Читать книгу: «Девочки. Повести, рассказ», страница 3

Она и не заметила, как обидела преданную, тихую, безотказную и свою в доску Любу. Время шло, на шашлыки они сходили, и Надя действительно позвала с «энпээски» какого-то приезжего вахтовика. Но теперь уже, хотя внешне отношения у подруг были хорошие, Люба старалась находить дела по пятницам, и совместные их посиделки почти прекратились. Да и вахтовик оказался мужик не промах, начал ходить к Любе, как только приезжал на вахту. И хотя Надя подтрунивала над подружкой, мол, несерьезно всё это, не верь ему, у него таких – вагон, и жена вроде есть, те продолжали встречаться, и вахтовик приезжал всё чаще и уже не только по работе.

Люба стала менее откровенной с Надей и больше не делилась своими секретами, как раньше. Та же не могла без неё жить, подружка была ей нужна позарез, как дому удобный шкафчик. Можно туда что-то спрятать и самой за него спрятаться, если что.

Но нет-нет да и закрадывались в душу Алексея подозрения, и мужики в цеху болтали уже открыто, что жена ему рога наставляет. И он захотел поговорить, но язык не поворачивался. Однажды ночью, в постели, разговор всё же состоялся:

– Надь, я чё сказать-то хотел. – Слова шли трудно.

– Ну?

– Мужики говорят, что… – Он замолчал.

– Что?

– Ну, что я… – Он опять застыл.

– До утра так будем? Говори, если начал!

– Ну, что рогоносец, мол, Баринов.

– Ага? – Надя повернулась к нему, приподняла левую бровь. – И ты им веришь?

– Да нет, Надь, ну, как можно.

– Что можно?

– Да верить им. Но… я бы хотел от тебя услышать, в общем, ну…

– Что ты у меня один?

– Ну да. – Алексей лежал рядом, словно провинившийся пятиклассник.

– Лёш, они же просто завидуют нам. Не слушай ты никого. – Она обняла его и придвинулась ближе. – Я люблю тебя одного, где я ещё такого найду?! – Она снова обняла его и так жарко поцеловала, что ему ничего не оставалось, как обнять и поцеловать в ответ.

– Гады завистливые, я знал, Надюша, что ты так скажешь, – Лёша повторял это, как в бреду, и уже был в полной её власти.

– Не думай о них, я же рядом. – И они продолжили целоваться.

Надя опять победила, обвела его вокруг пальца. Она знала, что всё будет так, как она захочет. Уверенность в себе, как большой твердый стержень, всегда была у неё внутри. В деревне её называли «кремень», мужики между собой называли «бойбаба».

Лёша теперь уже давал отпор мужикам, когда те наседали с разговорами о жене, а Надежда смекнула, что надо быть поосторожней, и когда случилась оказия, подошла к самому говорливому и обаятельному электрику из цеха мужа:

– Ген, видела в профкоме твое заявление на материальную помощь.

– Писал, было дело.

– Вот думаю, что с ним делать?

– А чё делать, имею право, как все! – вздернул нос кверху Генка.

– Конечно, имеешь, но только у тебя не хватает стажа немного.

– Да? Денег очень надо!

– Если ты готов ждать, то и мы можем подождать, но если…

– А чё сделать, чтоб не ждать? – смекнул Гена.

Надя подошла к нему почти вплотную и спокойно, глядя в глаза чуть струхнувшему электрику, сказала:

– Заткнуться и перестать трепать обо мне на каждом шагу, особенно моему мужу!

– П-пы-понял, Надежда Петровна, понял, – промямлил Гена, как побитый щенок, посмотрев на ту, что была младше его лет на десять и ниже ростом.

– Ну, смотри, я тебе верю, – сказала она начальственным голосом.

Потом резко отошла от него и, не оборачиваясь, пошла прочь. С тех пор слухи прекратились. Точнее, до мужа они не доходили.

* * *

В это утро Алексей ещё спал, она же, как всегда, проснулась рано. Потянулась, как любила, всем телом, вальяжно, как львица. В этот момент в комнату заглянул их младшенький:

– Они не спят! – крикнул он Сереже, который уже заканчивал приготовление завтрака на кухне, и улыбнулся любимой маме.

Мама же, ничуть не смущаясь, что она в легком ночном пеньюаре, поднялась с подушки ему на встречу, Олежка подбежал и уткнулся ей в грудь.

– Папа ещё отдыхает, потише. Что у нас на завтрак?

– Яичница с колбасой! – бойко ответил младший.

