Читать книгу: «Жертва цивилизации», страница 2

Жертва цивилизации

Неизвестный господин вошел в наш небольшой магазинчик, занял собою все свободное пространство и, отфыркиваясь, обратился ко мне:

– Хочу у вас кое-что приобрести.

– Мы счастливы, что ваш выбор упал именно на наш торговый дом. Но и вам повезло, что вы попали сюда: лучше и дешевле товара – нет ни в каком другом магазине.

– Ладно там.

Он не был толст. Он не был даже дороден, но вся его фигура, как причудливая елка, была обвешана разными свертками, коробками и узелками. Ни одна пуговица или крючок не оставались праздными. Карманы же каждую секунду угрожали лопнуть. Общий вид господина был уездный. Черноземом несло от него.

– Что прикажете показать?

– Дайте мне сначала, гм… перчатки!

– Для вас, monsieur³?

– Для моего покойного дедушки! Я думаю, для меня.

– Какой номер?

– Провались они, эти проклятые номера! Дайте мне номер… ну… двадцать первый, что ли!

Я отшатнулся от стойки.

– Это… неслыханный размер! Будьте добры показать ваши руки…

Он покорно выпутал руки из целой массы веревок и ленточек и протянул мне.

Руки были самые обыкновенные. Измеривши их, я пожал плечами.

– Ваш размер, самое большее – семь с четвертью.

– Ну?

– Уверяю вас.

– Я их всегда путаю, эти номера. Тот, что я вам сказал, это для корсета моей жены.

– Двадцать первый?

– Да. Чего вы так глаза таращите?

– Ха-ха!.. Вам не улыбается быть на каторге?

– Что-о тта-акое?!!

– Я только хочу вам посоветовать: если у вашей жены такая талия – никогда не рискуйте заключать ее в пылкие объятия… Она переломится, как соломинка! И вас будут судить за убийство жены, с участием сословных представителей.

Он захохотал.

– Шутник вы, и больше ничего! Дайте-ка мне еще воротничков стоячих.

– Номер?

– Дьявольщина! И здесь номер? Ну дайте семнадцатый.

Я перестал с ним церемониться.

– Когда вас, monsieur, будут, не дай бог этому случиться, вешать… то и тогда номер петли будет в два раза больше.

– Что это значит?

– Что вам нужен 42–43-й.

– Неужели?

– Клянусь вам.

Он разразился проклятиями.

– Совершенно я сбит с толку! Покупал калоши – один номер, ботинки – другой… Очки – третий! Шляпу – четвертый… и все разные! Профессор какой-нибудь, и тот не запомнит!

Я осмотрел издали его покупки и остановился на одном подозрительном свертке.

– У вас в семье несчастье?

Покупатель испугался.

– А что такое?

– Я вижу завернутое в бумагу нечто, похожее на детский гробик!

– Что вы! Это калоши.

– Номер?

Он заскрежетал зубами.

– Отстаньте от меня! Кажется – 42-й!

– Вы их, вероятно, покупали в морском министерстве?

– Нет, в магазине. Да! Дайте мне еще мыла. Вот только номер я забыл.

– Номера не надо. Ведь не на нос же вы его наденете.

Радости его не было предела.

– Что вы говорите! Восхитительно! Дайте мне тогда… десять кусков.

Когда я заворачивал, он взял один из кусков, осмотрел и, швырнув его, ударил кулаком по стойке.

– Извольте видеть! Мыло перенумеровали!.. 4711-й! Не хочу я 4711-й! Дайте мне 953-й… или 2149! Почему именно 4711?

Насилу я успокоил его.

Расплатившись, он нагрузился теми же свертками.

– А эти, новые, положите на моего извозчика.

Мальчик вынес покупки и сейчас же вернулся назад.

– Там нет извозчика!

– Как нет?! Ты врешь, негодный мальчишка!

Я выглянул за двери и сказал:

– Действительно, вблизи нет ни одного экипажа.

Покупатель схватился за голову и застонал.

– Что я наделал! Ведь на нем был детский велосипед, два пуда муки и деревенские подарки!

