Читать книгу: «Кто здесь? Эффект ощущаемого присутствия с точки зрения науки», страница 2

Многие люди в зале впервые встретились с человеком, который слышит голоса. У всех к нему разные вопросы. Предчувствует ли Дэниел, когда голоса начнут говорить? Наверняка есть какие-то движения или перемены в окружающем мире, которые предваряют их появление? Воспринимает ли Дэниел голос как персонажа какой-то книги? Может ли он представить его? Какова его предыстория?

Я употребляю единственное число, потому что Дэниел четко понимает, что слышит один главный голос – мужской, по-армейски командный, который комментирует его повседневные мысли и действия. Дэниел не так давно вышел в отставку, и после завершения военной службы его переживания усугубились. Позже я узнал, что он всегда садится, чтобы видеть дверь, как это было и сейчас в конференц-зале. Дэниел может мысленно представить этот голос. Он не уверен, был ли этот образ всегда, или он с ним в какой-то момент познакомился; неясная фигура, вырисовывающаяся из команд и окриков в его голове. Он утверждает, что голос приглядывает за ним, но также критикует и высмеивает – иногда безжалостно. Он существует так давно, что, по словам Дэниела, его собственные мысли иногда переплетаются с голосом. Бывает трудно понять, кто из них что сказал и кто что подумал.

Дэниел – прирожденный рассказчик. Мы беседуем уже полчаса, может быть, больше, и я вижу, что организатор хочет двигаться дальше. Я мысленно спрашиваю себя, не нужен ли Дэниелу перерыв и стоит ли его так донимать. Любопытство с благими намерениями может зайти слишком далеко, а Дэниел здесь не для того, чтобы становиться объектом исследования. Мои размышления прерываются фразой Дэниела:

Знаете, иногда вам даже не нужно его слышать – иногда вы просто знаете, что он здесь.

Просто здесь. Что это значит? Ни звука, ни образа – он просто присутствует здесь. Дэниел может описать, как, по его мнению, выглядит этот голос – в полном военном облачении, но он не имеет в виду, что видит его таким. Он имеет в виду нечто более базовое, нечто неделимое. Голос, который присутствует здесь, и он только здесь.

Ученые, сидящие в зале, пользуются возможностью и просят разъяснений. Дэниел вежливо и терпеливо отвечает на новые вопросы, а иногда просто пожимает плечами. Это кажется важным – смещение фокуса, изменение параметров. Такое ощущение, что наша тема – голоса – это всего лишь картонный макет или фасад здания на съемочной площадке, а реальный опыт людей, которые их слышат, находится где-то позади, в тени. Одно дело – слышать голос и представлять, как выглядит человек, которому он принадлежит, или прислушиваться в ожидании, что этот голос вот-вот заговорит. Однако голос, или, скорее, сущность, присутствие которой можно просто ощутить – не услышать, не вообразить, – кажется чем-то совершенно иным.

⁂

Что имели в виду Алекс и Дэниел? С того дня в конференц-зале я продолжал задаваться этим вопросом. Я разговаривал со многими людьми, которые слышали голоса и чувствовали нечто подобное. Некоторые не были столь однозначны в своих рассказах: они могли слышать голос и описывать его как нечто реально присутствующее. Словно голос возвещал о чьем-то приходе, причем так, что его почти невозможно было игнорировать, – как если бы какой-то человек действительно пожаловал в вашу компанию. Один из участников исследования, охватившего свыше 150 людей, слышащих голоса, написал: «Я никогда не встречал кого-то, кто создавал бы столь мощное впечатление присутствия, как мои голоса. Они громкие и по ощущениям невероятно сильные… Когда я их слышу, их присутствие ощущается очень явно»⁶. По словам некоторых людей, голоса обладали телами или меняли ощущения в собственном теле человека: их присутствие было физическим – осязаемым отголоском того, что кто-то находится рядом.

Однако другие настаивали на том, что голоса могли присутствовать и без слов, как облако чистой индивидуальности, парящее и увеличивающееся, грозящее захлестнуть и обрушить дождь новых слов.

