Уже неделю они не спали. Все, никто. Как-то раз разбрелись с вечеру по спальням и снятым углам, а сны совсем не шли – ко всем, ни к кому. Даже черный квадрат не снился. Светало. Но никто не сомкнул очей. Поутру пересекались, силились поразить чужое воображение, мол, уж больше суток не сплю, а все на ногах и бодрюсь. Вот я каков: не таков, как, скажем, ты. Из другого теста, знаешь ли, слеплен. Но ожидаемого эффекта на окружающих производить не удавалось, ведь со всеми такое стряслось. Везде и всюду.

И в дневных уже новостных сводках прошла констатация: зафиксирована очередная ненормальная аномалия, но никакого бога, слава богу, все равно нет. Все по-прежнему дозволено. Пускай науке пока и неизвестно… что же, черт возьми, происходит. Телевизионный лекарь доверительно делился с думающей аудиторией своими предположениями и соображениями, уверенно уверяя, что всему виной заурядные вспышки на солнце. И для того чтобы существовать дальше нужно всего-то придерживаться простого правила – никогда не нервничать. То есть избегать всех нервных ситуаций, старательно избегать попросту неприятных ситуаций, а в идеале – избегать любых ситуаций. Никакого алкоголя, интернета, любовных увлечений или развлечений – по умолчанию и определению. Строгое соблюдение рекомендаций – гарантия долгой и счастливой жизни. И вспышки на солнце в таком случае по боку, не заденут.

Стоит ли говорить, что многочисленные ведущие эксперты и всякие крепкие профессионалы возлагали нешуточные надежды на грядущую ночь, но к их глубокому сожалению и она не принесла спрогнозированного покоя, не одарила снами пастухов и президентов, равно как и всех остальных. Но эксперты и профессионалы не теряли убежденности в своей компетентности и научно-полупонятно обосновывали, что этого не может быть, потому что этого не может быть никогда, так как так не бывает…

Утренние граждане вместо заводной зарядки и подтягиваний к опохмелочным ларькам стягивались к аптекам, воссоздавая подзабытую культуру очередей. Но снотворное досталось отнюдь не всем, уже к полудню запасы иссякли. Конечно, предприимчивые сетевые аптекари, чутко предчувствуя конъюнктуру рынка и всплеск спроса, пробовали договориться с западными партнерами о поспешных поставках, но те и сами были безутешны: все кончено, взять больше негде. Постыдно близоруки оказались дельцы снотворных, не просчитав всех сценариев. Вот и утратили возможность подзаработать на всех подряд, о чем теперь горько сокрушались.

Другое дело, что первая же попавшаяся ночь разбила все иллюзии относительно снотворных свойств снотворных. Толком никого не сморило. Не творили снов снотворные зелья, а только лишь отдавались заразительно холостой зевотой и икотой.

Как грибы после дождичка назрели шустрые шарлатаны и самопровозглашенные мессии, шумно голосящие, что их не коснулось и обошло стороной, будто бы и не растеряли они вовсе навыка спать по ночам. Особо дерзко звучали заявления иных из них, в порядке саморекламы твердивших, дескать, в охотку практикуют и дневной сон, послеобеденный – томный и упоительный. Правда, когда подобных шутников помещали в лабораторные условия, чем давали шанс наглядно засвидетельствовать свои сверхспособности, то там-то их быстренько и разоблачали. Приборы неумолимо показывали, что наши герои всего-навсего бесхитростно лежат с закрытыми глазами и делают вид. А отдельные уникумы достоверности ради еще и весьма безыскусно имитировали храп, чем вызывали лишь смех.

Всю неделю они не спали. Все, никто. Пока всевозможные международные организации под эгидой масонского мирового правительства устраивали бесконечные экстренные совещания и заседания, на которых решительно осуждали и обсуждали бессонницу, выставляя ей категорические ультиматумы и требования прекратить, обыкновенные люди, не отягощенные бременем власти, попросту не знали… куда себя девать, чем еще занять… На бедолаг обрушилась уйма свободного времени, которое нужно было как-то провести – малознакомая прежде проблема. Быстрый, безлимитный, почти бесплатный интернет, ставший настоящим проклятьем для работодателей, уже мало кого увлекал. Отныне сидеть в буквальном смысле круглые сутки в социальных сетях представлялось не более разумным, чем добровольно сидеть, скажем, в рыболовных сетях.

