С того света

– Ну что, понял он, что придется оставить меня в покое? – нетерпеливо осведомляется клиент.

Люси наклоняется к нему и шепчет, как будто стараясь, чтобы ее не услышал аристократический призрак:

– Ответ барона де Мериньяка сводится к тому, что факт уплаты денег агентству недвижимости не придает никакой законной силы вашему обладанию этим имением.

– Но оно мое! – восклицает живой.

– Нет, мое!

– Пусть привидение проваливает!

– Пусть даже не мечтает! Я никогда не уйду!

– Он говорит, что в данный момент не имеет такого намерения, – лаконично переводит Люси.

Кресло англичанина окружают кошки. Пугать его они не собираются, им достаточно продемонстрировать численность. Борзая снова зевает, показывая ширину и глубину глотки, а также отсутствие всякого интереса к смехотворным соперникам, которых она легко могла бы смахнуть своей длинной лапой.

Люси подыскивает слова, сплетая и расплетая пальцы.

– По-моему, вам следует вступить в переговоры, месье Кларк. Начните с того, что перестаньте называть его «привидением»: неприкаянные души этого не терпят. Лучше использовать слова «барон» и «господин барон». Почему бы вам не поделить замок? Оставьте ему часть, к которой он привык, а себе возьмите остальное. Я бы выступила посредницей по части работ в саду, конкретно – при решении вопроса рубки столетнего дерева, которая сильно его раздражает.

– И речи не может быть о каких-либо переговорах с этим облачком ядовитых паров! Хватит с меня переговоров с агентством недвижимости, загнавшим мне замок втридорога. Мне пришлось истратить все накопления, и я не хочу отказываться от части собственности ради прихоти этого паразита, которого даже пощупать нельзя!

Люси корчит неприязненную гримасу и еще ближе наклоняется к англичанину:

– Настоятельно вас прошу не оскорблять его, иначе ситуация усугубится.

– Кем меня обозвал этот ростбиф? Облаком испарений? Паразитом? На себя бы полюбовался, шмат гнилого мяса!

Габриель удивлен открытием: оказывается, существует расизм, направленный против мертвых, и расизм, направленный против живых. Но он предпочитает не вмешиваться.

– Понимаете, месье Кларк, требования барона Мериньяка, напоминающего, что это и его дом, тоже надо принимать во внимание.

– Юридически у него нет никаких прав. Он попросту сквоттер!

– Хотите привлечь его к суду? Добиться, чтобы его выселил судебный исполнитель или полиция? – насмешливо спрашивает Люси.

– Нет, вы! Вы – моя полиция по борьбе с привидениями. Потрудитесь вымести из моего замка этого надоедливого типа.

– Следите за своей речью, он нас слышит. Как бы вам объяснить… Испанские конкистадоры, высадившиеся в 1492 году в Америке, тоже располагали официальными бумагами, передававшими им в собственность берега, к которым они пристали… При этом индейцы жили там уже не одно столетие.

– Не вижу никакой связи!

– Конкистадоры тоже взялись искоренять докучавших им дикарей. Но с точки зрения индейцев они были чужестранцами, с воровскими целями посягнувшими на землю, где они родились и где испокон веку жили их предки. Вопрос точки зрения, не более того.

Уильям Кларк хмурится.

– Я никуда не уйду. Раз вы не в состоянии помочь мне выгнать привидение, я обращусь к более квалифицированному медиуму. У меня их целый список. Есть другие специалисты, не такие известные, но, наверное, более умелые.

– Поймите, месье Кларк, я не очень представляю, что еще вам порекомендовать, кроме дипломатии. Ожесточение ничего не даст. В любом случае, не уверена, что вы сможете возобладать. Так или иначе, привидение находится у себя дома. Это его территория, он знает ее как свои пять пальцев.

Раздосадованный англичанин привстает в кресле.

– Вы что же, на его стороне?

– Нет, просто пытаюсь найти наилучшее решение для всех.

– Это уже чересчур! Не стану терять здесь больше ни секунды.

