Квантонавты. Пятый факультет

– У-у… – протянул Егор Семенович. – А я думал, ты догадливый. Данных ведь более чем достаточно.

Коля насупился:

– Ну извините.

– Не извиняйся, тебе идет, – легко ответил куратор. – Думать идет, в смысле.

– Что-то тяжеловато идет, – угрюмо хмыкнул мальчик.

– Коля, – начал куратор, внимательно посмотрев на него, – тут дело такое. Ты к нам – сам уже понял, наверное, – попал по ошибке. У нас, конечно, есть отличники, но все они победители или призеры как минимум городских и областных олимпиад, это во-первых, а во-вторых, это олимпиады по физике, химии, математике, биологии и информатике. Не по кленовым листьям. То есть не только по кленовым листьям. Понимаешь меня?

– Конечно, понимаю, – сказал Коля. – Чего тут не понимать. У школы вашей недобор, комиссии, вертолеты, а тут я еще со своим листом. Так?

– Ты не обижайся, если что, – проникновенно сказал куратор, внимательно глядя на Колю. – Поживешь у нас, посмотришь, поучишься. Как тяжело станет, родителям позвонишь, они заявление напишут, ты обратно и полетишь домой, к себе. Ребятам своим расскажешь, как тут у нас, что. Может, городскую выиграешь да опять к нам попадешь. Если захочешь, конечно. А?

Был какой-то отчетливый подвох в том, что и, самое главное, как говорил ему все это Егор Семенович. Не сочеталось это ни между собой, ни с тем, что Коля увидел и услышал раньше, да и вообще с тем, что он знал о мире. Поэтому он молчал, делая вид, что внимательно разглядывает корпус.

– Ладно, – сказал куратор, откровенно за ним наблюдавший. – Узнаешь, чего они хотят, какие требования, и всё. Главное – возвращайся в трезвом уме и твердой памяти. Ну или хотя бы живым.

– Понял.

– Так… – Егор Семенович уже возил пальцами по своему планшету. – Ага, вижу тебя… Скидываю тебе мое распоряжение по флагу. Жить мы тебя определим, если бог даст, в третий… Комендант пока в городе, но скоро будет. Когда вернешься, пойдем туда вместе, я в качестве сопровождения. Ты все же важная персона: парламентер.

3

В колмогоровском корпусе было светло и тихо, лишь откуда-то сверху доносились голоса и какие-то скребущие звуки. Коля прошел мимо многочисленных листов и картонок с надписями «Барьер 2x4 м», «Баррикада 1,5x3», «Ограждение» и даже «Стена из кирпича», там и сям разбросанных по небольшому вестибюлю, и поднялся на второй этаж.

Звуки доносились из-за двери с табличкой «К-212».

Коля сделал глубокий вдох, резко выдохнул и открыл дверь.

В аудитории было полтора десятка мальчишек и девчонок, по виду на два-три года старше Коли. В центре сидел подросток с длинной челкой, в его руках была гитара – это из нее он извлекал скребущее бреньканье. Остальные неровным полукругом сидели на партах и скамейках с задумчивым видом; у некоторых в руках были планшеты. Строгая девочка стояла у доски и выводила сверхчеловеческие профили световой указкой. Единственная осмысленная надпись на доске гласила: «Гуталин».

На Колю никто внимания не обратил, лишь самый ближний к двери паренек строго посмотрел на него, прижал палец к губам и указал на скамейку: сядь и сиди тихо.

– Так, ну давайте еще раз, – сказала девочка у доски.

– Катя, может, хватит, – сказал гитарист. – Ясно же, что не то.

– Давайте пропустим гуталин, – твердо сказала девочка. – Может, дальше что-то всплывет. Ребята, копните семантику поострее, уже четко в направлении «декаданс». Поднимите справочник по периоду.

– Поднял.

– Уже? Держи контекст тогда. Кеша, давай.

