Скотт, мне нужно ещё буквально два часа. У нас снова воздушная тревога. Вчера отключали электричество… – именно так в голливудских фильмах изображают восточноевропейский акцент с этим раскатистым «р».

– Да мне насрать, Андрей! – визжит в камеру мой бойфренд. – Я тебе плачу достаточно, чтобы ты мог поднять свою жопу и засесть в бомбоубежище, – высказывает он невидимому для меня программисту, и я могу видеть, как под столом снова напрягся его член.

Его что, это возбуждает?! Не могу поверить в это, и я поспешно натягиваю на себя джинсы и толстовку. Хочу поскорее уйти, чтобы не видеть, как Скотт орёт на беззащитных подчинённых, которые полностью от него зависят.

– У меня был дедлайн, и ты его срываешь! Ты знаешь, сколько, мать твою, я теряю на этом проекте из-за тебя?! Сколько сотен тысяч долларов, а?! – я вижу, как на раскрасневшемся от гнева лице Скотта надувается вена.

Мне кажется, она сейчас лопнет. Или его хватит удар.

– Прости, Скотт, я всё исправляю, – чуть ли не рыдает на другом конце планеты взрослый мужчина, а его босс продолжает:

– Да на твоё место уже есть ещё пятьдесят желающих за гораздо меньшие деньги! Я, что ли, мать вашу, виноват, что у вас там дома бомбят?! Я плачу тебе до хрена бабок, а ты меня подставляешь! У тебя полчаса, – вырубает он видеоконференцию и поднимает на меня лицо.

И я уверена, что если бы можно было сидеть перед монитором голым и дрочить, то он бы сейчас залили спермой весь экран.

– Ты уже уходишь, детка? – спрашивает он, как ни в чём ни бывало. Встаёт, подходит ко мне, и его рука уже мягко ложится на мою грудь. – Может ещё разок? А то что-то я возбудился… – шепчет он и лижет мне шею, но я вспоминаю эту безобразную сцену у компьютера, и мне хочется поскорее скрыться.

Забыть о ней.

– Слушай, зачем ты так разговаривал с Андреем? – отстраняюсь я от Скотта. – Ты же знаешь, какая сейчас у них ситуация.

– Ну так я и помогаю, чем могу, – кладёт он ладонь мне на бедро и сжимает его. – Никто им столько не заплатит, так что можно сказать, я альтруист. Хотя мог бы ещё и сэкономить… Вон, ребята из Нигерии готовы впахивать за гораздо меньшие бабки, – прикусывает он мочку моего уха, но я отстраняюсь.

– Мне пора. Уже поздно, – беру я свою сумочку, и тут Скотт останавливает меня:

– Подожди, – уходит он куда-то вглубь комнаты.

Что ещё? Я начинаю нервничать.

Может быть сегодня, в виде исключения, он попросит меня остаться на ночь? Чего не случалось ни разу за всё время, что мы вместе.

Но вместо этого Скотт возвращается, протягивая мне две смятые десятки:

– Это тебе на такси. Как раз остались от сдачи, – и я беру скомканные бумажки. – Подумай о бое, у меня есть пригласительные, – уже направляется он к с своему рабочему месту, где постоянно квакают новые уведомления. – Пока, детка, —погружается он в свой рабочий день, который у него начинается как раз вместе с европейским континентом, где сейчас как раз наступает утро.

Я прохожу по бесконечному мраморному коридору, в очередной раз поражаясь этой вычурной безвкусице. Такое чувство, что застройщик решил напихать сюда как можно больше дорогущих материалов, чтобы потом впарить это всё какому-нибудь разбогатевшему миллениалу наподобие Скотта. Гранит, хром и гигантские сверкающие поверхности. В этой квартире невозможно жить. Ну так, разве только трахаться раз в неделю.

И я с облегчением переступаю её порог.

И только внизу, уже садясь в такси на Ист Монро, я вспоминаю, что оставила подарок Скотта на прикроватной тумбочке.

– Томпсон, к тебе курьер, – кричит мне через весь офис Джейсон, и я выползаю из своего кубика.

Забираю пакет и снова иду в свой рабочий уголок. Не глядя, вскрываю его, ожидая увидеть документы от Yellow Publishers, но вместо этого на мой стол выпадает простой конверт, без каких-либо опознавательных знаков. Открываю его и не могу сдержать улыбку.