Посетитель встает, его удивленная собака, повернув морду к двери, – тоже.

– Так или иначе, вы должны мне за прием сто пятьдесят евро, – напоминает Люси.

– Я очень разочарован! Зарубите себе на носу, вы обо мне еще услышите.

Уильям Кларк достает купюры и презрительно кидает их на пол.

Люси обращается к неприкаянной душе:

– Поверьте, я огорчена. Я сделала все, что могла.

– Отныне с сантиментами покончено. Больше я не стану заботиться об его выживании. Есть люди, которым так и тянет отвесить то, чего они недополучили в детстве.

– Не пойму, о чем вы.

– Например, об оплеухах.

– Давайте без жестокостей, – просит она. – Очередной тупица, только и всего.

– Впредь я буду тыкать его носом в его собственные противоречия.

Блуждающая душа барона готовится ретироваться, но тут замечает другую блуждающую душу – писателя.

– Турист? – осведомляется барон.

– В некотором роде. Я скончался сегодня утром.

– Неужели? Ну, так готовьтесь к куче сюрпризов.

– Признаться, я и сейчас не жалуюсь на скуку.

– Почему же вы здесь?

– Хочу выяснить, кто меня убил.

– Типичное занятие новопреставленного…

Барон делает реверанс и, указывая на женщину-медиума, дает понять, что Габриель в хороших руках.

13

Люси сбрасывает туфли и падает в кресло. Звонит ее мобильный телефон, но она не обращает внимания на звонки. Ее окружают кошки, соревнующиеся за право лизнуть ей руку. Габриель, вертясь вокруг своей оси, снижается и приближается к ней.

– Вы должны мне помочь, мадемуазель Филипини.

– Надеюсь, хоть вы не будете меня упрекать в недостаточном профессионализме.

– Повлияйте на материальный мир, эта способность есть только у вас.

– Каким образом?

– Разберитесь с моей смертью.

– Я не следователь.

– Без вас я как без рук. Все равно что рыба-прилипала без акулы.

Она косится на снова принявшийся звонить телефон, видит, кто звонит, и нажимает отбой.

– Знаете, для новопреставленного вы ведете себя вполне прилично. Большинство жалуются на судьбу и напрочь забывают о чувстве юмора. А у вас оно хоть как-то теплится.

Соображая, как к ней подольститься, он вспоминает фразу, которую от нее слышал: «Каждый находится в плену истории, которую рассказывает себе о себе самом». Выходит, он не проявляет к ней никакого сострадания. С самого начала он ее использует, не проявляя к ней самой ни малейшего интереса. Точно так же поступают все ее клиенты, эгоистично считающие самой главной на свете проблемой свою собственную.

– Расскажите мне свою историю, мадемуазель Филипини.

– Надо же, вы вдруг перестали созерцать собственный пуп?

– Простое любопытство духа, чей путь окончен, к тому, чей путь только начинается…

Люси выходит в свою комнату, возвращается с огромной матерчатой куклой-клоуном и сажает ее в кресло.

– Я воспользуюсь этой куклой, чтобы понять, куда мне смотреть. Смотрите ей в глаза, чтобы поймать мой взгляд. Так нам обоим будет удобнее беседовать.

Женщина-медиум смотрит на оскаленную клоунскую физиономию, и у Габриеля наконец создается впечатление, что она смотрит на него.

– Вы действительно хотите узнать мою историю?

Она закутывается в шаль, подпускает к себе кошек и начинает спокойно рассказывать о своей жизни.

14

«Я родилась в Савойе. У моего отца была бойня домашней птицы. Мать помогала ему с бухгалтерией, готовила еду, занималась хозяйством. Я была у них единственным ребенком.

С восьмилетнего возраста у меня начались мигрени. Я уходила в себя, застывала, сидела в темноте – случалось, по два дня кряду. При любом шуме, при любой вспышке света я вскакивала, и у меня начинала раскалываться голова, наступала стадия невыносимой гиперчувствительности.