Гитарист, которого звали Кешей, ударил по струнам и ломающимся, слегка гнусавым голосом запел:

– «Я крашу губы гуталином. Я обожаю черный цвет…»^[6]

– Так, стоп. Есть? Ну ребята!

– Всё то же, панки.

– Какие-то эмо, – подал голос ближний к Коле паренек, лихорадочно листающий планшет.

– Эмо – это что?

– Субкультура, родственная готам.

– Готы. Есть! – вскричала Катя.

– Есть! – одновременно с ней откликнулись несколько голосов. – Черное, смерть, упадок, крушение.

– Фиксируйте, фиксируйте! Кеша, дальше!

Гитарист снова ударил по струнам и продолжил:

– «… черный цвет». Эм-м-м… «И мой герой – он соткан весь из тонких запахов конфет».

– Эфемерность.

– Временность.

– Запахи нестабильны.

– Конфеты сладкие.

– Нормально, ложится. Дальше.

– «Напудрив ноздри…»

– Есть!

– Есть!

– Дальше.

– «Я выхожу на променад, – тщательно выговаривая гласные, пел Кеша. – И звезды светят мне красиво, и симпатичен ад».

– Ну нормально, только гуталин все портит. Катя, что с гуталином делать?

– Горцы, идея!

– Давай, давай!

– Все чрезвычайно плохо.

– А мы не возражаем! – хором откликнулись несколько подростков сразу.

– Это ирония, горцы. Автор не актор^[7], он не погружен.

– Не-не-не, погоди, остальная область сверхкомпактная.

– Именно поэтому и сверхкомпактная. Усёк? «Лицом к лицу лица не увидать».

Некоторое время царила тишина.

– М-да-а, – сказал Кеша. – Горцы, он прав. Гуталин – ключ.

– Эх, корреляты-аспираты, а так хорошо ложилось!

– Резюмируем, – сказала Катя. – Текст нерелевантен^[8], герой не погружен, является сторонним имперсонатором^[9].

– А то и вавилоном.

Колмогоровцы дружно рассмеялись.

– И у нас гость в виде малька.

Все взоры обратились на Колю. Коля почувствовал себя крайне неуютно и с огромным трудом подавил желание встать.

– Тебя Настя послала? Или ты парламентер?

– Я парла… – Коля прокашлялся. – Парламентер я.

– С зеленым флагом?

– Вот распоряжение по флагу. – Коля протянул планшет.

Один из колмогоровцев подошел и прочитал вслух:

– «Я, Щабельский Е. С, куратор Алтаева Н. И., парламентера, по поручению администрации НЦСОД БГУ (Школы), приказываю: с 11:00 до 15:00 сего дня считать зеленую ткань в руках Алтаева Н. И. белой. Число, подпись».

Коля ждал, что будет смех, и уже приготовился поддержать – вот как здорово придумал Егор Семенович, вот молодец! – а дальше и эта непонятная гуталиновая буза, как он надеялся, сама сойдет на нет, обернется шуткой… И обнаружил, что сидит как дурак, с расплывшимся в полуулыбке лицом, а на него по-прежнему строго смотрят пятнадцать подростков, все старше и крупнее его.

– В переговорах смысла нет, – сказала Катя. – Требований никаких мы не выдвигаем. Иди обратно.

Коля еще раз кашлянул и встал, чтобы идти к двери, но неожиданно Кеша спросил его:

– А почему ты не спрашиваешь нас ни о чем?

– А зачем спрашивать?

– Ну… – Кеша слегка растерялся. – Парламентеры обычно стараются узнать причину бузы.

– Вот такой я парламентер, – заключил Коля и сел обратно. – Но, может, вы сами расскажете? Лично мне. А то я тут новенький и не все понимаю.

– Гм… – сказал Кеша-гитарист. – «Не все понимаю» – это ты в самую точку.

– Гм… – поддержали его Катя и другие колмогоры.

– Ты слышал что-нибудь о теории сложности?

Коля решил говорить правду:

– Нет.