Телевидение окончательно сбрендило и перешло на круглосуточное продвижение брендов. Башня вещала отныне бесперебойно: развлекали, не зная устали, попутно, как умеют, попугивая. Всем голубым экраном навалили, зазывая к просмотру наипоследнейших шоу с привлечением сверхновых звезд, откровенно забросивших профильные занятия вроде художественной гимнастики или съемок в видеофильмах, и отныне без остатка отдававших все свое мастерство и многогранные таланты любимому народу, спасительно отуманивая умы и старательно отвлекая от неказистости отечественного бытия. Телезрителя щедро баловали душераздирающими подробностями кровавых расправ и душещипательными подборками лучших разбоев. Все для души! Высочайшим рейтингом и любовью телезрителей пользовались, конечно, прямые включения с мест преступлений, иногда, кстати, еще даже до совершения таковых. Что давало повод всякого рода скептикам и вольнодумцам допускать крамольную мысль, будто телевизионщики, в пылу борьбы за внимание благодарных зрителей, сами же и выступают заказчиками и исполнителями подавляющего большинства преступных деяний и драм. Словом, чего только не придумывалось еще, дабы удержать толпу у ящика и, как следствие, привлечь рекламодателей, богато отстегивающих за такие дела.

«Засилье насилия на центральном и околоцентральном телевидении? Ну что вы… Просто парадигма культурного потребления тематически трансформировалась, а телезрители сами же желают телепортироваться непосредственно в места, где происходит все самое интересное и значимое в общественно-культурном смысле жизни. Мы всего лишь заложники их интересов. А люди чрезвычайно любопытны и сами вольны решать, что в их интересах. А мы – слуги народа и рабы божьи, всего лишь предельно оперативно и объективно обозреваем происходящее. Наша ли вина в том, что происходит в основном плохое? А если вдруг и случается что хорошее, такое пошло-доброе, знаете ли, то все равно оно никому уже неинтересно, как-то это не пользуется зрительской любовью и вниманием. Потребители культуры жаждут знать правду, саму правду жизни, без прикрас… даже если она несколько неаппетитна и неприглядна. И мы даем им настоящую правду, что есть наш журналистский и гражданский долг. А в ногах правды нет, вот потому и вынуждены мы, вопреки своим нравственным нормативам, транслировать бренды и жопы. Это и есть народная правда, не правда ли? Народ не одурачишь – «мудрость народная» – это слова из гимна какой страны?..».

В таком вот духе отметали телезаправилы критику немногочисленных оппонентов, всяких старорежимных поборников нормальности, которых телебоссы в неофициальной обстановке – в своей башне – полагали просто несостоявшимися бизнесменами, бесславными упырями, бездарно околачивающимися на обочине дороги жизни. Жизни как индустрии удовольствий и удобств.

Но вот что удивительно: распространенными вопреки чаяньям рекламодателей и их трибун становились такие древние развлечения, как ночные прогулки под луной, проведение задушевных бесед, изготовление вкусной, да еще и здоровой пищи по подзабытым рецептам из бабушкиного сундучка… Люди вдруг очнулись и раскусили матрицу газетных уток, телевизионных шуток, дошли до понимания трагичности гламура… Граждане мира, страшно сказать, увлеклись чтением книг! Обычных бумажных книг – вместо их книжных аудио и электронных аналогов и суррогатов. Широкие массы вспоминали и узнавали про категорический императив Канта и пьесы старины Уильяма Шекспира. Особо пытливые чтецы добрались аж до слепца Гомера… Хотя и само существование двух последних у тогдашней науки находилось под подозрением, ведь лично они, ученые люди, с ними знакомств не водили, да и их научные предшественники тоже таких никогда в глаза не видели и исследованию не подвергали. А существование всего неосязаемого, как известно, извечно ставится под сомнение. «Разумеется, – снисходительно отзывались ученые, – остались от тех писателей и кое-какие творения, так называемые шедевры, но мы-то с вами знаем, – уверяли ученые, – что все это народ присочинил, гораздый на выдумку и смачную прибаутку. А что? Земляне – достаточно талантливые организмы».