Меня водили по всем окрестным врачам, я глотала все мыслимые и немыслимые лекарства, но ни одно существующее средство не помогало. Из-за постоянных пропусков занятий в школе я все больше отставала. Я была хуже всех в классе, соседи смотрели на меня как на инвалида, хотя никто не знал толком, в чем моя проблема. Со мной разговаривали как с умственно неполноценной.

Однажды я заявила отцу, что хочу удрать из нашего городка, где все воротят от меня нос. Тогда он рассказал мне сказку про козу месье Сегина. До сих пор ее помню: «Бланкет говорила, что скучает, что ей надоело на ферме. Как-то раз она взяла и сбежала в горы и там повстречала молодого козлика. Несколько часов они провели в забавах. Когда наступила ночь, месье Сегин позвал ее в свой рожок, но она не захотела возвращаться в тесный хлев и осталась в горах. Там на нее напал волк. Всю ночь она отважно дралась за свою жизнь, но к утру ослабла, и волк ее разодрал». Закончил отец словами, чтобы я не тревожилась за свое будущее, потому что он передаст мне семейное дело.

Сказка сильно на меня повлияла, но я терпеть не могла бойню, пропитавшую зловонием всю мою одежду и волосы. Поэтому, преодолев свой страх перед волками, я, достигнув совершеннолетия, подалась в Париж. Сначала я устроилась официанткой в вегетарианский ресторанчик и поселилась в комнатушке в мансарде у Восточного вокзала, на седьмом этаже без лифта, с туалетом на лестничной площадке.

Работа была изнурительная, зато клиенты, по большей части постоянные, оставляли хорошие чаевые. Однажды явился красивый незнакомец, человек благородного вида, хорошо одетый, но немного робкий. Он был один, раньше в вегетарианские рестораны он не заглядывал. Вышло так, что я первой познакомила его с новым питанием, исключающим употребление в пищу «трупов». Это выражение вызвало у него смех, у нас возникла взаимная симпатия, и мы договорились о свидании после моей работы. Он работал в сфере финансов, хорошо зарабатывал, но иногда сталкивался с этическими проблемами, так как сомневался в порядочности босса.

Его звали Сами Дауди. Я первой взяла его за руку. Потом мы впервые поцеловались. Мне было всего восемнадцать, я была девственницей. Мы раз десять встречались, прежде чем легли в одну постель. И только переночевав вместе раз десять, он предложил мне заняться любовью. Это было что-то невероятное, мне казалось, что он пробуждает мое застывшее тело, озаряет его светом изнутри. Меня забавляла его робость, он то и дело спрашивал: «Я вас не побеспокою?» – как будто все время боялся причинить людям неприятность.

Дальше все происходило как во сне. При каждой встрече Сами преподносил мне цветы. Он был внимательным, предупредительным, вежливым, уважительным. Весь день твердил мне: «Я тебя люблю». Он познакомил меня с четырьмя своими сестрами, они жили все вместе (их мать и отец умерли). Для меня, единственного ребенка у родителей, это было как новая приемная семья, сестры Сами стали мне настоящими подругами. Мы веселились, готовили, устраивали «пижамные воскресенья», ездили отдыхать то вшестером, то вдвоем. Я была счастлива. Быстро зашел разговор о моем переезде к нему. Он спешил забрать меня из комнатушки под крышей. Он говорил, что хочет на мне жениться, что у нас будет трое детишек, что он все сделает, чтобы я смогла перестать работать в ресторане. Какое-то время ему еще нужно было гнуть спину на страшного босса, но у него был план: скопить денег и открыть собственное агентство по финансовому консультированию.