Я искал сравнимый опыт и читал все, что мог найти, пытаясь лучше разобраться в этой теме, но без особого успеха. Один из моих коллег как-то поинтересовался: «А есть ли такая штука в психологии? Ощущаемое присутствие – такое понятие вообще используется?» Я смущенно пожал плечами: ни о чем таком я не знал. Слышал о нескольких подобных вещах в самых разных контекстах – это были истории о выживании, о повреждении мозга и тому подобное. Но ничего похожего на ощущение присутствия. Это казалось слишком трудным для понимания, слишком завязанным на личный опыт. Вы можете попытаться описать ощущение подобного рода, но каким образом вы сможете его исследовать? Непонятно даже, как определить, что это такое. Все равно что пытаться сфотографировать привидение.

То, о чем рассказывал нам Дэниел, больше походило на бред, чем на галлюцинацию, – иными словами, это был вопрос убеждений и фактов, а не ощущений и восприятия. Галлюцинации и бред разделяют мир психоза на восприятие и убеждение. Галлюцинации опираются на сенсорные данные (сенсорное содержание); они по определению подразумевают восприятие чего-либо, что не имеет соответствующего стимула во внешнем мире (например, звука, прикосновения или запаха). Напротив, бред является порождением мышления. Он обычно направлен на что-то в окружающем мире (это свойство философы иногда называют интенциональностью), но никак не связан с ощущениями.

У Дэниела присутствие голоса не было связано с какими-либо ощущениями. По его словам, при этом не было звука, прикосновения или появления чего-либо в поле зрения. Сенсорные данные отсутствовали. Наоборот, он говорил, что «просто знал» о наличии голоса здесь, – это было что-то, что он осознавал, чего он ожидал, в чем он был убежден. Он был уверен, что этот голос, сущность или что бы это ни было действительно сопровождает его. С точки зрения психиатрии такое представление о присутствии было всего лишь бредом; он думал, а не ощущал, что кто-то здесь есть.

Через несколько месяцев после нашей встречи с Дэниелом к нам приезжает профессор психологии, который долгое время работал в этой области. День у него не задался: поезд опоздал, возникли проблемы с бронированием жилья – и он не знает, на какое время сможет остаться. Он должен представить свои новые работы, которые посвящены предрассудкам и убеждениям, касающимся голосов.

Затем несколько человек отправляются с гостем в паб. Мы пытаемся описать концепцию присутствия наряду с другими идеями, среди которых, например, ощущение голосов как литературных героев или воображаемых людей. Казалось, что из виду упускается вопрос: что можно ощутить, помимо непосредственных свойств голоса? Может быть, мы чего-то не замечаем?

«Видите ли, люди верят в кучу странных вещей, связанных с голосами, которые они слышат», – говорит профессор, пожимая плечами и допивая кружку пива.

Когда он встает, чтобы уйти, я задаюсь вопросом, не в этом ли все дело. Может быть, мы ищем то, чего здесь нет, – я имею в виду, в концептуальном смысле. Может быть, мы слишком многое домысливаем о находящемся на периферии того, что испытывают люди. Может быть, это просто потому, что мы ученые, которые всего лишь ищут что-то для оправдания своих размышлений.

Однако мне все же казалось, что это не так. Это было похоже на зуд любопытства, которое нужно было удовлетворить, на ощущение, что вопрос остается без ответа. Что еще было там, помимо голосов? Как будто сама эта идея довлела над нами, не желая оставлять нас в покое.

КИРА

2018 год. Я завершаю очередное интервью, на этот раз с Кирой. Она рассказывает о «своих» голосах в поэтичной манере, но ей тоже приходится нелегко. Успешная беседа порождает массу новых идей и вопросов, но может также показаться назойливой и односторонней. Я хочу спросить об ощущении присутствия, но не могу – если описать такую вещь заранее, то может получиться, что вместо правдивых ответов люди будут давать ожидаемые. К счастью, после окончания интервью этот вопрос все же всплывает. Когда я собираю вещи, Кира уточняет, интересуют ли меня исключительно голоса. Я неуклюже пытаюсь описать ощущение присутствия. Она без колебаний отвечает: «Я точно знаю, что вы имеете в виду. Это как сгущение воздуха».