Короче, человечество фактически уже стояло на пороге масштабной переоценки ценностей. Оно зрело, словно яблоко, готовое обрушиться на голову новому Ньютону, способному написать следующую страницу в истории истории. Человечество, можно сказать, вступало в очередное Возрождение, практически желая уже признать досадным заблуждением путь индустриализации и тотальной модернизации, конечно, производящей компьютерных роботов, скрашивающих скуку быта, но, что тоже научно доказано, несущих в мир лишь тоскливую бездуховность с последующей трагической растерянностью от непонимания сути вещей и цели путей. Человечество, прямо уже скажем, вовсю собиралось свернуть со стези глобализации, обернувшейся пустынями потребительства, когда не всякий 70-летний мальчишка способен обуздать свои страстишки, чего уж там говорить про более юных сопланетников. А банкиры и политики со своими ручными телебоссами тем временем уже сложили оружие, расписываясь в полной капитуляции, ведь аудитория и электорат бесповоротно вышли из-под контроля и более не желали повиноваться экрану. Человечество стояло на пороге…

Уже месяц они не спали. Все, никто. Никита степенно брел по парку со своим другом Димасом. Или Денисом? С некоторых пор Никита перестал различать своих друзей. Хотя Димас был долговяз, а Денис коренаст. Им составляла компанию прикольная чувиха – воплощенное совершенство. Вскоре выяснилось, что здесь и Димас, и Денис – все в сборе. Просто один из них то и дело куда-то исчезал, выпадал, но неизменно обнаруживался вновь, так малоразличимы были друзья в свете худенькой Луны. Кстати, становилось ясно, что прикольная чувиха и воплощенное совершенство – тоже разные лица, хотя и сестры-близняшки. И если воплощенное совершенство – вся такая волоокая, пышногубая и милосердная, то высокопарная, златокудрая и мимолетная – это уже основные черты прикольной чувихи. Как-то так они и шли: то втроем, то впятером. В среднем – вчетвером. И если есть еще в нас ума, чтобы из четырех извлечь корень, и если таковой возможностью воспользоваться сполна, то останется что? Да, два. Вот и шествовал Никита по парку с кем-то еще. Необратимые изменения произошли с миром живых с тех пор, как отрубили функцию сна…

Где-то рядом, в заманчивой близи, мерно журчал ручеек. Никита все пробовал искать его, уж больно хотелось удалить жажду, утолив ее, замучившую и занудную. Но ручеек настойчиво не поддавался восприятию, упорно не желая выдавать себя или выдавая себя за нечто иное. Это было досадно, но нужно было все-таки жить дольше. Дальше друзья поднялись на верхотуру смотровой площадки, откуда можно было узреть поразительное. Особенно, если умело вертеть шеей, одновременно четко фокусируя глаза головы. В таком случае даже при блеклом лунном отблеске взору являлись величественные панорамы – для тех, кто еще кое-чего понимает в величественных панорамах. Компания только направлялась к беседке, но уже в полный рост вела беседы. Тогда Димас сказал Денису что-то излишнее, и тот, несильно думая, коварным движением сбросил его вниз, в обрыв. Все присутствующие при происшествии сошлись во мнении, что Димас уже вне всяких сомнений. В том смысле, что довольно-таки трагически погиб.