– Чё разгалделись-то с утра?! В выходные поспать нельзя! – Алексей заворчал и продолжал кемарить.

– Всё-всё, спи. – Она поднялась с постели, надела на пеньюар халатик, взяла в охапку Олежку, и они почапали на кухню.

– А Серёга ещё салат сварганил, – рассказывал ей по дороге счастливый сын.

Он так любил дни, когда вся семья была вместе.

– Помощнички мои! – Надя приобняла их, чмокнула Серёгу в щёку, он увернулся.

– А меня?! – завопил Олежка.

– И тебя. – Она поцеловала и младшего.

– Та-ак, что там у нас вкусненького, или сожгли опять чё-то?

– Да почему сразу «сожгли-то»? Было один раз, теперь всю жизнь помнить будут! – Серёжа ершился.

– Не, мы новый рецепт испытывали, теть Люба дала, – заискивающе затараторил Олежка, он всегда старался всех помирить.

– Ладно, дайте попробовать.

– Не догадаешься, чё там! – Сережа перемешал салат и дал матери ложку.

– Сладкое что-то. Может, ананас? – сказала она, съев половину, и хитро улыбнулась.

– Не-ет! – закричали в голос парни.

– Где тут ананас-то найти, мам, ты чё? – возмутился Сергей.

– Ну, тогда… яблоки.

– Яблоки, яблоки! – обрадовался Олежка.

– Так нечестно, ты знала? – сопротивлялся Сережа.

– Да не знала я.

– Ага, сразу так отгадала? – не сдавался старший.

– Просто я же женщина и готовлю… иногда.

– Блин! А ты поняла, что там ещё макароны?

– Оспади, в салате?

– А, во как я придумал!

– Ну вот, видишь, ты не угадала! Но мама бы потом догадалась, да, мама? – влез в их разговор младшенький.

– Ладно, миротворец, – погладила она его по голове и обратилась к старшему: – Сынок, может, ты и правда поваром будешь, вон как у тебя всё получается! Вкуснятина какая, тока майонеза бы побольше, а так ничего. Папе точно понравится.

– Мам, где побольше-то возьмешь, последнее соскребли, – ответил Сергей.

– Как последнее, я недавно вот заказывала пять банок «Палне»! Съели, что ли? Чё молчим?

– Да… мам, я… это… – Он замялся.

– Та-ак! – Голос матери стал строже.

– Я баночку дал… Маринке Кузнецовой. У них вообще негде это всё достать.

– Негде достать? А меня это волнует?! – Надежда сурово свела брови у переносицы, и две большие морщины, которые ничего не предвещали хорошего, появились на лбу.

Было ясно, что мать недовольна и сейчас начнет ругаться.

– Я заказываю, прошу, за сотни километров, мне везут на перекладных, люди мучаются, а тут, оказывается, сын свою лавочку открыл?! Прекрасно!

– Да мам, я же помочь хотел!

– Помочь?! А ты думаешь, что мне это всё легко дается? Мне что, всю деревню теперь кормить?

– Да я не думал, мам. Просто…

– Вот именно, не думал!

– Ты же сама говорила, что надо помогать, – встрял Олежка.

– Так, помолчи-ка, защитник! Нет, ты мне скажи, сын, ты думаешь, что мне это всё легко достается?

Сережа молчал и дулся.

– Да он в неё втюрился, в Маринку! – хихикая, выпалил младший.

– Ты чё, блин, а! – прикрикнул Сережа, показывая брату кулак.

– Так, понятно, я и забыла, что тебе уже пятнадцать. Ладно, проехали, но чтобы больше без меня никому ничего не давали. Только перестали жить по талонам! И вообще, готовите, так хоть спросите у меня, какие продукты брать.

– Так тебя вечно дома нет, – попытался вставить слово Сережка, – а у отца мы спрашиваем, если что-то надо. Он и про майонез Маринкин знал.

– Ах, знал! Ну, получит ещё свое! С отцом они советуются, отец им опять хороший, а мать – дура!

– Да, мам, я не то хотел сказать, – начал защищаться Сергей.

– И вообще, неча мне тут указывать! Я чё, железная, везде должна успеть? Я вам не уборщица, не прачка и не кухарка! Всё достань, за всем уследи! Конечно, отец им ближе. – Надежда опять сморщила лоб.

– Мамочка, мы же тебя любим! – Олежка подошел и обнял её.

– Конечно, мам, ну чё ты! – Сергей встал рядом. – Я не буду больше никому ничего давать без твоего спроса и макароны в салат крошить не буду, если хочешь.

