Читать книгу: «Кассандра», страница 2

Аякс сидел с недовольным видом и вилял ногой под музыку. Исподволь созерцая, сверкая взглядом, потные подробности чувств.

– Ну, что? – с усилием оторвала от него Кассандра своё тело. – Теперь ты убедился?

– Да, наверное! – омлетно пробормотал ещё не успевший остыть, так сказать, с пылу с жару потерянный Банан, пытаясь смести в кучку растерянный разум.

– То-то же! – улыбнулась Кассандра, ушла от захвата его объятий и нырнула в своё кресло.

– Такие манеры, как у тебя, заставляют… контейнерами поляны! – отшутился он, мучительно усаживая в кресле того слизня, в которого его засунул урок Кассандры. И случайно задел ногой под столом шеренгу пустых бутылок, заигравших под столом звонкую соловьиную трель. Празднуя свою отставку!

– Осторожней! – упрекнул его Аякс с дежурной долей ответственности.

– Просто, у меня от таких представлений иногда аж дух захватывает! – откровенно признался Банан. – А у тебя?

Но Аякс неподвижно сидел уже, жестко переплетя бутылку холодными твёрдыми пальцами под вид лозовой оплётки. И затвердевшие от тягучих думок агатовые глаза его под черными дугами бровей, казалось, стали ещё черней и огромней.

– Ну, что, пойду я домой! – решил Аякс, когда в комнату явились Поликсена и Пенфей. – А то тут уже стриптиз устраивают!

– Аякс! – мглисто надавила на него Кассандра.

А тот повздыхал утробно за жизнь, за работу, да выскочил до придорожного столба, где оставил сырую визитку. И ушел домой немного грустный.

Банана согнали с кресла на стульчик, усадили на его место Поликсену, как «Королеву бала», и стали уничтожать оставшееся пиво. А Кассандра взяла у Банана зефирно белую сигарету и, под-закинув голову, опять обернулась Хладной графиней.

Нет, нет, это не была безрукая Венера, хотя чем-то и походила на неё. Ведь далеко не случайно Пенфей не на ней остановил свой выбор. Это была ещё и близорукая Венера. И в полусвете светильника она регулярно сжимала ладошки густых ресниц, бросая усечённый взгляд на микро циферблатный хронометр, вознесенный вглубь секретера.

– Чего ты, Кассандра, надрываешься? – посочувствовал ей Пенфей, угнетаемый чувством вины за то, что не оправдал её ожиданий. И переставил часы на стол.

– Не клади часы на стол! – встрял Банан. – Это что тебе, столовый прибор, что ли?

Пенфей стебанулся, но дико. И переставил часы на подоконник.

– Вот ты приколол со своей услугой! – усмехнулся Банан. – Когда мы смотрим на часы, нам кажется, что мы куда-то опаздываем, чего-то не успеваем. Время угнетает нас! А ты поставил переносчик этой заразы прямо у нас перед носом!

Но Пенфей уже сидел на стульчике, упав головой на колени. Обхватил их руками и ни то о чём-то переживал, ни то что-то пережёвывал. Или уже пережевал свои переживания, но никак не мог их проглотить, смирившись с тем, что из рациональных побуждений он отверг иррациональные, стоявшие за Кассандрой. Как за цветастой ширмой, за которой она ещё вчера уже прямо за столом начинала медленно для него раздеваться у него в предвкушении предстоящего им сегодня соития. Слушая, как туго бьётся его мозолистое от сердечных подвигов сердце. Стараясь попасть в ритм с его тамтамом. И сегодня, в душе уже полностью обнаженная всем своим трепетным сердцем и готовая ко всему, совершенно искренне устремилась было к нему навстречу, светясь от счастья. Абсолютно уверенная в том, что она победит в этом нелепом состязании свою чуть менее привлекательную подружку. Которых все красавицы берут с собой отнюдь не для того чтобы им проигрывать. Но только лишь для того, чтобы более выгодно смотреться на их фоне. А вероятному другу покорённого ею красавца было кем заняться, чтобы их компания не распалась раньше времени. И красавцу не пришлось разрываться пополам между старой дружбой и новой страстью.