Множественный вздох был ему ответом.

– В общем, мы доказали теорему Форрестера^[10] в сильной аналитической форме.

– Не может быть! – изумился Коля. – Именно в сильной аналитической?

– Именно.

– Ну тогда, конечно, все понятно, – заключил Коля. – Раз в сильной. А то если бы в слабой, да еще и не в аналитической…

– Юморист малёк-то.

– Горцы, пусть посидит чуть-чуть, – подал голос молчавший до этого подросток. – У нас стратегия еще и выборы. А малёк что поймет, то и унесет.

– Да, – сказал Кеша и, ударив по струнам, извлек бодрый мажорный аккорд. – Буза открыта для всех, даже для администрации. Сиди, малёк, напитывайся.

Коля слегка поднял брови, но промолчал. Странное дело – ему действительно не хотелось уходить. Было что-то такое в этих заносчивых, но симпатичных старшеклассниках – что-то будто давно забытое, но начинающее припоминаться.

Планшет коротко дрогнул. Коля открыл его под партой и заглянул в экран искоса. Егор Семенович прислал короткое сообщение: «?» Коля одним мизинцем набрал «Жду», отправил и стал смотреть на доску и на Колмогоров, сгрудившихся вокруг нее. Какой-то колмогор достал свой комм и слегка пижонским жестом сбросил с него на доску несколько строчек.

Это были стихи.

 
Наш век растягивает душу —
Она становится тонка.
И лист пергамента иссушен
Звездой, что в полночь так хрупка.
Наш век изыскан и неистов
И беспощаден, словно плеть.
Переплетенье новых смыслов
Всего лишь приближает смерть.
 

– Хорошо, но нужна мелодия, – досадливо сказал Кеша в стол. Он сидел, двумя руками взлохматив голову. – Мелодия нужна, горцы, кровь из носу! Или хотя бы картинка. А лучше и то и другое. Сами понимаете, иначе никому оно не впилось…

– Отложим! – решительно сказала Катя.

– Отложим, – согласился гитарист.

Все снова стали рассаживаться за партами. Коля понял, что настал перерыв, и начал разглядывать кабинет. На стенах висели портреты, и, похоже, некоторые из них были написаны маслом, во всяком случае они выглядели именно так. На ближайшем к Коле был изображен немолодой мужчина с длинным лицом и густыми бровями, державший в руках книгу; из подписи следовало, что это был не кто иной, как Клод Шеннон^[11]. Имя Коле ничего не говорило, а мистер Шеннон выглядел не слишком довольным – возможно, потому, что прямо над его головой красовалась надпись: «В дар любимой школе», выполненная вызывающе белой краской.

Шум разговоров отвлек Колю от портретов, и он обнаружил, что колмогоры уже избрали Верховный Совет Бузы; в него вошли все присутствующие в аудитории К-212, за исключением, разумеется, парламентера. На доске, с которой исчезли стихи, написали огромными буквами: «Buza!»; секретарем и председателем Совета избрали Катю и Кешу соответственно, по причине того, что именно они доказали эту самую теорему. После некоторой дискуссии было решено выбирать также и министров по разным направлениям, причем члены ВСБ оказались удивительно охочи до должностей, которые они сами тут же и изобретали. Далее выяснилось, что эта охочесть избирательна – никто не хотел быть министром снабжения, но все хотели быть министром обороны. Короткая перепалка привела к тому, что Катя и Кеша временно узурпировали власть и назначили снабженцем молчаливую девочку по имени Рута, а министром обороны – подростка по имени Гена. Последний немедля достал из подсобки ножку от стула и, всем своим видом выражая готовность отразить любые угрозы Бузе, начал зловеще курсировать от дверей к окнам и обратно.