– Нет уж, ты давай кроши, чё хочешь. – Надя засмеялась и обняла Олежку. – Хоть шнурки!

– Хм, шнурки несъедобные. Вот если бутерброды из колбасы и варенья попробовать?! – повеселел Сережка.

– Что?!

– Ну, я серьезно, французская кухня же!

– О да, нам как раз французской кухни не хватало. В следующее воскресенье у папы день рождения, устроим пир с шашлыками и вареньем. Серёга – за главного! – объявила она.

– Ура! Шашлыки! – завопил Олежка и запрыгал по кухне.

– О, клево, из куриных окорочков? – уточнил Сережа.

– Может, и из куриных, а может, и из… – она замешкалась, – из Олежкиных или Сережкиных.

– Или из папиных, или из маминых, – продолжил дразниться Олежка.

– О да, из мамы уже пора. – Надя захватила у себя за животе складочку. – Вон сколько сала-то. – И они засмеялись.

– Ладно, всё, хватит, я пошла, мне как раз по поводу воскресенья надо с тетей Любой пошептаться.

Надежда зашла в ванную, потом повертелась у трюмо в прихожей и через некоторое время, уже принарядившись, с подкрашенным лицом, появилась в спальне. Муж ворочался, никак не мог заснуть снова.

– Чё вы там орете?

– Да повар наш делился секретами. Лёш, я к Любаньке на часик, надо поболтать, давно не виделись.

– Давно не виделись! – Муж был недоволен. – А скока время-то?

– Десять доходит.

– Чё соскочила? Думал, поваляемся ещё, – игриво начал Алексей.

– Да не знаю, неохота. Любка позвонила, чё-то у неё там случилось, – откровенно врала Надя.

– Чё-то я не слышал звонка. И в выходные нет покоя. Какая же она зануда, а?! Чё у неё может случиться? Взрослая баба вроде! Не может придумать, чё в борщ ло́жить?

– Ло́жить?! – передразнила Надя мужа. – Да ладно, чё с тобой говорить. При чем тут борщ? Завелся с утра! Не, а чё мне уже и к подруге нельзя в выходные? Ты вон на заговенье идёшь?

– Понятно, иду! Это уж традиция, это железно каждый год. Это не трожь! День всех святых.

– Ой, святые, не могу, а вы ещё пьёте, как лошади, в этот праздник, святые?

– Надя, иди ты!

– Я и пошла. – Она отправила воздушный поцелуй и направилась к выходу.

Уже от дверей крикнула:

– Не забудь, сегодня идём к Ворошиловым на проводины.

– Какие ещё проводины?!

– Ты чё, забыл, Тольку в армию забирают. Тоже мне родственничек?! – продолжала она кричать у дверей, уже надевая обувь.

– Да какой родственник, седьмая вода на киселе.

– Неважно, проводить надо парня по-человечески. – Она, уже в обуви, прошла обратно в спальню. – Не хочешь, не пойдем?

– Пойдем, чё делать-то! Ты скоро явишься?

– Да через часик-другой. – Надя была уже у выхода.

– Мам, я только пропылесосил, ну чё в обуви-то! – возмутился Серёжа, увидев, как мать вышла в туфлях из комнаты.

– Ну-ка, цыц! – Она скрылась за дверью.

– Давай недолго там! – громко, чтобы она услышала, гаркнул Алексей.

* * *

Идти Наде нужно было совсем в другую сторону, но надо усыпить бдительность мужа, который опять стал следить за ней. Старший сын однажды рассказал ей, что видел, как отец стоял и высматривал кого-то в окно подъезда. По тому, как только что из дома вышла мама, он смекнул, что не зря. У них-то окна выходили в лес и на задворки деревни, на Молодежную улицу, а что творится в центре, не углядишь. Вот и приходилось отцу выходить с сигаретой в подъезд, вроде как покурить, а сам он тайком смотрел, пошла ли его жена туда, куда сказала.

Не зря Надя сделала этот маневр, потому что, только она ушла, Алексей тут же выскочил в подъезд и проследил за ней. Ничего особенного не увидев, пошел восвояси.

– Любаня, ау! – Она зашла к подруге, как всегда, не постучавшись.

– Я здесь, Надь, вижу уже, что ты пылишь. – Люба выходила из ванной.

– Я хотела до похорон пробежать.

– Ну да, вон собираются уже у домов.

Надя направилась к телефону.

