Читать книгу: «Опричник», страница 23

– Как в 1301 году?

– Слушай и не перебивай.

– Прости, милая…

– Итак, прожив до своих семнадцати лет, я не знала бед. Будучи дворянкой, я была принята в сенные девушки княжны Любомилы, жены князя Михаила. Беспечно обитая в княжеских хоромах и радуясь каждому дню, я думала, что моя жизнь будет безмятежной. В 1317 году в наши края приехал странный рыцарь, он бежал из французского королевства от расправы инквизиции и попросил убежища у нашего правителя, князя Михаила Ярославовича, и звали того рыцаря-тамплиера Рено де Шартр. Князь оставил его у себя и определил служить в свою дружину.

Именно в ту роковую осень я и увидела Рено. Он был красив, статен и очень суров. Истинный воин. Я полюбила де Шартра с первого взгляда и отдала ему свое сердце. Но он не обращал на меня внимания. Ибо его голова была затуманена мыслями об Ордене Храма и о том, что вскоре он сможет вернуться на родину. Он не мог любить меня, ибо давал обет безбрачия и нарушать его не хотел до конца жизни. Но я, глупая, так влюбилась в Рено, что однажды ночью, совсем отчаявшись, пошла к зловещему колдуну, который обещал помочь в моем горе. Колдун потребовал у меня пряди волос, моих и Рено, и я принесла их. В первое же полнолуние колдун свершил надо мной черный обряд – приворот.

Я отдала частицу своей крови, и колдун в ту же ночь велел всем подвластным ему темным силам заставить Рено полюбить меня. Уже на следующий день де Шартр начал смотреть на меня другими глазами, а через пять дней признался в горячей любви. Я была счастлива. Рено целовал меня и обещал, что вскоре мы будем вместе. А спустя неделю на Бортеневском поле была битва. Рено сражался на стороне Твери и бился с москвичами, но его жестоко убили, как и многих других… Я была безутешна… но это оказалось только началом моей трагичной судьбы…

– Началом? – выдохнул Мирон.

– Да, печальной участи, уготованной мне колдуном в следующие кошмарные столетия. Ведь я не знала еще, что, когда колдун совершил надо мной свой черный обряд, он навсегда проклял мою душу, и я стала ведьмой, обладающей безвременной жизнью…

– Колдун не говорил тебе о том раньше?

– Нет, он обманул меня и скрыл все то, что ждало меня в будущем. Обо всем самом ужасном я узнала в первое же полнолуние. Ибо именно в ночь полнолуния, раз в месяц, начинались и оканчивались мои невыносимые жуткие страдания. Я стала Темной ведьмой и теперь должна была платить дань Темным силам за свою молодость и бессмертие. В первую же ночь полнолуния в моей горнице появились страшные клыкастые черти и демоны, которых привел колдун. Он объявил мне, что отныне я принадлежу Темным силам, и каждое полнолуние они будут мучить меня, чтобы как можно больше высосать из меня жизненной энергии. Она нужна им была для их черных обрядов на Призрачной горе. В ту же ночь черти потребовали, чтобы я бежала на эту дьявольскую гору. Я испугалась и отказывалась, но они вытащили длинные плети и кнуты и начали бить меня, слово скотину.

Я была вынуждена подчиниться и, сбивая ноги в кровь, спустя час я прибежала на эту гору, а все это время черти скакали рядом со мной и нещадно были плетьми. Многочисленные раны на спине и руках уже сочились кровью. Я чувствовала все, и мое тело уже было наполнено невыносимым страданием. Но на Призрачной горе меня ожидали новые жестокие мучения. Привязав меня к ритуальному столбу, как и других трех ведьм, жертв, которые, как и я, входили в низшую касту Темных сил, потому и подвергались истязаниям, черти принялись далее пытать меня. Они резали на мне кожу ножами, жгли мое тело огнем. Я испытывала адские муки и после нескольких часов истязаний, уже желала умереть, чтобы прекратить это…

На рассвете, едва пропели первые петухи, черти отпустили меня и, я обессилевшая от боли и многочисленных ран, упала прямо у подножья Призрачной горы в траву и потеряла сознание, думая, что умираю…

– У меня аж кровь застыла в жилах от того, что ты говоришь, – глухо, с болью в голосе пролепетал Мирон.