– А вы номера извозчика не запомнили?

– Подите вы… подальше! Боже! Эти номера доведут меня до сумасшедшего дома!

– Заметьте, что и там вы будете под номером, – сочувственно предупредил я.

Размахивая покупками, он выбежал из магазина, но скоро вернулся, еще более растерянный и убитый.

– Что прикажете?

– Скажите… Я не говорил вам случайно, где я в Петербурге остановился?

– Нет. В гостинице?

– У знакомых. Улицу помню – Садовая… А номер забыл. Ей-богу.

– Вы прописаны в участке?

– Кажется.

– Тогда можете узнать, где вы живете, – в адресном столе!

– А где стоит этот стол?

– Не стоит, а находится… Вы не забудете? Беспанельная улица, дом № 49, квартира № 37.

Он смотрел на меня. Лицо его все краснело и краснело. Потом на губах выступила розовая пена, потом он закачался и наконец, увлекая свои нумерованные покупки, во весь рост грохнулся на пол.

* * *

Хоронили его без особенной пышности. В мертвецкой, до похорон, он лежал под номером четырнадцатым.

Бойкий разговор

Посвящаю С. М-р.

Я кончил чтение рукописи своего рассказа.

Ярко блестевшие глаза хозяйки, ее искренний интерес и напряженное внимание показывали, что рассказ имеет успех.

Но – раздался звонок. Звонок… Влетели две дамы, составленные из двух громадных шляп, двух нелепых саков⁴ и двух длиннейших боа, обвивавших две шеи.

Втайне я искренно пожалел, что эти боа не были живыми, но явно выразил бурную радость по поводу того, что заключаю такое приятное, интересное знакомство.

– Что это вы читаете? Рассказ? Вы писатель? О, писатели – опасные люди… Смотрите, вы меня не опишите.

Дамы это часто говорят, и я всегда в ответ глупо ухмыляюсь. Ухмыляться на такие слова умно – не имеет никакого расчета. Сели. И серая тоска немедленно вползла в комнату…

– Сейчас спросят о театре, – шепнул я хозяйке.

– Ну как вы живете? Бываете в опере?

Хозяйка вздохнула.

– Давно уже не бываю. Не приходится.

– Да? Скажите! А вы, молодой человек, бываете в театре?

– Бываю, – угрюмо отвечал я.

– В каком же?

– В анатомическом.

Дамы пугливо переглянулись.

Скука вписала в нашу жизнь длиннейшую паузу.

– Чаю не желаете ли?

– Ах, нет, что вы! Ни за какие миллионы. Впрочем, от чашечки не откажусь.

Чай выручил минут на пять.

Но когда на лице хозяйки появилось выражение холодного смертельного ужаса от сознания, что нить разговора бесследно утеряна, я пришел на выручку:

– А вы, сударыня, бываете в театре?

– Да. Недавно была в «Фарсе».

Какая пытка… О чем с ней говорить?

– Что же там, этого… как его!..

– Что такое?

– Я хотел спросить – весело ли?

– В «Фарсе»? Да, весело.

Я скрыл мучительную гримасу бешенства и обратился к другой:

– Ну а вы бываете в театре?

– Да, но я люблю оперу.

– Неужели? Как это странно?! Какую же вы любите оперу больше всего?

– Мне нравится «Пиковая дама».

– Гм… да. Бойко написанная штучка.

Я иссяк.

Очевидно, очередь была за другой, односложной, дамой. Она покрутила головой и спросила хозяйку:

– В парке гуляете?

– Нет. Не могу выбраться.

– А вы, молодой человек?

– Я? Очень часто. Больше всего – в воздухоплавательном или в артиллерийском.

Хотя я не был понят, но разговор, кажется, начинал налаживаться.

Разошлась односложная дама:

– Вообще, природа мне ужасно нравится. Деревья всякие… птицы. Хорошо бы жить где-нибудь на лугу и ночевать в палатке. А вы любите это, молодой человек?

– Как же! Удобнее всего в таких случаях спать в пробирной палатке… Полная гарантия от ревматизма.