– Здравствуйте, а можно Посьву, пятнадцать-сорок восемь. Добрый день, вы могли бы Валеру из пятьдесят шестой позвать? – На другом конце провода ответили. – Спасибо большое.

Она стала ждать.

– Надь, смотри, что вычитала. Сейчас идёт русальная неделя, – Люба подошла с журналом.

– Обожди, Люб, потом, – закрывая трубку рукой, – слушай, скажешь, что я у тя была?

– Валерик, – Надя уже говорила не с ней, – давай дуй скорей ко мне, я через двадцать минут буду на своротке, на Николаевку, там меня подхватишь. Да бегом: у нас час. – Она положила трубку.

– Опять сбежала? – Люба недовольно отложила журнал и пошла на кухню включать чайник.

– Да ладно тебе, Люб, я супружеский долг вовремя отдаю, Лёхе хватает.

Они сели за стол, Люба разлила чай по чашкам.

– Ну, попробуй вот хоть шарлотку, какую-то новую испекла.

– Да я объелась с утра, Любань! С собой, может, дай немного, на обратной дороге возьму, угощу мальчишек.

– Конечно, дам. – Она начала заворачивать пирог. – Ой, Надь, как ты не боишься, а?! Я бы вся истряслась.

– Да боюсь, Люб, но я ж без адреналина не могу!

– Адреналина ей не хватает, займись спортом, пошли со мной на лыжах. Знаешь, какие спуски есть, дух захватывает!

– Ну, ходила я с тобой – и чё, ползешь, как дурак по пустыне, а потом эти маленькие горочки.

– Так они разные бывают, можно ещё в походы ходить.

– Ну, здрасте, тетя медик! Ладно, чё ты там читала? – переключила разговор Надя. – Может, я русалкой была в прошлой жизни? – Она усмехнулась.

– Ты и сейчас, как русалка. – Она принесла из комнаты журнал. – Вот смотри, идёт русальная неделя, – продолжала Люба.

– Так заговенье же, какая русальная неделя? Завтра мужики пойдут по бутылкам стрелять.

– Оспади, Надь, это разные вещи. Короче, в воскресенье День всех святых, ничего делать нельзя, а то будет плохо, а тут…

– Аа-а, у меня есть один святой дома, как раз об этом щас говорили. – Надежда прервала её.

– Вот слушай: «Особую силу имеют любовные заговоры». – Люба уже зачитывала из журнала.

– Чё-чё там написано? – Надя взяла журнал из рук Любы, снова прочитала про заговоры и продолжила: – «Лихие люди» могут замышлять зло на своего ближнего. По древним поверьям в эту неделю русалки выходят из воды – купаться в полдень и в полночь запрещается, иначе они могут утащить в свое царство. Также нельзя ходить в лес одному.

Надя закрыла журнал.

– Лихие люди, гришь? Ну, про меня же.

– Ну, ты же у нас не такая лихая?

– А какая? Да ладно, чё ты, меня же ведьмой за глаза называют, я знаю.

– Мало ли чё говорят. Я вон хожу по деревне, людей лечу, бегаю на каждый вызов, как оглашенная, и всё равно жалуются. А один дед даже шаманкой назвал. Всем не угодишь. Так что…

– Как баушка говорила: «На каждый роток не накинешь платок».

– Ну и я про то же. Всё равно будут трепать по деревне, даже если не делаешь.

– Да я не слушаю никого, это так, на ум чё-то пришло.

– Ну и вот. А чё расстроенная такая?

Наступила пауза. Надя вздохнула.

– Просто подумала шас, что вечно прячусь, скрываюсь. Я что, преступница? – начала она.

– Нет конечно, но…

– Да ладно, Люб, я всё понимаю. Нельзя. От живого мужа вроде как бегаю. Не положено. А мне чуть больше тридцати всего, Люб, я не хочу вечно докладывать этому дундуку, куда я пошла и на сколько. Я же не последний человек на работе, мне все в рот смотрят, советуются. Ты же сама видишь! А я должна бояться сделать шаг.

– Надь, так ты вроде не боишься никого, и с Лёшей у вас всё хорошо вроде?

– Вот именно вроде! Дети меня не видят, тебе приходится врать, с Димкой не могу побыть вдоволь. Вот Ирка с Аликом так же, как мы, начали встречаться, а уже дело к свадьбе идёт! А почему, думаешь, я к Валерке езжу? Да назло! Чтобы показать Лёхе, что всё равно, всё по-моему будет.

– Зачем? Может, развестись, в конце концов, если так тошно?