Что, впрочем, не омрачало приятный вечер и не помешало остальным завести беседу о чем-то менее великом и важном: о нарядах прошлогодних коллекций, бешеных скидках и небывалых распродажах на воскресных ярмарках, о недавно внезапно открытой планете, да обо всем на свете… Когда все темы исчерпались и друзья спускались со смотровой площадки, то к ним вновь как ни в чем не бывало присоединился Димас, неся какую-то небывалую нелепицу, выдаваемую за чистую монету: что китайскую стену впервые построили на Луне, но отсутствие там атмосферы отбросило ее на тысячи лет вперед, что и привело к падению берлинской стены, соответственно Пекин – это и есть столица искомой Атлантиды, а Архангельск – лишь обломок Гипербореи. Кажется, он совсем пренебрег тем обстоятельством, что по всем законам физики и логики ему следовало бы умереть, но уж если не умер, так хотя бы надлежало поделиться впечатлениями от головокружительного полета. Нелишним было бы и высказать Денису справедливые замечания и все-все-все, что он о нем думает, но Димас и не думал, а только очень много говорил, делясь с друзьями своими географическими признаниями и откровениями. Возможно, его речи о Китае как-то опосредованно влияли на окружающий мир, поскольку над их головами теперь лениво парил дракон. Причем точь-в-точь такой, каким Никита всегда и представлял себе драконов. Тут из-за крон деревьев возник воздушный шарик, а следом, разумеется, и большой брат – воздушный шар… В Никитиных ушах раздался тревожный стон и звон… Тогда прогремел большой взрыв сознания, и картины привычного мира распались мгновенно и бесследно.

Безобразный будильник жестоко дребезжал во всю комнату, чем разбудил Никиту, что, правда, и было запланировано накануне. Никита вспомнил себя и то, что на дворе как обычно вторник. Что нужно сбросить свои одеяла, скрутить перину, смять подушки и поместить все это внутрь тахты. Заметно поеживаясь отправиться на кухню, где заваривать свой утренний чай и затевать незамысловатый завтрак. Пока яичница превращается в блюдо, неплохо бы освоить водные процедуры, чтобы затем принять завтрак, после чего уже найти в шкафу комплект не слишком грязных одежд, и, пожалуй, можно уже начинать очередной день…

Но он все-таки успел, не обрывая потока сна, перевести будильник на 10 минут вперед. Или назад? И вернуться вспять, туда: в задумывающийся, возрождающийся и неспящий мир.

Физик и Метафизик

Ночь, обещавшая быть бурной, на проверку восприятием выдалась ветреной и вязкой. Разномастная толпа, прячась прохлады и ища развлечений, осела по кабакам, кабаре и клубам с ночным меню, поскольку дневные клубы уже наделали денег и ушли в тень. Серьезно сырело и, конечно, смеркалось, но человек давно уже привык ко всему…

Никита не имел намерений искать приключений, тем более что они и сами приключаются исправно, без малейших к тому поисков. Хотя давно подмечено, что концентрация чудес и честного волшебства сильно зависима от района города. В элитных кварталах – бессмертная скука. В то время как иные районы и в дневное время штампуют чудеса, как хорошо поставленное производство. Памятен случай, когда одна сильная женщина ухитрилась родить молодого человека прямо на лужайке, что неподалеку от станции метро проспект Большевиков, да еще и в разгар рабочего дня. Что вполне отвечало духу времени: большевики в шоке, меньшинства – в шоколаде.

Зайдя в скверик неподалеку от вокзала, Никита расположился на старинной скамейке из чистого дерева, оправленного в чугун. Со всех четырех сторон света сквер окружали дома и дороги. И хотя едва ли кто дерзнул бы охарактеризовать это место как легкие города, но в последние годы и подобные остатки былой зелени попадали на карандаш ушлых строителей и таинственно исчезали с городских карт, перекочевывая в сметы. Однако именно до этого сквера строительная корпорация монстров пока не добралась, по-видимому, не успев еще согласовать некоторые нужные бумаги.