Скотт. Он всё-таки решил добить меня своими подпольными боями. На куске дорогого дизайнерского картона напечатаны только три строчки:

Ms. Jennifer Thompson +1

East 115th Street, 33

9 p.m. 4th of April

(Англ. «Мисс Дженнифер Томпсон +1, Ист 115, 33, 21.00 4 апреля – здесь и далее перевод автора)

– Ого, что тут у тебя? – вздрагиваю я от жизнерадостного щебетания своей подруги Робин, которая, перегнувшись через стенку отсека уже читает через моё плечо пригласительный. – Это же, кажется, где-то в районе Пулман? – орёт она чуть ли не на весь офис, привлекая излишнее внимание.

– Да тише ты, а то сейчас Стив с Брендоном сбегутся, – шиплю я на коллегу. – Это всё Скотт, прислал мне пригласительный на подпольный бой, ну ты же понимаешь, – многозначительно смотрю я на Робин.

Да, мы с ней обе знаем, как мой бойфренд помешан на всём этом. Особенно после того, как он сделал сайт для одного русского рестлера, и теперь представляет его всем как своего лучшего друга. Как будто от того, что он зависает с брутальным крутым чуваком, ему передастся частичка его мужественности.

Но нет, и я снова вспоминаю его белую голую задницу, торчащую из-под глупой футболки с луноходом. Брутальность явно не его конёк.

– Пахнет чем-то незаконным, – делает страшное лицо Робин, уже втискиваясь в мой рабочий отсек, где я сама-то помещаюсь с трудом. – Как думаешь, мне стоит вызвать полицию? – драматично хлопает своими ресницами, выдёргивая из моих пальцев шершавый картон. – Или всё-таки плюс один означает, что ты возьмёшь с собой меня? – шепчет она мне на ухо, и её дыхание щекочет мою шею. – Давно хотела сходить на такое представление. Говорят, там много классных мужиков и бандитов, – продолжает она соблазнять меня. – Как знать, может быть я, наконец-то, познакомлюсь с тем самым Егоровым-Питбулем, на которого дрочит твой Скотт…

– Ты же знаешь, что этот Егоров трахает всё, что двигается, – уже начинаю задумываться я над приглашением. Почему бы и нет?

– Вот и отлично. Пусть для разнообразия трахнет и меня, – усаживается Робин на столешницу передо мной, и кусочек её чёрных кружевных чулок выглядывает из-под подола весьма легкомысленной короткой юбки. – Ты только представь: кровь, потные мужики, похоть и гангстеры, – драматично шепчет она, и я боюсь, что уже весь офис в курсе наших планов на вечер пятницы. – Я слышала, эти русские… – понижает она голос, прикусывая нижнюю губу, и я начинаю хохотать над ужимками лучшей подруги.

– Мне кажется, ты перечитала слишком много романов про мафию, – смеюсь я. – Поверь, в этом нет ничего сексуального. Просто какая-то писательница однажды решила, что было бы неплохо, чтобы в её очередной книжке героиню отымел смазливый бандит. Только и всего. И почему бы не сделать его, к примеру, русским. Кстати, у меня сантехник, кажется, из Польши, – не унимаюсь я. – Могу познакомить его с тобой, хочешь? Трубы прочищает отлично. А ещё я слышала, что все русские – необрезанные!

– Ну знаешь ли, дыма без огня не бывает. Не разбивай мою мечту. Да и вообще, что ещё читать в метро по дороге в офис? – обиженно дует губки Робин, откидывая белоснежные кудри с лица. – Не в соцсетях же бесконечно зависать. Я, знаешь ли, девушка начитанная, – полным достоинства голосом заявляет она, уже сползая с моего стола и нависая надо мной с грозным видом. – Да и секса с необрезанным у меня никогда не было. Психологи всё время учат, что надо расширять свои горизонты. Выходить из зоны комфорта. Ты решила, что наденешь? – уже приняла она решение за нас обеих, и я про себя думаю, что, наверное, рано или поздно это должно было случиться.

Разрыв со Скоттом.

Просто я пойду на этот его дурацкий бой, раз уж он так хочет, и там найду время элегантно объяснить ему, что у нас ничего не выйдет. Почему я вообще не сделала это раньше?