Мысленно я проклинаю себя за то, что уже выключил диктофон. Мне отчаянно хочется задавать вопросы дальше, спрашивать, что она могла видеть или чувствовать, но наше время истекло, и мы уже закончили разговор. Тем не менее я доволен тем, что она поняла мои слова. Это ощущение противоположно тому, которое осталось у меня после встречи с психологом. В этом определенно что-то есть – что-то, о чем не говорят.

Чуть больше года спустя мы заканчиваем кодирование бесед первого года исследований; свой опыт нам подробно описали 40 человек, слышащих голоса (все они обращались в службу EIP). Более половины из них сообщили об ощущении чьего-то присутствия⁷.

МЫШИ НА СТЕНАХ

Упоминания о галлюцинациях и бреде можно найти в некоторых наиболее ранних клинических описаниях расстройства, которое сейчас называют шизофренией, хотя представления об их значимости (как клинически важных симптомов) за последнее столетие значительно изменились. Термин шизофрения ввел швейцарский психиатр Эйген Блейлер в 1908 г., однако обычно считается, что история этого понятия начинается с работ его современника Эмиля Крепелина, который впервые описал отдельный вид безумия, поражающего молодых людей, отличного от того, которое обычно наблюдается в пожилом возрасте. Крепелин назвал это расстройство dementia praecox (раннее слабоумие), что означает дегенеративное психическое заболевание, возникающее преждевременно, то есть еще в начале зрелого возраста. Согласно Крепелину, этот печальный прогноз и хроническая форма отличают такое расстройство от других видов безумия, например от маниакальной депрессии (сейчас называемой биполярным расстройством). Это было биологически обусловленное расстройство психики и мозга, однако галлюцинации или бред не относились к его главным признакам⁸.

Более заметную и важную роль галлюцинациям (а также бреду) отводили в своих работах Карл Ясперс и Курт Шнайдер – два психиатра, которые в своем исследовании шизофрении опирались на идеи экзистенциальной философии. Одним из основных вкладов Ясперса в науку является утверждение, что форма психиатрических симптомов важнее их содержания, причем последнее часто бывает настолько причудливым, что становится «непонимаемым»⁹. Можно спорить, что это означает, но интерпретация, как правило, такова: те вещи, которые люди испытывают при психозе, настолько необычны, настолько далеки от логики повседневной жизни, что попытки понять их смысл представляются безнадежным делом. Усилия следует направлять не на попытки постичь содержание галлюцинаций и бреда, а на выявление того, какие галлюцинации и бред могут быть у пациента; это, в свою очередь, может помочь определить, какое лечение ему необходимо или какой конкретный диагноз следует поставить. Именно Шнайдер начал отводить галлюцинациям и бреду центральное место при диагностике шизофрении, утверждая, что их специфические формы составляют первостепенные симптомы этого расстройства¹⁰.

Различие между галлюцинациями и бредом, а также их значимость при психозе сохраняются в клинической практике и исследованиях и по сей день. Все чаще разрабатываются различные методы лечения, направленные на соответствующие аспекты галлюцинаций и бреда, включая терапию, замедляющую умозаключения и мышление, чтобы избежать поспешных выводов, обусловленных параноидальным расстройством и мнительностью¹¹. Однако на практике опыт – неуправляемый клиент. Это относится к жизненному опыту любого человека, независимо от того, находится ли он в состоянии стресса или страдает той или иной формой психоза. С момента появления понятий галлюцинации и бреда их оспаривают и ставят под сомнение. Можем ли мы реально разделить то, во что мы верим, и то, что мы воспринимаем?

