Пустошь, что зовется миром

– Кто еще?

– Я мог бы пригласить остальную каураанскую команду…

– Мне не нужен человек, который может вызывать доверие у людей, Пчелиный Рой. Мне нужен тот, кто может говорить с инородцами, не открывая рта.

Двадцать Цикада снова прикрыл ладонью рот, но на сей раз, чтобы скрыть смешок.

– Тогда и вы не подходите, мой яотлек. Ведь вам доверяют только люди.

Ее люди и в самом деле доверяли ей. Десятый легион доверял ей, был готов умереть за нее, как она была готова умереть за них, – это был капитанский договор. Остальная часть этого Флота? Пока нет. Не с Шестнадцать Мунрайз и ее письмом с выражением неудовольствия, уже прокладывающего путь в другие легионы. Девять Гибискус не могла привлечь переводчиков из других легионов, в этом она была почти уверена, пока не узнает о планах Шестнадцать Мунрайз и о том, как далеко все это могло зайти. Она не любила работать на неустойчивой почве без министра войны, к которому можно обратиться в крайней ситуации. Но, возможно, она слишком уж привыкла к этой палочке-выручалочке.

Возможно, пришло время узнать, каким яотлеком она хочет остаться в памяти за собственные заслуги.

Она села рядом с Двадцать Цикадой так, словно они были совсем зелеными кадетами, плечом к плечу, и сказала:

– Это работа для министерства информации.

Глава 3

Верхняя панель, две трети страницы: Капитан Камерон и спасенный архивист «Наследия» Эшаракир Лрут жмутся друг к другу в тени превращенного в руины караван-сарая. Идет сильный снег. Эшаракир подкладывает в огонь бумаги и кодексы, которые хранила двадцать лет, одну за другой. Языки пламени похожи на слова, корежат панель: тейкскалаанская поэзия, документы «Наследия», может быть, даже пассаж из «Лселской летописи происхождения», узнаваемый, но слегка измененный. Тайная версия, которая может пережить грозу.

Нижняя панель, одна треть страницы: рука капитана Камерона выхватывает из огня горящие слова «История происхождения» и лицо Эшаракир. Она сама невозмутимость.

КАМЕРОН: Это необязательно… Эшаракир, какой смысл, если мы не можем сохранить то, что нашли… стойте…

ЭШАРАКИР ЛРУТ: Это мусор, капитан. Это драгоценно, но это не воспоминание. Вы что думали – пришли сюда за документами? Какой станциосельник станет спасать документы, если можно сохранить имаго-линию, которая будет утрачена без него? Я – все, что вам нужно.

Расшифровка комикса «ОПАСНЫЙ ФРОНТИР!»

Том 1, дистрибуция – малая местная типография

[… ]еда, дополнение к гидропонике (заменитель мяса, заменитель таурина) – двенадцать контейнеров; еда, дополнение к гидропонике (консервированные фрукты) – один контейнер; ракеты (реактивные снаряды, ручное оружие) – три контейнера; ракеты (реактивные снаряды, наземная артиллерия) – четыре пушки [… ]

Ассигнования на снабжение Флота, сектор Западной дуги

(страница девять из двадцати двух)

Запрос поступил рано утром, а потому первым получила эти сведения третий заместитель министра информации, которая спала или не спала – снова – в своем кабинете. Три Саргасс увидела, как запрос мелькнул во внутренней сети, яркая серо-золотисто-красная повторяющаяся пульсация в верхнем левом квадранте на дисплее облачной привязки: послание девятнадцатого приоритета в цветах министерства войны. Такое не должно было вообще появиться в регулярной почте асекреты. Три месяца назад Три Саргасс точно бы его не увидела.

Три месяца назад, если бы Три Саргасс и достигла нынешнего высокого положения в министерстве, получив собственный крошечный кабинет с крошечным окном лишь этажом ниже кабинета самого министра, то спала бы она в своем доме и даже не узнала бы об этом послании. Теперь она оправдывала бессонницу, требующую клинического лечения, благотворным состоянием, которое позволяет ей решать проблемы, пока все остальные спят. Бессонница позволяла еще ночью сделать добрую половину работы, ожидавшей ее днем.