– Не знаю, зачем, Люб, не мучай ты меня, не могу жить по-другому! О разводе было намекнула ему, но он и не понял, про кого я ему говорю.

– Так ты не намекай, а говори напрямую.

– Да что-то пока нет повода, да я и не представляю, как мать это всё воспримет. Хотя куда она денется. Ой, не собираюсь я всех слушать! Надо будет, захочу и разведусь!

– А дети без отца, Надь? Парни всё же!

– Люба, ты только что говорила, разводись. Значит, будет у них другой отец! – Надя почти крикнула, но осеклась, вспомнив, что больно тонкие перегородки в «бамовских» домах.

– Ну да, ну да, – поддакнула подруга, – а чё делать-то, Надь?

– Не знаю, жить, как живется, а там посмотрим! Ну, люблю я мужиков, что теперь?! – Так прикроешь? – продолжила Надя, как ни в чем не бывало. – Скажешь, если будет звонить, что я у тебя была, только вышла.

– Ой, не нравится мне это! – Люба вздохнула.

– Ну, вот опять заставляю тебя врать.

– Да ладно, скажу, скажу.

– Спасибо, Люб, хотя, может, и не надо будет ничего, может, и не позвонит. Ты дома будешь? Я к тебе потом заскочу помыться и пирог возьму.

– Да куда я денусь? Если вызовут только, так ключ сама знаешь где.

– Ну, я пойду, этот подъедет уже скоро.

– Вот, блин, партизаны, а! Ладно, – отправила ей вослед Люба.

– Всё, чао-какао. – Надя ушла.

В подъезде шмыгнула в открытое окно, благо был первый этаж, и быстрым шагом пошла к месту встречи с Валеркой.

* * *

– Ма, а ты новые кроссовки куда положила? – кричал Димка.

– Димушка, да вон же они, на крылечке!

– Ой, прости, родная, вечно не замечаю.

– Да уже вижу, сын, что витаешь где-то, осмотрелся бы, прежде чем кричать, – ровным, но усталым тоном ответила Екатерина Андреевна.

Она работала учительницей химии и биологии в местной школе и всегда не спеша, с толком, а главное, увлекательно, объясняла детям, что и где находится и что из чего состоит. Её очень любили за это и вообще за то, что она так захватывающе рассказывала о своем предмете, будто детектив читаешь. Всё становилось понятно и хотелось повторить. Вот и сейчас она не завелась, как обычно это делали местные мамаши, а спокойно объясняла взрослому уже сыну простые вещи.

– Ой, прости, не заметил, а ты чего вздыхаешь, мам?

– Да вспомнила о твоей новой пассии.

– Что такое?

– Димуль, я никогда же тебе ничего не говорила такого. – Мать начала издалека, смущаясь и выдерживая паузы. – Ты всегда сам принимаешь решения, и я приму любое твое. Я же у тебя быстро «врубаюсь» в эти ваши «приколы».

– Ха, мам, ну ты даешь. У вас чё, в учительской теперь так говорят?

– От учеников набралась, не уходи от темы.

– Мам, да чё такое?

– Вот кто из вас чаще ищет встречи? Разговариваете вы, делитесь тем, что в душе накипело? Или у вас только физиология? Как у самца и самки.

– Ну, ты скажешь, мам, это же тебе не урок биологии. Я не думал об этом. Мне хорошо с ней – и всё, а там увидим.

– Димка, вот думаю, неужели это действительно любовь? Я не говорю о разнице в возрасте, я понимаю, что это ничего не значит.

– Хорошо, что хоть ты это понимаешь, а то устал уже объяснять всем. Я не знаю, мам, я просто не могу без неё жить!

– Ну, примерно так я и думала. Видимо, надо перетерпеть, – сказала она, скорее для самой себя.

– Да не надо терпеть, живи – и всё, чё случилось-то?

– Как скажешь, сынок, только… отец переживает очень, он же у нас не такой демократичный, как я, всё норовит пойти поговорить с ней, я всё время останавливаю.

– Да не надо с ней говорить!

– Не кипятись, вот и он такой же, просто смотри, чтобы нашу фамилию не склоняли на каждом углу.

– Вот блин, я что уже позорю фамилию?

– Сын, ты – нет, но о ней очень уж много плохого говорят.

– Началось. Что, например?

– Говорят, будто у неё много мужчин и что она занимается всякими приворотами. Даже бабка её была колдунья.

– Ой, мам, и ты туда же! Ты же атеист и анатомию преподаешь.

– Да я не верю, Димуль, но рассказывают, что все, кто связывается с такими людьми, болеют и даже умирают.