Наши ожидания могут настолько сильно формировать вещи, которые мы видим или слышим, что бывает трудно определить, что мы испытали, а что просто вообразили и придумали. Если взять, например, случаи наблюдения НЛО, то желание человека верить в них определит то, как он интерпретирует увиденное в неоднозначных ситуациях, – возможно даже, это желание будет напрямую влиять на то, что наблюдатель видит. В то же время некоторые из наших самых сильных убеждений не так уж далеки от ощущений или чувств. Наши глубинные убеждения не похожи на рациональные суждения, воспринимаемые нами как абстрактные темы для обсуждения, которые можно выбирать или отбрасывать по своему усмотрению. Они ощущаются на подсознательном уровне, часто до такой степени, что мы просто уверены, что иначе и быть не может. Политические взгляды, моральные убеждения, табу – всё это идеи, но при этом мы можем ощущать их на физическом уровне, всем своим существом. Когда кто-то говорит, что он «просто знает» что-то, хотя не может привести никаких доказательств, различие между знанием и ощущением почти невозможно провести. А в категориальные трещины и разломы между этими понятиями может упасть и затеряться весьма многое – особенно те переживания, которые труднее всего выразить словами.

Несмотря на это, ощущение присутствия отмечается уже в некоторых наиболее ранних описаниях психоза, но его бывает трудно отделить от других необычных феноменов. Блейлер, например, также описал такие странные явления, как «беззвучные» голоса: люди убеждены, что с ними разговаривают или они получают какие-то сообщения, но при этом отрицают наличие звука. Один из пациентов Блейлера объяснял: «Я не слышу ушами. Это ощущение в груди. Но все же кажется, будто я слышу звук». По словам другого пациента, «можно быть совершенно глухим, но все равно слышать голоса»¹². Как отмечают философ Сэм Уилкинсон и психолог Воган Белл, случаи, когда люди сообщают о беззвучных голосах, заставляют нас задуматься о том, какая фигура может скрываться за голосом, который обычно слышен¹³.

Нечто более близкое к ощущаемому присутствию упоминается в работах Карла Ясперса. Ясперс писал о leibhaftige Bewusstheit (физическом осознании)¹⁴, которое он описывал как «определенное ощущение (в ментальном смысле) или осознание того, что кто-то находится рядом, позади или выше; кто-то, кого человек никак не может воспринимать внешними органами чувств, но чье фактическое/конкретное присутствие непосредственно/явно переживается»¹⁵.

Ясперс также описал ряд примеров ощущения присутствия у людей с диагнозом dementia praecox¹⁶. Один пациент сообщал: «…ощущение, что кто-то был внутри меня, а затем вышел, возможно, сбоку или каким-то другим образом… я чувствовал, словно кто-то постоянно ходит рядом со мной». Иными словами, это было ощущение, что нечто постоянно следовало за ним, каким-то образом к нему привязанное. Другой пациент ощущал, «как будто его отец находится в комнате позади него»; это указывает на то, что отдельная личность может восприниматься как часть этого опыта, – так же как Алекс знал, где какие голоса находятся. Некоторые участники опроса описывали более сложные ощущения: чувство, что их гонит вперед кто-то другой (опять же находящийся сзади) или что их перемещения согласованы, когда они двигаются в пространстве. Последний случай сводится к архетипическому leibhaftige Bewusstheit: присутствие «постоянно ощущалось, как будто имелся кто-то, наблюдавший за человеком, но кого тот не мог видеть».

Аналогичная идея прослеживается в опыте, описанном Блейлером как экстракампинные галлюцинации, то есть галлюцинации, возникающие вне определенного (сенсорного) поля¹⁷. В 1904 г. Конолли Норман опубликовал в журнале The Journal of Mental Science анализ работы Блейлера¹⁸, где привел следующие примеры экстракампинных галлюцинаций:

(1) пациент видит что-то за окном, хотя находится к нему спиной;

(2) пациент в состоянии белой горячки (delirium tremens) жалуется, что струи воды падают ему на тыльную сторону руки из определенного угла потолка; он не видит их, но ощущает кожей на тыльной стороне руки, что они исходят именно из этого места…

(3) пациентка ощущает, как по стенам бегают мыши; она их не видит, но чувствует их движение кожей¹⁹.