И теперь, от внезапно охватившего её разочарования, Кассандра столь же решительно завернулась от Пенфея в черный плащ абсолютного равнодушия. А потому и столь же решительно и распахнула его полы Банану. Представ перед ним, так сказать, во всей красе! В том самом обнаженном от любых предрассудков сиянии счастья, которое в ней вчера за столом буквально весь вечер искрилось улыбками в предвкушении сегодняшней победы. Снова накрыв Банана с головой плащом своего величия. Чтобы он утонул у неё на груди в его нежных складках и навсегда в них с тех пор потерялся, даже уже не пытаясь выпутаться из этих блестящих в свете луны иллюзий.

– Вся так называемая проблема падения Красной Империи только в том, что советский народ поддался чарам сирен радиостанций «Голос Америки» и ей подобных, – усмехнулся Банан. – Поддался и подался всей душой на Запад, и попал в Запад-ню. Именно в запад-Ню! То есть – остался голышом. После того, как Запад произвёл с ним тот же фокус, что и Азазелло² в варьете!

Когда Поликсена не выдержала этих художественных толкований реальности и заслышала новый позыв страсти, она сгребла Пенфея в охапку со всеми его сомнениями и уволокла его в ночь.

И пока они висли в мягком воздухе двора, в опьяненном мозгу Банана судорожно извивался скользучий червячок сумасбродной активности. И с Банан с энтузиазмом кидал в Кассандру словами, отточенными как серп, и вескими как молот:

– Разница между реальностью и симуляцией полностью стирается в явлении. А поскольку симуляция это то, что призвано оказывать на нас конкретное воздействие, то это и есть атрибут действительности. Таким образом, действительность, как экзистенциальная мода, есть стихия. И лишь разумная организация наделяет её онтологическим статусом реальности, позволяя обслуживать и подчиняться зомби, служа ему для краткосрочных целей. А это и есть симуляция. Именно поэтому любой вымышленный образ и воспринимается нашим подсознанием гораздо реальнее, чем банальная серая действительность. Чем и пользуются рекламщики, внушая нам свои иллюзии, и вообще все те, кто создает то, чего никогда до этого не было, а теперь – есть. Заставляя нас всё это есть. Да ещё и причмокивать!

Но Кассандра его слов в рот почти не брала, не спеша с ответом. И только утомленно отмахивалась от его ударов по её психике, укромно развалившись в роскошном кресле, как на троне. Да в тишь, знай себе, потягивала оставшееся шампанское, на каждый его тезис отсверкивая хрустальным бокальчиком мерцающие радуги блуждающей под музыку рукой.

– То есть, став орудием труда, – продолжил размышлять Банан о природе обмана, – симуляция – это точно такая же часть действительности, как и любая другая. Иллюзорность которой мы можем обнаружить только если тут же осознаем, что при помощи этого искусственного образования на нас идёт прямая атака, и сможем начать ей сопротивляться. Как и любой стихии, начав тут же управлять собой. Оплотом от которых есть наш собственный остов – распорядок дня и разумный уклад жизни. А это всегда проблематично, ведь он основан на правильном целеполагании. А правильность всегда не просто скрывается от каждого, но бессознательно нами же размывается под действием стихийных сил в твоём же собственном организме под напором суматошно возникающих желаний. Да и – в разуме, под контрастным душем эмоций. Что и делает атаку симуляцией успешной. Благодаря тому, что мы на неё реагируем. Примерно так, как от нас и ожидалось. Реорганизуя это изобретение через апробацию в прием, а в случае успеха – в индивидуальный навык. А через обучение этому навыку других – в социальную реальность, то есть – действительность. Перестав быть корпускулой и став – волной. Стихией. А когда это явление становится массовым, симуляция просто обречена на успех! Ведь все обыватели всё время спят прямо на ходу – в массовом сознании. Позволяя другим закрепить в себе их бытовые навыки. Не просто пойдя у них на поводу, но ещё и пытаясь стать их лидером. То есть – не просто оболваненным болваном, но флагманским болваном – оболванивателем! Каким и стал Пенфей, как их ярчайший представитель.

– Ну, что, пойду я домой. А то уже времени много! – решила Кассандра, когда «идеальная пара» вернулась в дом. – Банан, ты проводишь меня?

– Я назову тебя «день грусти»!