Единственной его душевной раной было, насколько я знаю, отсутствие родителей. Отец бросил семью сразу после его рождения, мать, Муния, умерла, когда ему было четырнадцать лет, и он так толком и не оправился от потери. Он рассказывал мне, что мать снится ему каждую ночь и что он надеется когда-нибудь с ней поговорить, потому что верит в бессмертие душ. Он уверял меня, что я – как раз та женщина, какую она с гордостью приняла бы как невестку. Он постоянно рассказывал мне о матери. Объяснял, что способность человека любить закладывается той любовью, которую он получал в детстве, что каждый поцелуй – это жетон для будущей игры в любовный покер и что чем больше у тебя жетонов, тем выше шанс выиграть. Сам он получал от матери очень много любви, поэтому способен ее возвращать.

Как-то вечером Сами пришел домой сильно озабоченным и стал сыпать словами; я так его поняла, что к ним нагрянули финансовые контролеры и что их ждет разорение. Босс потребовал, чтобы Сами спрятал чемодан с компрометирующими документами. Боясь обыска, он попросил, чтобы я унесла этот чемодан к себе. День за днем напряжение усиливалось. Сами нервничал, рассказывал мне о своем чудовищном боссе, из-за которого все они пойдут ко дну. Потом ему потребовалось срочно отправиться в командировку. До сих пор помню дату – тринадцатое апреля. Он предупредил, что некоторое время мы не сможем видеться, но он позвонит мне, как только вернется. Пока что мне придется запастись терпением. Я так и сделала.

Через три дня в восемь часов утра меня разбудил стук в дверь. Нагрянула полиция, все перерыла и нашла под кроватью проклятый чемодан. Вскрыв замки, они нашли внутри пакетики с белым порошком.

Меня тут же посадили в фургон и повезли в комиссариат.

Все улики были против меня, к тому же в то время, в связи со смертью из-за передозировки знаменитого рок-певца, полиция особенно лютовала. Поэтому мне присудили максимальный срок: восемь лет тюрьмы.

«Вы с вашим видом недотроги опаснее прочих, поэтому наказание должно послужить примером для других», – заявил судья. Узнав о приговоре, мои родители разрыдались. Разумеется, я много раз пыталась связаться с Сами, но постоянно попадала на автоответчик.

Вернулись прежние страшные головные боли, я даже угодила с ними в больницу. После этого меня отвезли в женскую тюрьму в Ренне. Там ко мне сначала отнеслись уважительно: другие заключенные видели, что я не такая, как они. Одно меня тревожило: по вечерам откуда-то доносились вопли. Я не знала, чем они вызваны – яростью, безумием или болью, но неведение компенсировалось воображением. Из разговоров с другими девушками я узнала, что среди заключенных есть женщина-каннибал, замораживавшая своих мертворожденных детей, и «черная вдова», отравившая крысиным ядом своих восьмерых мужей. Я не знала, о ком именно шла речь, потому что в ответ на вопрос о причинах заключения все отвечали, что сидят за наркоторговлю. Только этот вид преступления считался «почетным». Сколько лично я ни твердила о своей невиновности, мне говорили: здесь все невиновные, потому что, цитирую, «настоящие виновные никогда не попадаются».

Девушки-заключенные научили меня зарабатывать в цеху по производству игрушек (я делала как раз таких здоровенных игрушечных клоунов, как вот этот), научили затыкать на ночь уши, чтобы не слышать крики, но главная наука состояла в том, что необходимо заниматься спортом, если не хочешь сойти с ума. Увы, спорт не мешал моим приступам мигрени, становившимся все болезненнее…

Поскольку товарки видели, что у меня неладно со здоровьем, у меня было право на дополнительные пайки в столовой, мне совали шампунь и косметику, передаваемые через подкупленных надзирательниц. Одна, правда, как-то раз меня пугнула: мол, не слишком наводи красоту, а то не оберешься неприятностей. Я сначала приняла это за шутку, а потом сообразила, что это было своевременное предостережение: некоторым из ревности полосовали лица бритвой за то, что они злоупотребляли губной помадой.

Так или иначе, обстановка постепенно ухудшилась, за меня принялась банда. Ее члены называли себя «гиенами», их лозунг был: «Где «гиена», там удовольствие».