Пренеприятнейшая загогулина с этим парчком у строителей выходила: место лакомое и людимое, рядом вокзал и известный проспект, центр города – идеальная площадка для возведения торгового комплекса и отеля. Ситуация досадно осложнялась тем историческим обстоятельством, что именно здесь когда-то стоял храм, к удовольствию будущих строителей, снесенный прошлой властью. Новая власть, повально пустившаяся в показную веру, храм восстанавливать не стала, но памятную стелу все-таки водрузила. И пока всякие активисты ратовали за историческую память через восстановление храма для культурной преемственности, строители, напротив, нахраписто убеждали общественность, что препятствовать развитию города, цепляясь за великое прошлое и ностальгию, за мнимую ценность исторических памятников – это в высшей степени асоциально и аморально. И для них неприятный сюрприз весь этот каприз местных жильцов, самоорганизовавшихся в протестную массовку. Тогда как и ежу понятно, что всем ведь было бы лучше если все-таки построить здесь современный торговый комплекс и отель для гостей вашего города, что сразу сделало бы его еще более товарным и развлекательным… Негде выгуливать собак и детей? Глупости какие-то! Время такое, что детям на улице вообще делать нечего. Безопасность-то, понятно, на уровне, но есть ли смысл в такое вот время появляться на улице без денег в кармане или на карточке… ведь тогда решительно невозможно ничего купить! А платежеспособность детей, как известно, позорно низка, да и способностей брать в кредит они в себе еще не воспитали… Слишком уж маленький имидж. Да и мамка заругает, коли прознает, что дитя вложил свои небогатые деньги не в лучшее предложение на сумасшедшей распродаже, а так… в погремушку.

Такие примерно страсти кипели вокруг безымянного сквера. Однако пока нужные бумаги валялись на согласованиях у комиссий в кабинетах, внутри него еще можно было вполне сносно пережить эту ночь. На соседней скамье мирно отдыхали двое граждан: мужчин, пусть уже и явно тяготеющих к пенсии, но еще достаточно крепких и выносливых, чтобы всю ночь распивать напитки, а наутро подбирать правильные пароли к брюзжанию жен. Одеты мужчины были не по последней моде, к чему, впрочем, явно и не стремились: неприметные серые жилетки поверх неброских рубах, видавшие виды синие джинсы и спонтанные ботинки. Да и не в тех летах и статусе пребывали мужчины, чтобы забивать голову гардеробом, ведь провожают-то по уму, а годы уже берут свое. Довершали портреты дымные папиросы и коньяк – хорошо, если – однолетней выдержки. Пожалуй, Никита и не обратил бы внимания на подобных типов в повседневных обстоятельствах, если бы не одно «но»…

Будучи заложником эпохи очень высоких технологий и продвинутого прогресса, Никита уже не умел не черпать информацию отовсюду и всегда, не мог не заниматься ее лихорадочным сбором, анализом и синтезом… Что каким-то магическим образом стало присуще большинству обитателей информационных долин. И чем мегаполиснее раскидывался город, тем в большей степени. Поглощение инфы теперь осуществлялось одновременно с поглощением кислорода, но умом ценилось, конечно, значительно выше. Кислород-то осваивать… любой дурак умеет без всякого приложения сил, а тут дело посолидней: все сопоставить и соотнести надобно – шутка ли? Даже шагая мимо помойки ум умело засматривался на обертки, обложки, огрызки, считывая с них товарные знаки и марки, сводя все эти умозрительные данные в какую-то подсознательную таблицу. В том же метро, изнемогая от скуки или валясь с ног от усталости, люди продолжали непрестанно изучать окружающих, пытаясь раскусить их сущность и дать исчерпывающую оценку по видимым признакам. Вон тот, который в косухе и с проколотым ухом, наверняка анархист и наркоман, не исключено даже, что немножко опасен. А вон та, что читает журнал о моде, очевидно, безнравственная пустышка, которая только и думает о том, как придать себе товарный вид, дабы продать подороже. А когда любопытные на первый взгляд личности заканчивались, а до следующей остановки, где могут зайти новые кандидаты в любопытные личности, еще ехать и ехать, пассажиры принимались от скуки – с интересом изучать рекламные наклейки и плакаты. Пускай их креатив и адресовался явно не им. А вдруг пригодится?