Запрос повторился еще раз, моргнул. Никто не принял его. Послания девятнадцатого приоритета давали о себе знать четыре раза и, не получив ответа, перемещались в частную облачную привязку первого заместителя министра. Делалось это, чтобы на любое срочное послание от персоны высокого уровня из другого министерства давался достаточно быстрый ответ, вместо того чтобы застрять в бюрократических проволочках на более низком административном уровне министерства информации. Если бы послание напомнило о себе еще один, последний раз, то Три Саргасс вполне могла бы забыть о нем, до тех пор пока проблему не уладят, о чем бы ни шла в нем речь. Уладят, как туман из пыльцы, раздражающей у всех слизистые поверхности…

«Даже твои аллюзии становятся ужасными. Туман из пыльцы? Это можно было положить в основу неплохого стихотворения…»

Два с половиной месяца назад Три Саргасс написала неплохое стихотворение: плач по близкому другу, умершему глупо и бесполезно, а теперь вот это. Туман из долбаной пыльцы и изысканная тюремная камера вместо кабинета.

Она подняла зрачок, совершила микродвижение влево и подтвердила, что послание-запрос предназначено для нее.

Двадцать минут спустя, когда рассвет только-только начал проникать в ее окно, проливаться на дисплей облачной привязки взбалмошными, ухудшающими видимость лучами, Три Саргасс добавила последние штрихи ко второй по уровню глупости идее за всю ее карьеру в министерстве информации. Она сделала это под решительно веселый голос четвертого заместителя Семь Монографии, который напевал себе под нос новейшую, попавшую в лучшую десятку аранжировку «Песни Рекламации №5» – эта долбаная песня оставалась в списке вот уже три недели, – несясь по коридору, что он проделывал каждое утро. Семь Монография, по крайней мере, прекрасно чувствовал интонацию и умел подражать, хотя у него при этом имелась нехорошая склонность – песню могло заесть у него в голове, и он долгое время пел ее всему офису… но никто не мог благозвучно пропеть две строки подряд без искусственной поддержки, а некоторым и пытаться не стоило. Третий заместитель министра, как и любой заместитель из шести, имел право допускать персонал министерства к просьбам девятнадцатого приоритета, а тут имела место целая просьба с половиной. Яотлеку Девять Гибискус где-то на границе Тейкскалаана требовался специалист по первичному контакту, обладающий дипломатическими навыками, – и требовался еще вчера. Для разговора с теми самыми непостижимыми инородцами, которых Махит Дзмаре использовала для предотвращения гражданской войны. Это произошло на глазах Три Саргасс, захваченной странной серьезностью своего посла-варвара.

Ее облачная привязка пульсировала светлым золотом, извещая о полученном сообщении.

Патриций первого класса Три Саргасс, асекрета, Третий заместитель министра информации Четыре Алоэ, вы были переназначены. Ваше новое временное назначение – уполномоченный по неограниченному кругу вопросов, приписанный к Десятому легиону на корабле «Грузик для колеса» класса Вечный, командующий офицер яотлек Девять Гибискус. Прошу явиться в центральный космопорт для срочного полета отправлением 187.1.1-19А (СЕГОДНЯ). Ваш разряд жалованья остается без изменений, ваш допуск к секретным материалам остается без изменений; продолжительность командировки: три месяца с неограниченными продлениями. Объект назначения: Три Саргасс, третий заместитель министра информации Четыре Алоэ. По вопросам, касающимся этого назначения, прошу обращаться к субъекту назначения. Для принятия настоящего назначения ответьте на это послание…

Последний шанс, подумала Три Саргасс, последний шанс для пересмотра решения. Последний шанс не подставить себя под крайне утомительный дисциплинарный разговор по возвращении.