Когда наконец приступили к главному – начали составлять обращение к массам, или, как его назвал Кеша-гитарист, манифест, – то здесь Коля начал отчетливо буксовать, так как старшеклассники, во-первых, обсуждали эту самую теорему, из-за которой началась буза, а во-вторых, каким-то образом делали из нее неочевидные Коле выводы, как, например, то, что ходить на уроки и лекции не имеет смысла. Вывод у Коли особых возражений не вызывал, но его беспокоило то, что он не понимает, из чего он был сделан.

Буксовал он, судя по всему, настолько отчетливо, что колмогоры приостановили обсуждение.

– Ну если он не понимает, значит, большинство не поймет, – указав на него, сказала Катя. – Его понимания было бы достаточно, а для необходимых условий у нас времени нет.

Коля снова обнаружил себя в центре дискуссии: на него смотрели полтора десятка старшеклассников, но уже менее снисходительно и со значительно большим интересом.

– Ты не понимаешь? – уточнил Гена.

– Нет, не понимаю, – сказал Коля, разглядывая их в ответ с некоторым вызовом.

– Не понимаешь – объясним. – Кеша отставил гитару, взял указку и пошел к доске; Катя кивком головы указала: садись ближе.

Коля, на ходу доставая планшет, ручку и бумагу, подошел и сел за первую парту.

4

– Таким образом, система за пределами зоны Эс, правее точки Си, – говорил Коля, – с необходимостью вступает на путь саморазрушения. Параметры расходятся, система утрачивает свойство ауто… самоадекватности и идет вразнос.

Староста Андрей и куратор Егор смотрели на доску молча. Коля крутил мелок в пальцах, стараясь делать это не слишком нервно.

Егор произнес полувопросительно:

– И, по их расчетам…

– Для точных сроков у них нет данных, – выждав секунду, сказал Коля. – Они полагают, что такого качества данных нет пока ни у кого и, самое главное, еще не найден способ их обработки.

– Но принципиально…

– Да, – сказал Коля. – Рано или поздно любая система распадается ввиду фундаментального различия скорости роста трех ключевых групп параметров. Человечество обречено: развитие означает смерть.

Коля пару секунд полюбовался на свой чертеж, получившийся похожим на очертания парусника, и закончил:

– И поэтому хождение на уроки и семинары не имеет никакого смысла. Как и весь процесс обучения. Да и вся школа.

Егор потянулся, потряс зачем-то кистями, затем устало спросил:

– Андрей, видишь что-нибудь?

– Не-а. – Староста факультета Колмогорова покачал головой. – Допущения корректны, доказательство строгое. Чисто, Егор. Ребята молодцы. – И добавил тоном чуть ниже: – Ну или я уже староват.

– Николай? – Егор Семенович повернул голову к мальчику.

– A? – растерялся Коля.

– Ты видишь что-нибудь?

Коля непроизвольно сглотнул.

– Пока нет, – сказал он, кашлянув. И добавил: – Но я и не искал еще.

– А надо было! – с неудовольствием заметил Андрей. – Первые замечания часто самые ценные.

– Ну… извините, – сказал Коля и тут же вспомнил, что уже извинялся сегодня.

Он хотел добавить, что он вообще-то в шестом классе и что вообще-то он понял, о чем говорили ему Кеша и Катя, и сумел это донести до них, куратора и старосты… вообще… Но вовремя осознал, что это похоже на хвастовство.

– На первый раз принято, – сказал Андрей. – Но думать надо всегда.

Вот пристали.

– Так, с теоремой понятно, – сказал Егор Семенович. – Нам надо выбрать Коле факультет.

– А что тут выбирать? – удивленно сказал староста. – Он же сумел пересказать доказательство.

– Погоди-погоди!.. – сказал Егор с веселым удивлением. – Он же флюктуация. Ты что, забыл?

– Нет, не забыл. Я просто объективен.

– Объективен он! – усмехнулся Егор. – Но даже если и так, все равно есть правила.

– Ах, правила… – протянул Андрей.

– Итак, Николай, – сказал Егор, достал планшет и парой жестов синхронизировал его с доской. – В школе есть четыре факультета. Первый – это факультет Ландау, упрощенно это фундаментальная физика и химия. Ключевые слова – «пространство и материя».