В скверике же основными поставщиками информации для Никиты стали как раз соседствующие мужики, пожалуй, даже излишне голосисто делящиеся друг с другом ощущениями от жизни. Волей-неволей и время от времени Никите приходилось вникать в суть их беседы, кое-где задумываясь, погружаясь в свое и переосмысляя говоримое теми.

– Меня моя совсем запилила… Ремонт ей надо сделать, подвесные потолки всякие, полы с подогревом… Понасмотрятся сериалов, епт, а финансовое наше состояние сам знаешь, Михалыч… Как у всех. Раньше, помнишь, деньги всегда были, так ничего не купишь – дефицит. Теперь все есть, а все равно не купить – дефицит денег, ядрен батон. В молодости за идею хоть работали, а теперь и ее нет, – сокрушался один из мужчин.

Здесь Никита задумался над отсутствием в своей жизни не то что жены, но и хотя бы сколько-нибудь идейной подруги жизни. Хотя в массовой и традиционной культуре наличие таковой считалось желательным, а с некоторых пор и обязательно-статусным – наряду с квартирой, машиной и зарплатой. Однако реальные практики многих заставляли с осторожностью относится к такого рода обрядам как женитьба. Вот и жалоба соседствующего мужичка пришлась на ход мысли.

– Хотел тут в отпуск в Крым съездить, места молодости навестить, так одни билеты туда-обратно для меня и жены – почти вся моя зарплата, – продолжал негодовать мужчина.

– Да не убивайся ты так, Федя! Съездим ко мне на дачку, по лесу побродим, по грибы сходим, баньку затопим, мяска на костре справим – вполне прилично время проведем, – успокаивал того товарищ.

Хорошо, когда есть возможность проводить время, прикинул Никита. Хуже, когда его приходится откровенно убивать, а оно тянется еле-еле, словно топчется на месте. Вообще-то непонятно, почему время принято трактовать как нечто стабильное и математически безупречное, ведь очевидно, что оно определяется сознанием и восприятием. Минута в троллейбусе с постоянно меняющейся картинкой и в однообразном метро – разные величины. Минута в читальном зале библиотеки и на боксерском ринге – это уж совсем пропасть. Хм, еще не хватало… жаловаться на время. Хотя сейчас его полно и оно само не жалует. Никак не провести. А выходные пролетят моментом, мгновенно. Такой у них параметр времени задан. До открытия метро, впрочем, еще два часа, между прочим… Однообразного и долгого метро, без изменчивой картинки. Ждем-с.

Разговор скамеечных попутчиков уже перешел от бытовых и денежно-дефицитных драм к проблемам упадка культур.

– Не, Макар, ну и что случилось с твоей любимой литературой, – вопрошал Федор, – где сейчас в литературе титаны духа, властители дум, законодатели мод? Кто сейчас в литературе, кто? Писатели окопались где-то на окраине индустрии развлечений. Пытаются, конечно, развлекать, но до Голливуда им очень далеко. Вроде как самые успешные из них пробиваются в телевизор и быстренько завязывают с литературой.

– Литература мертва, Федя, причем уже не в первый раз. Сейчас ничего нового ждать не стоит. Бывает такое. Все новое сейчас – переосмысление и интерпретации старого. Но ты знаешь, столько всего за последние пару веков дельного было написано, что переживать насчет отсутствия нового я бы не стал. Никакой жизни не хватит, чтобы прочесть то, что есть. Приходится еще отбирать, понимаешь ли, лучших из достойных. Ну… а с твоим футболом чего? Получают сотни тыщ баксов, а сами лениво и неинтересно пинают мяч по выходным, делов-то. В то время как, прости господи, бюджетники… вроде, кстати, нас с тобой, с большим трудом зарабатывают, так сказать, деньги. Откладывают копейки на старость, на приличное место на кладбище. От государства нашего дождешься пенсии и помощи, как же! Помнишь сам, как с советскими сбережениями нас всех кинули… Вот и сейчас продолжают кидать, только не так топорно, а медленно и методично. Со знанием дела.