– Но я не умерла, – продолжала Людмила. – Мало того, мои раны стали быстро затягиваться, и спустя несколько часов у меня на теле не осталось ни одного следа ни от ожогов, ни от глубоких порезов. Беспробудно проспав в траве до полудня, я снова восстановила потерянные жизненные силы и смогла вернуться в город. В моей горнице меня уже ждал колдун. Он объявил мне, что отныне каждое полнолуние черти будут мучить меня, но я, ощущая наяву все пытки, все равно не смогу умереть, ибо отныне я, как Темная ведьма, получила бессмертие. К тому же я более никогда не постарею и время не будет властно надо мной. Колдун исчез, и более я никогда не видела его…

Сначала все это мне показалось довольно терпимым. Но спустя несколько десятков лет я поняла, что бессмертие – это страшная кара. Ибо близкие мои старели и умирали, а я оставалась все такой же семнадцатилетней и красивой. Я не старела, не могла умереть, а демоны и черти истязали меня каждое полнолуние почти до смерти. Я не могла ни выйти замуж, ни иметь детей. Потому что не хотела к кому бы то ни было привязываться и вновь и вновь оплакивать смерть своих близких. Опасаясь того, что люди узнают страшную правду обо мне, раз в десять лет я переезжала в новые деревни или города. Ни болезни, ни ранения войны не могли убить меня, ибо все раны мгновенно заживали на моем ведьмином теле.

Единственным утешением для меня стал призрак Рено де Шартр. Он тоже, связанный со мной одним проклятием, не мог даже после смерти упокоиться, и его душа не способна была покинуть землю. Но он был связан давним обетом посвящения в хранители чудесной Чаши, как раз она давала ему энергию для возможности два раза в месяц, в ночь полнолуния и новолуния, обладать своим телом. Изначально, еще при жизни, энергетически сильный воин, призрак Рено теперь мог при воплощении в свое тело рыцаря летать по воздуху, словно вихрь. Именно он, желая облегчить мои страдания, стал на руках переносить меня на Призрачную гору раз в месяц. Заранее прийти туда я не могла. Ибо она появлялась в разных местах только в ночь полнолуния.

Где бы я ни была в полнолуние, де Шартр неумолимо появлялся рядом и уносил меня на руках, а потом возвращал обратно. На горе он стоял рядом со мной и не мог помешать чертям мучить меня, но все видел, душевно страдая, зная, что я претерпеваю мучения за свою проклятую любовь к нему – именно так он твердил. Но все же он хоть немного облегчал мои страдания. Однажды он не смог прийти, и черти гнали меня на гору за десятки верст, так люто стегая плетьми, что я бежала гораздо быстрее лошади, ибо как ведьма я обладала таким даром, отдавая свои силы и энергию. В ту страшную ночь вены на моих ногах от нечеловеческого напряжения полопались. Но это было лишь единожды за три сотни лет…

– И те два полнолуния, когда ты пропадала? – догадался Мирон.

– Я убегала подальше в лес, так, чтобы никто не заметил, как тамплиер приходит за мной. Ибо де Шартр все равно находил меня везде и относил на Призрачную гору, потом возвращая.

– И в то полнолуние, когда я бился с ним, и ты лежала у него на руках, был рассвет…

– В тот миг, когда вы с Василием появились на поле, я была без сознания, обессилевшая от мучений, и де Шартр просто принес меня по воздуху обратно с горы. Он не желал меня отпускать, чтобы запугать тебя, и чтобы ты отдал Чашу.

– Я уже понял это…

Глава XLII. Ангел

– Спустя сто лет я стала проклинать свое мучительное существование и начала жаждать смерти – ибо бессмертие стало моим проклятием. Страшные телесные муки от чертей каждое полнолуние, когда боль так невыносима, что я молила о смерти, тягостное одиночество без близких и родных, разочарование во всем мире, в людях довели меня до отчаяния. Именно Чаша тамплиеров, хранителем которой был Рено де Шартр, показалась мне единственным спасением от моего проклятья…

Людмиле стало уже трудно дышать, а лицо ее было испещрено глубокими морщинами. Мирон, не выдержав чудовищной пытки от ее терзающих душу жутких слов, вдруг схватился за края ее апостольника и порвал его, освободив волосы девушки-старухи от покрова, чтобы ей легче было дышать. Удивительно, но ее темные длинные волосы были все так же густы и блестящи, как и глаза, которые совсем не менялись и светились все таким же ярким изумрудным светом. Она уже выпрямила ноги, упав на траву, потому что не могла даже сидеть. Мирон приподнял ее и опер Людмилу о свою грудь, положив ее голову на свое плечо. Кожа ее с неумолимой быстротой высыхала и становилась дряхлой и безжизненной. Руки и ноги еестали так немощны, что она почти не могла двигать ими. Единственными живыми еще оставались ее глаза, которые благодарно, не отрываясь, смотрели на молодого человека, и губы, которые вели рассказ.