Она моргнула, соглашаясь на положительный ответ, пока не успела передумать. Она чувствовала что-то вроде головокружения, словно уже оказалась в невесомости и покинула планету, и в то же время ощущала испуг, осознавая реальность происходящего. Она подумала об Одиннадцать Станке, ее поэтическом идеале, ее герое, авторе «Писем с нуминозного^[4] фронтира», который в одиночестве находился среди инородцев – эбректи. Может ли быть, что ей достанется нечто худшее? Несомненно, но, может быть, не сильно хуже? «Пошел в задницу, еще посмотрим, кто кого», – прозвучало в голове навсегда смолкшим голосом Двенадцать Азалии, и она почувствовала радость вместе с горечью. Первая из глупейших ошибок в карьере Три Саргасс – вера, что министерство, которому служили она и Двенадцать Азалия, защитит их обоих во что бы то ни стало, даже перед лицом неминуемой войны. Какое же глупое решение породила эта вера! И умерла вследствие этого решения не она.

Не она и не Махит Дзмаре. Махит, которая на полпути превращения в местную жительницу из варвара поцеловала Три Саргасс; Махит настолько отейкскалаанилась, что Три Саргасс и представить себе такого не могла. Махит до побега от всей концепции Тейкскалаана… Три Саргасс поняла, что ей не хватает Махит. Может быть, это стоит исправить, пока она губит свою только начинающуюся политическую карьеру во благо Империи.

* * *

Когда Махит в последний раз позволила втянуть себя в интриги двора – и разве Лсел не возражал категорически против сравнений его с тейкскалаанским императорским дворцом, этой клоакой разрушительных козней и ударов в спину, негодяем в каждой хоть капельку антиимперской голограмм-проекционной драме, – она не отдавала себе отчета в беге времени. На сей раз, бесшумно идя в обуви на мягкой подошве по палубам станции, петляя преднамеренно случайным маршрутом в направлении к центральному корабельному ангару, она почти слышала, как ведут свой счет секунды. У нее было шесть дней, и ни секундой больше, до того как Советник Амнардбат вызовет ее в неврологический кабинет, до того как весь Лсел узнает, что у нее в голове была не одна, а целых две имаго-версии Искандра Агавна. Шесть дней в лучшем случае.

<А каким может быть худший вариант?>

«Мы умрем на столе». Вскрытые скальпелем в руке нейрохирурга из «Наследия», который дрогнет слегка, но достаточно для того, чтобы случайно – безусловно случайно! – перерезать ее спинной мозг. Хирургический шрам в том месте, где Пять Портик установила имаго-машину мертвого Искандра в черепную коробку Махит, побаливал. Она отрастила волосы, чтобы закрыть это место, ее мелкие кудряшки теперь были гораздо длиннее, чем когда-либо за долгие годы.

<Я могу представить кое-что похуже >, – сказал Искандр со слабой ухмылкой.

«Не представляй».

В Городе тоже имелись часы. Она запустила их в то мгновение, когда начала расследовать смерть своего предшественника… или их задолго до этого запустил Искандр, когда пообещал умирающему в своем великолепии императору имаго-устройство и вечную жизнь. Это было все равно что привести в действие детонатор на взрывчатке. Но Махит не заметила ускорения времени, уменьшения числа вариантов, пока не пробыла в Тейкскалаане долго. По крайней мере, на сей раз она могла видеть надвигающуюся на нее пустую голую стену приближающегося дедлайна. Сейчас она бы уже не удивилась.

<Советник Ончу не имеет офиса, – пробормотал ей Искандр, когда перед ними открылся станционный ангар со множеством кораблей. – Во всяком случае, не имела, когда я ее знал. Ей нравится быть среди своих, без особого места, куда можно прийти…>

«Я не хочу никакой встречи, Искандр, я хочу разговора. Мы идем в бар».

Махит все еще ощущала его смех – ощущала его электрической пульсацией в нервах, как всегда с ней случалось; только на сей раз оно, дойдя до ее мизинцев, перешло в невропатическую боль в локтевом нерве. Она уже привыкла к этому настолько, насколько возможно. Пока боль не распространяется, не превращается в онемение, все будет в порядке, решила она. Внешне она ничем себя на выдавала. О том, что случилось с ней и Искандром в Тейкскалаане, знали очень немногие, и все они были либо… ею и Искандром, цельной личностью, какую им иногда удавалось представлять собой, или остались в Тейкскалаане.