– Каждый народ заслуживает той власти, которая есть. Чего уж, мы сами обманываться рады. Одни проходимцы приходят на смену другим, а мы их вроде сами же и выбираем…

Извечный мотив – раньше все было лучше: дома выше, бабы моложе, пиво свежее – с ухмылкой подумал Никита, – хотя скоро и я, наверное, начну рассуждать схоже… Впрочем, уже рассуждаю. Музыка девяностых была много лучше музыки нулевых, не я ли на днях доказывал это зарвавшимся птушникам? Хотя и по части литературы и футбола с мужиками спорить нечего. Футболисты уже давненько не пишут гениальных романов и слезоточивых стихов. А нынешние писатели едва ли способны на искрометный финт и выверенный пас.

Пока Никита отлучался в ларек за квасом, разговор явно приобрел политический оттенок:

– Не, ты объясни-ка мне, Макар Михалыч, как можно в течение 20 лет проводить реформы и ни хрена не добиться? Вон разгромленные немцы и японцы после войны за 10 лет восстали из пепла… и страны свои странные обустроили на зависть, и живут теперь… как люди, а мы 60 лет приходим в себя после победы. Ну и о последствиях татаро-монгольского ига и правления Ивана Грозного не будем забывать, до сих пор оно у нас аукается. А сейчас вообще страну просрали: промышленность порушили, дороги строят сразу с ямами – только воруют кругом. Внуков вон в детский сад без взятки уже не пристроить…

– Все так, Феликсович. Верхушка жиреет, а остальные… уж как придется. Ну, дык и сейчас есть хорошее. Книги вон, например, можно читать любые, какие хош, никакой цензуры.

– Читать-то можно, а ты попробуй-ка купи! В Дом книги давно заглядывал? Цены читал?

– Так ведь можно читать и в самом Доме книги, никакая хмурая тетка со шваброй тебя не прогонит, а, напротив, милые девочки будут тебя улыбаться, в худшем случае – ехидно.

– А… ну так-то да, это уже можно! (Посмеялись, нолили).

Никита вновь загрузился о вещах личных и довольно бытовых: о предстоящем на следующей неделе форуме, о прохладной подушке, которая ждет с утра, о голодной кошке, которая обязательно встретит у порога… Здесь мысли вдруг скакнули к старой головоломке, не дающей покоя: чем живут люди, которые ни во что не верят? Неужели того только ради, чтобы пожрать, поспать, посовокупляться, сделать полезные для дома покупки? В чем тогда суть и соль их жизни? Сожрать еще больше и вкуснее, наделать покупок еще более выгодных или дорогих? Некоторые, правда, утверждают, что их цель есть оставить потомство, передать гены, тем самым как бы сохранив себя в веках. Вопрос в том, отплатит ли потомство благодарностью, вспомнит ли? Помним ли мы сами своих дедов и прадедов, знаем ли их биографии? Редко. Они ведь жили в такую седую старину, что вроде как и жизни их не представляли особенной ценности. Жили да померли. Отменный навоз для нас. Да и подобная бескорыстная жертвенность, направленная на передачу ген, прямо скажем, не слишком свойственна людям, работающим сутками навылет, чтобы своевременно внести плату по кредиту и изредка сходить в суши-бар. А как и чем жить инвалидам, прирожденным или ставшим таковыми? Сразу стреляться? Пускай самоубийство – одна из старейших философских категорий. Вроде как можно в секунду получить ответы на все вопросы бытия… или снять их с себя, но что если ответы последуют, вопреки надеждам неверующих ни во что…

Никита отвлекся от нахлынувших размышлений и вновь возвратился в густоту реальности. Собеседники, словно уловив его мысли, или наоборот, и сами погрязли в теологических диспутах, явив классический спор атеиста и теиста, физика и метафизика. Вообще-то давно замечено, что многие посиделки зачастую заканчиваются именно так, на высокой ноте: дискуссиями о природе жизни и смысле вещей.