– И чё, я заболел?

– Ну, нет, но. Может, у вас всё и не так, но, как подумаю, что ты, как привязанный, к ней ходишь, то начинаю верить.

– Мам, я контролирую ситуацию. Всё нормально. Говорят те, кому самому хочется этого, ты же знаешь. Мне пофигу, кто у неё там есть, я бы прям сейчас её замуж взял.

– Замуж? – Она задумалась. – Да, серьезно у вас всё. Так чего ждать, бери.

– И возьму!

– Возьмешь-возьмешь, сын, всему свое время. Может, она и хороший человек, кто знает. Я тебе тут не указ.

– Лан, мам, понял я. – Сын вышел во двор.

– Ничего ты не понял, сынок. – Екатерина Андреевна взяла веселку и пошла подминать подходившее уже второй раз тесто.

* * *

Надежда свернула к Николаевке и встала там, куда должен был подъехать Валерка. Стояла минут десять, вдалеке показалась похоронная процессия её бывшего ухажера Сашки по кличке Хомяк, она занервничала. Уйти было нельзя, она бы столкнулась с людьми нос к носу, а тут, за деревьями, её не видно. Хотела уже плюнуть на всё и пойти домой окольной дорогой, но Валеркина машина показалась на горизонте.

– Спасай меня! – протараторила она, прыгая на сиденье.

– Чё случилось? – Валерка тут же потянулся целовать её и лапать.

– Да подожди ты, дай хоть сесть!

– Садись-садись. Не, ну чё такое-то?

– Да соседа моего хоронят.

– Во блин, я же не знал!

– Поехали отсюда нафиг! – прошипела Надя.

– С удовольствием! – продолжал улыбаться Валерик. – Давай тихонько проедем мимо них и свернем к старому крольчатнику, там спрячемся.

– Ты чё, вообще, что ли?! Не поедем мы туда! Можно другой дорогой проехать, вон к тому леску.

– Как скажешь, моя принцесса!

* * *

Вечером, во дворе дома, где шли проводины в армию, стояли накрытые обильно едой и выпивкой столы. И, как это всегда делалось в деревне, их сколачивали накануне, из неструганых досок, на скорую руку и покрывали клеенкой. Народу было полно, гулянье шло на всю катушку. Толька Ворошилов, сын двоюродного брата Нади, уходил служить.

Мать его ходила с заплаканными глазами и только успевала подносить еду к столу. Девушка Маша не отходила от призывника ни на шаг, смотрела в рот и ловила каждое его слово. Гармонист уже раз двадцать за вечер сыграл «Как родная меня мать провожала», парни подтягивались на турнике, мерялись силой на кулаках. Съедено и выпито уже достаточно.

В Кошкино, когда провожали солдата, всегда гуляли до самого утра, а потом всей толпой шли к шестичасовому поезду и сажали призывника под песни, слезы и напутствия родных в вагон, который вез его в районный военкомат.

– Толян, я тоже пойду в армию, сразу за тобой, чё ты в натуре! – Младший брат Колька говорил старшему чуть заплетающимся голосом.

– Да ты школу закончи сначала, сопля! – дразнил тот брата.

– Я сопля, да? Ты думаешь, я худой? Да я легко могу подтянуться двадцать раз.

– Подожди, ты только что висел, как мешок с говном! – в разговор вмешался Толькин друг Никита.

– Я, может, волновался, тоси-боси, собрались тут все, глазеют.

– А в армии ты тоже скажешь: отойдите, мол, пацаны, тоси-боси, я стесняюсь! – не унимался Никита.

– У меня ещё два года есть, натренируюсь!

– Ну, давай! А то, может, сейчас? Мы всех разгоним, скажем, извините, гости дорогие, у нас тут Колян смущается, тоси-боси, – продолжал подтрунивать друг.

– Да чё ты, блин! Я могу! Ща теть Света допоет.

– Ладно, пацаны, хорош базарить, мне батя коньяк заначил на проводины. Кто хочет, за мной!

Все загалдели и пошли за дом. Надин Сережка тоже был тут.

– Я тоже хочу, я ни разу не пробовал! – заныл Колян.

– Хватит тебе, салага ещё, и так уже назюзюкался! – прикрикнул на него старший брат, потом посмотрел с жалостью и добавил: – Ладно, пошли, тоси-боси. – И обращаясь уже к своей девушке: – Машк, ты побудь пока здесь, ага, мож, матери чё понадобится. Мы скоро!