Она никогда прежде не бывала в этом баре. В молодости, в годы ученичества в ее привычки не входило шляться по барам, облюбованным пилотами. Ее способности к пространственной математике исключили вероятность имаго-пилота как пригодной пары на ранней стадии, Махит было не отделаться от чувства, что она для них недостаточно хороша и им это известно. Теперь эта эмоция казалась ей пережитком совсем другой себя, Махит-ребенка с детскими страхами и желаниями. Та Махит, какой она стала теперь, хотела выпивать – и выпивать с Декакел Ончу, которая была советником из тех, что любят общаться со своими. Этот бар был питейным заведением, которое выбрала Ончу, – голограммы с ее появлением в дверях этого заведения неоднократно появлялись в лселской новостной ленте, посвященной внутренним событиям.

Найти ее не составило труда. Публичные голограммы не лгали: Ончу оказалась в баре, в этом пространстве матового хрома, обильно прорезанного стеклом, граффити и остатками оригинального инкрустированного дизайна, алмазной насечки вокруг округлых веерообразных рисунков. «Что это за цветы?» – подумала Махит. Она подумала это на тейкскалаанском и услышала в памяти отзвук сказанных Искандром слов о том, насколько популярен был такой рисунок при украшении пилотской палубы в дни, когда он мальчишкой совершенствовал на Лселе свои навыки. Махит помедлила, остановившись слева от двери, дожидаясь, когда дверь закроется за ней и она окажется в тени, и в этот момент в зал вошли несколько пилотов. Ончу была одета не как советник, а как астронавт: скальп выбрит, на губах яркая краска, как и на кромке ее бокала, вокруг глаз глубокие морщины, напоминающие солнечные лучи. Она не была вовлечена в беседу, а просто по-приятельски выпивала с мужчиной, сидевшим справа от нее. Оба пребывали в мирном молчании, а по другую сторону от Ончу стоял свободный стул.

<И как ты собираешься это обыграть?>

«Я думаю, – сказала Махит внутри собственного сознания, этого странного гулкого помещения, где она иногда бывала самой собой, а иногда другой собой, которая была также и Искандром Агавном, – что хочу, чтобы ты поздоровался».

Он не вошел в ее тело, как сделал это в Тейкскалаане, или чтобы вывести ее из бессмысленной паники в спальной капсуле – Искандр проскользнул вперед, помогая ее мышцам запомнить походку, которой они еще не пользовались, центр тяжести, которого у них прежде не было, улыбку шире улыбки Махит и манеру опираться на один локоть, садясь рядом с советником Ончу.

– Советник, – сказал Искандр или Махит, пространства между ними по большому счету не было, мысль и действие частично разделились, – давно не виделись. Шестнадцать лет прошло?

Ончу моргнула. Моргнула еще раз, медленно прищурилась, потом вернула веки в нормальное состояние с выражением глубочайшей задумчивости на лице.

– По такому обращению вы могли бы быть несколькими из моих знакомых, – сказала она, – но на столь варварскую дерзость мог пойти только один человек. Привет тебе, Махит Дзмаре.

Махит улыбнулась улыбкой Искандра.

– Привет, советник Ончу, надеюсь, вы не будете возражать, если я выпью.

– Это бар пилотов, но мы не проверяем при входе на членство ваши имаго, – сказала Ончу. – Какую отраву предпочитаешь?

<Ахачотийю>.

«Ферментированные фрукты мы больше пить не будем. Мы на Лселе, если что, и я хотела поздороваться, а не разыгрывать из себя тейкскалаанку, чтобы произвести впечатление».

<Закажи выпивку. Она наблюдает за нами>.

– Водку, – сказала Махит. – Охлажденную, неразбавленную.

Ончу привычным жестом подозвала бармена, и он мгновенно принес рюмку и бутылку водки, настолько охлажденную, что наливалась она густо и вязко.

– Когда отрава подействует, может быть, ты мне понравишься.

– Только когда подействует?