– Придумала! – вдруг визжит на весь офис Робин, и все наши коллеги высовывают свою головы из своих отсеков, словно суслики, выглядывающие из своих норок по весне. – Ты пойдёшь и возьмёшь норковое манто своей бабушки! Помнишь, она его надевала на День Благодарения? – возбуждённо визжит подруга. – Да это просто отвал башки! Ты будешь выглядеть как самая настоящая проститутка из Восточной Европы! Они все так одеваются! Это так клёво! – глаза её сверкают от возбуждения, и если честно, меня тоже заводит эта идея.

Я иногда встречаю этих странных девчонок в соседнем районе: с чересчур ярким крикливым макияжем, в чёрных чулках и на каблуках, они кутаются в свои меховые накидки, и от них веет развратом и грехом. Мне всегда было интересно: какого это побывать в их шкуре? Как вообще можно продавать себя за деньги? Хотя в наши дни, кажется, это становиться всё проще и проще с каждой новой соцсетью. Но они лишь презрительно хмурятся в мою сторону, когда я торопливо цокаю мимо них в своих офисных лодочках и пальто, переговариваются на своём странном языке, чем-то похожим на русский, как какие-то экзотические усталые птицы.

– Ну всё, я побежала работать! – щебечет Робин, вылетая из моего кубика. – Хотя – нет! Пойду присмотрю в интернете какой-нибудь мегаразвратный наряд на завтра! Времени очень мало! Ох, даже и не знаю, когда я успею доделать отчёт для Джейсона, – с наигранным трагизмом в голосе моя подруга уходит за свой стол, и я могу быть уверена наверняка, что завтра все русские гангстеры будут покорены этой бесподобной стервой.

Чтобы я вообще без неё делала?

После работы я забегаю в итальянский ресторанчик «У Джузеппе» на Норт-Стейт: каждый раз, когда я прихожу сюда, мне кажется, что я переношусь на полтора века назад. Просто поразительно, как этот крошечный особняк из красного кирпича выжил среди всех этих небоскрёбов. Я сижу в уютном потёртом зале, которого не коснулось крыло времени, и не удивлюсь, что все эти столы и стулья стояли здесь и в начале прошлого века.

Ещё рано, заведение пока не наполнилось обычным вечерним гамом и туристами, и кроме меня и ещё одного посетителя в дальнем углу больше никого нет. Я старательно ем свою болоньезу – пожалуй, самую вкусную во всём Чикаго, машинально рассматривая мужчину в рубашке, а точнее, его руки, покрытые синими полустёртыми буквами на кириллице. За мной из угла наблюдает пожилая женщина: наверняка хозяйка и правнучка того самого Джузеппе, который сто двадцать лет назад открыл здесь свой ресторан. Она не сводит с меня взгляда, временами отдавая распоряжение своим сыновьям, которые работают здесь же официантами.

Или мне просто хочется, чтобы это было так.

Но вот она встаёт, подходит ко мне и произносит:

– Какая красивая девочка. Очень, очень красивая девочка. Bella segnorita… – словно констатирует факт. – Откуда ты? – смотрит она в упор, словно любуясь, рассматривая меня.

Я смущаюсь. В свои двадцать шесть я так и не привыкла принимать комплименты, и лишь пожимаю плечами:

– Я из Чикаго. Я здесь живу. Американка.

– Я думала, ты русская, – вдруг заявляет она. – У нас бывают здесь русские девочки. Такие красивые.

– А, вы про это, – улыбаюсь я. – Моя бабушка русская. Вы правы. Переехала сюда из Минска ещё в восьмидесятые.

– Так я и подумала, – удовлетворённо заявляет старушка. – У меня есть внук, Тони… – но я слышу возмущённые мужские крики за её спиной.

Ко мне подходит молодой официант, что-то выговаривая на итальянском, и я прошу его, отодвигая от себя недоеденные спагетти:

– Заверните, пожалуйста, с собой.

Всё понятно: бабушка решила пристроить своего непутёвого внучка. Только этого мне не хватало.

Кстати, о бабулях: моя уже точно ждёт меня, мне надо ещё успеть к ней съездить на другой конец Чикаго. Всё это дурацкая затея. Но она захватила меня полностью, будоражит. Может быть, на меня просто так действует перспектива наконец-то расстаться со Скоттом?