– Откуда ты узнала о Чаше?

– От Рено де Шартра. Многие годы я по крупицам выуживала из него сведения и тайны Чаши и уже через десяток лет я знала все о ней, и как она чудодействует. Я просила де Шартра, чтобы он отдал мне Чашу, тогда она была еще целой, и я бы загадала смерть, ибо муки мои были невыносимыми. Я умоляла его, рыдала, ползала перед ним на коленях, но все было напрасно. Даже любя меня, он отказал мне в этом, непреклонно заявив, что служение Ордену для него важнее, и он не имеет права давать мне Чашу даже на миг. Мало того, чтобы не только я, но и никто другой не смог легко завладеть Чашей, он разобрал ее на части и раздал их преданным ему нечистым слугам, пообещав им за хранение волшебство частицы Чаши…

Она перевела дух и продолжила:

– Это стало для меня очередным ударом. Теперь я не могла воспользоваться Чашей, ибо довольная нечисть, никогда бы не отдала мне по собственной воле части Чаши. К тому же, я не знала, кому именно он отдал ее части…

– Хорошо, что мы нашли книжку колдуна, и она подсказала нам, где искать, – заметил Мирон.

– Книгу на санскрите написала я, не колдун, – раскрыла очередную тайну Людмила.

– Как ты?

– Более сотни лет я разыскивала и выслеживала нужную нечисть и нежить и выведывала их зловещие тайны. И когда разыскала всех «схоронцев», поняла, что мне не по силам одолеть даже самого слабого из них. Следующие полвека я отчаянно искала того, кто поможет мне отвоевать Чашу… И в этот год, весной, я увидела тебя, мой спаситель. Я сразу же поняла, что ты именно тот, кто мне нужен…

– До чего же ты упорная…

– Я сочинила и написала книгу за несколько дней и потом, когда мы были в логове колдуна, едва ты отвернулся, якобы нашла ее. Позже я направляла вас в поисках и как могла помогала…

– Отчего же ты сразу не сказала, что знаешь, где нечисть искать и как победить?

– Не могла я, – тяжело ответила она, сглотнув ком в горле. – Подай мне водицы, милый. – Мирон наклонился к ведру и, зачерпнув широкой ладонью воду, поднес ее к трясущимся губам девушки. Она медленно проглотила и проговорила: – Неужто ты, Мирон, стал бы мне помогать, если бы узнал, что я ведьма? И что знаю, как искать Чашу. Ты бы сразу убил меня.

– Неправда.

– Но слушать бы точно меня не стал…

– Возможно.

– Именно оттого я монахиней и прикинулась и играла роль, чтобы все казалось правдой.

– Я всегда говорил, что ты хитрющая, как лиса, – как-то любовно проворковал он над ней, печально улыбнувшись уголками губ. – А тамплиер? Мы ведь не могли одолеть его. Но чую, что ты что-то сделала, чтобы он упокоился на век…

– Да, – тихо согласилась она. – Это произошло случайно. Я сказала ему, что более не люблю его. И он исчез. Явно моя безумная любовь держала его на земле. Я и сама не ведала, что своими словами вмиг разрушу его проклятие… А еще я сказала де Шартру, что смогла полюбить другого…

Услышав ее последние слова, Сабуров напрягся всем телом и отчетливо понял, что она говорит именно про него. Сердце молодого человека глухо забилось сильными ударами, и он дико вымолвил:

– Просто невыносимо осознавать то, что ты говоришь!

– Но, видимо, не судьба нам быть вместе…

Отчаянным безумным взором смотря в ее старое, морщинистое, но родное лицо, Мирон чувствовал, как его сердце сжимается от страшной боли утраты. Он понимал, что она ведьма и что использовала его. Понимал, что она давно должна была покинуть этот мир, и только проклятье колдуна удерживало ее на этой земле сотни лет, что они никогда не должны были встретиться, но роковая случайность все же свела их. Он понимал, что теперь все кончено и им никогда не быть вместе, потому что высший приказ Бога – умереть Людмиле в эту минуту – он не мог остановить или изменить. Несмотря на осознание всего этого, на то, что она была старше его на двести пятьдесят лет и сейчас умирала, Мирон в этот жуткий и прекрасный миг смерти всем своим существом понимал, что неистово и горячо любит ее.