Ончу ухмыльнулась, ее белые зубы выделялись на фоне красных губ.

– Что касается остального, то увидим. Забавно, Дзмаре, я думала, ты объявишься гораздо раньше, чем сейчас. Или вообще не объявишься.

Махит пожала плечами – это движение принадлежало бы скорее Искандру, чем ей самой.

– Извините, советник, что заставила вас ждать.

– Я не ждала.

Разговаривать с Декакел Ончу было все равно что пытаться держать под прицелом быстро вращающийся корабль: она сидела на месте, но выражение лица менялось с невообразимой скоростью. Поток воспоминаний, резкий, как едкий запах, как вкус текскалаанского чая, как свет в прежних кабинетах Девятнадцать Тесло, сказал Махит: «Будь зеркалом».

Она продолжила:

– Вы отправили мне… нет, не мне. Вы отправили несколько посланий послу Лсела. С сожалением отмечаю, что они попали к нынешнему, а не к прежнему.

Лицо Ончу вновь изменило выражение. Ее рот сузился, одна из губ загнулась вверх в мимолетной, едва заметной улыбке, то ли досадливой, то ли довольной – улыбка пропала слишком быстро, и Махит не успела понять. Это заставило Махит задуматься о том, что чувствовала она сама каждый раз, когда мир двигался вокруг нее, менялся. Мир, Империя – оказалось невозможным избавиться от важности факта, что Тейкскалаан являет собой слияние двух миров, даже когда ты думаешь на языке станциосельников. Новая крупица информации грузом ужасающей ясности ложилась на свое место. Всплеск симпатии здесь не будет полезен, она это знала, но все равно чувствовала этот всплеск.

Черт бы побрал, всего лишь один визит в «Наследие» вернул Махит в то состояние бдительного наблюдателя, которое позволило ей выживать в Городе и от которого она так настойчиво пыталась избавиться с возвращения на Лсел, чтобы почувствовать себя дома. Ончу сделала глоток пива, не большой и не маленький, и кивнула.

– Интересно, – сказала она. – По твоему поведению до этого момента я и предположить не могла, что они окажутся еще где-то, кроме кабинета невостребованных писем.

– Я их прочла, – ответила Махит. – Очень обрадовалась прочесть и получить внешнее подтверждение тому, что отметила сама.

– Выпей свою водку, – сказала ей Ончу. – Мы сейчас с тобой прогуляемся.

<Ух ты, она в тебе заинтересована>, – пробормотал Искандр.

«Это хорошо, – сказала ему Махит, а потом, поскольку он так или иначе слышал все, что она думала, и она никогда не оставалась в одиночестве, добавила: – Посмотрим, означает ли эта «заинтересованность» пожелание скорейшей смерти».

От теплых уколов смеха имаго водка обожгла ее сильнее обычного.

– И куда мы пойдем, советник?

– Я, пожалуй, покажу тебе окрестности, – сказала Ончу. – Я в эту смену должна проинспектировать ангар. Идем, это в образовательных целях.

Махит и раньше бывала в ангаре Лсела, но всегда в качестве пассажира, покидающего станцию, или во время ежегодных учебно-тренировочных дней, которые были обязательны для каждого резидента. Вход в гулкое пространство, где смешивались звуки голосов, шагов и подвывания оборудования, а также громкого рева охлаждающих вентиляторов, с самим советником по пилотам давал совершенно иные ощущения. Никто не говорил Декакел Ончу, куда идти: она шла среди своих как человек, который никогда не стремился ни к собственному кабинету, ни к законодательной ответственности. Махит шла с ней плечом к плечу, остро ощущая себя здесь неуместной, если не чужеродной. Вокруг лежало так много частей космических аппаратов, так много ремонтников, работавших с ними и разбиравшихся в них не хуже, чем Махит разбиралась в тейкскалаанской системе стихосложения.

– Итак, – сказала Ончу с достаточной громкостью, чтобы Махит услышала ее за ревом вентиляторов, – ты прочла мои письма и что подумала?

– Что у вас были серьезные основания послать мне такое предупреждение, – сказала Махит. – Если бы такое неавторизованное послание попало в руки посла Агавна, означало бы, что официальный посол нашей станции представляет для него опасность.