– Это манто было единственной моей дорогой вещью, когда я приехала в Америку, – слушаю я в миллионный раз эту знаменитую историю от бабули, когда она трясущимися руками передаёт его мне.

– Да, я знаю, бабуля. И я тебе верну его в целости и сохранности после нашего банкета, – обнимаю я её. – Я отлично помню, что когда ты уехала из Белоруссии, то на тебе был один твой любимый костюм, а в руках одна сумочка. А ещё вы никогда не ели бананы, и в первый раз креветки ты попробовала только в Соединённых Штатах.

Я слишком хорошо помню все эти истории моей бабушки про её тяжёлое прошлое, и хотя я отлично понимаю, что всё в мире уже сто раз изменилось, в моём представлении родина бабули предстаёт безрадостным суровым краем, обнесённым бетонной стеной, где бананы детям выдают только раз в десять лет на день рождения, а коку-колу разливают по талонам.

Просто невероятно, как у меня в голове перемешиваются все эти Овечкины, Дуровы с голыми торсами, Барышниковы, Водяновы, Ирины Шейк и суровые пограничники в серых шинелях, неусыпно охраняющие границы запретного заповедного края.

– Кстати, а ты никогда не хотела съездить в Россию? Это ведь уже давным-давно другая страна, – интересуюсь я у бабули. – У меня у подруги из колледжа бабушка с дедушкой ездили в Москву. Им очень понравилось, – с аппетитом поедаю я бабушкину шарлотку.

Пожалуй, шарлотка и этот знаменитый салат «Оливье» – всё, что у меня есть от моих русских корней. Шарлотку я научилась печь ещё в детстве, и теперь это мой беспроигрышный козырь в любой компании: все мои коллеги буквально сходят с ума, когда я приношу её на работу, и по их взгляду явно можно прочесть, что они готовы сразу же на мне жениться. И оливье. И я вдруг вспоминаю, как Скотт, когда я ему приготовила первый и единственный раз салат моего детства, назвал его «мусорным». Я определённо должна порвать с этим придурком.

– Женя, может быть останешься? Уже поздно, – предлагает бабуля, но я понимаю, что это невозможно. Завтра мне вставать в шесть утра, чтобы собраться на работу, и я точно должна буду переодеться.

– Я приеду к тебе на Пасху, – обнимаю я её. – В этом году ведь она совпадает с католической? – бабуля ходит в православный храм, и да, постоянно рассказывает, как в Советском Союзе религия и Бог были под смертельным запретом.

Просто какой-то Мордор, если честно. Неудивительно, что она сбежала, как только появилась возможность.

– Да, я буду печь куличи. И мы покрасим яйца, – обещает она мне.

Никто и никогда среди моих друзей не красил яйца луковой шелухой, но моя бабушка упорно делает это каждый год, а потом мы «дерёмся на яйцах». По крайне мере, она так это называет. Чьё яйцо треснет первым.

– Как там твой молодой человек, Скотт? – вдруг уже на пороге вспоминает бабуля. – Не зовёт тебя ещё замуж?

– Бабуля, никто сейчас не женится в двадцать шесть! – закатываю я глаза. – Это было, наверное, в вашем Советском Союзе, а мы живём в Америке! Я даже не уверена, что захочу замуж даже в тридцать пять! – целую я её в щёку на прощание.

– В тридцать пять? Да я не доживу до этого! – слышу я за спиной её причитания, стараясь поскорее скрыться.

Да, я всё понимаю, что в их время в Советском Союзе девочки уже в шестнадцать лет считались старыми девами, а в тринадцать шли работать на завод за одно яблоко, но я ведь живу в Чикаго, и нормальных мужчин, с которыми хочется провести всю оставшуюся жизнь, становится вокруг всё меньше и меньше…

Я вздрагиваю, когда краем глаза вижу кисть со знакомыми светло-синими татуировками. Но поезд останавливается, и девушка напротив захлопывает книгу, пробираясь к выходу. «Нарисованные шрамы» Невы Алтай. Очередной бестселлер про мафию.

У меня уже галлюцинации. Это всё из-за Робин, мать её.

Моя станция «Девон», и я выхожу на улицу, окунаясь в весну, которая уже нарядила вишни и яблони вдоль улиц в свадебные кружева.