– Да брось ты, Михалыч, какой бог? Опять начинаешь… Оставь эти библейские сказки для кого-нибудь другого! Я же взрослый человек: у меня дети, внук уже имеется… Да и если бог есть, то как он может допускать такие мракобесия: убийства, войны, теракты, насилие над детьми…

– Федор, ты не прав! Да сколько можно трактовать Бога как мудрого седовласого старца, пытающегося творить добро, но хронически не справляющегося со своими обязанностями? Бог не Дед Мороз, который обязался делать подарки. Нам совершенно ничего неизвестно о замыслах Творца, о причинах явлений, о жизни после…

– После чего?

– Смерти, разумеется.

– Да брось ты!

– Нет, ну а как ты логически объяснишь то, что с самой глубокой древности все народы мира, в том числе изолированные друг от друга, несли одно и то же знание, передавали его из поколения в поколение. И передали-таки его нам – через тысячелетия. Иначе чего бы мы тут спорили?

– Да не было у древних других объяснений просто, чего тут непонятного!? Их культура формировалась природой и страхом, отсюда и все эти суеверия и предрассудки!

– Дошедшие и до нас… не находишь странным? Во все времена люди верили, а некоторые и знали, пойми. Веры бы давно не было как понятия, если бы она не имела оснований, не была необходима. Да и нас бы с тобой, скорее всего, не было как разумных существ. И никогда твоя наука не сможет опровергнуть веру, разве что научно обосновать физические свойства природы.

– Ничего…мы, ученые, еще победим эти… эти рудименты первобытного сознания.

– Самое важное, что наука так и не смогла объяснить феномен жизни, ее зарождение, не говоря уже о смысле. Заметь: у верующих людей со смыслом жизни все в порядке, вопросов не возникает. А так называемые «мракобесия» творят как раз те, у кого ничего святого! Вот тогда можно и убивать, и кромсать, и насиловать – и никаких последствий, делай, что хош. Именно безверие – источник хаоса, произвола, Феликсыч…

– Ну, знаешь, наука давно обосновала человеческую природу, доказала многое, дала объяснения необъяснимым прежде вещам, доказала теорией эволюции, что…

– Ты всерьез считаешь себя потомком обезьяны?

– Не… ну некоторые-то… совершенно точно произошли от обезьян (смеются).

– Нет, а если серьезно, ты не думал над тем, что эволюция вполне может быть частью некого замысла, процесса? С чего вдруг это надуманное противопоставление? Вспомни, даже наши деды были и коренастее, и сильнее, а уже наши дети куда субтильнее нас, да и умнее не становятся… Так куда нас ведет священная эволюция? И что там доказала твоя наука?

– Перестань называть ее моей, она всеобщая и универсальная.

– Ладно, что всеобщая и универсальная наука доказала? Что есть атомы и молекулы, протоны и нейтроны… Но что с того? Как это все работает, для чего и где первопричины?

– Оставь эту демагогию!

– Ладно… Вот вы, ученые, научно обосновали жизнь, разложили все по полочкам, выстроили хитрожопую гипотезу, что сначала не было вообще ничего, – ты попробуй-ка представь себе это «ничего», – потом вдруг произошел какой-то взрыв, миллиарды лет все разлеталось и продолжает разлетаться по сей день, но между тем начала формироваться планета Земля, после чего на ней как-то сама по себе зародилась жизнь… И вот она развивалась долго и мучительно, покуда обезьяна не взяла в руки палку, и вот уже мы – венцы эволюции, сидим и распиваем с тобой коньячок… Высшая точка развития. Оптимальная форма жизни. Так вот, а каким образом появилась эта первая живая клетка? Каким? С чего вдруг неживая, мертвая материя заплодоносила и породила жизнь? И почему современные ученые не в состоянии создать живую клетку, а только лишь используют уже живые ткани в своих смехотворных попытках создать жизнь?