Вторая обрадовалась:

– Кстати о ревматизме! Вы можете представить, милочка, что у Василь Сергеича доктора нашли чахотку.

По лицу хозяйки было видно, что она, к своему огорчению, не подозревала не только присутствия чахотки, внедрившейся в Василь Сергеича, но даже не слыхивала о существовании его самого.

Однако умелым расположением лицевых мускулов – хозяйка выразила необходимый интерес к событию.

– Да что вы! Ах, какой ужас. Это такой маленький, с желтой бородкой!

– Нет, высокий, бритый.

Молчание, последовавшее за этим, могло быть объяснено как дань скорби по поводу злосчастной судьбы высокого бритого малого.

Я кощунственно нарушил паузу:

– А знаете, моему знакомому вчера отрезало поездом голову.

Эта нелепая выдумка оживила разговор.

– Что вы говорите! Я не читала об этом в газетах.

– Это понятно почему. Когда его нашли, он заклинал не придавать гласности случившегося, так как огласка могла повредить ему по службе.

– Ах, так! Вообще, эти поезда! Мой муж, например, опоздал вчера на три часа.

Очередь вытягивать разговор была за любительницей оперы, но она, очевидно, сбилась, потому что выжидательно посматривала на меня.

Я махнул рукой на всякий здравый смысл:

– Итак, вы решительно утверждаете, что, кроме «Фарса», ни в каких театрах не были?

– Представьте, не была.

– И вы могли бы это показание подтвердить даже присягой?

– Боже мой! Почему?

– Это очень важно. А вы, сударыня… Вот вы говорите, что любите оперу. Хорошо-с. А любит ли ее также ваша тетка?

– У меня нет тетки!

– Печальное упущение. Но муж ваш не враг театра?

– Нет, он ходит в оперетку, иногда на концерты.

Решительно, я овладел нитью разговора. Некоторое однообразие его искупалось той бесконечностью плоскости, на которой мы стояли. Я выпытал у дам театральные вкусы всех их родственников, друзей и знакомых. Закончил Василь Сергеичем. Оказалось, что этот юноша был большим поклонником кинематографов и паноптикумов.

Судьба его была почтена опять долгим, длительным молчанием, будто бы присутствующие умственно обнажили перед чахоточным молодым человеком голову.

Я проклинал себя за неосторожность. Очень нужно было мне сводить разговор на эту трагическую личность! Нить разговора от соприкосновения с ним моментально лопнула.

Все с нескрываемым интересом стали следить за минутной стрелкой на каминных часах. Она проползла вершка полтора.

На втором вершке хозяйку повело судорогой, и она страдальчески выдавила из себя фразу:

– А у нас… Горничная уходит.

Я вскочил. Кресло со стуком грохнулось на пол. Все вскрикнули от ужаса.

Подскочивши к дамам, с пеной у рта, я кричал:

– Зачем вы явились сюда?! Что вам нужно?! У вас было важное, неотложное дело? Ваша жизнь была бы разбита и дела пришли бы в упадок, не явись вы сюда?! Да?

Общее оживление сменило нудную тишину.

– Господи Иисусе! Он с ума сошел!

Хозяйка смотрела на меня с тайным сочувствием.

– Да? Вы так думаете? А на борьбе вы были? «Веселую вдову» видели? А черта в ступе вам не удалось видеть? Как здоровье Дьявола Семеныча? Он кашляет, да? Ах, как жаль! А если вы увидите Василь Сергеича, – скажите, что я его при встрече поколочу! Мне этот болезненный молодец надоел! Кстати, «Голгофу» вы не видели? Ха-ха-ха!!!

И, не прощаясь, я выбежал на улицу.

В ресторане

– Фокусы! Это колдовство! – услышал я фразу за соседним столиком.

Произнес ее мрачный человек с черными обмокшими усами и стеклянным недоумевающим взглядом.

Черные мокрые усы, волосы, сползшие чуть не на брови, и стеклянный взгляд – непоколебимо доказывали, что обладатель перечисленных сокровищ – был дурак.

Был дурак, в прямом и ясном смысле этого слова.