На неподвижном лице девушки-старухи в эту пору были живы только ее прекрасные изумрудные очи, которые за три сотни лет, да и теперь, не потеряли ни своей красоты, ни своей яркости. Она смотрела на небо, на раскаленный диск светила, и на ее лице было написано блаженство, потому что она наконец достигла того, чего желала так мучительно долго и так безумно сильно.

Он же не сводил страстного непримиримого взора с ее лица. Вдруг что-то надорвалось в его душе, и Сабуров, склонившись над ней и стиснув Людмилу в своих объятьях, исступленно безумно прохрипел у ее виска:

– А я все равно люблю тебя! И никто мне не нужен, кроме тебя. И мне безразлично то, что ты проклята! Пусть все черти со своими преданными слугами сгорят в аду! Ты мне нужна! Из пекла ты или из рая, я обожаю тебя. Твой нрав, твой облик, твою стойкость. Не сломали тебя ни этот тамплиер-мертвец, ни проклятие колдуна! И ты все равно добилась своего! Нашла того, кто выполнит все. И я как дурак пошел за тобой и сделал все, как ты велела… И знаешь?

Он чуть замер и сглотнул. Он видел, как она перевела на него взор и спокойно смотрит, не мигая. Он же, посмотрев в ее глаза, пылко выдохнул:

– Я ни о чем не жалею! Нет! Ибо едва я увидел тебя, я понял, что ты не простая девица. А далее… Что ты хочешь услышать? Как я поражен был твоим бесстрашием, когда мы птицу-валькирию у реки поймали, или околдован на Купалу твоими черными кудрями, или восхищен твоим умом и смелостью, когда ты не побоялась в подземелье колдуньи за нами прийти… А оборотень, который украл тебя… Я готов был сгинуть в трясине той, только бы вызволить тебя. И теперь я говорю, что я не отпускаю тебя! И я немедля попрошу Чашу не предавать тебя смерти, чтобы ты осталась со мной… ведь свое желание я еще не загадал…

– Не смей! – прохрипела испуганно Людмила из последних сил. – Если ты любишь меня, как только что сказал, и тебе хоть немного жаль меня, ты не сделаешь этого. Ты ведь не откажешь мне в единственной моей просьбе…

– Но я не смогу без тебя, пойми, – трагично вымолвил он, поникнув и понимая, что не пойдет против ее воли, как бы ему ни хотелось это сделать.

– Сможешь и будешь! Ибо я так велю! Я давно устала от жизни, а у тебя все еще впереди…

– Прости меня… исполню, как велишь…

– Пойми, Мирон, я давно мертва душой, во мне не осталось ни чувств, ни желаний… А ты достоин любви… Прости… Я не смогу тебе ее дать в полной мере, как ты того заслуживаешь… и если ты говорил теперь искренне… прошу – дай мне уйти спокойно…

Он чуть остыл, и его лицо стало смертельно бледным. Взор его потух, и он лишь спустя минуту безжизненно выдохнул:

– Иди…

– Еще одно… – прошептала она уже из последних сил. – Чую, что мой конец близок. Но я должна открыть тебе последнюю тайну…

Она еле могла говорить, так как ее лицо стало таким дряхлым, что кости уже почти стали распадаться и мышцы не двигались.

– Я была в тереме царицы Марфы в ту ночь, когда она умерла. Хотела рассказать ей о Чаше, которая может исцелить ее болезни. Ведь надо было как-то заставить тебя начать поиски Чаши… Я надеялась, что по приказу царицы ты сделаешь это… Но я пришла слишком поздно и, ее уже отравили, и она умирала. Почти в полночь это было…

– Так у покоев царицы ты была? Это твой черный плащ я видел? – опешил Мирон.

– Да.

– Я подумал, что ты призрак. И куда ж ты делась потом?

– Спряталась в дверном выступе, когда ты с отцом говорил… А потом тайком к царю пошла и рассказала ему Чаше…

– Ясно…

– Так вот, Миронушка, – она чуть сглотнула. – Серьги жемчужные, что на царице в ту ночь были, через них отрава пришла. Найди того, кто подарил царице их на свадьбу и отыщешь убийцу истинного и отца своего спасешь…

– Так это ты Проклятый ангел, про которого вещал дух царицы после кончины?