Главная «гиена», отзывавшаяся на имя «Долорес», была самой высокой, мускулистой и харизматичной. Она объяснила мне, что ее имя значит по-испански «боль» и что это неслучайно. Три ее подручные решили сделать меня козлом отпущения, наказать за желание остаться независимой. Я почувствовала себя козой месье Сегина в гуще стаи волчиц. Они преследовали меня в коридорах, и как-то раз в поисках убежища я заскочила в библиотеку. Там никого, кроме библиотекарши, никогда и не было. От нечего делать я взяла наугад книгу с полки. Это оказались «Мы, мертвецы».

Я никогда не интересовалась литературой, на уроках французского мне всегда ставили плохие оценки, но тут впервые почувствовала, что чтение – вопрос выживания. Выбора у меня не было: под недоверчивым взглядом надзирательницы я погрузилась в чтение.

Раньше книги вызывали у меня скуку, но тут я наконец преодолела барьер и поднялась над буквами, словами и фразами. В голове у меня развернулся киноэкран, на котором ожили и заговорили герои романа. Я как будто угодила в параллельный мир, слышала голоса действующих лиц, шум ветра, проезжающих машин, дождя, удары грома; видела лица, вдыхала запахи – в общем, ощущала все, что у вас описано. Я так увлеклась, что когда надзирательница подошла со словами, что уже поздно, библиотека закрывается, я, взглянув на настенные часы, увидела, что просидела два часа. Два часа непрерывного чтения, пролетевшие как одна минута! Эти два часа я провела, ухватившись за ваших героев, как потерпевший кораблекрушение хватается за доску.

Теперь мне не хотелось думать ни о чем, кроме вашей истории. Я попросила разрешения взять книгу в камеру, и библиотекарша согласилась, пораженная появлением читательницы. Ваш роман я дочитала тем же вечером, пропустив ужин.

Меня привело в восторг начало «Нас, мертвецов»: группа ученых, взявшаяся сконструировать «некрофон» – прибор для связи с мертвыми. Они фиксируют инфразвуки, издаваемые блуждающими душами, и разговаривают с мертвецами так же, как другие ученые налаживают общение с дельфинами и с птицами. Точнее, так, как в свое время хотели обмениваться сигналами с инопланетянами.

Я отнеслась к вашему роману как к пророчеству, не сомневаясь, что в ближайшие годы все так и произойдет. Пусть вы и поставили на обложке слово «роман», для меня было очевидно, что вы неосознанно совершили прорывное открытие. Происходящее в нем совпало с моими интуитивными ощущениями. Я так приободрилась, что назавтра, окруженная Долорес и ее «гиенами», готовившимися на меня напасть, ткнула пальцем в главную «гиену» и брякнула:

«Со мной говорит блуждающая душа твоей сестры Франчески, она хочет с тобой связаться, используя меня как медиума».

Я узнала от другой девушки, что Долорес потеряла в войне враждующих городских банд сестру. В остальном я слово в слово воспроизвела реплику из вашего романа.

Дальше напустила туману: дескать, Франческа за ней наблюдает, любит ее, гордится ею. Короче, импровизировала, не забывая о золотом правиле: говорить людям то, что они сами хотят слышать, и создавать впечатление, что они не одни, потому что в невидимом мире у них есть защитник. Это любому хочется услышать. Я обошлась без уточнений, и… сработало!

С тех пор Долорес взяла меня под свое крыло в обмен на ежедневное общение с Франческой, что позволило мне улучшить мой метод связи с потусторонним миром. Я принялась ломать комедию: жмурилась, гримасничала, притворяясь, что беседую с духом. Я поняла, что Долорес ненавидит отца, считает себя жертвой несправедливой жизни, презирает слабаков. В связи с этим я уточнила свой подход, видя, что ее сообщницы сохраняют недоверчивость, и боясь, как бы одна из них не заставила ее усомниться в моих талантах медиума. Заручившись защитой бывшего худшего врага, я рискнула консультировать других заключенных, стремившихся вступить в диалог с мертвыми. Я поняла, что у всех этих девушек нехитрые желания: слушать похвалы, быть выслушанными, получать заверения в лучшем будущем. Чтобы не повторять всем одно и то же, я строила свою речь так, чтобы мне не смотрели в лицо: играла пальцами, улыбалась, поправляла волосы. Дальше я стала пытаться проникнуть в подсознание своей визави. Сначала пошло не очень, несколько раз меня чуть не разоблачили, мне противоречили, но видимость мне удавалось сохранить.