Ощущение присутствия чем-то похоже на приведенные случаи, а чем-то отличается. Когда мы чувствуем, что нечто присутствует рядом, но при этом не используем обычных органов чувств, мы ощущаем нечто невозможное – выходим за пределы обычного сенсорного поля. Но в то же время описанный опыт, по всей видимости, не совсем соответствует тому ощущению присутствия, с которым мы уже сталкивались. Он выходит за рамки того, что человек мог бы гипотетически испытывать, но в нем нет социального аспекта – ощущения кого-то рядом. Такой экстракампинный опыт также включает сенсорное содержание даже при перемещении этих сущностей на невероятные расстояния – человек все равно ощущает их прикосновение или видит невозможными способами. Напротив, в ситуации с ощущением присутствия смущает отсутствие каких-либо четких данных. Как Дэниел или Алекс узнают, что голоса находятся в данном месте? Люди ощущают их присутствие, но не в том смысле, что касаются или видят их. Они просто находятся рядом.

В связи с этим возникло мнение, что, когда речь идет о феномене присутствия, использование термина экстракампинный ведет нас по неверному пути²⁰. Вероятно, это заставляет нас предположить, что сенсорное содержание играет здесь слишком значительную роль, но при этом мы упускаем сложный вопрос: что на самом деле происходит, когда практически нет никаких ощущений? При этом появилось множество других терминов: ложное осознание близости, четкое физическое осознание, выраженное осознание, идея присутствия, ложное телесное осознание и немецкое Anwesenheit (просто «присутствие»)²¹. Чтобы понять это явление, нам, возможно, понадобятся разные аспекты всех этих гипотез: близость, реалистичность, телесность, материальность вещей по сравнению с абстрактным миром идей. С помощью этих различных названий чувство присутствия можно определить – но только длинным и извилистым путем.

Таким образом, тема присутствий не является чем-то новым. Ощущаемые присутствия были всегда, люди пытались описать их, но не могли зафиксировать, понять, почему они приходят, почему они здесь. То, о чем рассказывали Алекс или Дэниел, не было неизведанной территорией; эти феномены наблюдали и документировали со времен зарождения психиатрии.

Однако отсюда не следует, что эта информация устарела. Ранние наблюдения такого рода крайне важны для формирования современного подхода к теме присутствия. Подобные примеры подчеркивают возможность того, что это может быть просто ощущением; это может быть тем, что скорее похоже на чувственный опыт, чем на убеждение, несмотря на то что отличается от обычного восприятия.

Я ЧУВСТВУЮ, КАК ОНИ ПРИБЛИЖАЮТСЯ

Если галлюцинации могут возникать за пределами восприятия, то где они находятся? Если некое присутствие ощущается здесь, что означает это здесь? Какое-то точное местоположение в пространстве? Место, где невозможно находиться, как у мышей на стене из примера Блейлера? Или какое-то положение относительно нас самих?

Если мы вернемся к Алексу, то увидим, что он очень четко представлял, где находятся его голоса. Они были привязаны к нему и занимали определенное пространство. Возможно, это выглядит логичным – если учесть, что это были голоса в его сознании, а не в чьем-то еще, однако нет причин, по которым это должно быть именно так. Одни голоса находятся у стен, дверей или порогов – иными словами, на границах нашего непосредственного пространства. Другие могут быть тесно связаны с конкретными помещениями или ситуациями. Голоса Алекса, звучащие или нет, занимали постоянное положение относительно самого Алекса.

К этому добавлялось ощущение, что голоса расположены прямо над его плечом, как будто кто-то смотрит поверх плеча, обращая внимание на те же вещи, что и Алекс. Когда мы сталкиваемся с таким поведением со стороны другого человека, то нас это нередко раздражает, нервирует или даже вгоняет в панику; при этом мы можем, например, поинтересоваться, давно ли он там стоит, и попросить его отойти или объяснить, почему он так себя ведет. Когда люди располагаются так близко без разрешения, это воспринимается как бесцеремонность – не только с физической, но и с психологической точки зрения, – словно они едут без билета в поезде нашего внимания или ведут себя как надоедливые советчики-пассажиры в автомобиле нашего сознания.