Я дам тебе взаймы ночей.

Расплавив плоть твоих очей.

На слёз «пластмасски»

Я наложу пласт ласки!

Словно художник, что на грунт

Накладывает краски.

Ну, давай поиграем в игру,

Я уверен, правил не надо.

Ты будешь сочной травой,

Я буду – голодное стадо.

– Размечтался! – усмехнулась Кассандра.

Заставив его возмутиться:

– Твоё имя – день грусти глухой!

Над тобою – звезда циферблата.

Ты уйдёшь. Я останусь лежать,

Как печаль на могиле Солдата! – стебанул Банан и, демонстративно отвернув лицо в сторону, развалился в кресле.

Но, впрочем, нехотя дал себя уговорить Поликсене, жаждавшей уже заземлить на него Кассандру и поскорее уже избавиться от потенциальной конкурентки. И ещё раз обдал липким взглядом её фигуральную внешность.

И они отправились вверх по теченью дороги, держась за руки, как детсадовская парочка. В лёгком облачке страсти.

Пока течением их ни прибило сесть на придорожную жёлтую скамейку в глубине улицы, создававшей изобилием зелени девственно деревенский микроклимат.

В воздухе стоял густой цветочный запах и мягко обнимал их нежно развивающимися по ветру ароматными руками.

Над их головами с полу романтическим уклоном колыбельно дрыгались листья роскошно огромной черёмухи со свисающими гирляндами пахучих ветвей.

После того, как первый приступ страсти выпал в осадок поцелуев, Кассандра принялась подкармливать его россказнями про домашних, про незатейливые неурядицы и их блистательные развязки, греша, правда, стилем брачных объявлений. Затем перешла к развёрстке расклада про бывших своих мелкоуголовных любовников, постепенно перейдя к нынешнему блуждающему любовнику, по словам её, имевшему жену и ребёнка.

На дорогу, вдруг, выехала чёрная машина с неоновой подсветкой снизу и фарами вырвала их из мягких объятий полутьмы.

– Это он! – возбужденно вскинулась Кассандра.

И заметалась, как перепуганный страус на гололёде, судорожно пытаясь спрятать голову в песке, которым его посыпали. Но лишь судорожно долбила лёд клювом.

– Ах, нет. Не он! – облегчённо вздохнула Кассандра, когда машина с шумом проехала по её страхам.

– Тебя пугают машины с неоном?

– Только с оном! – улыбнулась та.

– Ничего глупее и придумать надо было! – стебанулся Банан и закурил.

Кассандра, вдруг, замерла. Посмотрев на невероятно расширенный, словно при осмотре окулистом, выпуклый глаз неба, тревожно сверкающий тысячью своих зрачков, в недоумении уставившихся на них сверху. Невозможно красивая и бледная, словно статуя из белого мрамора в лунную ночь.

– Знаешь, – загадочно произнесла Кассандра, – иногда мне почему-то кажется, что в небе больше души, чем во мне самой!

Банан посмотрел из тесного батискафа своей закомплексовки в огромный иллюминатор неба и увидел там то же, что и всегда: звезды игриво ему подмигивали.

– Души, ни души, а души неба своей душой ни задышать, ни задушить! Небо надо держать здесь, – усмехнулся он, проткнув указкой пальца её сердце, как шашлык, – а не на небе. У тебя нездоровое воображение.

– Мне это уже говорили, – произнесла Кассандра с дешёвым налетом таинственности в голосе. Лёгкий темпераментный ветерок ласкался к её губам.

Банан отогнал его и продолжил его работу.

– У тебя есть сигарета? – спросила Кассандра, когда он закончил свою от’чайную церемонию.

– Ты же сама последнюю скурила.

– Как? У тебя нет сигареты? Ничего себе! Я хочу курить, а у тебя нет сигареты! – но тут же улыбнулась. – Да, у меня бывают такие приступы. Один раз на коттедж поехали, – начала она отрабатывать притчей. – Ну, с подружками. Они меня и взяли. С ними мальчишки были на двух машинах. Попили, повеселились. И вдруг среди ночи мне гамбургеров захотелось. Хочу и всё! Я давай мальчишек доставать: дайте, мол, гамбургеров и всё тут. А они говорят… А мы на побережье были. Знаешь, недалеко от станции спутниковой связи? Они говорят: где мы, мол, тебе посреди ночи-то гамбургеров достанем? Меня уже подружки давай успокаивать. А я хочу и всё!