Один из его собеседников налил себе пива, потер руки и сказал:

– Не более как ловкость и проворство рук.

– Это колдовство! – упрямо стоял на своем черный, обсасывая собственный ус.

Человек, стоявший за проворство рук, сатирически посмотрел на третьего из компании и воскликнул:

– Хорошо! Что здесь нет колдовства, я, хотите, докажу?

Черный мрачно улыбнулся.

– Да разве вы, как его… пре-сти-ди-жи-татор?

– Вероятно, если я это говорю! Ну хотите, я предлагаю пари на сто рублей, что отрежу в пять минут все ваши пуговицы и пришью их!

Черный подергал для чего-то жилетную пуговицу и сказал:

– За пять минут? Отрезать и пришить? Это непостижимо!

– Вполне постижимо! Ну идет – сто рублей?

– Нет, это много! У меня есть пять рублей.

– Да ведь мне все равно… Можно меньше. Хотите – три бутылки пива.

Черный ядовито подмигнул.

– Да ведь проиграете!

– Кто, я? Увидим!

Он протянул руку, пожал худые пальцы черного человека, а третий из компании развел их руки.

– Вы смотрите на часы и следите, чтобы не больше пяти минут.

Все мы были заинтригованы, и даже сонный лакей, которого послали за тарелкой и острым ножом, расстался со своим оцепенелым видом.

– Раз, два, три! Начинаю.

Человек, объявивший себя фокусником, взял нож и, поставив тарелку, срезал в нее все жилетные пуговицы.

– На пиджаке тоже есть?

– Как же… Сзади, на рукавах, около карманов.

Пуговицы со стуком сыпались на тарелку.

– У меня и на брюках есть, – корчась от смеха, говорил черный. – И на ботинках.

– Ладно, ладно! Что же, я хочу у вас зажилить какую-нибудь пуговицу?.. Не беспокойтесь – все будет отрезано!

Так как верхнее платье лишилось сдерживающего элемента, то явилась возможность перейти на нижнее.

Когда осыпались последние пуговицы на брюках, черный злорадно положил ноги на стол.

– На ботинках… по восьми пуговиц. Посмотрим, как-то вы успеете за пять минут пришить их обратно?!

Фокусник, уже не отвечая, лихорадочно работал своим ножом.

Скоро он вытер мокрый лоб и, поставивши на стол тарелку, на которой, подобно неведомым ягодам, лежали разноцветные пуговицы и запонки, – проворчал:

– Готово. Всё!

Лакей восхищенно всплеснул руками:

– 82 штуки! Ловко.

– Теперь пойди, принеси мне иголку и ниток, – скомандовал фокусник. – Живо, ну!

Собутыльник их помахал в воздухе часами и неожиданно захлопнул крышку.

– Поздно… Есть! Пять минут прошло. Вы проиграли!

Тот, к кому это относилось, с досадой бросил нож.

– Черт меня возьми! Проиграл!.. Ну нечего делать!.. Человек! Принеси за мой счет этим господам 3 бутылки пива и, кстати, скажи: сколько с меня следует?

Черный человек побледнел.

– Ку… куда же вы?

«Фокусник» зевнул.

– На боковую… Спать хочется, как собаке. Намаешься за день.

– А… пуговицы… пришить?

– Что? Чего же я их буду пришивать, раз проиграл… Не успел – моя вина. Проигрыш поставлен. Всех благ, господа!

Черный человек умоляюще потянулся руками за уходящим, и при этом движении все его одежды упали, как скорлупа у вылупившегося цыпленка. Он стыдливо подтянул обратно брюки и с ужасом заморгал глазами.

– Гос-споди! Что же это будет?………………………………………………………………………………………………………

Что с ним было, я не знаю.

Я вышел вместе с третьим из компании, который вероломно покинул человека без пуговиц.

Не будучи знакомы, мы стали на углу улицы друг против друга и долго, без слов, хохотали.

Дурак

Раку приходится сталкиваться с человеческим характером тогда, когда его бросают в кипяток. И он краснеет… краснеет за людей.