Сначала я обвела вокруг пальца Долорес, потом всех ее «гиен», потом создала себе репутацию у девушек из других банд. До меня дошло, что у всех у них одна подноготная: они крали, наносили увечья, даже убивали в попытках осуществить свои мечты. От меня требовалось немного: добавить в их жизнь немного восторга. Моя задача была простой: умиротворить, внести каплю безмятежности, помочь принять прошлое.

Чем больше я практиковала сеансы спиритизма, тем лучше у меня выходило. Воскресными вечерами я собирала по два десятка девушек и приступала к столоверчению. Следом за заключенными пришел черед надзирательниц: те же самые истории неразделенной любви, ощущение, что их не поняли и принесли в жертву… Я унимала их злость, вселяла надежду, предрекала «приятную неожиданность», не называя точных дат, отчаянно импровизировала. Короче, создавала впечатление, что их наконец понимают. Сама того не зная, я овладевала ремеслом.

А в один прекрасный день прямо внутри моей головы раздался голос, словно ко мне обратились: «Скажи Каролине, пусть откажется от мести, из-за нее она несчастна. Чтобы она послушалась, ты скажешь ей то, чего она не знает: ее мать жива, живет в Анси, в доме 12 по улице Реколе, 3-й этаж, правая дверь. Номер ее телефона числится в телефонной книге на фамилию Беркай».

Адрес был настолько точный, что приходилось идти ва-банк: в случае ошибки я рисковала лишиться всякого доверия. Но мне повезло: девушка позвонила, и трубку взяла ее мать, которую она считала умершей. Моя репутация обрела твердость гранита, последний бастион скептицизма пал, все потянулись ко мне на консультацию.

Такие точные послания извне я получала еще два-три раза и рисковала, но сведения оказывались правильными.

Однажды вечером меня вызвала сама директор нашего исправительного учреждения и призналась, что уже не один месяц не может спать, никакие снотворные не помогают. Я увидела у нее на письменном столе много крестов, статуэток ангелов и прочих религиозных атрибутов и решилась на импровизацию: сказала ей, что надо обратиться за помощью к ангелам. Установился настоящий диалог, она испытала облегчение и ночью после нашего сеанса смогла наконец уснуть.

В благодарность она предоставила мне отдельную шикарную камеру, обычно предназначенную для ВИП-персон. Там был обеспечен весь комфорт свободной жизни: телевидение, компьютер, даже отдельное помещение для моих «консультаций». По мере улучшения условий моего существования мои мигрени случались все реже.

Так я, склонная к ипохондрии, смекнула, что лучший способ укрепить здоровье – это стать счастливой. Несчастье притягивает болезнь; это как с банками, дающими в долг только богачам и отказывающими в кредитах беднякам: несправедливая реальность, которая как секретное правило управляет всеми судьбами.

У меня появился мобильный телефон, по которому я пыталась дозвониться Сами, но он был недоступен. А как-то утром, при энной попытке, я услышала: «Запрашиваемый вами номер не обслуживается». Это вызвало новый приступ мигрени.

К огромному моему удивлению, в тот день все девушки, от которых я всегда ждала одних гадостей, оказали мне поддержку. Казалось, эта орда дикарок почуяла, что одна из их стаи ранена, и сочла своим долгом прий-ти мне на выручку. Вся тюрьма, все 878 заключенных, превратилась в мою семью.

К комфорту добавились услуги, возможные только в женском сообществе: уход, готовка, массаж, прическа… Все спешили быть мне полезными в надежде на сеанс спиритизма. Но я старалась не злоупотреблять приобретенной властью.