Банан делал вид, что глотает эту жвачку.

– Сколько времени? – спросила Кассандра, наконец-то прикончив жеванину.

Часы показывали ей кучу времени.

– Ну, что, пойдём, проводишь меня. А то мама волнуется, когда меня долго нет.

И они поднялись с лавки.

– Ну, давай, поиграем в игру,

Я уверен, правил не надо,

Ты будешь сочной травой,

Я буду – голодное стадо… – снова затянул Банан, когда они подошли к башне, на вершине которой Кассандра прожигала свою лучезадную юность.

– Может, завтра?

И поняв, что та и не собирается перешагивать через высокий нравственный порог Бунина «Только целовать!» и не хочет развивать сюжетную линию у себя дома, куда и «мама может в любой момент зайти и всё увидеть», он умозаключил, что Кассандра его не хочет.

Вместо того чтобы послушать того же карла Маркса и в корне изменить её отношение к нему. Вместе с изменением места, в котором это отношение Кассандра смогла бы вместе с ним и изменить. Под его чутким руководством. Например, – в машине, о которой он пока только… даже и не мечтал! Которую, эту волшебную для Кассандры мечту, могло ему дать тогда лишь только море. «Я готова сделать парню всё что угодно, если он подарит мне машину!» – не раз заявляла она, пока он её провожал. Чтобы на задворках его сознания отложилась личинка понимания того факта, что пока у него нет хотя бы своей машины, его шансы овладеть ею ничтожны! Отталкивая его от себя в открытое море – со скалы своей завышенной самооценки. Чтобы он с головой окунулся в её мечты и научился уже ходить по воде. Её иллюзий. Ведь суда не плавают, а ходят. Возвращаясь из этих походов нагруженные рюкзаками с золотом и прочей снедью. А Ганеша ещё в юности любил ходить в походы. И один раз даже с одним подростком отстал от группы, когда они убежали с удочками далеко на реку. А когда вернулись на бивак, то, к своему удивлению, никого там уже не обнаружили. Ведь они по совместному договору между одноклассниками пошли тогда в поход без классного руководителя, потому что в тот злополучный период все учителя, как назло, были чем-то так заняты, что никому из них до своих воспитанников не было никакого дела. Сказав родителям, что они опять идут с физручкой. И так как еды на поляне им, естественно, не оставили, Ганеше пришло в голову приготовить в котелке чай из цветущих головок одуванчиков. И его голодный товарищ по несчастью долго приставал к нему с вопросом: где ты раздобыл сахар? И так и не смог поверить в то, что это был не сахар, а пыльца. Так сильно тот был проштампован социальной реальностью. И теперь он рассматривал в подзорную трубу её взгляда море, как очередной поход: на рыбалку. Тем более что своей жилплощади у него не было. А потому Кассандра особо и не распыляла по отношению к Ганеше пыльцы своей активности. Ведь она, согласно тому же карлу Марксу, наливается мёдом лишь «при удовлетворении зомби своих потребностей». В данном случае – потребностей социального роста. Что ему оставалось? Кривотолки, которые он и пытался для себя хоть как-то истолковать – в толчёнку заблуждений и накормить хотя бы ею свою больную до мяса плоть.

– Прокол, вот прикол! – только и подумал вслух Банан, собрав все её пред’посылки его в море в единый букет вышеозначенного вывода. И надкусив горький лепесток черной розы разочарования, сплюнул его в траву.

Ритуально лизнувшись на прощанье, они расстались.

Спешно проходя мимо «родового гнезда» Пенфея, Банан обнаружил, что окна его деревянного одноэтажного дома завалила опухоль тьмы. Вылез из холодной сауны реальности, обернулся в сырую простыню одиночества и вошел в парилку своих новоиспеченных воспоминаний:

Мечты у Кассандры были простые и праздничные, как новогодние подарки!

«Тьфу ты, черт, вот привязалась-то, – подумал Банан. – Крутится в голове, как белка в колесе»

Но вдруг ему стало щемяще грустно. Настроения он менял, как перчатки. И кто-то внутри него опять заиграл на саксе своё «Ступай тише».