Теперь, когда я смотрю на его худую нескладную фигуру, бледно-желтые усы и жалкую улыбку человека, ожидающего неизвестно откуда пинка, мне хочется и смеяться и плакать, прижавши к своей груди эту пустую взлохмаченную голову, такую смешную.

Когда я впервые вводил его в нашу компанию, все были уже предупреждены.

– Познакомьтесь.

– Граф Калиостро, – гордо представился один.

– Барон Мюнхгаузен!

– Виконт Подходцев.

Дурак смотрел на всех восторженно недоумевающими глазами, будучи, очевидно, сильно польщен пребыванием в такой титулованной компании.

– Поверьте, господа… – начал он, не зная, куда девать завернутую в бумагу сотню живых раков и ноты, которые он держал в руках.

Я освободил его от свертков и пригласил сесть.

Определенного плана мы не имели, но «виконт» Подходцев нашелся:

– Что у вас в бумаге?

– Раки. Иду это я и думаю – дай куплю раков! Так и купил.

– Гм!.. Так и купили? Можно посмотреть?

Подходцев сделал в свертке отверстие и вынул одного рака.

– Здорово сделан! – похвалил он, держа рака двумя пальцами перед лампой.

Дурак растерялся.

– Как… сделан? Да он, представьте, живой!

Подходцев обидчиво усмехнулся.

– Шутить изволите-с?! Не ребенок же я, чтобы не отличить живого рака от механического. По-моему, это нюренбергская работа…

Дурак нагнулся и снизу посмотрел в глаза говорившему, желая отыскать в них тень улыбки.

Однако Подходцев был невозмутим, сохраняя в лице выражение оскорбленного человека.

– Неужели вы… серьезно? – сконфуженно пробормотал Дурак.

– Я серьезен, но серьезны ли вы, сударь?! – вскричал Подходцев, багровея. – Окончивши два с половиной факультета, я дурачить себя не позволю! Ведь всем известно, что настоящие раки бывают красные!

Тяжелая, неповоротливая мысль Дурака усмотрела где-то вдали проблеск выхода из этого странного, нелепого положения.

– Нет, насколько я знаю, раки бывают черные!

– Вы слышите, господа! – с обидчивым удивлением обратился к нам Подходцев. – Сей муж имеет смелость уверять, что раки бывают черные! Зачем же тогда говорят: покраснел как рак?..

– Вареный! – тоскливо перебил гость.

– Нет-с, извините! Ежели какой-либо предмет хотят сравнить с другим, общеизвестным, то берут для этого его вид или, в данном случае, цвет не случайный и редко встречающийся, а тот, в котором предмет чаще всего можно наблюдать в природе. Например, если говорят: «он прыгнул как тигр», – то это не значит, что он прыгнул, как жареный тигр!

И, проговорив эти странные слова, Подходцев гордо оглядел компанию.

Мы давились от хохота, избегая отчаянного взгляда Дурака, который озирался, ища хотя в ком-нибудь поддержки.

Наконец он взял злополучного рака двумя пальцами и сказал боязливо-торжествующе:

– Глядите, он движется! Ей-богу, это живой рак!

– А вы зачем же пальцами на брюшко надавливаете?! Ясно, внутри пружина! Знаем мы эти штуки.

Мы громко поддержали Подходцева, выражая негодование на то, что нас хотят одурачить каким-то механическим раком, как малых ребят.

– Так сломаем его, и я вам покажу! – в приливе вдохновения решил Дурак.

– Зачем же вещь портить? – нашелся Подходцев. – Ведь она рубля полтора стоит.

В порыве безысходного отчаяния Дурак отвел меня в сторону и тихо спросил:

– Послушайте… Неужели они это серьезно?

– Без сомнения! Объясните мне, – участливо прошептал я, – где вы их раздобыли? Не подшутил ли кто над вами?

Он посмотрел на меня долгим взглядом.

Никогда после этого мне не случалось встречать человека, который был бы более уверен в своей правоте и менее всего мог бы доказать ее. Что за тяжелый, кошмарный мозг лежал под этой толстой мозговой коробкой…

Дурак молча взял из рук Подходцева рака и, положив обратно в бумагу, отошел к окну.