– Я знала, что сделала, – сказала Ончу. – Не надо доказывать, что ты достаточно компетентна, чтобы это понять.

Они неторопливо шли зигзагами по полу ангара, возвращались назад, снова шли вперед. Здесь размещалась половина кораблей малой дальности полета станции Лсел, их здесь разгружали и загружали обычными минералами и обогащенным молибденом. Или более необычным грузом – по крайней мере на взгляд Махит, а она знала, что менее информирована, чем ей хотелось бы, о стандартном наборе экспорта Лсела. Например, паллетами прессованных бурых водорослей, сушеной рыбы, риса… Бо́льшую часть этих паллет сопровождали тейкскалаанские бумаги, требуемые при импорте. Создавалось твердое впечатление, что Лсел кормит тейкскалаанские военные корабли, пересекающие Бардзравандский сектор, – те, что отправлялись на войну, которая началась почти одновременно с возвращением Махит на станцию.

<Война, которую начали мы >, – пробормотал Искандр.

«Война, которую начал советник Тарац, чтобы сохранить нас», – подумала в ответ Махит, а потом перестала думать, потому что Декакел Ончу наблюдала за ней, наблюдала за каждым проявлением ее телесного языка. Наблюдала, не проявит ли себя Искандр. Или не он, а, например, не дадут ли о себе знать свидетельства повреждения имаго. Даже глядя на Махит, она двигалась среди своих людей, часто останавливаясь, чтобы прокомментировать ведущиеся работы или просто поприветствовать того или иного пилота или сервисного инженера.

«Некоторые императоры являются владыками очень узких пространств, которые они целиком заполняют собственной личностью», – подумала Махит. Когда они проходили мимо какого-то особо шумного места работ, она спросила напрямик:

– Почему у вас возникли подозрения насчет «Наследия»?

Ончу фыркнула.

– Потому что это был не Тарац, а у остальных в Совете не было ни доступа, ни мотива. Кто еще, если не лицо, которое контролирует все наши воспоминания, чья задача состоит в том, чтобы обеспечивать безопасность и сплоченность?

– Культурную безопасность, – сказала Махит.

– Амнардбат – патриотка, – сказала Декакел Ончу, которая отправляла в бой корабли ради станции Лсел и, как казалось Махит, отдала бы жизнь за своих пилотов, а значит, и за всю станцию в целом. Она подождала, не добавит ли советник что-нибудь еще. Пока они обе молчали, мир заполняли звуки ударов металла о металл.

– И я, как выяснилось, тоже, – продолжила Ончу, едва заметно пожав плечами. – «Наследие» не должно принимать таких однобоких решений касательно дипломатии. Мы – совет Шести, и узы разрывают Шахтеры, а не «Наследие».

– Что сделала со мной советник Амнардбат? – спросила Махит и позволила себе выразить расстройство по поводу своего вопроса с тем уровнем горести, с которым хотела. А хотела она по максимуму.

– Аа-аа, – сказала Ончу, – значит, она-таки добилась своего.

Махит чуть не рассмеялась, беспомощно и испуганно – значит, Ончу вовсе не была уверена, она только высказывала догадки о повреждении имаго и полагала, что мертвого Искандра стоит предупредить в любом случае.

– Кто-то добился и сделал это довольно эффективно, – удалось, наконец, сказать ей, на грани истерики. – Я думала, это моя вина, неврологический провал. Есть же случаи, когда, когда имаго не…

– Ты не одна, – сказала Ончу. – Ты двигаешься не как Махит Дзмаре, когда я впервые ее увидела.

Да, не так. Она наглядно продемонстрировала это в баре, может быть, и сейчас еще продолжает. Она сама толком не знала, как она двигается. Не знала, двигалась ли она как человек, которым была, пока еще оставалась одна.

– Часть ущерба оказалась обратимой, – сказала Махит, что было не совсем правдой. Точнее, не имело никакого отношения к правде.