– Да. Прости, что раньше не могла открыть про серьги эти… вы бы с Василем сразу же разоблачили меня.

– О, благодарю тебя, любушка! – сказал благоговейно Мирон, понимая, что теперь уж точно он сможет оправдать отца и вызволить его из застенков.

– Я благодарна тебе за все…– вымолвила она еле слышно, ощущая, что умирает. – Мое сердце навеки с тобой, милый… прощай…

Ощущая последние мгновения дыхания жизни, Людмила вновь устремила свой взор на солнце, ослепляющее и великое. Ладонями она чувствовала мягкие стебли травы и сиреневых цветов, а запах иван-чая наполнял ее ноздри. Ей казалось, что она маленькая девочка, как когда-то давно, в детстве, и, словно играя, лежит на лужайке, безмятежная и радостная. Еще не знающая всей безжалостности и жестокости окружающего мира, который был так несправедлив и беспощаден к чистым душам, ломая их и ставя в условия дикой борьбы, для того чтобы выжить или умереть. Нет, сейчас ее душа была спокойна, как когда-то давно, в далеком безоблачном детстве. Она блаженно улыбнулась и, закрыв свои яркие очи, испустила последний вздох…

И тут Мирон невольно заметил, как некий едва видимый яркий золотистый шар взмыл ввысь и скрылся в поднебесье. Он понял, что душа Людмилы отправилась туда, куда так жаждала уйти уже более двух сотен лет и не могла, искупая свою вину за безумную любовь. Но сейчас она была свободна, и Мирон, задрав к небу голову, смотря ей вслед, глухо c горечью прохрипел:

– Ты моя… я жду тебя… возвращайcя…

Сабуровы доставили Чашу в Москву. К тому времени царь Иван Васильевич, заподозрив неладное, уже вызволил Ивана Михайловича Сабурова из «каменного мешка». Было ли это случайной доброй волей и желанием государя, или же Чаша поспособствовала тому, но, едва приехав в отчий дом, молодые люди сразу же узнали, что батюшка дома. Его пока оставили под домашним арестом, и ему не позволялось покидать свой двор. После нескольких страшных месяцев заточения в сыром, темном и земляном «мешке» здоровье Ивана Михайловича пошатнулось, и теперь знахари делали все возможное, чтобы исцелить его. В тот же вечер по приезде Мирон отдал чудесную Чашу старцу Радогору, и тот немедля передал ее царю. А спустя два дня Мирону удалось добиться аудиенции у царя. Сабуров рассказал об отравленных серьгах, которые были подарены царице. Удивившись и тут же почуяв след настоящих виновников гибели его любимой молодой жены, Иван Васильевич немедля приказал найти и арестовать истинных отравителей. Мирон же, удовлетворенный тем, что его отец оправдан, со спокойным сердцем покинул царский двор.

Однако, когда молодой человек выехал на улицу, он вдруг натолкнулся на двух незнакомых монахинь, которых едва не сбил своим жеребцом, и вмиг стал сумрачным и беспокойным. Он отчетливо понимал, что уже никогда он не сможет полюбить более никого и завести семью и детишек, потому что его сердце однолюба навсегда осталось там, на поляне среди сиреневых пахучих цветов, в том месте, где исчезло тело той, которая навсегда заполонила своими зелеными очами его суровое неприступное сердце воина…

Более про таинственную Чашу Грааля, спрятанную тамплиерами на Руси, ничего не было слышно. Поговаривали, что в Смутные времена поляки выкрали ее из царской сокровищницы и увезли в Европу…

Послесловие

Русское царство, близ Серпухова,

1591 год, 17 июля

Стегая жеребца, Мирон в числе двух дюжин русских конников ворвался в небольшую деревеньку. Настигая и убивая небольшие отряды крымских янычар, остатки стопятидесятитысячного крымско-нагайского войска хана Газы-Гирея, стремительно отступающего от Москвы, русские воины преследовали крымских татар и турок, которые пытались по окрестным деревням укрыться от ярости и мести русских. Очередной кровавый поход на Русь крымского хана закончился позорным отступлением янычар. Русские воины гнали нехристей уже многие версты от Москвы в сторону Тулы, истребляя янычар и захватывая многочисленных пленных.