Он действительно менял настроения, как другие меняют перчатки. Надевая на себя ту или иную эмоцию и наблюдая, как она влияет на весь организм в целом. Какие в нём появляются горчинки и кислинки, или – то ошарашивающая, то чарующая сладость. Постепенно поняв, что в каждом настроении есть своя индивидуальная изюминка, и с удовольствием её смакуя. Наслаждаясь теми алкалоидами, возникновение которых она в нём провоцировала.

Кроме эмоции страдания. Ведь мы таким образом мыслей, действий и выражением чувств показываем и себе и другим то, как нас незаслуженно и несправедливо обидели. Безусловно эмоционально преувеличивая ситуацию: чтобы это стало ещё более очевидным! И себе и другим. Для того чтобы не мы, так нам помогли разобраться с возникшими у нас проблемами.

Это основа всякого искусства.

Но мы, таким образом, будим в себе капризного ребёнка. Вначале – в форме игры. А затем, если нам кто-то действительно помогает, мы берём на вооружение этот эмоционально-психологический прием и каждый раз уже сознательно впадаем в детство, только и истеря по поводу и без. С каждым разом всё слабее обладая инициативой. Логикой. И постепенно инфантильно выпуская поводья жизни из своих рук. Делая их всё более слабыми и утончёнными, изысканными, нежными. Начинаем заботиться о внешнем виде рук, ног, лица. И – всего тела. Чтобы привлекать всё большее внимание окружающих. И они ещё охотнее нам сочувствовали и решали за нас встающие на нашем пути трудности.

Встающие для того чтобы именно мы – сами – смогли их преодолеть. И стать ещё сильнее!

Так у нас становится всегда кто-то виноват и что-то должен. Таким образом, по доброте душевной, нам «помогают», помогая, превратиться в нытика и попрошайку.

А если никто из зомби уже не в силах нам помочь, то это просто обязан сделать сам Господь Бог! Иначе… какой в нём смысл?

А достоин ли я того, чтобы мне помогали, научив меня помогать себе и другим? Об этом никто и не думает. Да и – зачем? Ведь я всё ещё такой маленький, что мне надо всё прощать, ни чему не научая. Только и исполняя малейшие мои требования. Ведь тело, как и любое животное, хочет всегда оставаться сиюминутным, живя только здесь и сейчас. А не – всегда и везде.

Банан купил на остановке сигарет. И стомив пряным табаком хмельные ноты, двинул к трассе.

По трассе из ниоткуда в никуда летали иномарки.

Поймав шлагбаумной рукой зазевавшуюся налету машину, он укатил домой.

Хотя, по сути, оставался дома всегда и везде, в любой ситуации. Как улитка, таская на себе панцирь своего разума.

Глава2

Воскресенье. Каждый оттягивался по мере своих возможностей. А возможности лежали у Банана в правом кармане тонкой бойцовой рыбкой. Обычного огнива там не было, он забыл его вчера у Пенфея. Туда он и шёл. С перезрелой надеждой подобрать зажигалку, да половчей оттянуться по мере своих возможностей. Так как на Пенфея в тот кон рассчитывать не приходилось.

Да тот тогда и сам-то едва рассчитывался.

Банан не стал порочно работать на рекламу затяжными выкриками хозяина, как это было заведено в частных домах без продрывающего звонка, а по-свойски зашел во двор. И выйдя из синего полдня, проник в дом.

– Тук-тук-тук… – тихий стук.

– Открыто!.. – сквозь дверь, размыто.

– А я-то думал, ты тут занят, – сказал Банан с машинально восторженной лыбой, на рекламу косо скользнув влажным глазом по невинно заправленному дивану и чётко задраил дверь.

Пенфей валялся в кресле и курил.

– Да я выгнал её в семь часов! – сказал он с понимающей улыбкой и затянулся. – Я в шесть встаю, как на работу. У меня здесь, – он весомо, не без гордости, гулко постучал себе пальцем по лбу, – у меня здесь будильник.

– А я-то думал, у тебя там мозги! – усмехнулся Банан. И тапки были ровно отлетаемы в преддверье.

– А что с Кассандрой?