Я привыкла получать откуда-то свыше все более точную информацию. Сначала трудность сводилась к тому, чтобы правильно ее расслышать, потому что у мертвых неважно с артикуляцией: они либо бормочут, либо шепчут, не думая об удобстве медиума. Мне случалось путать сходные по звучанию слова, но живому трудно втолковать, что обращающийся к нему мертвый не заботится о внятности своей речи.

Однажды ко мне обратился дух, принадлежавший, по его словам, к «Иерархии». Он назвался Драконом. Он объяснил мне принцип двух параллельных администраций в потустороннем мире: одна ведает возносящимися для перевоплощения душами, другая – теми, кто хочет остаться на земле. В обеих администрациях, по словам Дракона, одинаково действуют «небесные чиновники», помогающие фильтровать и направлять человеческие души. Мне он предложил роль посланницы этой Иерархии на Земле. Я без колебания согласилась.

Иногда он просил меня поговорить с какой-нибудь неприкаянной душой и убедить ее перевоплотиться. Для этого он снабжал меня сведениями о будущих прибавлениях в состоятельных семействах, и я получала сильный аргумент, чтобы убеждать мертвых покидать их прежнюю человеческую оболочку.

Когда мои попытки не удавались, Дракон меня не корил, а повторял, что каждый сам себе хозяин и что дух нельзя заставить поступить вопреки его собственной воле. В них силен страх неизвестности и часто задавлено желание развиваться. Дракон напоминал мне, что я прошу их отказаться от всего, что определяло их личность, и стать «совершенно другими, в другом месте, жить по-другому». Так мне был преподан важный урок покорности: принять право духа на самоопределение и не судить его.

Я очень старалась, а Дракон предоставлял мне все сведения, которые я хотела, чтобы приобретать влияние на мою «живую» клиентуру. Он же научил меня практике подавления помех.

Само собой, я пыталась узнать через Дракона о моем Сами, но на эти вопросы он не отвечал: ни о его местонахождении, не говорил даже, жив он или мертв. Говорил только, что это вне его «компетенции».

Во всем остальном мое сотрудничество с Иерархией через Дракона шло хорошо, может, даже слишком.

Вообще-то я могла претендовать на досрочное освобождение за хорошее поведение и отсидеть всего три года (в русле политики борьбы с переполненностью тюрем), но директор слишком ценила меня с моим умением обеспечить ей крепкий сон. Поэтому она предпочла скостить срок нескольким рецидивисткам, а меня оставить за решеткой. Только исчерпав все отговорки, она скрепя сердце открыла для меня однажды чудесным августовским утром тюремные ворота.

Мое освобождение причинило душевную боль всем остававшимся заключенным. С согласия начальства они устроили мне пышные проводы. Некоторые поклялись, что впредь будут примерно себя вести, чтобы поскорее освободиться и найти меня на воле. Несколько девушек вручили мне подарки: собственноручно связанные свитеры, лично испеченные пирожные, самодельные украшения, маленькие картины, на которых я красовалась в обличье святой. Праздник не уступал рождественскому. Надзирательницы и надзираемые стояли в очереди, чтобы меня обнять. Последней была Долорес, прошептавшая мне на ухо: «Навещай нас иногда, а нет, то хоть звони, сама знаешь, как ты всем нам нужна».

Когда я выходила из тюрьмы, многие пустили слезу. У меня была безумная надежда, что меня будет встречать Сами, что он приготовил мне сюрприз, но встречающих не было. Я дошла до ближайшего бистро и попыталась дозвониться ему оттуда; была у меня мысль, что тюремный телефон специально так настроен, чтобы не дать мне связаться с возлюбленным. Но в трубке опять раздалось: «Запрашиваемый вами номер не обслуживается».

Я отправилась по его адресу, Страсбургский бульвар, 19, но консьерж сообщил, что месье Дауди так и не возвращался с той пятницы 13 апреля, после которой минуло восемь лет. Его сестер тоже след простыл. Он даже не оставил адреса для пересылки почты. Я решила, что это связано, конечно, с его негодяем-боссом, и в который раз испытала облегчение, что схватили меня, а не его.