Лица его, обращенного к темным заплаканным от дождя стеклам, я не видел, но согнутая спина и руки, которыми он усиленно тер виски, давали такое впечатление напряженного раздумья и тоски, что я, желая развеселить его, принял на себя роль любезного хозяина и повлек всю компанию к столу.

За ужином разговор принял мрачный, зловещий оттенок. Присутствие Дурака вдохновляло самых неразговорчивых.

– Скажите, граф, – неожиданно обратился Подходцев к одному юноше, – в каком положении ваше дело о краже пальто из передней клуба?

Граф ухмыльнулся.

– Придется сидеть, черт их дери. Из-за какого-то пальто, а? И ведь, представьте, почти совсем удрал – около Биржи нагнали.

Толстый Клинков обратился к удивленному Дураку и благодушно сказал:

– Ненавижу я эту мелкую работу… Ну что такое пальто? Каждое дело должно быть цементировано кровью. Помнишь, виконт, как мы тогда эту старуху ловко ухлопали. Одними бумажками девять тысяч, не считая золота!

Дурак, с расширенными до последних пределов глазами, сидел без единого звука, и кусок ветчины, который он держал на вилке, так и застыл в воздухе.

– Конечно, – пожал плечами Подходцев, – но в каждом деле нужна логика. Что может быть глупее, например, случая с бароном, когда он, чтобы сократить в приемной доктора очередь, отравил воду, которую пили больные, пришедшие раньше его? Или когда он поджег детский приют, чтобы ему, пьяному, при освещении было легче найти номер своего дома? Все это не забавно и бесполезно.

Дурак сидел, побледнев как мертвец, и тщетно пробовал разжевать пробку от горчицы, которую кто-то потихоньку вздел ему на вилку вместо колбасы. Крупные капли пота блестели на его лбу, и весь он напоминал большую кошку, которую шутники окунули в воду.

Опомнился Дурак только тогда, когда все, вставая, задвигали стульями. С трудом ворочая своим суконным языком, он поблагодарил меня за гостеприимство, но выразил твердое желание отправиться домой.

– И не думайте! – радушно воскликнул я. – Мы еще выпьем кофе, поболтаем… Не правда ли, многим есть что рассказать? Жаль, нет сейчас самого интересного человека – сидит в централке за маленькое убийство…

Но Дурак был уже в пальто, обняв руками своих раков и громадный сверток нот.

Когда он прощался со всеми, угрюмо смотря куда-то в сторону, Подходцев не утерпел и рассыпался перед ним в извинениях.

– Вы знаете, я относительно рака-то ошибся… я, вообразите, полагал, что он нюренбергской работы, а уж после разглядел на клешне фабричную марку: «И. Павлов. Тула». Кустарная работа, оказывается.

Дурак молча вышел, и мы, от нечего делать, стали следить за ним в окно.

Смешная, нелепая фигура перешла пустынную улицу и торопливо приблизилась к фонарю.

Дурак раскрыл зонтик, сложил под него ноты, порылся в свертке раков и, вынув одного из них, близко поднес его к фонарю.

Лицо нашего гостя выражало напряженное любопытство и нетерпение. Фонарь подмигивал и, качая пламенем, подсмеивался над Дураком, который внимательно осмотрел рака и, оторвавши хвост, стал – по одной – отламывать клешни и лапы.

И лицо его все более прояснялось.

Когда от всего рака осталась только спинка, он отбросил ее от себя, бодро выпрямился, покачал кому-то укоризненно головой, забрал свои свертки и – сплошная сетка дождя быстро затушевала его фигуру.

Дождь ли был тому причиной, – но скука охватила всю компанию. Мы быстро пожали друг другу руки и разошлись, каждый в свою сторону. Один я, выйдя из дому, пошел без всякой цели.

На спине ощущалось холодное прикосновение дождевых капель, как чьих-то равнодушных слез.

Дождь ли был тому причиной, но мне была противна и слякоть, рыдавшая под досками старого деревянного тротуара, и мрак, и противнее всего был мне я сам.