Банан ждал этого удара, быть может, даже готовился. Но Пенфей, как всегда, был парализующе непредсказуем.

Гнилая лыба слетела с его лица, как последний обмороженный лист с дерева, обнажив растеряно-озабоченное выражение, как от удара в промежность. Он даже не заметил протянутой Пенфеем руки. Не заметил, как пожал её и растёр о штанину закись злокачественной потливости. И даже не заметил, как сел в кресло напротив.

– Она отбила все мячи, – грустно отчитался Банан, беззащитно опустив невыносимо-невинные глаза. – Вчера я так и не забил победный гол.

И чуть не заплакал слабым серебром.

– Плохо играешь, – заключил Пенфей со строгостью тренера, – из рук вон плохо! Привык, что тебе поддаются, расслабился. Смотри, а то так скоро в одни ворота начнёшь играть! – с усмешкой сунул он окислившемуся Банану «желтую карточку».

– Тренировка… – вздохнул тот. – Тренироваться надо. А тут, то финансовой поддержки нет, то не климатит. Хорошо ещё недавно с Вольтером «за войну» выпили. Ни то стоял бы он, – и Банан попутно посмотрел куда-то вниз, – как корабль на мели – в полном одиночестве.

– Какую ещё войну? – не просёк увязки Пенфей.

– Ну, чтобы деньги на нас нападали, а мы от них отбиться не могли. Выпили, так они и полезли, полезли, гады!

– Тяжко, – хмуро посочувствовал Пенфей. – А мне – легко! – улыбнулся он и, откинувшись на спинку кресла, беспамятно прикрыл жалюзи век. – А то сидишь, думаешь, думаешь. И то надо, и это. Того и гляди, мозги сгорят от перенапряжения. Как лампочка. А сейчас – лафа! – и глумливо усмехнулся в окно.

– Кто там? – заинтересовался Банан. И не выпуская из рук придыхательных аксессуаров, запихал голову в окно.

В густо оранжевой рубахе неведомых заморских материй и рыхло-черных джинсах, припадая на оба костыля, забыченно сложив вороньи крылья бровей, к дому шкандыбал Аякс. Шел и тащил на затёкших плечах души тяжкий рюкзак своей загруженности. Аякс шёл вперёд, а «рюкзак» угрюмо тащил его куда-то назад и вниз, в подземелье внутреннего опыта, выгибая безумно вытянутое тело. Видимо, от этого и создавался этот хромоногий эффект. Недалеко сзади шёл немногим отсталый от него Бизон, приодетый в просторную джинсовую рубаху, мило изукрашенную стирано-розовыми розами ветров внахлёст каким-то катаболическим знакам, формулам и другим метафизическим игрушкам, да в трикотажно-тонких строгих брючках под ширпотреб.

Оным самопрядным покатом прихожане выгребли из зоны звонко-желтого излучения в мшистую мглу холла, мешковато стукнувшего по глазам лёгкой дезориентацией. И поплачно скрипнув заезженной дверью, впали в цветочную прохладу комнаты.

– Кстати, Пенфей, а где моя зажигалка? – вылез Банан из рыхлой мякоти вялости.

– Да, Поликсена, наверное, схавала.

– Ещё одна ушла, – заключил Банан, дробно звякнув смешком. И взяв со стола зажигалку, подкурил сигарету.

– Да вернётся она, не плач.

– Ага, как же. Она взяла её вовсе не для того чтобы попользоваться ею и вернуть. А для того чтобы хоть что-то с тебя урвать. В качестве вещественного доказательства того, что это не ты, а это она тебя использует. Где ты – лох, а она – тобой играет. Сейчас это самая модная игра в отношения.

– Поликсена просто пыталась хоть как-то обналичить свои услуги, – глумливо усмехнулся тот.

– И это касается не только интима. Ведь когда мы кому-то помогаем, мы также, задним умом, бессознательно подразумеваем, что он автоматически становится нам что-то должен. Не важно – что. Просто – должен. И при любом удобном случае тут же спешим обналичить свой задушевный вклад. Даже если и помогаем ему совершенно искренне, с открытым сердцем.

– Не претендуя на награду, – подтвердил Аякс.