– Ага, – промямлила Маша и нехотя пошла в сторону Толиной мамы.

Парни ушли. Остальные гости продолжали петь. На улице стояла ночь, но было светло – летние ночи, белые на Северном Урале, и фонари в ограде Ворошиловых горели ярко. И хотя все уже были под хмельком, друг друга могли видеть хорошо. Тут же был Егор, который оставил дома жену с детьми, и Надя с Алексеем. На другом конце стола, который стоял буквой «П», сидел и Димка. Он пришел в своем дембельском кителе и был сегодня особенно хорош, они часто встречались взглядами с Надей.

Впрочем, не с ним одним она переглядывалась. Явился на праздник приезжий, новенький в деревне, Надя томно улыбалась, делая ему какие-то непонятные, ничего не значащие и в то же время знакомые женские намеки-сигналы к тому, что она бы не прочь с ним закрутить. Она и собиралась это осуществить в ближайшее время. Узнала уже, что он приехал погостить на пару месяцев. Надя всегда любила короткие романы. Запотёмилось ей! Как захочет кого, хоть тресни, надо заполучить его себе, и всё тут. А потом все они ходили за ней, как телята, но ей были уже не нужны.

– Давайте музыку, что ли, включим, чё одна гармошка играет? – предложила Надя, кокетливо улыбаясь новенькому.

– Давайте, никто вродь не против, – ответил хозяин дома, двоюродный брат Нади, уже раскрасневшийся, Гришка. – Толькя, давай врубай свою шарманку!

– Тише ты, раздухырился, всё-тки сына в армию прывыжашь, гулянье тут устроил! – одернула его жена.

– А чё, имею право, чем сильне гулям, тем легче служба!

– Чё-то не вижу связи! Ой, да чё щас с тобой говорить. – Она пошла в дом.

– Я могу включить, я знаю, где, – нашлась Толина подружка Маша.

– О, мылодец, доченька, давай выручай! Невеста растет! Видали? Родня моя будет!

– Да ладно вам, дядь Гриша. – Маша засмущалась, включила музыку и убежала.

На весь двор раздалось «Твоя вишневая девятка меня совсем с ума свела». И почти все, кто сидел за столом, повскакивали и затанцевали, даже старики. Алексей остался, он вообще весь вечер был какой-то хмурый. Идти сюда не горел желанием, хотел дома побыть, программу «Время» посмотреть, вон по радио передавали, в Анголе война началась, да мало ли чё, неохота сегодня ни веселиться, ни пить. Устал, что ли, и на душе как-то не по себе. В следующее воскресенье тридцать пять стукнет, а всё как пацан. Надо бы остепениться.

«Точно сказали, что за Надькой ухлестывает сын учительши. Вон как трётся около неё! Пойти вмазать ему, что ли? Тоже неохота, обожду пока», – размышлял Алексей, пока другие плясали.

– Слышь, а Надька-то опять в загул пошла? – донеслось до него с соседних мест.

– Мужику похер, чё ей не гулять!

– Ну да, слушала она его! Уже и при нём наяриват, он-то щас напьется, вишь, сидит, как сыч, она и сбежит. Точно говорят, ведьма!

– Так и семья страдат.

Алексей насторожился, искоса посмотрел на баб, которые шептались.

– А вы чё тут расселись, вроде нестарые, чё не танцуете? – Алексей заговорил с ними.

– Ой, да кому мы нужны! – заулыбались те и смутились.

– Вот именно! И неча чужому счастью завидовать. – Он налил целый стакан водки, выпил и пошел танцевать с подвернувшейся рядом бабенкой.

Надя тем временем всё ближе прижималась к Димке, но заметила, что муж танцует с молодой библиотекаршей Веркой, оттолкнула Димку и резко пошла к мужу.

– Разрешите. – Она бесцеремонно схватила мужа и начала с ним танцевать.

Верка, не успев понять, что происходит, так и встала столбом в центре круга, но тут Димка сообразил, подхватил её и, переглянувшись с Надей, мол, вот тебе, продолжил танец. Взгляд у Нади был нехороший, и Димка увел свою партнершу от греха подальше на другой конец площадки.

Потом ещё горланили песни под гармошку, тосты, танцы, кто-то прикладывался спать. Время шло к рассвету. Мать собрала призывнику в дорогу рюкзак с едой и теплыми вещами, подъехал автобус, и все, кто остался, человек двадцать, потихоньку загружались, чтобы ехать к поезду.