– Это что за зверь? – спросил Коля, разглядывая герб факультета. – Лев?

– Геральдический. Он вырывается из ящика, который символизирует наши представления о Вселенной.

Символизирующий ящик смахивал на решетку из шариков. Коля посмотрел на Андрея, затем на Егора, но его собеседники, похоже, не шутили.

– Второй факультет – это факультет Вавилова, их направления начинаются с биохимии и микроорганизмов и заканчиваются нейромедициной человека; короче говоря, биологи. Ключевые слова – «жизнь и развитие».

Вавиловский герб был вполне прозрачен – башня из листьев и веток в форме двойной спирали. И Коля промолчал.

– Третий факультет ты уже немного знаешь – это факультет Колмогорова. Андрей его староста.

Андрей коротко наклонил голову.

– Здесь учат всему абстрактному: от теории чисел и высшей математики до языковых структур и когнитивных моделей. Ну, я тебе говорил уже. Ключевые слова – «абстракция и модели». Герб представляет собой фрактал^[12].

– Красиво, – сказал Коля, вглядываясь в герб.

– Композиция называется «Колмогоровская сложность», – сообщил Андрей. – Это я ее построил. Сутки почти просчитывал.

Коля вспомнил свой кленовый лист в объеме и внутренне поежился.

– Последний и самый большой факультет, – продолжил Егор, – это факультет Черепановых. Наши прикладники, воплощатели и реализаторы во всех областях: инженеры, конструкторы, строители, экономисты, педагоги… Ключевое слово – «воплощение».

– А что это? – спросил Коля, разглядывая мешанину из стилизованных рисунков и символов.

– В прошлом году у них был герб в виде простой шестеренки за партой, – сказал Андрей. – Год чудесной простоты… Но они опять объявили конкурс, и в голосовании победил вот этот вариант.

– Ты не ответил на вопрос, – заметил Коля.

– Мы можем только догадываться, – сказал Егор Семенович задумчиво. – Наверное, каждый символ обозначает какое-то конкретное направление. Это, видимо, штангенциркуль, символизирует инженеров. Их на Черепанова больше половины.

– Или молоток, – мрачно сказал Андрей. – Чтобы что-нибудь раскокать. Таких там тоже… больше половины.

– Книга и огонь – это явно педагоги, – продолжил Егор. – Возможно, символизирует сжатые, сиречь^[13] горящие, сроки обучения… Вот эта загогулина похожа на участок графика, наверное, это экономисты.

– Или это молния… – сказал Коля. – И тогда она символизирует Гарри Поттера. Или энергетиков. Там есть энергетики?

– Есть, есть.

– Вообще, – сказал Андрей, – мы предлагали им помощь и по формированию творческого задания, и по проведению отбора. У нас есть модели для процедур такого рода. Они отказались.

Егор Семенович поглядел на часы.

– Коля, скоро комендант придет, надо вписать тебя в жилье, – сказал он. – Еще надо бы провести с тобой экскурсию… Ну и решить, где ты будешь учиться.

– А разве по моим школьным оценкам этого сделать нельзя? – спросил Коля. – Я же недавно только стал отличником…

– К сожалению, нет, – ответил Егор. – Наш опыт показывает, что желание ученика влияет на эффективность обучения гораздо больше его склонностей. Разница достигает порядка. Так что не ленись.

– А я могу учиться сразу на всех факультетах? – без особой надежды спросил Коля.

– Нет, – одновременно сказали Егор и Андрей.

Было ясно по их тону, что экскурсии избежать не удастся.

– Вообще, конечно, пятый факультет нужен, – задумчиво сказал Егор Семенович. – Факультет Гейзенберга^[14]. Для неопределившихся.

– Я вас покину, Егор, – неожиданно сказал Андрей. – Надо зафиксировать мысль.