– Это наш ум делает из нас проституток, – усмехнулся Банан. – Уже после того, как мы оценили произведённый эффект, перепроверив свою эффективность. Ведь если желаемый эффект был достигнут, наша самооценка тут же возрастает. А значит и эго претендует на награду.

– Так вот для чего все стремятся помогать другим! – понял Аякс с усмешкой.

– Чтобы вырасти за счет его ошибок. Виртуально решив для себя его проблемы.

– Чтобы, помогая другому, не только доходчиво объяснить себе то, что нужно будет делать самому в подобной ситуации, – подхватил Бизон, – но еще и вогнать его в долги!

– Поэтому-то брак и бессмыслен, – усмехнулся Банан Пенфею, – что он лишь сдерживает твоё всё возрастающее сексуальное и прочее могущество, превращаясь в дамбу, которую рано или поздно смоет.

– Если старость не наступит раньше, чем ты станешь более хорош, чем твой партнёр, – возразил Пенфей.

– И чем более ты его обожествляешь, тем дольше будут ваши отношения, – понял Банан.

– Поэтому мы и ищем того, кто красивее нас, – усмехнулся Бизон. – Чтобы прощать ошибки, как говорится, за красивые глаза.

– А не обсуждать их с другими «за глаза».

– Поэтому-то красивым быть более выгодно, – понял Аякс с запоздалой усмешкой. – В бытовом плане.

– А потому причина разводов не столько в том, что в процессе жизнедеятельности постепенно обнажаются плохие качества партнера, сколько в том, что и у нас одновременно с этим всё возрастают хорошие. Создавая разностью наших потенциалов некую реактивную тягу, позволяющую нам преодолеть гравитацию уже сложившихся отношений. И улететь в «открытый космос» свободных отношений в поиске других недо-цивилизаций. Для того чтобы, пусть и на время, – усмехнулся Банан, – стать их Прогрессором. Осознавая неизбежность того, что рано или поздно тебе придётся сойти и с их орбиты.

– Они просто сами отшвырнут тебя от себя в Свободный Поиск, – усмехнулся Бизон, – своей вульгарностью.

– И одержимостью буквально каждый день получать от тебя прямую пользу, – усмехнулся Банан, – Делая вид, что пытаются вовлечь тебя в свои долгие-долгие социальные брачные игры.

– Каждый день выжимая тебя, как лимон, – заржал Бизон.

– В надежде хоть на какую-то кислинку, – подтвердил с усмешкой Банан.

– А не на кислую мину! – усмехнулся Пенфей.

– С которой ты будешь встречать их каждодневные просьбы сделать им то то, то это, – усмехнулся Бизон. – То тототото!

– Если у тебя на это не будет уже ни сил, ни фантазии, – усмехнулся над ними Банан. – Научить их самих делать то, что им от тебя необходимо. Чтобы они не просто отстали от тебя раз и навсегда, но если и обращались бы к тебе, то лишь за товарищеской поддержкой и дружеским советом. Утопая в соплях поклонения. А не быть у них на побегушках.

– Да-а, – сделал вывод Аякс, – семья актуальна только для тех, у кого есть дети.

– Чтобы свободно изливать на них своё все возрастающее совершенство, – подтвердил Банан. – Это лишь укрепляет брак. Пока они растут и благодаря тебе становятся всё более самостоятельными. Решая вначале вместе с тобой, а затем уже и за тебя ваши общие бытовые трудности. Показывая тебе свою удаль молодецкую! Чтобы ты потом сидел уже себе на завалинке и только давал им советы бывалого.

– А когда ты передаёшь ему всё что знаешь, заводишь второго, третьего, – понял Аякс. – И так далее.

– Не стоит увлекаться лишь предметом своей любви, – усмехнулся Банан. – Нужно думать глобальней. Чтобы затем – и быть.

– Вот поэтому-то я и выбрал Поликсену, – усмехнулся Пенфей. – И пока ты все ещё думаешь, я уже делаю.

– Детей?

– Это становится некоей социальной игрой, – подхватил Аякс. – Где с каждым ребенком ты всё более имеешь, что им передать. И таким образом, растёшь гораздо быстрее и сам.

– Вот поэтому-то раньше и были столь многодетные семьи, – заметил Банан.