– В менее сложных обстоятельствах я бы отправила тебя на тщательное медицинское обследование с целью возможного восстановления функции, – сказала Ончу. – Я не люблю терять имаго-линии вследствие неврологических повреждений и пилотов… С их профессией удар по голове – не редкость. Хорошо было бы найти способ восстановления линии, которая все же смогла сохраниться в том или виде после происшествия. По правде говоря, я в последнее время теряю много народа.

– В менее сложных обстоятельствах, – стала отвечать Махит, ощущая такую сухость, что ее язык, казалось, грозил присохнуть ко рту, – не будет и материала для обследования, разве нет?

Ончу беззвучно рассмеялась под вой металлорежущей машинки. Она сделала приветственное движение рукой, обращенное к металлорезу, который улыбнулся ей в ответ, знаком показал, что все идет как положено, и вернулся к своей работе.

– Мы страдаем под грузом сложности, Дзмаре. Скажи мне, что тебя в конечном счете сподвигло встать с кровати и прийти в ангар?

«То, что через шесть дней меня вскроют на хрен» – слишком откровенное признание? Она чувствовала себя жертвой на заклание. Так было и на Тейкскалаане – и вот к чему это привело: она дома, но уже никогда не будет чувствовать это место своим домом.

<Посмотри, к чему это привело Ее Великолепие Девятнадцать Тесло>.

Махит пропустила мимо ушей его слова. Искандр – она тоже, но в меньшей степени – не понаслышке знал, что такое спать с императорами. Спать с императорами или будущими императорами, пока они бодрствуют, сосредоточившись на работе. Так что, сколько бы Ончу ни волновала потеря слишком большого числа пилотов, избыточное количество смертей в черноте, где прятались инородцы Тараца, Махит могла полагаться на то, что Пилоты обеспечат ее безопасность в ходе раскрытия ее двойного имаго не более чем на «Наследие».

«Никто не может знать».

<Ты начинаешь понимать, почему я так и не вернулся>.

«Не сейчас, Искандр».

– «Наследие» зашевелилось, и я подумала, что мне тоже пора, – ответила она Ончу. – А теперь, может быть, скажете мне, какую цель вы преследовали, предупреждая обо мне Агавна?

Ончу сжала губы, образовалась темно-красная линия, похожая на след ножа.

– Патриотизм, – повторила она. – Спроси своего имаго – если ты все еще можешь, если с тобой осталось нечто большее, чем мышечная память, – о Дарце Тараце и его «философии империи», а потом, если у тебя еще будут вопросы… Я выпиваю в баре каждую седьмую смену. Заглядывай.

«Дарц Тарац?..» – сделала внутренний запрос Махит.

В ответ она услышала: <Черт>.

* * *

Официальный обед на «Грузике для колеса» был строгим мероприятием: протокольный танец, предписанная последовательность событий от входа командующего офицера до финального возлияния в честь императора: несколько капель алкоголя, заменяющих кровь в этот падший век… Впрочем, Девять Гибискус была из тех капитанов Флота, которые предпочли бы выпустить в чашу свою кровь, чем ради этикета расстаться с последним глотком жидкости с торфяным привкусом. Но нынешний обед был очень скромным официальным обедом на четыре персоны за столом в конференц-кабинете, которому спешно придали величественный вид, поместив сюда знамена Десятого легиона и в цвет им черные с золотом эмалированные тарелки с рисунками звезд. Сама Девять Гибискус надела то, что было на ней, когда она слушала жуткие чужеродные шумы, – свою стандартную форму со звездами нового ранга на воротнике, вместо четырех звезд капитана Флота изогнутые петлицы яотлека, как вершина императорского трона, срезанная и согнутая.