Коля посмотрел ему вслед с некоторым уважением – это было в высшей степени четко и изящно исполнено; хотя, может, и правда мысль пришла. Школа квантонавтов ведь, так что все может быть. Принцип неопределенности и все такое.

5

Экскурсии не получилось.

Егор Семенович говорил по комму, при этом он задумчиво глядел на своего нового подопечного, и лицо его хмурилось все сильнее и сильнее.

– Елизавета Владимировна, здравствуйте… да, Щабельский. У нас новичок… А-а, вам уже пришло сообщение… Нет, не определили. Нет, еще не приехали. Ну, такая вот накладка. Бывает. Конечно, будет, и обедать, и ужинать. Двадцать вторая. Да, Тамара Андреевна в курсе. Конечно, и завтра, и послезавтра, ну что за вопросы!

Под его сердитым взглядом Коля чувствовал себя довольно неуютно – до него потихоньку доходило, что шутки шутками, а он здесь действительно может оказаться совершенно не ко времени и не к месту.

Странноватое ощущение. И непривычное, и не слишком приятное.

Он поглядывал по сторонам, пытаясь понять, в чем еще может быть дело. Ну, мало ли ведь где его не ждали… Внезапно дошло: в нормальной школе дети во время уроков не ходят туда-сюда, они сидят в классах и изучают предметы. А тут в течение пары минут по коридору сначала прошли двое мужчин, потом три мальчика на вид лет пятнадцати и быстро, почти бегом, группа девчонок.

– Ну вот и всё, – сказал Егор Семенович, спрятав комм. – Теперь ты не бездомный. Пошли, покажу твою комнату.

Они вышли из корпуса. Коля шел за Егором Семеновичем и глазел по сторонам. Хотя, сказать по правде, глазеть особо было не на что. Обычный ухоженный пригородный лес с явными признаками человеческого присутствия в виде тропинок, иногда довольно широких; чистые сосны, сделанные как будто под копирку, практически без подлеска.

– Ну, – сказал Егор Семенович несколько рассеянным тоном, – и каковы будут ваши первые впечатления? Или еще нет никаких впечатлений?

Коля ненадолго задумался. Простачком выглядеть не хотелось, с другой стороны, врать, набивая себе цену, тоже вроде как смысла не имело.

– Как на новом месте без впечатлений, – осторожно сказал Коля. – Странно тут у вас.

– Да? И что именно тебе странно?

– Ну… – Коля задумался. Говорить о бузе ему отчего-то не хотелось. – Вертолеты летают. Директор со мной возится… Вы тоже…

– Ну а как иначе, – серьезно сказал Егор Семенович. – Ты же не знаешь ничего и, стало быть, можешь что-нибудь испортить. А тут много есть чего испортить. И кого потом сажать в тюрьму?

Так, за разговорами, они дошли до жилого корпуса, представлявшего собой двухэтажное серо-кирпичное здание. Здесь беседа как-то сама собой пресеклась.

Они вошли в небольшой безлюдный холл, поднялись на второй этаж, прошли по такому же безлюдному коридору и остановились у двери с табличкой «22».

– Вот, – сказал Егор Семенович. – Твоя комната.

– А как мы туда попадем? – спросил Коля.

– Что значит «как»? – удивился Егор Семенович. – Как все люди – через дверь.

И потянул дверь, которая не замедлила открыться.

Комната выглядела аскетично. Четыре кровати, четыре стула, два стола. Встроенный платяной шкаф, настенная вешалка.

– Вот тут ты и будешь жить. Само собой, не один. У тебя тут, как ты можешь догадаться по количеству кроватей, будет три соседа. Твоя вот эта – свободная.

И Егор Семенович указал на кровать, которая была ближе всех ко входу.

Коля тут же бросил рюкзак и уселся на кровать. Покачался, пробуя кроватные пружины.

– А где все?