– Как у Льва Толстого? – критически усмехнулся Бизон.

– Может быть, именно это и помогло ему стать именно тем, кем он для нас и стал, – упрекнул его Аякс.

– Да, это самый эффективный способ роста, – подтвердил Банан.

– И получения отдачи! – подчеркнул Аякс.

– Вот меня Поликсена вчера прикалывала, конкретно! – усмехнулся Пенфей. – Своей отдачей. Ну, сидим на диване, она кричит: «У меня подружка от одного мальчишки забеременела». Полагай? «Пришлось пол лимона на аборт давать, иначе жениться пришлось бы». Я сразу схавал её движение, кричу: «Если б моя подруга забеременела и стала бы мне что-то предъявлять, я бы просто поехал и пристрелил её». А она сразу схавала эту жвачку. Фиг ли, думает, с мафией потрахивается!

– Ни чего себе ты там имидж наработал! – стебанул Банан, краем глаза нехотя замечая, как вымпел лидерства уходит от него к Пенфею.

Бизон и Аякс сидели, углубившись в корявые дебри косоротых усмешек.

– Да кого, так оно самокатом ещё позавчера развезлось, – отмахнулся Пенфей. – Они как мальчишек из Трои увидели, а те и сами один круче другого, и так меня нахваливали на дне рождения за то, что я бунт против старослужащих возглавил в армии, что так и сели предо мной на задние лапы.

– Что ещё за бунт? – не понял Банан. Что такое вообще возможно.

– Ну, как тебе объяснить? Сидели мы себе как-то с земляками из Трои в каптёрке, выпивали вечером. Втихаря общались. Парни давай рассказывать о своих «подвигах» на гражданке. Как они лохов там строили, да деньжат отжимали. И тут я слушаю их и понимаю, что они и в самом деле рассказывают мне чистейшую правду. Что они реально крутые чуваки! И тут я им и говорю: «Ну, если вы и в самом деле такие крутые, чего же вы старослужащих-то боитесь? Они же такие же лохи, как и на гражданке!» А они давай отрабатывать, – усмехнулся Пенфей, – мол, тут так принято. Армейские традиции и всё такое. Как по другому-то? А я и говорю им: «Пошлите! Сейчас я вам покажу, как по-другому!» У меня аж дрожь по всему телу побежала от своей же дерзости! Прикинь? Сейчас, говорю, биться с ними будем! «Что, прямо сейчас? – заохали они. – Нас же мало. А их – вон сколько». Я смотрю, они съезжают, схватил что подвернулось под руку, какую-то ножовку по дереву. Так, для смелости. И пошел в расположение казармы. Они – за мной. Пнул дверь ногой со всей силы, встал в дверях и кричу: «Эй, вы, лохи позорные! Старослужащие, это вас касается! Давайте драться! Один на один! Я сейчас морды всем вам тут поразбиваю! Ну, подходи по одному!»

– И – что? – удивился Банан, когда Пенфей внезапно замолчал.

– Съехали они, – усмехнулся тот.

– Да я бы кинул в тебя табуреткой, да и делов-то! – с усмешкой вспомнил Банан. – Как я уже делал это на «Узле связи», когда один длинный, такой, душара, типа – в шутку, подбежал и со всей силы ударил меня по голове подушкой, когда я пришел с Командного Пункта ПВО после суток и уже спал. Я подскочил, в непонятках, увидел, как он убегает, как заяц, и тут же швырнул в него табуреткой. Но не попал. И тут же схватил вторую. Но тот уже лёг в свою кровать под одеяло и забился головой под подушку, сделав вид, что спит. Я посмотрел на остальных, и, видя, что они украдкой ржут, как дети, заорал на них, что сейчас всех их тут этой табуреткой поубиваю! Поставил её поближе к себе и снова лег спать. Да и в Учебке такое не прокатило бы, – усмехнулся Банан, вспомнив своих дедов. – В Учебке один только замахнулся раз на сержанта, так на него сразу же, как по тревоге, все старослужащие накинулись. Но не стали его бить. Так, пожурили только на первый раз. Выяснили, кто там, да в чём именно был виноват, и всё. Но мы сразу же всё поняли, после отбоя отжимаясь от пола за его косяк, что так, как он, лучше не делать.