Сначала сели гости, затем Девять Гибискус и Двадцать Цикада вошли в кабинет и увидели Шестнадцать Мунрайз с ее адъютантом, икантлосом-прим Двенадцать Термояд. Они уже сидели перед пустыми тарелками в ожидании, как птицы-падальщики. Прежде она никогда не встречалась с Шестнадцать Мунрайз лично – только по голографу. Двадцать четвертый легион и ее собственный Десятый никогда не находились в одном секторе космического пространства до этой кампании. Шестнадцать Мунрайз была высокой, ее кожа и волосы принадлежали одной гамме цветов, словно вышли из-под одной пресс-формы, цветовой гамме луны, если бы та была монетой. Бледное лицо, длинные и прямые светлые волосы, получившие для этой официозной, церемониальной встречи свободу от косы, в которую она обычно их заплетала. Она, судя по официальным данным, была на пол-индикта младше Девять Гибискус. Эти три с половиной года разницы означали, что, будучи кадетами, они не знали друг друга. Шестнадцать Мунрайз казалась одновременно безмятежной и страждущей.

– Яотлек Девять Гибискус, капитан Флота Десятого тейкскалаанского легиона, – пробормотал солдат, выступающий в качестве стюарда, и Шестнадцать Мунрайз с ее заместителем глубоко склонили головы над кончиками пальцев.

– Добро пожаловать на борт «Грузика для колеса», – сказала Девять Гибискус.

– Нас истинно встречают добром, – отчеканила установленный протоколом ответ Шестнадцать Мунрайз. – Вашему гостеприимству нет границ, как звездам, яотлек, и оно столь же светоносно.

Девять Гибискус села. Стол был невелик: четверка за ним чуть не касалась друг друга локтями – кроме Двадцать Цикады, который был слишком тощим, чтобы доставать до кого-либо. Солдат у двери почти незаметным жестом пригласил еще одного из ее подчиненных, который принес настоящий хлеб – на каждом корабле имелся небольшой запас муки и дрожжей, предназначенных для исключительных ритуалов гостеприимства, требовавших этих продуктов, – и прозрачнейший дистиллированный пшеничный спирт, настолько крепкий, что опьянить могло одно вдыхание его паров. Звездоблеск, императорская выпивка, тоже был на каждом корабле, а на некоторых его бывало больше, чем на других. Девять Гибискус вовремя пополняла запасы на «Грузике для колеса», и недостатка в напитке корабль не испытывал.

Планируя это стратегическое застолье, очевидный «я-знаю-что-ты-знаешь-что-я-знаю» отвлекающий маневр для Шестнадцать Мунрайз, чтобы та пережевала его вместе с поданным ей хлебом, Девять Гибискус собиралась начать с письма, которым Шестнадцать Мунрайз требовала объяснить, почему так долго откладывается сражение с врагом. Начать с того, что она знала о сложившейся ситуации и до официального получения письма, подрезать маленький политический маневр Шестнадцать Мунрайз в коленях и оставить истекать кровью. Но ее намерения изменились после прослушивания инородцев. После того как на ее глазах их слюна пожрала один из ее собственных кораблей.

– Капитан Флота, – начала она. Шестнадцать Мунрайз чуть наклонила голову. – Около часа назад, пока вы еще были в пути, мы впервые вошли в боевое соприкосновение с противником.

Выражение на ее лице определенно изменилось, но не очень поддавалось толкованию. Двенадцать Термояд был куда красноречивее: он резко поставил свой бокал со звездоблеском на стол.

– И вы в это время устраиваете званый обед? – сказал он. – Почему вы не на мостике?

– Потому что вы – мои гости и капитаны Флота. А мои капитаны, в особенности нетерпеливые, – это наилучший инструментарий в кампании, которая вот-вот должна начаться по-настоящему, – отрезала Девять Гибискус.

В этом заключался намек на часть их встречи под названием «я-знаю-что-вы-сделали». Если она будет действовать достаточно быстро, то не придется переходить к откровенной головомойке. Шестнадцать Мунрайз имела звание капитана Флота, а Девять Гибискус в скором времени должна была понадобиться полная поддержка Двадцать четвертого легиона. Честно говоря, с учетом ситуации, в которой они оказались, понадобиться вполне могло и три раза по шесть легионов, а не стандартный набор яотлека из одной шестерки. Неизвестное количество инородцев – сила достаточно мощная, чтобы заставить замолчать целые планеты, а у нее только шесть легионов… Впрочем, ей и прежде доводилось сражаться с превосходящими силами противника.