Обычно такая зона вокруг нас называется личным пространством; эту область мы защищаем и открываем только для тех, кого хорошо знаем. Люди, которые не уважают наше личное пространство, воспринимаются нами как бесцеремонные, неуклюжие или даже агрессивные. В психофизиологических исследованиях используется также термин периперсональное пространство – иными словами, область непосредственно вокруг нас, в пределах которой мы можем двигать конечностями, дотягиваться до предметов и в целом проявлять активность в окружающем мире. Представьте это пространство как место, занимаемое большим вращающимся на талии хулахупом, но при этом бо́льшая его часть находится перед вами. Мы не можем видеть, что находится позади, а наши руки и ноги устроены так, что вытягиваются назад с определенными ограничениями, поэтому зона наших возможных действий простирается перед нами.

Если в этом пространстве кто-то находится, наши возможности ограничиваются. Я могу захотеть идти прямо, но приходится изменять траекторию движения; возможно, вам хочется взять это яблоко, но я могу схватить его раньше; вы можете сделать шаг вперед, и я буду вынужден отступить. Внезапный шепот у уха или неожиданное ощущение чьего-то присутствия позади сразу побуждает меня обернуться и выяснить, кто или что там находится. Тем самым я снова изменяю эту зону, что позволяет мне более эффективно действовать и реагировать. Ощущение периперсонального пространства трансформируется, когда в нем присутствует кто-то другой; и дело не только в тревожном ощущении, что это человек находится слишком близко, но и в том, что эта близость меняет варианты, возможности, даже желания, имеющиеся у меня как у личности в этом мире. Если вы находитесь в моем пространстве, то вы меняете то, что я могу сделать; в результате вы меняете мой возможный мир.

Голоса, которые не говорят, тоже не нейтральны. Может показаться невыносимым, когда они угрожают навредить или терзают нас, используя наши худшие страхи, но, даже когда они молчат, подобное навязчивое присутствие тоже оказывает определенное воздействие. Занимая пространство – называем ли мы его личным или периперсональным, – они влияют на то, как Алекс, Дэниел и Кира видят мир и думают о нем. Голоса могут быть буквально бесплотными, но, отнимая пространство, они влияют на тела людей, которые их слышат; пространство искажается, напоминая вам, что, хотя вы думали, что голоса исчезли, они все еще здесь и, возможно, будут всегда. Каждый раз, когда они появляются, остающееся пространство немного уменьшается. Я вспоминаю слова, которые как-то произнес Саймон, еще один человек, слышащий голоса: «Наиболее подходящее описание этого – ощущение, как будто кто-то только что прошелся по вашей могиле. От этого просто дрожь пробирает».

Является ли чувство присутствия галлюцинацией или бредом, ощущением или знанием – в какой-то степени чисто теоретический вопрос; проблема наименования, и не более того. Когда речь заходит о психозе, всегда может возникнуть какая-нибудь проблема, с которой придется разбираться, ведь некоторые люди распознают жутковатого гостя в комнате с помощью сложной комбинации знания, ожидания и внутреннего чутья.

Что не вызывает сомнений, так это то, что такое переживание настолько ярко и реалистично, что его невозможно игнорировать. Алекс, Дэниел, Кира и Саймон пытались описать мне это чувство, но все они при этом испытывали сложности. То, что явно находится здесь, но ему нет названия; ощущение, которое можно осознать, но при этом невозможно описать другому; история, все попытки рассказать которую тщетны.

После нашей последней встречи с Алексом я понял, что должен попытаться понять это ощущение. То, что он описывал, возможно, и не было новым явлением – некоторые люди знали об этом уже давно. Однако, возможно, это был первый раз, когда кто-то попробовал описать его, не говоря уже о том, чтобы объяснить. Насколько я мог судить, мы находились ничуть не ближе к пониманию этого ощущения, чем сто лет назад.

Мне нужно было узнать больше, и я понимал, что для этого потребуется поискать и иные источники информации. Мне хотелось услышать больше историй о присутствиях, услышать, как другие пытались – и, возможно, не смогли в этом преуспеть – найти слова, уловить суть данного явления. Мне нужно было понять, как найти имя для призрака.