Преследуя двух всадников-крымцев, Сабуров умело выпустил несколько стрел в их темные спины и отметил, что один упал замертво, а второй спрыгнул с раненой падающей лошади и, опасливо оглядываясь в его сторону, забежал в один из дворов с открытыми воротами. Мирон уже хотел устремиться за ним, но тут к нему подлетел еще один из янычар на белом коне, и Сабуров сцепился с ним в схватке. Спустя несколько минут, разделавшись с ненавистным крымцем и сбросив его мертвое тело на землю, Мирон проворно поскакал в тот двор, где скрылся первый янычар, спрыгнувший с раненого коня.

Вихрем влетев в ворота, Мирон резко осадил вороного, потому что увидел, как зловещий янычар схватил какую-то девушку и, едва услышав топот коня Сабурова, выставил девицу вперед себя, как бы прикрываясь ею. Та испуганно вскрикнула, когда крымец приставил к ее тонкой шее свою кривую саблю. Мирон, испепеляя взором ненавистного ворога, отрицательно помотал головой. В следующий миг резким стремительным движением Сабуров выкинул вперед нож. Клинок с такой быстротой и мощью вонзился в глаз крымца, пробив ему голову, что тот даже не успел вскрикнуть или поранить пленницу. Безжизненно опустив руки, янычар замертво упал навзничь на землю.

Девица, одетая в светлый сарафан и белую рубашку с вышитыми рукавами, испуганно попятилась к поленнице, прижав тыльную сторону ладони к губам, и с диким испугом посмотрела на вселяющего страх всадника. Мирон, отметив, что с ней все хорошо, уже собрался выехать со двора, но нечто невероятно знакомое почудилось ему в облике этой темноволосой девицы. Некое внутреннее чутье толкнуло Сабурова медленно приблизиться верхом на своем жеребце к испуганной незнакомке, на вид которой было не более семнадцати лет. Остановившись в трех шагах от нее, он устремил на нее пытливый и поглощающий взор.

– Как тебя звать, милая? – ласково спросил Мирон, рассматривая ее стройный стан, приятное испуганное лицо и длинную темную косу.

– Любаша, – уже более спокойно ответила девушка мелодичным голосом, открыто смотря на грозного Сабурова, инстинктивно ощущая, что русский ратник в легкой кольчуге и с небольшой кровавой раной на щеке совсем не опасен.

– Любушка, говоришь? – опешил Сабуров, смотря в яркие, редкой красоты изумрудные очи девицы.

Мирон вдруг почувствовал, как его сердце медленно, но неумолимо наполняется забытыми за двадцать лет ощущениями, чувствами, которые когда-то давно он испытывал только к одной девице, девице с такими же зелеными глазами. Именно глаза этой красавицы, такие знакомые и родные, открыли ему, что перед ним стоит девица с душой Людмилы. Потому что таких завораживающих и горящих глаз он более не встречал ни у кого и теперь вновь увидел у этой девицы.

Он глухо выдохнул:

– С кем ты живешь?

– Одна я. Сирота я уже как пять лет…

– Поедешь со мной, Любушка? – спросил Мирон, протягивая ей твердую руку в кожаной перчатке. – Увезу тебя в тихое место, где нет ворогов…

– Да, – согласилась она вдруг, отчего-то даже не сомневаясь, что этот суровый воин не причинит ей зла.

Она протянула к нему руку, и Сабуров, чуть придвинув к ней коня, проворно наклонился. Сильной рукой обхватив Любашу за талию, он легко поднял ее и посадил впереди себя боком. Бережно придерживая стройный стан девушки, Мирон быстро направил своего скакуна прочь со двора, ощущая, как его сердце гулко бьется сильными глухими ударами.

Именно в эти мгновения, когда рядом свистели стрелы, раздавались жуткие вопли раненых и убитых недругов и русских воинов, которые в деревеньке находились повсюду, Мирон осознал, что заветная Чаша исполнила и его давнее желание, как и когда-то желания Василия и Людмилы. Ибо тогда, почти двадцать лет назад, на той поляне, окруженной осинами, утопая в своей душевной боли, Сабуров, с отчаянием сжимая в руках волшебный древний сосуд, загадал лишь одно – чтобы Людмила вернулась к нему в другом облике, но такая же сильная духом и прекрасная душою. И вот теперь, спустя много лет, чудесная Чаша исполнила его мольбу и вернула ему ту, которая когда-то давно осветила его жизнь радостью…