* * *

Бариновы, Егор, Димка и ещё человек пять, решили не ездить, стояли у автобуса, пили на посошок и вместе со всеми тянули в сорок пятый юбилейный раз: «Как родная меня мать провожала». Будущему солдату снова говорили напутственные речи. Тот стоял бодрый, но будто слегка ошарашенный. Вчера вечером, дома, всё происходящее казалось веселым, а теперь, под утро, когда стали прощаться, Толька всем нутром ощутил скорую разлуку с родным домом, с близкими, но виду не показывал. Маша его стояла рядом. Потом началась какая-то непонятная дорожная суета.

Один из родственников, уже сильно пьяненький, хилый такой с виду, в чём только дух держался, не выговаривал букву «л» и всё время повторял: «А ты свужи, как я свужив!» Над ним смеялись, кто-то поддразнивал, кто-то слушал рассказ, как же он всё-таки «свужив». Наконец будущий солдат с родителями, подружкой и всеми, кто решил проводить его до конца, а кто просто сел в автобус по пьяни, уселись, более-менее угомонились, гармонь заиграла ещё жалостливей, и автобус, подпрыгивая на кочках, покатил к железнодорожной станции. Провожающие махали вслед, кто-то плакал, кто-то твердил что-то вроде «два года быстро пролетят», какая-то собака побежала за автобусом, и, как только они скрылись из вида, оставшиеся гости пошли кто куда.

Новенький, с которым Надежде хотелось завести шашни, испарился. Она посмотрела, не нашла его, и их компания: она, муж, брат и Димка, и ещё какой-то мужичок, пошли в сторону дома. Через несколько домов мужичок свернул в проулок.

– Ну, бывай! – крикнул ему Егорка, и они остались вчетвером.

– А чё, сегодня ж заговенье, постреляем, што ль? – предложила Надя, когда они подошли к перекрестку.

– Надь, да уже утро, ты чё? – ответил муж.

– Лёш, ну пожалуйста. – Она наклонилась к нему и, пока никто не видит, чмокнула его за ухом.

– Не, я тоже домой! – почти простонал Егорка.

– Егора, да ты что, ты же любишь стрелять! – не унималась она.

– Ты откуда знаешь? Не, щас Оксанка у меня заведется, явно не спит ещё. Или уже.

– Ну, мы недолго, скажешь, что ездил к поезду. Егорушка! Ну, мужики, ну, пойдемте!

– Ой, ты мертвого уговоришь, пошли!

– Лёш, ну чё? Пойдем? – Она посмотрела ещё раз на мужа, как ребёнок, который просит конфету. – Я же никогда не стреляла, ну, Лёш, да мы уже почти дошли до берега.

– Ничёсе дошли, ещё полкилометра кондыбать, – вставил Егор.

– Ты чё, а! – Она зыркнула на брата.

– Ой, хочется тебе? Всю ночь не спали, чё мы там настреляем поддатые?

– Так мы немного!

– Чё немного, а ружье где?!

– Я могу сбегать за своим! – нашелся Димка, который всё время молчал, слушал и просто шел рядом.

– Лё-ёшик! – опять заканючила Надя.

– Надь, ну правда, чё ты, устали все уже. – Егор решил, что всё ещё может измениться и стоит принять Лёшину сторону, особо идти ему не хотелось, да и домой рановато.

– Тебе чё, больно охота домой, к пеленкам? Я вас когда-нибудь вот так просила?! Ну, чё, никому неохота пострелять? – не унималась Надя и снова обратилась к мужу.

– Ой, ладно, пошли, не отвяжется же! Как чё втемяшит в голову, не выбьешь. – Алексей решил подчиниться.

– Это точно, чё делать, сдаюсь. – Брат поднял руки вверх, будто капитулировал.

– Дим, давай беги за ружьем. – Она нарочно при муже говорила с ним, как с ребёнком. – Мы будем за интернатом, увидишь нас.

И, заметив, что муж не видит, она движением губ показала, что целует его. Димка рванул ещё быстрее. Как только он скрылся из вида, она поцеловала мужа, и они, идя к реке, уже подбирали по дороге валяющиеся банки и бутылки.

* * *

В интернате, куда они шли, во время учёбы жили детишки из дальних сёл и полустанков. Каждый день в школу не наездишься, вот и куковали они тут всю учебную неделю, а в субботу и на каникулы разъезжались по домам. Летом здесь у школьников была оздоровительная площадка. А вообще место за интернатом было популярным: сюда приходили позагорать и искупаться, пожечь костер, порыбачить, посидеть полюбоваться на природу.