– В комнатах народ днем редко бывает. Они слишком заняты. – Егор Семенович прошелся по комнате. Поправил покрывало на одной из кроватей. Посмотрел на картинки на стенах. – Я иногда думаю, что даже слишком заняты. Еще вопросы?

– А вы что – запрещаете ученикам запирать комнаты?

– С чего это вы, милостивый государь, взяли? – удивился Егор Семенович. – А-а, понял… Нет, никто не запрещает. Просто не принято.

– Понятно, – кивнул Коля. – А что дальше?

– Дальше… – Егор Семенович посмотрел на часы. – Учишься ты с завтрашнего дня. До обеда еще полтора часа. Дальше, как ты ни крути, экскурсия. Бросай всё, пошли.

Однако этому благому намерению сбыться было не суждено. Не успели они выйти из корпуса, как в кармане куратора требовательно запиликал комм. Егор Семенович на ходу достал трубку, прижал ее к уху, сказал: «Да!» – и остановился прямо на лестничной площадке.

– Как через десять?… А почему? – И тихо, но четко: – Иду.

Егор Семенович сунул комм в карман, взял свой подбородок в горсть и уставился на Колю. Было видно, что он испытывает некоторое затруднение.

В коридоре второго этажа хлопнула дверь.

– Ага, – сказал Егор Семенович.

И тут со второго этажа вниз по лестнице начал спускаться подросток лет пятнадцати. Был он чернявый, худой, высокий, не слишком складный и Коле показался очень взрослым из-за серьезного, неулыбчивого взгляда.

– Здравствуйте, Егор Семенович, – вежливо поздоровился чернявый, проходя мимо.

– Здравствуй, Денис, – сказал Колин куратор. – Ага… Денис, ты бы не мог меня выручить?

Денис остановился на половине пролета.

– Каким образом?

– Вот это, – Егор Семенович указал на Колю, – мой новый подопечный. Я должен провести с ним что-то вроде экскурсии, но меня вызвали по срочному и не терпящему отлагательства делу.

– И вы хотите, чтобы я сделал это вместо вас, – утвердительно произнес Денис.

– Бинго, – улыбнулся куратор. – А после обеда я снова его подхвачу.

– А как так вышло, что он не прошел экскурсию с остальными мальками?

– Денис!..

– Ясно, – сказал Денис. – «Доборный», значит. Лабораторный корпус подойдет?

– Более чем.

У Коли от этого диалога осталось странное впечатление – вроде как Денис мог бы и не выручать преподавателя. И что значит «доборный»?

Егор Семенович ушел быстрым шагом, а они с Денисом не торопясь вышли из жилого корпуса.

– Тебя как зовут, малёк? – хмуро спросил Денис.

Было видно, что оказанной чести он не особо рад.

– Коля.

– И что бы ты хотел увидеть в первую очередь, Коля?

Коля задумался. Он и в самом деле не знал, что хочет увидеть в первую очередь. Его знания о Школе квантонавтов пока что ограничивались расписанием и объявлениями в коридоре у кабинета директора. Ну и теоремой Форрестера в сильной аналитической форме… Чтобы интересоваться – надо знать.

– Интересный у вас дом, – сказал наконец Коля, просто чтобы что-нибудь сказать. – На казарму похож.

– А это и есть казарма, – все так же мрачно ответил Денис. – Бывшая. Мы, если хочешь знать, на треть школа Министерства обороны.

– Ого! – удивился Коля. – А что значит «доборный»?

Денис повернулся к нему всем корпусом, и Коля непроизвольно сделал шаг назад, за что корил себя потом неоднократно.

– Наша школа, малёк, это школа отборных, – ответил Денис. – А между отборным и доборным разница примерно как между стулом и электрическим стулом. Сечешь?

– A-a… – протянул Коля, стараясь звучать по возможности спокойно. – Ну это мне уже сказали: я тут долго не продержусь. Так что да, секу.

Некоторое время Денис смотрел на Колю, затем произнес раздельно:

– Очень. На это. Надеюсь. Пошли.

И они пошли.