При выходе из тюрьмы мне отсчитали деньги, которые я заработала на производстве игрушек, но я знала, что должна без промедления найти работу. Принять меня назад в вегетарианский ресторан отказались: бывшая заключенная испортила бы их имидж. Всюду, куда бы я ни сунулась, мне давали понять, что тюремное прошлое свидетельствует против меня. Так же вышло и с поиском жилья: всем арендодателям подавай съемщика без судимости. Я осталась без крова и без работы. Как быть? Первую ночь я скоротала под мостом, где еле отбилась от толпы пьяных клошаров. Назавтра я ночевала около Восточного вокзала, где другие бездомные зарились на мои пожитки. В предложениях «защиты» не было недостатка: на них были щедры сутенеры. На третий день пошел снег, я замерзла и уже почти жалела о тюрьме: там у меня были, по крайней мере, теплый угол, трехразовое питание, подруги; свобода же сводилась для меня к капризам погоды и ко всяческим посягательствам. Поэтому я обратилась к Дракону, решив, что первое же необычное явление послужит мне ключом к выходу из незавидной ситуации. В следующую секунду я увидела на ветровом стекле ближайшей машины листовку. Как сейчас вижу выведенное буквами, похожими на индийские:

«Профессор Мамаду М’Ба

Медиум с дипломом университета Дакара

30 лет опыта, 100 % успеха».

И дальше теми же письменами с завитками:

«Вы страдаете от робости, полового бессилия, избыточного веса? Мало выигрываете в азартные игры? Хотите такой любви, как в детстве от мамы? Сексуальное обследование придает силы в любви. Мамаду М’Ба – знаток волшебных снадобий. Защищает от недругов, безумия, дорожно-транспортных происшествий, злых духов. Возвращает средства, уведенные другими, потерявшихся собак и кошек. Разговор с исчезнувшими близкими. Повышение зарплаты. Излечение от СПИДа по телефону. Ремонт русских мотоциклов. Либо полное удовлетворение, либо возврат денег. Клянусь честью, я не обманываю моих клиентов. Особые расценки для безработных, студентов, членов профсоюза, вдов и инвалидов войн».

Преодолев первоначальные сомнения, я обратилась к этому многофункциональному профессору М’Ба, согласившемуся принять меня незамедлительно. Он оказался весьма престарелым сенегальцем, с седыми кудрями, в оранжево-бежево-зеленом бубу, увешанном позолоченными ожерельями и военными медалями. Его лицо было наполовину скрыто очками с толстыми, как донышки бутылок, линзами. Улыбаясь, он выставлял напоказ золотые зубы.

Я не стала просить у него помощи, а предложила собственные услуги, объяснив, в чем состоит мой «талант». Он тут же воодушевился и взял меня к себе помощницей, не спросив ни о судимости, ни о дипломах, наоборот, предложил мне кров и питание.

Потом я узнала, что как раз перед нашим знакомством его ограбил бывший клиент и что слепота не позволяет ему заботиться о собственной безопасности. Именно поэтому мое присутствие показалось ему не только приятным, но и необходимым. Кстати, обчистивший его субъект вернулся в тот самый день на место преступления с двумя сообщниками, чтобы забрать не унесенное в прошлый раз. Но я наставила на эту троицу позаимствованный у Мамаду игрушечный револьвер, и она в ужасе ретировалась.

Совсем недолго проработав с сенегальским колдуном, я убедилась, что он находился, так сказать, на «первой стадии»: психология на основании наблюдения и выслушивания. Он совал своим клиентам амулеты со скрученными бумажками, на которых были накаляканы на его родном языке всякие формулы: «любовная страсть», «богатство», «железное здоровье»… Благодаря этим бодрящим заклинаниям он добивался результатов, удовлетворявших его клиентов, часто наивных и суеверных, – сочетания эффекта плацебо и метода Куэ^[5].